Текст книги "Расплата"

Автор книги: Ли Ванс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

30

– Если ты не хочешь рассказывать, что происходит, – дело твое, – говорит Теннис, ведя машину одной рукой и обвиняюще тыча в меня другой. – Но тебе надо бы в больницу.

– Я тебе уже говорил. Все кости целы.

– Да ты еле в машину забрался.

– Я не хотел залезать в твою машину. Здесь же собачий холод. Кому в голову придет ездить по городу в середине зимы со сломанной печкой?

– Может, мне вообще машину выкинуть, из-за того что вытяжной вентилятор сломался?

– Может, тебе стоило бы починить его, скряга?

– У них не было нужных деталей. И не меняй тему.

Я шутливо ругаюсь с Теннисом, и мне становится лучше, хотя зуб на зуб не попадает. Дело не в одной только печке. Подобрав меня, Теннис настоял на том, чтобы мы остановились у корейского магазина, где он купил гигантскую упаковку ибупрофена и заплатил торговцу-подростку, чтобы тот загрузил через окно со стороны пассажира пузыри со льдом, обложив ими мою руку, плечо и бедро, как свежую рыбу. Боль можно кое-как терпеть, только если сидеть не шевелясь, но в таком случае можно замерзнуть до смерти. Я изо всех сил стараюсь не вспоминать, как Эрл и Уильям смеялись надо мной, пока я валялся на полу, корчась от боли. Сначала мне нужно расплатиться по другим счетам, но я чертовски надеюсь, что мне удастся добраться и до них.

Теннис тормозит перед библиотекой и паркуется во втором ряду. Минуту мы тихо сидим, наблюдая, как крупная негритянка в форме водителя трамвая ведет по ступенькам маленького сонного мальчика. Сейчас семь пятнадцать.

– Серьезно, Питер, – говорит Теннис, – какого черта происходит?

– Я тебе уже объяснял. Я пытаюсь разобраться, кто убил Дженну.

– Ты не хочешь предоставить это полиции?

– Я сотрудничаю с полицией, но в деле замешаны и другие люди. Все так запутано. Я пока что не могу рассказать полицейским все.

– И не можешь объяснить мне почему.

Я ничего не хочу так сильно, как рассказать обо всем Теннису, но я не могу рисковать, открывая все, что сделал Андрей, пока не поговорю с Катей и не буду уверен, что она в безопасности.

– Точно.

– То, что ты мне наговорил, похоже на кучу дерьма.

– Мы уже это проходили. – Я громко вздыхаю.

– Напомни мне, кто тебе синяков наставил? Ах да, я и забыл, ты же выпал из кроватки. – Теннис бормочет что-то на идиш – смысл неясен, но интонация вполне красноречива.

– Ты мне так и не сказал, что тебя взволновало. – Я пытаюсь отвлечь его, пока он снова не начал выпытывать у меня информацию. – Что случилось?

– У тебя и так голова забита, – уклончиво отвечает он, не желая менять тему.

– Хорошие новости пошли бы мне на пользу.

Теннис угрюмо смотрит в окно, наверное, размышляя, стоит ли наказать меня, не раскрыв секрета, точно так же, как я не раскрываю своего. Однако через несколько секунд на лице моего друга появляется знакомая ухмылка, а пальцы начинают барабанить по рулю.

– Уверен, что хочешь это знать? – уточняет он.

Мистер Розье освободится только через пятнадцать минут.

– Безусловно, – отвечаю я.

Теннис садится боком на сиденье и, улыбаясь, начинает тихонько раскачиваться от удовольствия.

– Тебе это понравится. Мой адвокат…

– Твоя дочь Рейчел.

– Ну да, но мне нравится так ее называть. Так вот, мой адвокат провел все выходные, перечитывая твою электронную почту. Для женщины, которая занимает должность начальника отдела кадров в «Кляйн», да и сама юрист, Лемонд слишком сильно напортачила.

– Ева? – Мне нравится возбуждение Тенниса. – Да я бы об заклад побился, что она никогда и запятой неверной не поставит.

– Да, о которой ей известно.

– Что ты имеешь в виду?

– Рейчел разбирается во всей этой компьютерной мути. Она сказала, что Ева не просто регулярно отсылала письма тебе и остальным членом комитета отдела кадров. Она отправляла тебе прикрепленные файлы – таблицы и кучу другого барахла.

– Ну и что с того?

– В простом e-mail’e ты что видишь, то и получаешь. Но если тебе отправляют файл, например документ Microsoft Word, ты получаешь с ним массу других вещей. Есть такая штука, называется «метаданные», благодаря которой можно определить, кто написал текст, когда его написали и как долго над ним работали. Если к письму прилагаются таблицы, иногда их можно взломать и увидеть скрытые данные. А иногда, – тут он начинает раскачиваться быстрее, – можно даже увидеть любые изменения, которые вносились в текст – скажем, если человек работал поздно вечером на домашнем компьютере и психовал из-за чего-то. То, что человек писал, а потом стирал и думал, что об этом никто не узнает.

– Да не гони. – У меня перехватывает дух; Теннис очень меня заинтересовал. – И что нашла Рейчел?

– Квартальные отчеты по персоналу, которые Лемонд рассылала членам комитета, были файлами в Word, и к ним прилагались таблицы в Excel. В таблицах была масса скрытой информации – имена и фамилии служащих, и по каждому человеку – возраст, пол, раса, статистика выплат, даты найма и увольнения. Все. Рейчел говорит, это просто карта дороги, ведущей к коллективному иску. – Он умолкает и корчит неодобрительную рожу. – У «Кляйна» действительно есть список нарушений по отношению к женщинам и представителям меньшинств. Я был шокирован.

– Да у всех на Уолл-стрит есть такой список. – Я смеюсь над его наивностью, но смех отдается резкой болью в плече, и я тут же замолкаю. – Мы тратили кучу денег на семинары по политкорректности (на которые ты никогда не ходил), потому что до смерти боялись получить иск. А так у нас будут факты, свидетельствующие в нашу пользу.

– Еще бы, – отвечает Теннис. – Я просто никогда не думал, что ситуация настолько паршивая.

– Ты знал. Тебе просто надо было оглянуться по сторонам. Ты старался не забивать себе голову.

– Верно. – Он смотрит куда-то мне за спину, хмурится и беспокойно постукивает пальцами по колену. – В любом случае, это еще не все. За пару недель до того, как ты ушел…

– До того как меня выперли.

– Точно. За пару недель до того как тебя выперли, ты ругался с Лемонд по поводу повышения Кейши, из-за того, что с точки зрения Лемонд, у девочки не было достаточно хорошего образования.

– Как будто это на что-то повлияло бы. Лемонд заявила мне, что не собирается переводить выпускников училищ на должности, требующие специального образования, только потому, что эти выпускники жизнерадостны. Она произнесла слово «жизнерадостны» так, как будто хотела сказать: «потому что у них классные сиськи». Она жутко меня взбесила. Я посмотрел сайт школы Кейши в Интернете и выяснил, что они специализируются на искусстве меньшинств.

– Искусство меньшинств? – переспрашивает Теннис, и его лицо освещается улыбкой предвкушения. – Что такое искусство меньшинств?

– Ну, может, они портреты там рисуют. Или учатся танцевать хору. [29]29
  Народный танец в Румынии и Израиле.


[Закрыть]Да откуда мне знать?

– Вот это правильная позиция. – Похоже, он разочарован. – Откуда тебе знать? В любом случае, ты же, наверное, отправил письмо юристу.

– Точно. Я поинтересовался, можем ли мы получить иск за дискриминацию выпускников программ для меньшинств, и отправил копию Лемонд. Я подумал, ей это немного соли на хвост насыпет.

– Да у нее просто крыша поехала, – заявляет Теннис и возбужденно качает головой. – Ты не поверишь. Помнишь ту записку, которую она тебе отправила, – ту, где она обещает пересмотреть ситуацию с Кейшей?

– Сейчас будет бомба, да? – Я помогаю ему подготовить удар. Как бы ни захватил меня его рассказ, Лемонд и «Кляйн» кажутся мне древней историей. Но мне нравится смотреть на счастливого Тенниса.

– О да, – говорит он. – Согласно метаданным, Лемонд писала записку в два часа ночи в пятницу на своем домашнем компьютере. Она вырезала целый абзац – тираду против подлых руководителей среднего звена…

– Это, наверное, про меня.

– Точно. Тираду против тебя за то, что ты «нарушаешь политику фирмы по работе с персоналом, защищая гериатрических работников с поведением неандертальцев»…

– А это, наверное, про тебя.

– Перестань перебивать меня. Тираду против подлых руководителей среднего звена, нарушающих политику по работе с персоналом, защищая типов вроде меня и пытаясь продвинуть – ты готов?

– Давай, удиви меня.

– Длинную желтую шлюху в коротком желтом платье.

– Нет! – Я смеюсь, не веря своим ушам. – Кто бы мог подумать, что Лемонд способна ввернуть словечко?

Теннис так сильно раскачивается, что машина трясется, и рот у него растянут до ушей.

– Рейчел говорит, «Кляйн» покойники, если хоть что-то из этого попадет в суд. С помощью расового пятна на документах компании можно мгновенно включить денежный станок. Документы доказывают, что компания недоплачивала, отказывала в найме и увольняла слишком много женщин, представителей меньшинств и людей старше сорока, а их начальник отдела кадров написала записку, в которой порочит пожилых людей, негров и женщин. Рейчел говорит, «Кляйн» до такой степени покойники, что даже не верится.

– Я никак не могу поверить, что Лемонд действительно такое написала. – Я снова смеюсь.

Теннис пожимает плечами.

– По словам Рейчел, всем давно известно: люди пишут много чего такого, что они никогда бы не произнесли. По этому поводу психиатры даже исследования проводили.

– Удастся ли Рейчел использовать хоть что-то из этого как улику? – спрашиваю я. – «Кляйн» наверняка будут сражаться как бешеные.

– Вот теперь я перехожу к хорошим новостям.

– Ты переходишь к хорошим новостям только теперь?

– Просто новости одна лучше другой, – отвечает Теннис, хихикая, как ребенок. – Рейчел сегодня утром подала письменное предложение судье, где сообщается, что ты присоединился к иску и отказался от своего права на молчание и она требует принять электронную переписку в качестве доказательств. Адвокаты «Кляйна» перезвонили буквально через полчаса и попросили о встрече. Рейчел говорит, они, должно быть, ждали, когда мы подадим это предложение. Они согласились на все.

– То есть как это – на все?

– У нас есть выбор. Мы можем вернуться в компанию, нам оплатят вынужденный простой и повысят, или они оплатят нам моральный ущерб. Начальная сумма – два миллиона баксов каждому. Рейчел считает, сумму можно легко повысить до пяти, а то и больше.

– Ух ты. – Я пытаюсь осознать размер выплат. – А что они хотят взамен?

– А как ты считаешь? Подписи на соглашениях о неразглашении, отказ от прав на любую обнаруженную нами информацию, и так далее, и так далее. И еще одно, – неожиданно робко добавляет Теннис. – Если ты захочешь вернуться, а потом тебя признают виновным, скажем, в уголовном преступлении, они могут заставить тебя уйти и ничего не заплатят.

– Звучит справедливо, – говорю я, не желая, чтобы он чувствовал себя виноватым. – А что с Евой?

– Она уже ходячий труп. И поделом ей.

– Так что ты думаешь?

– Что я думаю по поводу того, стоит ли заставлять Еву Лемонд и Джоша Крамера лизать нам зад? Ты издеваешься? Да у меня такое ощущение, будто я проглотил целую упаковку «Виагры», – отвечает Теннис, кладя руку на промежность.

– Значит, ты хочешь вернуться на старое место?

– Только если вернешься ты.

Я смотрю в сторону. Когда Ева уволила меня, я был в смятении и не знал, что мне с самим собой делать. Я до сих пор этого не знаю, но почему-то я и представить себе не могу, как я вернусь в «Кляйн». То воплощение меня самого кажется мне сейчас таким же нереально далеким, как вымышленный персонаж.

– Сначала я должен выяснить, что произошло с Дженной, – тихо отвечаю я.

– Значит, пошли они! – быстро реагирует Теннис. – Мы возьмем наличными.

– Ты именно этого хочешь?

– Я бы задал тебе такой же вопрос, – замечает он, – но тогда мы будем похожи на двух девочек-подростков, пытающихся решить, стоит ли им делать на лобке эпиляцию воском.

– На данный момент, Теннис, все, что я могу сказать: мне абсолютно наплевать на все это. И на работу, и на деньги.

– Ты чувствуешь себя просветителем вроде Мастера Кана, адепта кунг-фу, с его знаменитой фразой «попробуй выбить камень у меня из руки», или развенчателем иллюзий вроде Джорджа Бейли?

– Я чувствую, что если бы я был в состоянии поднять руку, я бы врезал тебе по башке. – Я слабо улыбаюсь ему.

– Тебе действительно все равно?

– Я об этом просто не думаю. Не сейчас. Ведь убийцы Дженны все еще разгуливают на свободе…

– Мы могли бы дать им прикурить, – неуверенно предлагает Теннис. – Сказать «Кляйну», что не собираемся успокаиваться, и предоставить Рейчел свободу действий, чтобы она начала подключать к делу как можно больше народу и создала парочку чудовищных коллективных исков. Я считаю, это будет только справедливо.

– «Кляйн» удалит электронную переписку, и весь твой иск может обернуться в противоположную сторону.

– Они удалят электронную переписку, они удалят электронную переписку, – передразнивает меня Теннис и пожимает плечами. – Но ведь это только начало. Когда я говорил, что так будет справедливо, – я имел в виду этическую точку зрения.

– Быть этичным на Уолл-стрит – значит съесть только половину обеда того, кто вышел посрать. Ты сам меня этому научил.

– И не дуть свою секретаршу в день рождения своей жены, – автоматически реагирует мой друг. – Точно. Но то, что у нас есть на «Кляйн», имеет отношение к очень многим людям. Может, нам стоит мыслить как доверенным лицам?

– Доверенным лицам? – Меня разбирает смех. – Доверенное лицо – этот тот, кто…

– Получает бабки зато, что имеет других, заканчивает за меня Теннис. – Перестань цитировать мне меня же. Все, что я хочу сказать, – может, нам стоит пару дней подождать. Пусть «Кляйн» понервничает, пока мы решим, что нам делать. Нет большой беды в том, чтобы придержать лошадей.

– Согласен. – Я протягиваю ему руку дружбы. – Слушай. У меня такое чувство, что мне удастся во всем разобраться. Я ищу одного парня, а полиция ищет еще одного парня. Если хоть одного из них найдут, я смогу выяснить, что на самом деле случилось с Дженной. А потом, возможно, я смогу более серьезно поразмыслить над тем, что делать дальше.

– Да без проблем, – заявляет Теннис. – Делай что должен. Где сегодня ночуешь?

– Думаю, в Гарвардском клубе.

– Черт. – Теннис смотрит на часы. – Совсем забыл. Я попросил Рейчел встретиться с нами. Она уже, наверное, торчит в вестибюле и закипает. Знаешь что? Я поеду встречусь с ней и расскажу, о чем мы тут с тобой говорили. Когда ты здесь закончишь, позвони мне, и я вернусь за тобой. Можешь сегодня переночевать у меня дома. У меня есть домашний куриный суп, он сразу поставит тебя на ноги.

– Договорились. – Я открываю дверь и пытаюсь вылезти наружу.

– Погоди секунду. – Теннис выходит из машины, обходит ее спереди и протягивает мне руку. – Ты в жутком состоянии. Завтра ты не сможешь выбраться из постели.

– Это не страшно. – Я опираюсь на машину, пока он закрывает дверь. – Потому что тебе придется помочь мне, а значит, тебе будет чем заняться.

– Точно. – Он берет меня за руку. – Ты сделаешь мне одолжение.

31

Я сижу в потертом кресле за столом мистера Розье, задрав ноги на выдвинутый ящик. Пара мешков со льдом из корейского магазина по-прежнему холодит мое тело. В комнату заходит мистер Розье с двумя дымящимися кружками в руках и протягивает одну из них мне. Горячий шоколад. Я с благодарностью делаю большой глоток, стараясь шевелить только здоровой рукой.

– Ваш друг мистер Мейер прав, – говорит Руперт, усаживаясь напротив меня. – Глупо не обращаться в больницу. – Он берет карандаш и прикасается острым концом к моему плечу. – Травма сустава может привести к артриту. У вас появится внутренний барометр, как у нас, стариков, вы узнаете, каково это – принимать триста двадцать миллиграммов ибупрофена каждый день и сосать из бутылки нейтрализатор кислотности, чтобы не прожечь дыру в желудке.

– Все будет хорошо, – говорю я. – У меня просто синяки.

– Должно быть, из вас выбили здравый смысл.

– Спасибо, что хотя бы считаете, что он у меня был. Вы говорили, что узнали некоторые интересные факты о том депозите.

Мистер Розье прикасается к подбородку тупой стороной карандаша и хмурится, как будто я нахамил ему.

– Поймите меня правильно, – поспешно говорю я, – я благодарен за все, что вы сделали для меня, и я знаю, что вы с Теннисом правы, мне действительно следует посетить врача, но мне очень нужно найти этого моего друга.

– Теннис? – переспрашивает Руперт, подняв брови.

– Мистер Мейер. Теннис – это его прозвище. Мы прозвали его так, потому что он часто подпрыгивает, как теннисный мячик, даже когда сидит.

– Понятно. – Судя по тону, мистер Розье считает, что у меня сотрясение мозга. – Но перейдем к этому депозиту. Вы были правы: нет никакого банка с названием GPICCARDAG, так что я прогнал название через поисковик несколько раз в разных вариантах и нашел учреждение под названием «Galerie Piccard AG».

– И что это такое?

– Известный швейцарский аукционный дом. Такой же, как «Sotheby’s». Торгуют картинами, мебелью, антиквариатом.

– Вы считаете, мой друг продал что-то на аукционе? – с сомнением в голосе спрашиваю я.

– Картину, – отвечает он, вытаскивая каталог из пачки журналов на столе. На обложке напечатана глянцевая репродукция «Мадонны с младенцем», вверху золотыми буквами написано: «Galerie Piccard». – Я вам сейчас ее покажу.

– Где вы умудрились найти это? – Я просто поражен.

Улыбаясь, он просматривает записи в блокноте.

– Один мой друг работает в комнате номер триста в центральной библиотеке. Помимо всего прочего, у них есть собрание каталогов аукционов и их результатов. Я сообщил ему дату аукциона и сумму на счете, и он сумел сразу же определить проданную картину. Он сказал, что больше ни одна не подходит. Мой друг забросил мне каталог по пути домой. Вот он.

Мистер Розье поднимает открытый каталог. На левой стороне расположен текст на четырех языках, а на правой – цветная фотография картины. От неожиданности я ахаю.

– Что случилось? – спрашивает он.

– Я уже видел эту картину, – изумленно отвечаю я. – Всего пару часов тому назад. Что-то там зимой, автор – какой-то голландец, верно?

– «Деревня зимой», – уточняет Руперт, поворачивая каталог к себе, чтобы прочитать надпись. – Автор – Питер Брейгель Младший. Он был фламандцем, а значит, скорее бельгийцем. Где вы ее видели?

– В офисе «Терндейл и компании». Именно там я был перед тем, как приехать к вам.

– Ага. – Он пролистывает каталог до конца и рассматривает страницы, прикрепленные к последней странице обложки. – Покупатель не указан, дана только сумма сделки. Одна целая шестнадцать сотых миллиона швейцарских франков без комиссии. Это точная сумма, лежащая на счету вашего друга.

– Уильям Терндейл рассказал мне странную историю. – Я в полном смятении. – По его словам, эта картина была частью коллекции, собранной фашистами для какого-то музея, который Гитлер планировал открыть в Линце.

– Точно, – соглашается мистер Розье, берет со стола еще один журнал и протягивает его мне. Это экземпляр «Тайм» восьмилетней давности. На обложке напечатан портрет женщины в белом чепце, на ее лице играет свет из невидимого окна. Заголовок гласит: «КОЛЛЕКЦИЯ ЛИНЦА».

– Продажа Брейгеля с аукциона всколыхнула весь мир искусства, – продолжает мистер Розье, – потому что остальную часть коллекции никто больше не видел. Люди подозревали, что продавцу может быть известно местонахождение и остальных картин. – Он постукивает пальцем по журналу в моей руке. – Это одна из картин Вермеера. В коллекции их было две.

– Уильям Терндейл сказал мне то же самое. А кто продал Брейгеля?

– Этого никто не знает. Картина была зарегистрирована как собственность Фредерика фон Штерн…

Звонок моего телефона не дает ему закончить.

– Простите. – Я боюсь пропустить звонок от кого-то из тех, кому оставлял сообщения. Я подношу трубку ко рту. – Питер Тайлер.

– Я в Гарвардском клубе, – говорит Тиллинг. – Где вас черти носят? Я же просила вас быть на связи, чтобы с вами можно было встретиться.

– Я вам весь день звоню, – поспешно заверяю я. – Узнали что-нибудь о Лимане?

– Это не телефонный разговор. Скажите мне, где вы сейчас.

– Рядом. – Я не хочу, чтобы Тиллинг встречалась с мистером Розье. Она запросто может спросить, что со мной стряслось, а я еще не решил, какую часть информации об Андрее ей стоит открывать. – Встретимся там. Через пятнадцать минут.

– Не опаздывайте, – говорит она и вешает трубку.

– Похоже, появились новые известия, – сообщаю я мистеру Розье, осторожно вставая на ноги. На данный момент гораздо важнее узнать, что случилось с Лиманом, чем выяснить, как Андрею удалось раздобыть исчезнувшую картину. – Мне надо идти. Вы будете здесь завтра?

– Я работаю с двенадцати до восьми, с понедельника по пятницу. Но придержите на секунду лошадей.

– Вы еще что-то хотите мне сказать? – Я пытаюсь осторожно потянуться. Левый локоть и плечо все еще слишком сильно болят, чтобы шевелить ими, но бедро, похоже, начинает приходить в норму. Я уже, наверное, в состоянии поймать такси.

– Хочу. – Руперт берет со стола один-единственный листок бумаги с очень нечетким, размазанным текстом. – Это распечатка с микрофильма, – извиняется он и надевает очки. – Фон Штерн, владелец картины, до и после войны был профессором истории искусств в университете Гумбольдта в Берлине. Очевидно, этот старик был значительной личностью. Институт реставрации музейных ценностей при Смитсоновском институте [30]30
  Крупный комплекс культурно-просветительских и научных учреждений. Находится в Вашингтоне.


[Закрыть]напечатал о нем статью в честь его столетнего юбилея, написанную старшим реставратором музея Уффици во Флоренции. Очевидно, фон Штерн научил современным технологиям реставрации ценностей целое поколение европейцев. Автор статьи упоминает, что фон Штерн относился к студентам по-отечески и что они придумали ему прозвище. – Мистер Розье поднимает на меня глаза и широко улыбается. – Попробуйте угадать какое.

–  Bon papa? – Я едва верю, что это возможно.

– В яблочко.

– Вы удивительный человек.

– Я библиотекарь, – скромно отвечает он. – Хотите еще раз попробовать получить доступ к счету в Люксембургском банке?

– Да, пожалуйста.

Мистер Розье ищет нужную веб-страницу на старом ноутбуке «Эппл», а я пытаюсь усвоить информацию, которую он мне предоставил. И сразу же мне приходит в голову одна мысль: ведь миссис Жилина – реставратор в Метрополитен-музее. Я готов побиться об заклад, что когда-то она была студенткой фон Штерна в университете Гумбольдта. Я так и знал, что она что-то недоговаривает.

– У вас есть номер этого счета и пароль? – спрашивает меня мистер Розье.

Я диктую ему номер и пароль, и он вводит их с клавиатуры. Веб-сайт требует дать ответ на дополнительный вопрос, и мистер Розье вводит имя: «фон Штерн». Выскакивает окно, которое мы еще не видели: гипертекстовое меню на французском, с логотипом банка в правом верхнем углу.

– Мы вошли, – говорит он.

У меня снова звонит телефон, и мистер Розье делает любезный жест в мою сторону:

– Ответьте на звонок, если хотите. Я никуда не тороплюсь.

– Питер Тайлер, – смятенно отвечаю я, снова поднося трубку к уху.

– Это Теннис, – шепчет мой друг.

– Я тебя еле слышу.

– Послушай, я сейчас в Гарвардском клубе. Ты собираешься встречаться здесь с полицейскими?

– Ага. С детективом Тиллинг, той женщиной, которая была с Ромми на похоронах, и с ее напарником, невысокой негритянкой. А что?

– Они здесь, – торопливо говорит Теннис. – И они привели с собой друзей. Человек шесть. Парочка сидит в вестибюле, прикидываясь, что читает газету, и еще несколько копов стоят у входа, изображая из себя туристов. Менеджер минуту назад устроил скандал и запретил им пользоваться рацией в вестибюле, потому что в этом клубе нельзя звонить по мобильному телефону. Подожди секунду.

Я жду и чувствую, как холодная рука сжимает мое сердце.

– Извини, – минуту спустя говорит Теннис, – я тут сижу в одной из телефонных кабин возле гардероба, и прямо напротив меня остановился какой-то полицейский. Ты бы лучше выяснил, что тут происходит, прежде чем приезжать.

– Я проверю. – Я с трудом шевелю губами.

– Перезвони мне. Буду ждать от тебя вестей.

Я кладу трубку и тупо смотрю на телефон в руке, размышляя, зачем это Грейс подкарауливать меня вместе с шестью полицейскими в штатском.

– Могу я попросить вас еще об одной услуге? – обращаюсь я к мистеру Розье.

– Разумеется.

– Мне нужно сделать срочный звонок. Вы же умеете читать по-французски. Вы не могли бы просмотреть информацию на счете вместо меня? Меня интересуют любые недавние финансовые перечисления, которые могли бы помочь мне выяснить, где сейчас находится мой друг.

– Никаких проблем. Вам нужно побыть одному?

– Если вы не против.

– Я возьму компьютер с собой вниз и поработаю там, – говорит Руперт, поднимаясь и подмигивая мне. – Вообще-то мне все это нравится.