Текст книги "Земля"

Автор книги: Ли Ги Ен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

– Эй ты, подойди-ка сюда!

Пак Чем Ди испуганно обернулся на голос и увидел начальника полиции Нодяки. Хмель мигом выскочил из головы крестьянина. Пак Чем Ди подошел к Нодяки и низко-низко поклонился ему. Он не мог понять, чем так разгневал начальника полиции, но знал, что слабый всегда виноват перед сильным, и поэтому заискивающе сказал:

– Виноват, господин начальник! Уж вы меня извините…

– Ты что же, не знаешь, какое сейчас время? Быстро подойди сюда, сволочь ты этакая!

– Слушаю вас, господин начальник… Вы спрашиваете – какое сейчас время? Вечер, господин начальник.

Не успел Пак Чем Ди закрыть рот, как полицейский отпустил ему здоровенную затрещину и закричал еще сердитей:

– Дурак! Повтори-ка еще раз, что ты сказал? Сейчас вечер, говоришь? Так ты думаешь – я не знаю, что сейчас вечер, собака ты этакая… – И он еще раз ударил Пак Чем Ди по лицу. Закрыв пылающее от побоев лицо обеими ладонями, Пак Чем Ди снова начал смиренно извиняться:

– Ой, господин начальник, простите… виноват… Сжальтесь надо мной…

Начальник полиции Нодяки славился своей жестокостью. Лучше не попадаться ему в руки – дешево не отделаешься!.. Видя, что крестьянин дрожит от страха, Нодяки криво усмехнулся и, вперив в Пак Чем Ди острый, как нож, свирепый взгляд, поучающе проговорил:

– В такое тревожное для нашей родины время ты осмеливаешься распевать песни!.. Солдаты и офицеры славной императорской армии, не зная ни сна, ни отдыха, проливают на фронтах свою кровь, а ты, сволочь, развлекаешься песнями?! Если уж тебе так хочется петь, пой такую песню… – Он выпятил грудь и хриплым голосом, отбивая такт ногой, запел японскую военную песню. – Понял, дурак?.. А прощать вас, негодяев, нельзя! Ну-ка, пойдем со мной в участок!..

С этими словами Нодяки ударил Пак Чем Ди сапогом по коленям и, схватив его за шиворот, поволок к городу.

– Простите меня, господин начальник!.. – взмолился Пак Чем Ди. – Куда мне, дряхлому старику, петь такие песни.

– А «Гагокку синмино дигаи» ты знаешь?..

– Как вы сказали, господин начальник?.. «Вкус прокисшего мясного борща?..»[31]31
  В оригинале игра слов: название японской песни «Гагокку синмино дигаи» имеет звуковое сходство с корейским выражением «Вкус прокисшего мясного борща».


[Закрыть]

– Какой еще борщ ты выдумал? Что за чепуху ты мелешь!

Нодяки совсем рассвирепел. Он осыпал крестьянина пинками, толкал его в спину, торопя в участок.

– А ну, шевели ногами, сволочь!

Пак Чем Ди никак не мог понять, за что на него свалилась такая напасть. Он не отвечал на вопросы Нодяки, чтобы не разжечь еще больше гнев полицейского, которому ничем нельзя было угодить.

В полицейском участке Пак Чем Ди заставили встать на колени и подвергли длительному допросу. После допроса Нодяки заявил крестьянину, что он должен заплатить пятьдесят вон штрафу или отсидеть пятьдесят дней в тюрьме.

– Хорошо, господин начальник, – тяжело вздохнул Пак Чем Ди, – завтра я принесу вам деньги.

Только после этого Нодяки отпустил его. Закрыв за собой дверь полицейского участка, Пак Чем Ди остановился в раздумье. Он все еще никак не мог осмыслить, что же произошло с ним в этот вечер. За безобидную песню так издеваться над человеком, с таким остервенением бить его?.. Он сокрушенно покачал головой и тронулся в путь. Когда дома он рассказал обо всем жене, она всполошилась.

– Да ты, видать, совсем с ума спятил! Ишь, что ему взбрело в голову – песни петь! А я – то ждала тебя, ждала, и все думала: почему ты опаздываешь? Верно, за пайком стоишь… Эх, нескладный ты человек!..

Пак Чем Ди молча выслушал упреки жены. Что он мог ей ответить? В ушах у него все еще звенел сердитый голос Нодяки. Горькая обида душила старика. Он даже подумал: «А не пойти ли мне да не повеситься ли, как повесился Ко Се Бан?..» Несчастный бедняк вспомнился ему, когда он, возвращаясь из полицейского участка, переходил злополучный мост…

Пак Чем Ди постарался отогнать мрачные мысли, вышел из дому и начал в поисках денег обходить дворы своих соседей. Нелегкое дело – занять пятьдесят вон, но еще труднее вернуть такой долг. Старшего сына Пак Чем Ди, Дон Су, забрали тогда на шахты в Пукхэдо, а младшего зачислили в так называемый «молодежный отряд», и ему приходилось через день ходить в волостной центр на строевые занятия. В доме – хоть шаром покати: ни единой крупинки риса. Карточки, с трудом приобретенные через сельского старосту, отобрали у Пак Чем Ди на продовольственном пункте. Положение было незавидное… И не запой Пак Чем Ди песню, не приключись с ним неприятной истории по дороге из города, он, может, пошел бы тогда по стопам Ко Се Бана: мост, у которого остановил Пак Чем Ди полицейский, вел как раз к пруду…

Пак Чем Ди занял у соседей пятьдесят вон и на следующее утро отнес их в полицейский участок.

Проклятая жизнь – даже песню нельзя спеть! Придет ли такое время, когда можно будет свободно распевать песни?

И в августе прошлого года это время пришло. В день освобождения Кореи Пак Чем Ди пел так, как не пел за всю свою жизнь. Он, можно сказать, напелся в этот день досыта.

Со смехом рассказывал он соседям о своей встрече с полицейским, как о давно минувшем деле. Когда его просили что-нибудь спеть, он отшучивался:

– Да что вы ко мне пристали! Мои песни дорого стоят. Пятьдесят вон каждая! А вы хотите, чтобы я вам задаром пел!..

Глава четвертая
Поднятие целины

1

До освобождения Кореи отец Кан Гюна, Кан Са Гва, держал небольшую аптеку, а Кан Гюн, помогая отцу в хозяйстве, обрабатывал приусадебный участок.

Несмотря на то, что оба трудились не покладая рук, семья не могла выбиться из нужды.

Конечно, будь Кан Са Гва, как другие торговцы, выжигой и дельцом, веди он свое дело так, как подобает завзятому коммерсанту, он, может быть, и сколотил бы кое-какое состояние.

Но совесть и честь врача и фармацевта не позволяли ему продавать лекарства дороже того, что они в действительности стоили.

Он вообще считал, что медицина не должна иметь никакого отношения к коммерции, что из такого благого дела, как помощь больным, преступно извлекать прибыль… Сам он с удовольствием раздавал бы свои лекарства бесплатно, но тогда семье не на что было бы жить. И все же бедным селянам он отпускал лекарства бесплатно или в долг. И если долг ему не отдавали, он не напоминал о нем.

Аптекарь был одним из популярнейших людей на селе; и поэтому Кан Гюна, сына аптекаря, знала почти вся округа. Множество людей приходило в аптеку, и Кан Гюн со многими успел там познакомиться. Он знал Юн Сан Ера, заходившего к отцу Кан Гюна за пантами и женьшенем; знал и Сун Ок.

Японцы пригрели Юн Сан Ера. Он занимался коммерцией, но, конечно, не так, как отец Кан Гюна: ловко и хитро плел Юн Сан Ер свою паутину.

Лет семь-восемь назад он перекупил у лесного ведомства лес в горах Чомбансан и вместе с японцем-ростовщиком Сакамото безжалостно вырубил его. Лесоматериалы и дрова они продавали в Сеуле.

На своем участке Юн Сан Ер наладил производство древесного угля.

У Юн Сан Ера были прочные связи в волостной управе и полицейском участке; за него стояли горой и начальник уездной полиции, и уездные чиновники. Никто не мешал ему в деле стяжания богатств.

Местность, где он развернул свою деятельность, была довольно захолустной, и дешевая рабочая сила имелась здесь в избытке. Разорившиеся крестьяне, рабочие, выброшенные на улицу, шли работать на его участок за грошовую заработную плату.

На вырученные деньги Юн Сан Ер приобретал новые земли и сдавал их в аренду. Юн Сан Еру и в Южной Корее принадлежало немалое количество земли и несколько промышленных предприятий. Он был членом многих акционерных обществ.

По мере того как возрастало его состояние, он становился все более надменным и высокомерным. Его пьянило сознание собственной власти.

Приезжая из Сеула, он редко заходил к Сун Ок; почти все свое время он проводил в пьяных оргиях с местными чиновниками в гостинице «Тэсон». Вскоре он совсем переселился в эту гостиницу, куда его привлекало то, что он мог успешно ухаживать за хозяйской дочкой.

Но вот наступило пятнадцатое августа 1945 года – день освобождения Кореи.

Местные жители, вооруженные вилами и дубинками, напали на полицейский участок, и японцы в страхе перед надвигающейся грозой ударились в паническое бегство. Юн Сан Ер перепугался не меньше японцев. Бросив на произвол судьбы все свои земельные угодья и лесной участок с заводом, производящим древесный уголь, он вместе со старшим сыном Сон Чхам Бона, главой уездной и членом провинциальной управы, тайком бежал в Сеул. В компании с ними удрала на Юг и дочь хозяина гостиницы. Во-время они унесли отсюда ноги, иначе не пощадил бы их, японских прихвостней, безжалостно сосавших кровь народа, грозный, справедливый народный гнев!

После бегства Юн Сан Ера Сун Ок вздохнула свободно и облегченно, словно у нее вырвали больной зуб.

Кан Гюн хорошо знал, сколько горя принес ей Юн Сан Ер, и он сочувствовал этой тихой, скромной женщине, над честью которой так нагло надругался богач.

…Пробил час народного возмездия.

Разгромив полицейский участок, крестьяне бросились к дому Сон Чхам Бона. Они искали сыновей помещика. Старшего они не застали, но зато им удалось захватить младшего. Они выволокли его на улицу и крепко высекли на глазах у всего народа. Подобной же участи подверглись все, кто работал в волостной управе или в полиции и особенно жестоко обращался с населением.

Многие чиновники, чувствуя за собой немалые грехи, поспешили убраться подальше. Среди них был и писарь Сон – тот самый Сон, что довел до самоубийства Ко Се Бана.

Жена Ко Се Бана все это время лелеяла в сердце мечту о возмездии. И вот, наконец, настал такой день, когда она могла отомстить за мужа!..

Она первой ворвалась в дом писаря; но самого Сона уже не застала. Тогда она выместила свой гнев на его семье: избила всех, кто находился в доме…

Только после этого она немного успокоилась и вернулась домой.

* * *

Кан Гюн после разговора с Куак Ба Ви об осушении болота отправился к месту предполагаемых работ и лично обследовал и низину, и тот участок, где должна была сооружаться плотина.

Тщательно все изучив, он пришел к выводу, что если селяне горячо возьмутся за дело, уже этой весной можно будет поднять целину. Кан Гюн посоветовался с председателем волостного народного комитета и с товарищами из крестьянского союза, и его план принял уже более конкретные очертания.

Беседуя с жителями Бэлмаыра, Кан Гюн старался увлечь их идеей осушения болота, и в то же время он пробовал исподволь выведать, каковы настроения крестьян, что они думают по поводу его плана.

По мнению Кан Гюна, в деревне, где ощущалась острая нужда в земле, вряд ли могли найтись противники этого плана. А если бы и нашлись, то разве только из числа помещиков, у которых конфисковали землю. Да и помещики выступили бы против предложения Кан Гюна совсем не потому, что оно каким-то образом ущемляло их интересы, а просто из принципа, со злости. Осушение болота сулило даже некоторые выгоды помещикам: их плантации были расположены выше целины, которую предполагалось поднять, и, следовательно, вода, подаваемая на новые пахотные земли, должна была бы пройти через плантации помещиков. Но их звериная злоба ко всему, что исходило от новой власти, была так велика, что в порыве этой злобы они не считались с собственными интересами.

Кан Гюну подвернулся в это время удобный случай поговорить с крестьянами.

* * *

Ким Мен Бэ, живший в деревне Бэлмаыр, считался зажиточным крестьянином. Нужда обходила его дом.

Весной прошлого года у Ким Мен Бэ умерла мать. И на днях он должен был отмечать годовщину со дня ее смерти.

В этом краю существовал своеобразный обычай: с особенной пышностью устраивать похороны и столь же пышно отмечать траурные годовщины.

Надо сказать, что похороны, так же как и бракосочетания молодых людей, не достигших определенного возраста, были здесь явлением обычным.

Крестьяне изо всех сил старались, чтобы траурные торжества проходили как можно пышнее, они вкладывали в это дело все свои скудные средства.

И стоило только пройти по округе слуху, что у кого-нибудь умер родственник или кто-нибудь собирается отмечать траурную годовщину, как в дом, где свершалось столь знаменательное событие, набивалась масса народу. Люди не ленились пройти пешком по десять ли ради того, чтобы присутствовать на траурных пиршествах. Свое соболезнование приходили выразить как знакомые, так и почти, а то и совсем незнакомые люди. О родственниках – близких и дальних – нечего и говорить!..

Работа на полях замирала на это время: крестьяне бросали любое дело, каким бы неотложным оно ни было, и спешили в дом, где должна была состояться траурная церемония.

Влекло их туда не только стремление показать свои добрососедские чувства и отдать долг вежливости, но и желание попировать, хоть один день вдоволь поесть да выпить. Они знали, что селянин, дом которого посетила смерть, обычно ничего не жалеет, для того чтобы как следует угостить гостей. Если умирал родственник у какого-нибудь богатея, тот резал несколько волов, тратил огромное количество риса, наполнял самогоном большие глиняные кувшины. Столы у него ломились от множества всяких яств.

Чем пышнее, обильней, богаче трапеза, тем больше гостей. Они целыми толпами появляются в доме с раннего утра, рассаживаются за столами и, захмелев, начинают вспоминать о покойном, воздавая ему хвалу и честь. Многие из гостей по нескольку дней не уходят из хозяйского дома; вместе с хозяевами они совершают все обряды, какие полагается совершить, и, конечно, пьют, не переставая, самогон и поедают все, что стоит на столах.

Расходы на трапезы велики и у богачей, и у простых крестьян. И, казалось бы, устройство таких трапез должно было разорить крестьян… Но на деле этого не получалось. Обычай не позволял прийти на траурное пиршество с пустыми руками. Гости приносили хозяину деньги. Пожертвования бывали различными; каждый жертвовал, сколько мог, и лепта бедняка часто не превышала одной воны. Но бывали и такие гости, чей вклад равнялся десяти, а то и двадцати вонам. Поэтому, чем больше собиралось гостей, тем больший доход был у хозяина.

Истратив на устройство траурной трапезы уйму денег, богатый хозяин получал от своих гостей несколько тысяч вон.

Хозяева победнее также из кожи вон лезли, стараясь не отстать от местных богатеев. За последнее время у гостей прибавилось и хитрости и расчетливости: они держали себя на пиру, как торговцы на ярмарке. Чем богаче было угощение, тем охотнее они лезли в карман, тем больше выкладывали денег.

Перед домом, где идет пиршество, восседал обычно писарь, который вносил в толстую тетрадь имена гостей и проставлял против имени гостя сумму, которую тот пожертвовал. Богачи сажали у ворот своих домов по нескольку писарей. Рядом с большими столами, за которыми пристраивались писари, стояли несгораемые шкафы. И казалось, что здесь не дом, погруженный в траур, а бухгалтерская контора.

Несколько лет назад у Сон Чхам Бона умерла старая жена, и он закатил богатейшее траурное пиршество. Прослышав об этом, жители города хлынули к нему, как на воскресную ярмарку. Они входили в дом, отвешивали в знак своего глубочайшего соболезнования низкий поклон и усаживались за столы. Всегда скупой и жадный, хозяин на этот раз был щедр. Гостям выносили лапшу, рисовый хлеб, самогон, фрукты, вафли. Насытившись и опьянев, гости, кряхтя, лезли в свои карманы и огрубевшими пальцами отсчитывали деньги. Довольные угощением, они вручали писарю вместо одной воны – две или три.

* * *

Кан Гюн хорошо знал Ким Мен Бэ. И он вместе с председателем волостного крестьянского союза решил пойти к нему на трапезу, устроенную в память покойной матери. Ведь там они могли бы узнать между делом мнение бэлмаырских крестьян насчет поднятия целины: у Ким Мен Бэ должна была собраться чуть ли не вся деревня.

Дом Ким Мен Бэ стоит на отшибе, у подножия горы, на берегу речки (ее северного русла, огибающего деревню). Кан Гюн и председатель крестьянского союза прошли через Бэлмаыр, перебрались по мосту через речку и не торопясь направились вдоль берега.

На берегу речки теснились ивы, почек на их ветвях не было еще видно, но ивы уже отливали зеленоватым цветом. Ветви чуть покачивались и словно перешептывались друг с другом о чем-то тайном, заветном… Не о приближении ли весны?..

Слышно было, как журчит подо льдом вода…

Острая, как клинок, вершина горы Чомбансан, казалось, подпирала собой лазурный небосвод. На склонах гор чернели там и тут крестьянские полосы, а чуть повыше белел снег… Горы были словно в морщинах…

У подножья гор протекает река Апкан. По эту сторону реки расположена деревня Бэлмаыр. А вдалеке высятся горные хребты. Здесь-то вдоль берега речки и начинается болотная низина.

Кан Гюн взобрался на старую дамбу и, окинув взглядам расстилающееся перед ним болото, стал объяснять председателю крестьянского союза, что он предлагает в этом месте сделать:

– Там соорудим большую плотину и перегородим речку. Нижнее русло речки можно использовать под рисовые плантации. Видите, вон стоят особняком три чиби? Мимо них пройдет оросительный канал.

Кан Гюн поднял с земли камень и, размахнувшись, далеко забросил его.

– Заметили, куда упал камень? Тут и пророем канал.

Председатель крестьянского союза, слушая Кан Гюна, одобрительно кивал головой. Но, видно, у него оставались еще сомнения – он обернулся к Кан Гюну и спросил его:

– А хватит ли нам воды? Ведь чем больше будут расширяться рисовые плантации, тем больше ее понадобится.

– Это только от нас зависит!.. От того, сумеем ли мы без потерь использовать всю воду. Речку надо перекрыть наглухо. Вода в ней будет при любой засухе.

– Это хорошо… Ну что ж, давайте приступим к работе. Нужно этой же весной высадить на новых полях рис!..

– Вы, значит, согласны? Вот это чудесно! Представляете, сколько у нас прибавится рисовых полей…

– Если все это, – председатель крестьянского союза обвел рукой низину, – обратить в рисовые поля, деревня будет иметь новый земельный массив размером… Сколько примерно здесь получится? Двадцать денбо?..

– Пока трудно точно определить. Мы еще не мерили. Но мне кажется, что выйдет побольше… Да прибавьте к этому еще суходольные поля. После того как работа будет закончена, на них тоже можно сажать рис!

– Верно, будут еще суходольные поля! – обрадованно сказал председатель крестьянского союза.

– Ну, да!.. Я уже показывал вам, где будет проходить канал. Все земли, лежащие по обеим сторонам канала, надо превратить в рисовые поля. А участки, расположенные выше канала?.. Их ведь тоже можно использовать под рис. Видите – вон посередине поля торчит валун?.. Подать туда воду – вполне возможное дело, и тогда чем же это не рисовая плантация? Только придется там немножко сравнять землю, чтобы вода ровно распределялась по всем участкам…

– Смелый план!.. Это даст нам еще десяток денбо! И выходит, что мы этой же весной будем иметь несколько десятков денбо новых рисовых плантаций! Оч-чень хорошо!

Увлеченные разговором, Кан Гюн и председатель крестьянского союза шагали по берегу, останавливаясь изредка и оглядывая окрестности.

2

Они вернулись к мосту и, перейдя его, направились к дому Ким Мен Бэ.

Это был большой дом под черепичной крышей; он состоял из десяти комнат. На краю просторного двора находились банакан[32]32
  Примитивная крупорушка; нечто вроде усовершенствованной ступки.


[Закрыть] и маленький сарай. Между сараем и банаканом высился огромный стог соломы.

Прямо во дворе расстелены циновки и поставлены столы. Людей здесь сегодня, как муравьев в муравейнике! В числе гостей были и женщины, и дети, и старики, и молодежь. Прибрели и собаки, почуявшие, что тут будет чем поживиться.

В углу одной из комнат накрыли стол для покойницы[33]33
  По корейскому поверью, покойник приходит домой и садится вместе с гостями; для него накрывают отдельный стол, чхенхон.


[Закрыть]. В комнатах – полным-полно гостей. Перед каждым стоял маленький столик на низких ножках, и гости усердно воздавали должное стоявшим на столах яствам.

У ворот сидел писарь с ручкой наготове и регистрировал гостей, вносящих пожертвования. Кан Гюн передал заранее приготовленный конверт с деньгами председателю крестьянского союза; тот добавил к деньгам Кан Гюна свои и сунул конверт писарю.

Вступив во двор, они увидели, что хозяева и их родственники в траурных одеждах, с траурными клюками в руках стоят на коленях, грудью опираясь на клюки, и разноголосо, с завываниями, причитают:

– А-и-го, а-и-го![34]34
  Восклицание, означающее боль, горе.


[Закрыть]

Кан Гюн и председатель крестьянского союза вошли в комнату, где был накрыт чхенхон, и отвесили ему низкий поклон. Выйдя из комнаты, они обменялись поклонами с хозяевами.

Человек, прислуживавший в доме, отвел их в переднюю комнату. Тут были места для самых почтенных, уважаемых, старейших людей деревни. Старики потеснились, многие встали со своих мест, приветствуя вошедших и приглашая их садиться.

Среди стариков находился и Ко Бен Сан; держа в одной руке чашку с лапшой, он ловко орудовал деревянными палочками. Увидев Кан Гюна и председателя крестьянского союза, он поставил чашку на стол и, приподнявшись, церемонно поклонился им.

– Милости просим, почтенные господа! Рады вас приветствовать… Преуспеваете ли вы в вашей высокой работе?

– Спасибо, все в порядке. Вы не беспокойтесь о нас, садитесь и кушайте.

– Раз уж начали, придется продолжать! – с деланной учтивостью ответил Ко Бен Сан.

Кан Гюн и председатель крестьянского союза выбрали себе места и сели за стол. Гости наперебой приветствовали их.

– Здравствуйте!

– Милости просим…

– Очень рады…

Кан Гюн закурил и окинул взглядом помещение. Глиняные стены комнаты были голые, не оклеенные даже газетами. На полу постлана циновка.

Невообразимая теснота царила здесь: комната была небольшая, а людей в ней находилось несколько десятков. Гости уписывали лапшу, со свистом втягивая ее в рот, аппетитно причмокивая. На каждом из низеньких столов были расставлены и разложены блюдце с вафлями, два куска мяса, блюдце с кимчи[35]35
  Кимчи – маринованный салат.


[Закрыть], пол-яблока, по два сырых каштана и персимона, блюдце с рисовым хлебом, чашка лапши. Прежде чем гость приступал к еде, ему подносили чарку вина. Выпив ее, гость принимался за лапшу, а потом переходил к другим блюдам.

Наевшись до отвала, гость вставал из-за стола, уступая место другому, вытирал кулаком жирные губы и лез в карман за деньгами.

Зная, что цены на продукты сейчас высокие, гости не скупились и извлекали из карманов по пять, по десять вон.

Не было среди гостей человека, который попытался бы отделаться одной воной.

Обслуживающий гостей человек, получив от них деньги, относил их писарю.

Кан Гюн, покуривая, молча наблюдал за этой процедурой.

К этому времени для него и председателя крестьянского союза вынесли отдельные столы. Желали ли хозяева оказать им особое почтение или была на то другая причина, но столы накрыли для них побогаче, чем для остальных гостей, и, кроме того, перед ними оказался чайник с чистейшим рисовым самогоном.

Ко Бен Сан налил им самогона и, состроив елейную, притворно любезную улыбку, протянул рюмку Кан Гюну.

– Говорят, сначала надо выпить, а потом уже знакомиться…

– Что вы, что вы! – замотал головой Кан Гюн. – Вы постарше, вы и должны выпить первым!

– Да мы только что выпили. Теперь ваш черед!

Кан Гюн продолжал настаивать на своем, и Ко Бен Сан, сделав такой вид, будто он через силу уступает просьбе Кан Гюна, поднес рюмку к губам.

– Боюсь, не опьянеть бы!

И он опрокинул рюмку в рот.

Отведав водки, Кан Гюн и председатель крестьянского союза налегли на лапшу.

Гости, пившие вино, пронюхали, что в передней комната появился рисовый самогон. Вытянув шеи, они с самым умильным выражением на лице поглядывали в сторону Кан Гюна и его соседа.

Тот из гостей, кому перепадала рюмка-другая самогона, блаженно ухмылялся и кончиком языка облизывал губы.

– Эх, до чего хорош! Поминки, что надо…

И он тянулся с деревянными палочками в руках к соседнему столику за закуской.

В комнате стояла такая духота, что легко было осоловеть и без водки. Гости раскраснелись от жары и самогона. По лицам струился обильный пот. Над головами низко висел густой табачный чад, смешавшийся с запахами самогона, еды, глины и пота.

Кан Гюну было очень жарко; он то и дело доставал платок и вытирал лицо. Покончив с лапшой, он вышел на улицу. К нему подошел хозяин дома.

– Что же вы так рано из-за стола встали? Посидите еще немножко; выпейте сури…

– Спасибо, куда уж там пить!.. Нет, нет, не уговаривайте, не могу больше… Жарко у вас. Я хочу чуть-чуть освежиться…

Вслед за Кан Гюном вышел во двор и председатель крестьянского союза. Ему тоже долго пришлось отговариваться от настойчивых просьб хозяина.

– Ну, хорошо, – сдался, наконец, хозяин. – Будь по-вашему. Только вы не уходите, погуляйте пока по двору…

– Да, мы немножко прогуляемся…

Во дворе за низенькими столами сидели бэлмаырцы. Кан Гюн узнал среди них Тю Тхэ Вона, Квон Чир Бока, Хван Гап Сана, Ко Сен До. Были здесь крестьяне и из соседнего хутора: Тё Дэ Мо, Сен Дар Хо, Чен Сек и другие. Когда Кан Гюн подошел к ним, люди повскакали со своих мест и с некоторой застенчивостью приветствовали его. Отовсюду посыпались приглашения:

– К нам, к нам подсаживайтесь! Для вас всегда найдется местечко! Выпейте с нами вина!

– Спасибо, мы уже пили. Вы на нас не обращайте внимания, угощайтесь на здоровье!

Присев возле Сен Дар Хо, Кан Гюн вынул кисет с табаком. К нему потянулся с чаркой вина в руках Чен Сек.

– Вы там одни пили… Это не считается! Раз уж вы пришли к нам, то должны теперь и с нами выпить.

– Да не могу, дружище; здесь уже места нет. – Кан Гюн, смеясь, показал на живот.

– Ну, хоть немножко, хоть чуточку выпейте. Не то обидите нас…

Кан Гюну пришлось согласиться, и он, морщась, выпил чарку вина.

– Хе-хе… Вот это дело! Ну что за человек у нас Кан Гюн!.. – Чен Сек был страшно доволен тем, что Кан Гюн принял от него чарку. – Сидит запросто с деревенщиной, пьет водку… А где же ваш приятель? – он оглянулся, ища глазами председателя крестьянского союза.

– Наговариваете вы на себя, – смеясь сказал Кан Гюн, – кто же это называет вас деревенщиной?

– А разве это не так? Кто же мы, как не деревенские мужики! Послушайте-ка, – выражение лица Чен Сека стало серьезным, – правду ли говорят, что мы новую целину поднимать будем?

– Это только от вас зависит, – ответил Кан Гюн, обрадовавшийся случаю поговорить с крестьянами на волнующую его тему (за этим он, собственно, сюда и пришел). – Ничего невозможного в этом нет, надо только крепко, по-настоящему взяться за дело!

– О нас-то что говорить! – вмешался в разговор Ко Сен До. – Поднять целину!.. Кто же от этого откажется? На такое дело все пойдут!

– Ну, положим, не все… – возразил Тё Дэ Мо. – А вот такие, как мы, – крестьяне, у которых мало земли, – наверняка согласятся!

– Да почему ж только такие, как мы! А другим не нужна лишняя земля? Вряд ли найдется чудак, который станет возражать.

– Ты, видать, мало знаешь, потому и говоришь так. Да такие отыщутся даже среди тех, кто сейчас вместе с нами находится в этом доме…

– Верно говорит Тё Дэ Мо! – горячо воскликнул Чен Сек. – Иные не так себе счастья желают, как другим горя!.. Они-то и будут нам вредить! Правда ведь, Тё Дэ Мо? – и Чен Сек, гневно насупив брови и стиснув зубы, взглянул в сторону передней комнаты. Оттуда послышался в это время сердитый голос Ко Бен Сана. Видно, и там шел разговор о поднятии целины.

– Вам, я думаю, понятно, – сказал Кан Гюн. – Если удастся поднять целину, для деревни настанут лучшие времена. Осушение болота, поднятие целины нужно не отдельным лицам, а всей вашей деревне, всем ее жителям!

– Как же этого не понять! Если все это, – Квон Чир Бок взмахом руки указал на лежащее внизу болото, – превратить в рисовые поля, до чего ж это было бы замечательно! Будь у нас побольше землицы…

Но общего согласия среди крестьян пока еще не было. Кое-кто из гостей с сомненьем покачивал головой, шушукался с другими. Возможно-то, мол, это возможно, да только в том случае, если крестьяне будут единодушны. А пока… Как быть, например, если воспротивится один из хозяев головных узлов канала, от которых должна пойти вода на плантации?

Разговор этот услышал вернувшийся к гостям председатель крестьянского союза. По двору прокатился его громкий бас:

– Да при чем здесь хозяева головных узлов! Земельная реформа лишила помещиков особых прав на воду!

Кан Гюн знаками показал ему, чтобы он говорил поспокойнее.

– Он прав, – мягко проговорил Кан Гюн, – хозяева головных узлов канала здесь ни при чем. Все зависит только от нас. Мы должны объединить наши усилия, сколотить крепкий коллектив. И тогда нам некого и нечего бояться!

– Так скорее к делу!.. – Чен Сек встал и обратился к гостям: – А ну-ка, кто тут из вас против?

Со всех сторон послышались возгласы:

– Да кто же против этого пойдет!

– Что мы, не понимаем, что ли…

– Ведь это нам рисовых полей прибавит!

– Согласны, согласны!

– Значит, решено! – заключил Чен Сек. Он обернулся к Кан Гюну и председателю крестьянского союза. – Только нам понадобится и ваша помощь!..

– Кто-то прервал его:

– Стойте-ка… Если мы поднимем целину, сколько ж это пхёнов земли нам даст? Десятки тысяч?

– Десятки тысяч? Нет, поднимай выше, тут не меньше ста тысяч пхёнов будет!..

– Сто тысяч! Ого-го!..

– И такой подарочек мы только от одного болота получим!..

– А если еще нижнее русло сравнять?

– Ну, тогда…

– Посчитайте-ка, – предложил Кан Гюн, – если у нас прибавится сто тысяч пхёнов земли, значит целых сто хозяйств могут получить под рисовые плантации по тысяче пхёнов. Добавьте сюда суходольные поля. Таких полей еще несколько десятков тысяч пхёнов наберется. Вот уже и больше ста хозяйств обеспечено рисовыми плантациями! И все это сверх того, что досталось вам по земельной реформе. А теперь представьте: сколько это принесет вашей деревне риса! Вот она, зажиточная-то жизнь!

Гости заметно оживились.

– Что правда, то правда…

– Больше ста хозяйств!.. Выходит, почти все селяне землю получат!..

– Здорово!..

– Да о чем тут толковать! – Чен Сек в сильном возбуждении вскочил на ноги и закричал, словно бросая кому-то вызов: – Надо поднимать целину! Я твердо решил взяться за это дело и не отступлюсь от своего, пусть хоть небо расколется на куски!

Из дома один за другим выходили закончившие трапезу гости; они присаживались на циновки, присоединялись к общему разговору. А разговор завязался живой и волнующий.

– Выслушайте-ка меня, люди! Ну, превратим мы болото в рисовые поля… Вообще, это дело хорошее… Но поля-то, вообще, могут быть и плохими!

Мнение это было высказано бородачом Ким Се Боном, которого в селе прозвали «Вообще» за частое употребление этого слова.

– Сказал тоже! – усмехнулся Тё Дэ Мо. – Там веками стоял сосновый лес; земля на болоте плодородная, черная как уголь. Выкорчуем корни, и тогда такие поля получатся – лучше не надо!

– А нижнее русло! Там ведь чистый песочек! Хорошего поля из него никак не выйдет.