Текст книги "Земля"

Автор книги: Ли Ги Ен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

Добрый уродился рис на участке Куак Ба Ви: высокий, буйный.

Осенью при обмолоте риса выяснилось, что Куак Ба Ви все же удалось снять с поля (если считать и рис, обмолоченный еще полузеленым, чтобы прокормить семью) «трехкратный урожай». Но часть этого урожая нужно было отдать за занятую под высокие проценты крупу, за семена, за удобрения. Две трети урожая забрали себе писарь Пак и помещик. И Куак Ба Ви остался ни с чем: из собранного им урожая он получил всего-навсего около трех семов.

Четыре года потел Куак Ба Ви над злосчастным клочком земли и успел накопить за это время одни лишь долги. Писарь Пак на следующий же год увеличил арендную плату еще на один сем, и как ни умолял его Куак Ба Ви скостить хоть немного, Пак остался непреклонным, да еще уверял к тому же, что продешевил. Деваться Куак Ба Ви было некуда. Выбиваясь из последних сил, он выращивал каждый год по три урожая, но толку от этого было мало: семья попрежнему бедствовала.

Куак Ба Ви исполнилось девятнадцать лет. Глядя на него – сильного, статного, – мать сокрушенно качала головой и сетовала, что никак не может его женить. Каким было бы для нее счастьем дожить до той поры, когда она будет качать внука, есть обеды, приготовленные снохой… Но о женитьбе сына сейчас и думать было нечего. И без того еды не хватало, а тут еще лишний рот в семью! И не было никакой надежды выбиться из нищеты, стать на ноги… Мать горько вздыхала, хотя Куак Ба Ви и уверял, что все обойдется и что жениться он всегда успеет.

Как раз в это время нашлась и невеста для Куак Ба Ви. Крестьянин из соседней деревни, не вылезавший из беспросветной нужды, задумал сбыть с рук свою пятнадцатилетнюю дочь. Прослышав, что Куак Ба Ви – умелый, хороший земледелец, он предложил юноше породниться с ним. Видели бы вы, как всполошилась мать Куак Ба Ви! Она места себе не находила от радости. Надо было спешить: мать боялась, как бы не сорвалось это сватовство.

Сестренке Куак Ба Ви тоже очень хотелось, чтобы ее брат женился. И, посоветовавшись с матерью, Бун И решила помочь ему в этом. По деревням ходил вербовщик, нанимал работниц на прядильную фабрику. Многие из подруг Буи И завербовались на работу. Почему бы и ей не последовать их примеру? За каждую работницу вербовщик давал триста вон. Это очень большие деньги. На них можно купить чиби. И тогда Куак Ба Ви мог бы жениться.

Когда о намерениях сестры рассказали Куак Ба Ви, он рассердился. Ради его женитьбы продать сестренку? Да он и слышать об этом не хочет! Мать со слезами уговаривала сына – пусть он успокоится, ничего особенного в этом нет: ведь и другие семьи посылают девушек на фабрику. По словам вербовщика, там просто замечательно. И заработок неплохой, и учить девушек обещают, так что с фабрики, как уверял вербовщик, они вернутся домой совсем другими людьми! И матери, и Бун И хотелось верить словам вербовщика. Чуть не на коленях просили они Куак Ба Ви отпустить сестру на фабрику, и он согласился.

Итак, маленькая сестренка Куак Ба Ви, Бун И, уехала от родных в незнакомый город, за триста вон продав себя в рабство, а Куак Ба Ви на вырученные от этой постыдной продажи деньги купил себе чиби и женился. Мать была счастлива…

Куак Ба Ви работал не покладая рук. Жалкий участок поглощал все его силы. Молодой арендатор старался, как мог. Но нужда, видно, навечно поселилась в их доме!

Больше года Бун И не давала о себе знать. Мать утешала себя тем, что Бун И писать, наверно, некогда…

Но вот однажды она получила долгожданное письмо. В нем не было ничего утешительного. Бун И писала, что вербовщик обманул их, что она еле зарабатывает себе на скудное пропитание и чувствует себя очень плохо, не всегда даже может подняться, чтобы пойти на работу, а долги у нее растут и болезнь, наверно, свалит ее, и она так и не выйдет за фабричные ворота, не увидит больше белого света… Безнадежностью, печалью веяло от каждой строчки письма.

Прочитав письмо, мать растерялась. Что же им теперь делать? Для того чтобы вызволить дочь с фабрики, нужно сначала расплатиться с долгами. А оставить ее там – значит похоронить Бун И… Было от чего прийти в отчаяние! Дни и ночи мать проводила в слезах; память вновь и вновь вызывала перед ней образ любимой дочери.

Вскоре матери стало совсем плохо; она слегла. Куак Ба Ви все эти дни был молчаливым, угрюмым. Он, казалось, знал только одно: работать, работать и работать… На самом же деле ему не давали покоя думы о сестре, но как он ни ломал голову, выхода найти не мог.

Закончив в начале зимы сбор урожая, Куак Ба Ви отправился в город, где работала его сестра. Чтобы увидеть сестренку, он прошел пешком около двухсот ли.

Все оказалось так, как и описывала сестра. У Куак Ба Ви защемило сердце, когда он взглянул на нее… Давно, верно, не видела она солнечного света – на ее изможденном лице выступили желтые пятна, ввалились щеки, когда-то по-детски пухлые, румяные.

Бун И, положив голову на грудь брату, плакала навзрыд; Куак Ба Ви отвернулся в сторону, чтобы скрыть слезы. Он утешал сестру, поглаживая дрожащей рукой ее волосы:

– Не кручинься, сестренка… Перетерпи как-нибудь еще годик, я все сделаю, чтобы забрать тебя отсюда… Приедешь домой, и заживем все вместе, как прежде…

Это были не пустые слова. Про себя Куак Ба Ви давно уж решил вызволить сестру с фабричной каторги.

Вернувшись домой, Куак Ба Ви стал напрягать все силы, чтобы заработать хоть немного денег. Но все напрасно. Он с удовольствием занялся бы каким-нибудь ремеслом, но для начала опять-таки нужны деньги, а их у Куак Ба Ви не было, и к кому ни обращался он за помощью, все отказывали ему. Еще год проработал он у писаря, но больше трех урожаев получить с участка не удавалось. Да если б и удалось, это не улучшило бы дела: писарь все равно набил бы цену за землю. Нужда заставляла Куак Ба Ви все туже и туже затягивать пояс. А тут еще больная мать таяла на глазах…

Что теперь будет с Бун И? Она, наверно, так ждет Куак Ба Ви, который обещал принести ей избавление…

А он ничего не мог поделать. Если бы он бросил сейчас дом, семья умерла бы с голоду. Длинной, безрадостной чередой тянулись горькие дни, похожие друг на друга, как капли осеннего дождя…

В один из таких дней Куак Ба Ви пропалывал карту рассады[10]10
  Карта рассады – место, где выращивают рассаду риса, чтобы потом высадить ее в поле.


[Закрыть]. И надо же было в этот день прийти сюда японцу из местного начальства! Японца сопровождал волостной писарь. Они явились к Куак Ба Ви проверить, все ли у него в порядке. Окинув карту придирчивым взглядом, японец знаком подозвал к себе Куак Ба Ви и визгливо закричал на него (писарь, служивший толмачом, с трудом мог разобрать, что кричал японец):

– Почему канал у тебя прорыт не по правилам?

– Как же не по правилам… Все как полагается…

– Как полагается… Что ты тут мне городишь? Будто я не вижу, что он узок! – Японец вступил на карту и, топча ногами рассаду, пошедшую уже в рост, прошел к каналу. – Вот какая должна быть ширина! Понятно тебе, дубина?

Японец вернулся к Куак Ба Ви и начал ругать его на ломаном корейском языке. В глазах крестьянина вспыхнул гнев… Но Куак Ба Ви сдержал себя, молча проглотил обиду. И ничего не случилось бы, если бы японец, излив свою злобу, тут же ушел с участка. Но японец и не думал угомониться. Выдернув сорняк и тыча им в лицо Куак Ба Ви, он продолжал с прежней яростью:

– Полюбуйся-ка, ты, пень! У других людей – рассада, как рассада, а у тебя что? Я тебя спрашиваю: что это такое?

– Да это же сорняк, а не рассада…

– Ты еще спорить вздумал! Я тебе покажу, дураку, как надо выращивать рассаду! – И японец хлестнул зажатым в кулак сорняком по лицу крестьянина. Колючие стебли задели глаза Куак Ба Ви. Он не мог уже больше владеть собой и, разгневанный, бросился на японца.

– Ты что ж, сволочь, глаза мне хочешь выколоть?

Он схватил японца за горло и швырнул его в канаву. Японец упал вниз головой; барахтаясь в грязи, он кричал что-то; писарь растерялся, смотрел на захлебывающегося японца испуганными глазами и не мог двинуться с места.

Куак Ба Ви усмехнулся и, повернувшись, зашагал домой.

Что сделано, то сделано. Теперь нужно было ожидать самых худших последствий.

Вечером за Куак Ба Ви пришел полицейский.

В полицейском участке Куак Ба Ви допрашивали несколько дней подряд. Потом дело его передали в местную прокуратуру. Суд приговорил Куак Ба Ви к двум годам тюремного заключения – за саботаж и за нападение на должностное лицо во время исполнения им служебных обязанностей.

Но вскоре его снова вызвали на допрос. Теперь Куак Ба Ви обвинялся уже в убийстве. Как на грех, японец, болевший до этого туберкулезом, приняв устроенную ему крестьянином холодную ванну, слег в постель и через несколько дней умер. Всё приписали Куак Ба Ви: он, мол, нанес японцу тяжелые увечья, избил его до потери сознания… К прежнему сроку прибавилось еще четыре года.

Такая уж, видно, судьба у бедняги: прежде писарь все набавлял и набавлял ему арендную плату, а теперь японцы, возводя одно обвинение за другим, утроили Куак Ба Ви наказание за преступление, которого он не совершал.

Шесть лет тюрьмы стоила бедняку его минутная несдержанность. Но в тюрьме Куак Ба Ви многое понял и многому научился.

Отбыв срок наказания, Куак Ба Ви вернулся в родную деревню. Печальные вести ждали его на родине: мать умерла, умерла на фабрике и сестренка, так и не увидев белого света; жена вышла замуж за другого.

Горю бедняка не было предела. И ненавистью наполнилось его сердце. Теперь, когда Куак Ба Ви видел японцев или даже только слышал о них, он сжимал кулаки и скрежетал зубами. Порой Куак Ба Ви хотелось убить первых встречных японцев, а потом и с собой покончить…

Ах, если б кто научил его, как отомстить этим извергам!

Куак Ба Ви покинул деревню, в которой родился. Начались его скитания по чужим селам. Он выбирал самые глухие, самые захолустные места. С пустым диге за плечами, угрюмый, молчаливый, шагал он из деревни в деревню… Он со всем смирился; даже побои выносил теперь терпеливо. Десять лет батрачил Куак Ба Ви у разных хозяев и наконец осел в деревне Бэлмаыр.

Ни одного из своих обещаний не удалось выполнить Куак Ба Ви. Обещал сестре вызволить ее с фабрики, но так и не осуществил этого. Обещал обеспечить матери счастливую, спокойную жизнь – и ничего не мог сделать для нее… Мать и сестра умерли, так и не дождавшись светлых дней, и Куак Ба Ви чувствовал себя виновным в их безвременной смерти… Он понял: что ни делай, все к худшему, и, махнув на все рукой, пустился в безрадостные скитания с диге за спиной да с неистребимой ненавистью к японцам в груди.

Беспросветной, безрадостной была первая половина жизни Куак Ба Ви.

Глава вторая
Помещик

1

Спустя несколько дней после опубликования закона о земельной реформе крестьяне окрестных сел устроили в волостном центре многолюдную, торжественную демонстрацию. Колонны демонстрантов лились по центральной улице городка, направляясь к рыночной площади.

Услышав радостный шум, Сун Ок выскочила из дому. Она добежала до главной улицы и остановилась, пораженная невиданным зрелищем: через город шли бесчисленные колонны крестьян, около домов толпились высыпавшие на улицу горожане.

Тысячи, десятки тысяч крестьян проходили перед Сун Ок, потрясая над головами серпами, лопатами, мотыгами; тут и там слышались громкие возгласы:

«Да здравствует вождь корейского народа Ким Ир Сен, давший нам землю!»

«Землю – тем, кто поливает ее своим потом!»

«Да здравствует единая, независимая Корейская республика!»

Возбужденные, торжественные лица крестьян были озарены изнутри неведомым доселе светом. Многоцветные плакаты, лозунги покачивались над колоннами. Воздух дрожал от ликующих возгласов. Пришло, наконец, счастливое время и для крестьян. Прозябавшие прежде в нищете, они могли теперь свободно, как хозяева, идти по своей земле в одном тесном строю! Общая радость передавалась и тем, кто вышел посмотреть на демонстрантов. С волнением следили они за шествием крестьян. Это была поистине величественная картина!

У Сун Ок заблестели на глазах слезы – слезы радости. Ей хотелось сойти с тротуара, встать в ряды демонстрантов и идти вместе с ними – пусть влечет ее за собой могучая волна всенародного ликования!

Ей близки были чувства этих крестьян, простых корейских тружеников. Долгие годы находились они в кабале у японцев и у собственных помещиков, отдавали им плоды своего труда. О жизни крестьян Сун Ок знала не понаслышке: она на себе испытала ее тяготы.

Тен, отец Сун Ок, был бедным крестьянином. Он арендовал небольшой участок земли в Каштановой роще, неподалеку от городка. Когда земля перешла к перекупившему ее помещику Юн Сан Еру, бедняк счел за счастье, что новый хозяин не отобрал у него участок. Он так рад был этому, что не заметил надвигавшейся на него беды. Мог ли он предвидеть, что новоявленный «благодетель» отнимет у него единственную дочь, сделает ее своей содержанкой?..

Прослышав, что у Тена красавица-дочь, Юн Сан Ер пришел к нему с полицейским и за долги увел Сун Ок с собой. Тен не перенес свалившегося на него несчастья, не выдержало его старое сердце: он заболел и вскоре умер…

Сун Ок неотрывно смотрела на праздничный поток демонстрантов. Она вспоминала о печальной кончине отца и тайком вытирала слезы. Каждый раз, когда доносился до нее торжествующий клич «мансе!»[11]11
  Соответствует русскому «ура».


[Закрыть], – перед взором ее вставал образ отца; ей казалось, что и он идет в рядах демонстрантов и вместе с ними кричит «мансе!»

Ах, если бы чуть-чуть пораньше пришло освобождение! Тогда бы и отец был жив, и она не стала бы содержанкой помещика.

Как жаждал отец получить землю, как холил он свой крохотный участок! Из-за этой земли все и стряслось: Сун Ок попала в чужие руки, преждевременно умер отец.

Спазмы невыплаканных слез сжимали горло Сун Ок. Молча смотрела она на проходящих мимо нее демонстрантов. Вдруг кто-то коснулся ее плеча.

– Что же ты, Сун Ок, не кричишь «мансе»? Тебе ведь тоже дадут землю!

Обернувшись, Сун Ок увидела рядом с собой старую Кэгутянь. Пустая это была женщина, проныра, сплетница; за это ее так и прозвали[12]12
  Кэгутянь – болотная яма, где водятся лягушки.


[Закрыть]. Она часто заходила к Сун Ок, лебезила перед ней, расточала сладкие речи; такой умнице, такой красавице давно бы уж замуж надо, а у нее, у Кэгутянь, есть как раз хорошая партия на примете. И уж на что подходящая! На что выгодная!

Непрошенная сваха вызывала у Сун Ок чувство брезгливости.

Взглянув старухе в глаза, Сун Ок с усмешкой спросила:

– Что, и ты посмотреть пришла?

Кэгутянь пропустила мимо ушей вопрос Сун Ок. Кривя тонкие, злые губы, она затараторила:

– Вот оно как, красавица… У Сон Чхам Бона сейчас словно покойник в доме… Все вверх дном перевернулось, все плачут – и мужчины, и женщины… А тебе горевать нечего. Землю получишь… То-то хорошо будет! Я бы на твоем месте прямо плясала от радости! Ха-ха-ха!

– Вот и плясала бы – кто ж тебе мешает?

– Ну, мы-то с землей вовек не возились… Нам земли не дадут.

– А разве плясать можно только тем, кто землю получит? Весело тебе – и пляши на здоровье!

– Как можно так говорить, Сун Ок! Без земли какое уж веселье! Сегодня на вашей улице праздник.

– Земля… Да разве только в ней дело? Мне и без того радостно! Могли ли мы при японцах такое увидеть?..

– Вот-вот! Я и говорю: пляши да кричи «мансе!»… Ха-ха-ха!

Кэгутянь нагло посмеивалась, не обращая внимания на окружающих; в голосе ее чувствовалась явная издевка. Посмотрим, мол, как ты, Сун Ок, будешь возделывать землю, когда ее получишь! Нет, милая, как была ты содержанкой, так ею и останешься… Ишь, что вздумала: земледелием заниматься!

Старой своднице не давала покоя мысль, что Сун Ок может получить землю. Ведь если б не эта земля, Сун Ок вынуждена была бы снова пойти в содержанки. Кэгутянь чувствовала себя так, будто у нее прямо из рук вырывают драгоценности.

Поведение Сун Ок ставило старуху в тупик. После того как Юн Сан Ер, прежде довольно часто захаживавший к Сун Ок, перестал посещать ее дом, она поостыла к своему покровителю. Но зачем ей понадобилась эта проклятая земля? Разве она не может прокормить себя и свою родню более легким способом? Да будь Кэгутянь на месте этой зазнайки, она уж не выпустила бы из своих когтей такую жирную добычу, уж поубавила бы богатства Юн Сан Ера! И жила бы сейчас безбедно, беззаботно, да и родственникам своим обеспечила бы вольготную жизнь! Не всякой женщине подваливает такое счастье. Хорошо могла бы устроиться Сун Ок, будь она поумнее. А ее – ишь ты! – на земледелие потянуло! Ничего иного и нельзя было ждать от глупой деревенской бабы! Ей стол накрывают к обеду, а она его ногами опрокидывает!

Кэгутянь, конечно, не было до всего этого никакого дела… Но она чувствовала себя задетой за живое. Если уж тебе представляется возможность стать богатой, пользуйся ею да живи себе припеваючи! Но попробуй пойми эту ломаку! Охота же ей, как последней мужичке, работать в поле, обдирать все ногти на руках и ногах. Вот уж дура так дура!

Поведение Сун Ок не одобрял и Юн Сан Ер. Когда он еще изредка навещал Сун Ок, то, наблюдая, с каким увлечением она, ее мать и Ин Сук мотыжат картофель, брезгливо морщился.

– Ты что, и самом деле решила превратиться в мужичку? Каждый день работаешь на огороде! Сколько раз нужно тебе говорить, что пора бросить это дело!

Не разгибая спины, Сун Ок отвечала:

– Да вам-то что? Вы только и знаете, как, не работая, есть за чужой счет… Вам никогда не понять, какое это удовольствие возделывать землю.

Ответ Сун Ок приводил Юн Сан Ера в бешенство.

– Что я тебя, девка, для этого взял к себе? Копаться на огороде – занятие деревенских мужиков! Поняла?

Порой Юн Сан Ер принимался разыгрывать роль сердобольного человека. С показным сочувствием он начинал убеждать Сун Ок, что женщине работать вредно, что от работы она поблекнет раньше времени, испортит себе фигуру и нежные ее руки станут грубыми. В уговорах Юн Сан Ера сквозило оскорбительное для Сун Ок желание хозяина сберечь принадлежащую ему вещь.

Сун Ок взялась за землю не только из желания помочь своей матери и племяннице обработать их участок. Ей хотелось стать независимой. Сун Ок опротивела унизительная роль игрушки помещика. Ей было стыдно, что она живет лишь для забавы хозяина, ради утоления его грубых желаний.

Вспоминая о своем прошлом, Сун Ок испытывала чувство тошнотворной гадливости. Пустая, беспутная жизнь! Какая радость в том, что она нарядно одевалась, ела досыта? Быть содержанкой – как это унизительно!

Всю ночь Сун Ок не сомкнула глаз, перебирая в памяти нескладно прожитые дни…

* * *

По земельной реформе у Юн Сан Ера конфисковали всю землю, но участок, купленный им для Сун Ок, остался за нею. И Сун Ок радостно было сознавать, что земля, которую она обрабатывает, не подарок помещика, а принадлежит ей по праву. Государство сделало ее законной владелицей и участка, и дома, в котором она живет. И Сун Ок ясно поняла великий смысл земельной реформы; она познала ее справедливость на собственном опыте и была безмерно благодарна новой власти. Благодарна и за то, что ей выделен был участок, и за то, что новая, народная власть помогла ей осмыслить жизнь, ее правду. У Сун Ок на многое открылись теперь глаза.

Почему на свете устроено так, что одни живут в довольстве, не ударив для этого пальцем о палец, а другие день-деньской трудятся и все-таки не могут себя прокормить? Бедняки называли это «судьбой». Но правильно ли это?

«Землю – тем, кто поливает ее своим потом! Крестьянам, которые ее пашут!» – эти простые слова заставляли задуматься о многом. Сун Ок постигла глубокий смысл лозунга новой власти: «Кто не работает, тот не ест!»

Кэгутянь, конечно, не могла все эго понять. При каждой встрече с Сун Ок старуха приставала к ней с льстивыми уговорами:

– Замуж, замуж бы тебе, красавица! Зачем надрываться на тяжкой работе, когда есть другие ходы и выходы? Жила бы себе в холе, в богатстве, в спокойствии.

Сун Ок отмахивалась от пристававшей старухи. Она еще не встретила человека, за которого с охотой пошла бы замуж. Да и вообще как-то не думала о замужестве… А с другой стороны, ей ведь еще и тридцати нет! Не может же она на всю жизнь остаться одинокой?

Может быть, она хранила верность Юн Сан Еру?.. Нет, ее сейчас и содержанкой-то не назовешь. Посещения Юн Сан Ера стали редкими; да и раньше он уделял ей не так уж много внимания. Ему в этих краях принадлежали большие угодья земли и леса; приезжая сюда по делам, он задерживался ненадолго. В Сеуле, по слухам, у него есть еще одна содержанка – с ней он и проводит почти все свое время…

Наезжая в городок, Юн Сан Ер останавливался в гостинице «Тэсон». Поговаривали, что он покровительствовал дочке содержателя гостиницы. Но теперь наезды эти почти прекратились: после освобождения Кореи Юн Сан Ер совсем перебрался в Сеул. И Сун Ок вовсе не хотелось, чтоб он оттуда вернулся.

Однажды, когда Сун Ок сидела у себя дома одна, погруженная в свои мысли, к ней снова наведалась Кэгутянь: чесать языком – ее любимое занятие.

– Вот живешь на белом свете и о каких только удивительных делах не услышишь! – начала старуха, закатив глаза и сложив руки. – Говорят, в деревне Бэлмаыр крестьянин один… Эх, имя-то его я и забыла! Как его?.. Вспомнила: Куак Ба Ви! Так вот, всю свою жизнь ходил этот Куак Ба Ви в батраках. Жил бобылем. А теперь – нате! – получил земельный надел. Да еще чью землю-то: помещика, у которого он батрачил! Каково, а? Что ты на это скажешь, красавица? – Старуха насмешливо сощурила глаза.

– Одно могу сказать: хорошее дело! – сказала Сун Ок и, желая досадить непрошенной собеседнице, шутливо добавила: – А не выйти ли мне за этого бобыля замуж?

Старуха всплеснула руками и покатилась со смеху:

– Ха-ха-ха! За батрака! За голоштанника? И это после того, как ты отказалась от жениха из богатого дома?

– Что ж тут такого? Не велика беда, что он батрак, если мы понравимся друг другу. Чем же это плохо – с батраком жить? Ведь земля-то теперь у него есть! – все тем же шутливым тоном продолжала Сун Ок.

– Так-то оно так, да все же лучше подыскать себе подходящую пару. Почему это тебе понадобилось выйти замуж именно за батрака?.. Посуди сама: может ли сравниться какой-то батрак с человеком богатым, солидным? Правду я говорю, красавица.

Кэгутянь говорила с самым серьезным, участливым видом, как доброжелательница, дающая разумный совет заблуждающейся, не понимающей своего счастья женщине. Но чем больше поучала она свою собеседницу, пытаясь заставить ее прислушаться к «голосу разума», тем большее возмущение поднималось в душе Сун Ок.

– Что ты меня все пугаешь: батрак, батрак! Не всю же жизнь он будет батраком! Он получил землю, станет самостоятельным земледельцем, обзаведется семьей. И заживет так же хорошо, как и другие. Нечего смеяться, что он батрак. Никто не знает: может, придет такое время, когда и батракам откроется широкая дорога!

– Ха-ха-ха! Так тебе и в самом деле понравился батрак? Может быть, хочешь, чтобы я тебе сосватала какого-нибудь батрака? – Кэгутянь залилась пуще прежнего, довольная, что так удачно сострила.

Но Сун Ок не смеялась. Сердитое лицо ее слегка покраснело.

– Ну, что ж, сосватай! – сказала она, чтобы позлить старуху.

– Трудно тебя понять: то ли ты правду говоришь, то ли шутишь! Возьмись за ум, послушай меня: выходи замуж за того человека, о котором я тебе говорила, и ты будешь счастлива, обеспечена на всю жизнь, – не унималась Кэгутянь.

Видя, что старуха вновь села на своего любимого конька, Сун Ок оборвала ее:

– Я серьезно говорю: просватай меня за батрака! – и Сун Ок задорно рассмеялась.

Кэгутянь сердито поднялась и, бормоча что-то себе под нос, не прощаясь, ушла.

Сун Ок с облегчением вздохнула. Вот уж сколько месяцев – с осени прошлого года – Кэгутянь пытается навязать ей эту «хорошую партию». Человек, которого сватала она Сун Ок, был двоюродным братом помещика Сон Чхам Бона и в свое время руководил деятельностью одного финансового объединения. Жених, правда, немолод, говаривала Кэгутянь, ему около пятидесяти лет, но зато человек солидный, состоятельный. Не беда, что у него конфисковали землю, – он сумел сохранить довольно большой капитал, который сколотил, занимаясь в прошлом коммерцией. Правда, у «жениха» имелась законная жена, но это одно только название – уж очень она стара. И если б Сун Ок согласилась войти в его дом, она стала бы в нем полновластной хозяйкой. У него единственная цель – обзавестись наследником!.. И он уж постарается, чтобы между его женой и Сун Ок не было никаких споров и ссор.

Кэгутянь говорила обо всем этом с видом человека, сулящего своему ближнему золотые горы. Она уверяла, что доводится «жениху» какой-то дальней родственницей, но по всему было видно: ей в случае удачного сватовства обещан жирный кусок.

Когда Кэгутянь впервые заговорила о замужестве, Сун Ок не сочла даже нужным отвечать старухе, а только посмеивалась про себя: уж если бы она решила всю жизнь быть содержанкой, так осталась бы лучше с Юн Сан Ером… А тут – вон что ей предлагают: идти в содержанки к другому! Молчала б уж Кэгутянь, не говорила бы ей таких глупостей… Впрочем, она только этим и живет.

Муж Кэгутянь торговал лекарствами. А его старая безобразная жена ходила целыми днями по соседям да чесала язык. Во всей окрестности не было такого человека, который не знал бы старую сплетницу.

Вспомнив о разговоре с Кэгутянь, Сун Ок задумалась. Кто бы мог предположить, что она встретится с тем самым Куак Ба Ви, о котором Сун Ок впервые услышала от старухи.

2

Вот и в деревне Бэлмаыр был образован сельский народный комитет.

Помещик Ко Бен Сан не мог понять, что пришло другое время. Он мерил все на старый аршин и не хотел мириться с новым положением. Он сидел у себя в доме и, в бессильной злобе кривя губы, угрожая кому-то, рычал:

– Бездельники! Что могут сделать путного эти людишки? Что может значить сельский комитет? Ровно ничего! Пустое слово! Они не хотят считаться с самыми достойными людьми деревни… Подождите, придет время, и мы еще посмотрим, что вы запоете.

После того как в городе состоялась мощная крестьянская демонстрация, Ко Бен Сан целый день не мог найти себе места. Растерянный, встревоженный, он заглянул вечерком к соседнему помещику Тю Тхэ Ро. Но и сосед не мог сказать Ко Бен Сану ничего утешительного.

Ко Бен Сан владел в деревне десятками тысяч пхёнов рисовых и других полей. Кроме того, у него и в других деревнях имелись большие земельные участки, которые он сдавал в аренду. И вот эту землю у него отнимают! Забыв былую вражду к соседу, Ко Бен Сан горько жаловался.

– Если и дальше так будет, то я прямо не знаю, что и делать. Как можно прожить с такой большой семьей одним тем, что дает земля при моей усадьбе, которая у меня еще осталась? – говорил Ко Бен Сан голосом умирающего. – У вас-то дела не так уж плохи. Получше моих… У вас около усадьбы много земли; она за вами и останется. А у меня почти вся земля находится в окрестных районах, и я сдавал ее в аренду. И если у меня все это отнимут, что же со мной будет?

Тю Тхэ Ро тоже потерял немало земли. Но сейчас, слушая Ко Бен Сана, он злорадно усмехался, про себя: ему доставляла утешение мысль, что сосед его потерял земли больше, чем он.

– О таких, как Сон Чхам Бон, который живет в городе, и говорить нечего! – продолжал Ко Бен Сан. – Ведь недаром сказано: какой палец ни укуси – все равно больно… С каким трудом досталась ему эта земля! Эх! – Ко Бен Сан горько вздохнул. – Тут и сказать нечего!.. Когда сравниваешь его положение со своим, поневоле начинаешь думать, что дела наши не так уж печальны, иного выхода ведь нет… Правду говорят, что Сон Чхам Бон вслед за старшим сыном собирается перемахнуть на Юг?

– Да, поговаривают…

В недавнем прошлом Ко Бен Сан немало выручал от земли, сдаваемой им в аренду. Крупорушка его пропускала за весну и осень огромное количество зерна. И все-таки он всегда плакался перед людьми; все ему казалось мало… Недаром он по всей окрестности прослыл последним скрягой.

Рядом с кухней у него был устроен громадный подземный лабиринт, где находились склады для хранения риса. Таких складов было у Ко Бен Сана три или четыре; и каждый раз, когда ему нужно было взять оттуда зерно, он приносил лестницу и сам спускался по ней за рисом. С каждым годом у него накапливалось все больше риса. Тайком от соседей он продавал его людям из других волостей и на вырученные деньги покупал землю. В этом он видел единственный смысл своей жизни. А теперь настало такое время, что ни продавать, ни покупать землю нельзя было, и Ко Бен Сан горько сокрушался об этом. В жадности он нисколько не уступал жившему в уездном центре Сон Чхам Бону – одному из самых скупых людей в уезде.

Жителям уезда памятен был такой случай. Несколько лет назад, когда стопка водки стоила пять фун[13]13
  Фуна – мелкая монета, равная одной копейке.


[Закрыть], Ко Бен Сан собрался со своими друзьями в трактирчик. Все пили водку, и Ко Бен Сану тоже захотелось пропустить рюмку-другую. Но пить одному было как-то совестно, а угостить приятелей скупость не позволяла. Повздыхав, покряхтев, он после тяжких раздумий предложил приятелям:

– Эх, давайте-ка соберем по пять фун да выпьем по рюмке водки!..

С тех пор его прозвали «Сборщиком пяти фун».

* * *

Кроме помещиков, все население Кореи восторженно приветствовало закон о земельной реформе. Ее благотворные результаты испытали на себе прежде всего бедные крестьяне.

Сельский народный комитет, вымерив и установив общее количество земли, распределил ее по количеству членов семей между безземельными и малоземельными крестьянами.

Пак Чем Ди, кроме суходольной земли, которую он прежде арендовал у Сон Чхам Бона, получил еще семь мадиги[14]14
  Мадиги – площадь поля, на которой можно засеять около 16 килограммов зерна.


[Закрыть] рисового поля.

– Есть ли на свете люди счастливее нас! – говорил Пак Чем Ди. – Вот возьмите хотя бы Куак Ба Ви. У него не было ни крова, ни земли. А теперь этому батраку выделили участок из земель его хозяина. А сколько таких крестьян в Корее!

Вечером в доме Пак Чем Ди собрались его сыновья – Дон Су и Дон Ун – и дочь Кан Нани. Настроение у всех было чудесное. Дон Ун, заложив руки за голову и глядя в потолок, затянул шуточную песенку, которую они всегда певали на досуге.

– Вот и мы получили землю! – певуче заговорила своим звонким голоском Кан Нани. – Если мы хорошо будем обрабатывать свои участки – как мы заживем! Ты ведь охотно займешься рисоводством, Дон Ун?

– Да разве только один он? У меня тоже руки чешутся! – вмешался в разговор старший брат, Дон Су.

– Давайте сегодня же начнем вывозить навоз в поле!

– Подождите, ребята, не торопитесь! Послушаем, что скажет завтра отец!

Безысходная нищета была прежде уделом семьи Пак Чем Ди. Земли своей они не имели; жили в ветхом, покосившемся домишке. Суходольный участок, который можно было за день вспахать сохой, давал им, в лучшем случае, один сем чумизы да десяток маров[15]15
  Мар – мера сыпучих тел, равная 18 литрам.


[Закрыть] бобов. Половина урожая уходила на арендную плату. А в годы войны, под видом многочисленных налогов, у них отбирали почти весь урожай. Не видно было конца нищете и лишениям…