Текст книги "Мертвые бабочки (ЛП)"

Автор книги: Лейси Хайтауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Я заслуживаю счастья. Как и ты. Как и все остальные. Я люблю тебя. Я люблю тебя всем своим существом, Дерек Киннард. Но если ты решишь убить эту женщину, эту мать, я... – она замолкает и зажмуривает глаза.

– Я это знаю, Кинли.

Длинный череда необычных реакций заставляет меня пытаться понять смысл всего этого. Я даже не знаю, что чувствую. Это неописуемо. Незнакомо. И чертовски больно. Эмоции захлестывают меня, а удушающее горе когтями впивается во внутренности. Черт побери! Все эти годы! Боль, чувство вины. Поиски, планирование. Целая жизнь, полная ужасных мучений и страданий.

И что теперь?

Что мне делать дальше?

Да, она женщина. Да, она физически неполноценна. Но, кроме того, она также торгует наркотиками и сыграла важную роль в смерти второй половины моей души и, в конечном счете, в разрушении моей семьи. Почти двадцать лет я пытал и убивал, пытаясь найти этого поставщика. Жил с бесконечным чувством вины, бушующим гневом и бессонными ночами поисков. Сейчас, когда я вновь смотрю на экран мобильного телефона и на эту особу, из-за которой потерял бесчисленные часы сна, я думаю обо всем, что только можно вообразить... кроме того, как спланировать ее кончину.

На самом деле, была ли она ответственна за действия Далтона?

Она подсунула ему наркотики? Заставила его проглотить слишком большую дозу?

Голова вот-вот взорвется, грудь давит, словно узкая лента выжимает из меня жизнь, а тошнота подступает к горлу. Нахуй это жалкое существование, это презрение и это постоянное жалкое чувство вины.

– Если я тебе хоть немного небезразлична, пожалуйста, сохрани жизнь этой женщине, Дерек.

– Она частично виновна в том, что мой брат лежит в могиле, Кинли. В том, что моя мать умерла от гребаного горя, – мой голос трещит. – Последним, что я сказал Далтону, было то, что даже если это займет всю мою оставшуюся жизнь, я заглажу свою вину перед ним. Твой дядя и эта женщина украли мое сердце. Они забрали моего близнеца и мою мать. Но это, – указываю на чрезмерно худую, слабую и уставшую женщину. – Как я могу вершить правосудие... над чертовой женщиной-инвалидом? – по спине пробегает холодок, когда возвращаю Кинли телефон. – Мне нужно идти. Мне нужно выбраться отсюда.

Дрожащая рука Кинли тянется к моей: – Пожалуйста, – говорит она шепотом, – не оставляй меня одну. Только не так. Только не в темноте и в тревоге за мужчину, которого люблю.

Я смеюсь: – Ты не можешь любить меня, Кинли. Я не позволю. Я не должен был допустить, чтобы все дошло до этого.

– Не позволишь? Слишком поздно, Дерек, – возражает она, в ее голосе слышится печаль. – Я знала, что полюблю тебя, как только впервые увидела, – она обнимает меня и наклоняет голову, и эти зеленые глаза наполняются сладкими, мягкими эмоциями, напоминая обо всем, что перестало существовать во мне в ту минуту, когда я увидел своего бездыханного брата.

Я не заслуживаю любви. Ничего не заслуживаю.

– Не говори так, малышка. Прибереги свое прекрасное сердце для мужчины, который достоин тебя и сможет дать тебе все самое лучшее в этой жизни.

– Я люблю тебя. Я не могу просто так взять и отказаться от этого, Дерек. Поверь мне, я пыталась. Более сотни раз говорила себе, что это никогда не сработает. Но когда ты сказал, что любишь меня, я в тот же миг поняла, что с сердцем не поспоришь. Оно не предлагает выбора. Я не жду, что ты ответишь мне взаимностью. Может быть, ты никогда и не любил по-настоящему, но однажды ты сказал, что испытываешь глубокую потребность заботиться обо мне. Так что если ты действительно хочешь сделать что-то, что значит для меня больше, чем мое собственное счастье, то не убивай эту женщину. Далтон бы не хотел этого. И это разобьет меня вдребезги. Ее смерть ляжет на мои плечи, и я больше никогда не смогу спать спокойно. Если мой рассудок не имеет значения, подумай о том, чего хотел бы Далтон.

– Ты понятия не имеешь, чего хотел мой брат.

– Возможно, но тот, кто любит тебя так, как я, не хотел бы, чтобы ты продолжал это... эти убийства. Это неправильно. Во всех отношениях, – слезы текут по ее щекам и скатываются с подбородка.

– Я никогда не забуду ту ночь, когда увидела вас обоих. Ты был высокомерным мудаком, а Далтон твоей полной противоположностью. Он смеялся. Был в приподнятом настроении. Он был счастлив, Дерек. И абсолютно переполнен любовью. Может, я и не знала Далтона, но уверена, что он не хотел бы такого для тебя.

Опускаю взгляд вниз и замечаю, что мои руки дрожат.

– Не надо, Кинли.

– А твоя мама? Твой бедный папа? Твой младший брат? Они бы гордились этим? Если бы узнали, что их любимый сын и старший брат – серийный убийца, который, скорее всего, окажется в тюрьме? Или еще хуже? А как же бизнес Киннардов? Твой отец зависит от тебя. Твои сотрудники полагаются на тебя в вопросе их благополучия. Не разрушай остаток своей жизни из-за необоснованного чувства вины и не разбивай сердце стареющего мужчины, который уже и так пережил такое горе, какого не должен испытывать ни один родитель. В смерти Далтона нет твоей вины. Наркотики забрали твоего брата, малыш. Наркотики!

– Я предупреждаю тебя в последний раз. Закрой свой рот.

– Нет, Дерек. Не закрою. Почему? Потому что я люблю тебя. И в глубине души знаю, что это не то, чего хотела бы твоя семья. Покончи с этим, пока не стало слишком поздно... ради всех.

– Боже мой. Пожалуйста, просто заткнись, – желчь подступает к горлу, глаза застилает тяжелая пелена эмоций, а все тело сотрясает дрожь.

– Иди сюда, малыш, – говорит она своим ангельским голосом. И в этот момент эта женщина, ростом в метр пятьдесят, прижимает меня к своей вздымающейся груди, ее крошечные дрожащие ручки успокаивающе гладят меня по спине, пытаясь унять горькую боль, которая не дает мне покоя.

В моей голове царит полный хаос. Ради всего святого, я убийца. Я посвятил свою жизнь тому, чтобы покончить как можно с большим количеством мелких наркоторговцев и доказать брату, что мои последние слова, сказанные ему той ночью, были искренними.

Я не могу нарушить данное мною обещание.

И не стану втягивать эту прекрасную женщину в свою адскую жизнь.

– Остановись, Дерек. Ради твоего отца. Ради твоего брата, Шона, Рейчел и всех тех, чье финансовое благополучие зависит от тебя. И, наконец, ради меня. Я люблю тебя всем сердцем. Я никогда не смогу оправиться, если с тобой что-нибудь случится.

– О, малышка. И я люблю тебя. Да поможет мне Бог, люблю. И именно поэтому все должно закончиться.

– Нет, – хнычет она, – не делай этого. Не уходи.

– Но я должен. Для нас с тобой нет золотого горшочка на краю радуги. Только непреодолимая катастрофа. Сегодня мы должны попрощаться.

Слезы катятся по ее щекам, когда она тянется к моей дрожащей руке и прижимает ее к своей вздымающейся груди.

– Разве ты не чувствуешь этого, Дерек? Жар, нужду и внутреннюю связь между нами всякий раз, когда мы вместе? Или это всего лишь плод моего глупого воображения?

– Боже, нет, милейшая Кинли. Я тоже это чувствую. Чувствую всем своим существом.

– Тогда почему?

– Ты знаешь почему, малышка.

29
Кинли

Будь он проклят! Будь он проклят до ада и обратно!

Мысли не складываются в слова. Я онемела. Злюсь. Сердце разрывается на части от горя. Я рисковала работой ради него, а он сдается. Я должна была знать, что счастливого конца не будет, не для такой, как я, с разрушенной семьей, сломленной духом и еще одной душераздирающей трагедией в придачу ко всему остальному.

Мне должен быть ненавистен лишь один его вид.

– Не делай этого. Я люблю тебя.

Его челюсть сжимается, а на шее пульсирует прекрасная венка.

– Ты, Кинли Хант, прекрасна во всех отношениях, в то время как я отвратителен. Ты воплощение всего хорошего в этом мире, хотя жизнь, полная вины и ненависти, сделала меня бесчувственным и бессердечным. Ты глоток свежего воздуха в месте, полном смога и загрязнений. Когда кто-то вроде тебя связывается с кем-то вроде меня, вся эта серость, нависающая надо мной, закончится только одним – болью. Люди погибли от моих рук, и я не могу обещать, что не будет других. Смотри в другую сторону, малышка. Оставь меня позади.

Мучительная, душераздирающая ярость захлестывает меня, и в этот момент я так чертовски сильно его ненавижу.

– Будь ты проклят, Дерек. Будь ты проклят за то, что заставил меня полюбить тебя.

Он выглядит избитым и сломленным, сожалеющим и побежденным.

– Прости меня, Кинли. Боже, помоги мне, я никогда не хотел причинить тебе боль. Я бы окунулся в кипящую кислоту, прежде чем намеренно привнес в твою жизнь еще больше боли.

– Тогда не делай этого.

– Хотел бы я, чтобы все было так просто, милая.

– Почему должны быть другие? Я понимаю твою вину и гнев. Но я также знаю, что твое сердце больше, чем у большинства других, оно полно любви и заботы. Ты взял бизнес Киннардов и превратил его в империю, которая поддерживает не только тебя и твоего отца, но и сотни сотрудников и их семьи. Ты ежегодно перечисляешь тысячи долларов организации, пытающейся покончить с наркоманией в нашей стране. Да, ты нарушил закон, совершил несколько ужасных и преступных поступков и разлучил близких с их семьями, которые никогда не обретут покой. Я не могу оправдать эти поступки, но также понимаю, что заставило тебя их совершить. И для меня эта любовь больше, чем любая другая. Но ты не можешь лишить жизни женщину, у которой две дочери-инвалида. Ты не можешь, Дерек. Я люблю тебя. Я влюблена в тебя. Ты первый мужчина, которому я говорю эти слова, и я хочу, чтобы ты был последним. И все же, если ты пойдешь до конца, значит, ты прав. Надежды нет.

Он отвечает не сразу и только пристально смотрит на меня своими темными глазами, полными мрака и безнадежности. И, наконец, говорит: – Как можно любить человека, заточенного в аду, боли и ярости? Того, кто убил твою собственную плоть и кровь? Как можно простить нечто подобное?

– Потому что я знаю, что здесь, – мои руки ложатся на его грудь, которая пульсирует в быстром, взволнованном ритме. – Потому что... я знаю, что в этом сердце, – что-то мелькает в его глазах, и я прижимаюсь губами к его губам, отчего мои соски мгновенно напрягаются, а внутри все сжимается. Я впиваюсь поцелуем в его рот, медленно, с наслаждением облизывая его языком, в то время как тот самый голод, который всегда бушевал между нами, возвращается, и наши тела покачиваются, оставляя меня бездыханной, податливой и беззащитной. Кончики его пальцев проникают в мои волосы, наматывая и перебирая их, и он начинает целовать меня так, что у меня в груди зарождается сотня разных эмоций. Я не сдамся, и я не позволю ему. Не без самой большой борьбы в моей жизни.

– Любить – значит ошибаться, Дерек. И прощать.

Он несколько тяжелых секунд она смотрит на меня своими карими глазами, в которых бушует буря, а затем обхватывает мое лицо ладонями.

– Я ничего не обещаю, – говорит он с настойчивой грубостью в голосе, – не сегодня. И не в следующем году.

– Но...

Он наклоняет мою голову и проводит подушечкой большого пальца по губам.

– Нет никаких «но», Кинли. Не принимай мою привязанность за сострадание. Я все тот же человек, охваченный ненавистью и темной жаждой мести.

Его слова словно нож в сердце. Но, черт возьми, я не позволю ему оттолкнуть меня.

– И я тоже ничего не обещаю. Я вспыльчивая, ужасно готовлю, большую часть ночей ворочаюсь с боку на бок и не могу даже подумать о том, чтобы спать с выключенным светом. Сможешь ли ты быть с кем-то несовершенным? У кого есть свои скелеты в шкафу и свои темные секреты?

Его рука поднимается к моей щеке и проводит по ней.

– Ты прекрасна, Кинли. Ты умная, веселая, а твоя маленькая взбалмошная головка только подчеркивает твою красоту. И меня абсолютно не волнует, что ты спишь с включенным светом. Меня волнуешь только ты. И твое будущее.

Гнев, страх, глубоко укоренившееся разочарование и сотня других чувств пронзают меня, как раскаленные ножи. Слезы грозят хлынуть ручьем, и я не припомню, чтобы когда-нибудь так боялась кого-то потерять. Даже отца.

– А меня волнуешь ты! Только ты, Дерек! Что мне нужно сделать, чтобы ты это понял? – мое тело сотрясает дрожь, а к горлу подступает тошнота. – Помнишь, как ты попросил меня уделить тебе десять минут, чтобы ты мог рассказать о той ночи, когда умер Далтон?

– Конечно, помню. Ты отказалась.

– Я знаю, и очень жалею об этом. Но постарайся вспомнить ту настойчивость, которую ты чувствовал, и глубокую потребность поговорить о том, что произошло в ту ночь? Больше всего на свете мне нужно рассказать тебе то, чем я никогда ни с кем не делилась. Даже с сестрой. Не мог бы ты уделить мне десять минут? А потом, как ты мне однажды сказал, ты сможешь идти. Я не буду пытаться остановить тебя.

Он берет мою дрожащую руку и целует в макушку.

– Конечно, я могу.

С нарастающим ужасом я делаю два глубоких вдоха, вспоминая то время, когда думала о том, чтобы рассказать об этом Кери. Я хотела. И Боже, как я старалась. Но три года назад не смогла вымолвить и слова. Не уверена, что смогу и сейчас.

– Мы можем присесть?

Он кивает, и мы устраиваемся на диване.

– Так же, как тебе нужно было поговорить о той ночи, когда ты потерял Далтона, думаю, что готова рассказать о том дне, когда мой дядя, – говорю, подавляя рыдание, – украл мою юность. И когда закончу, я больше никогда не захочу ни думать об этом, ни упоминать об этом или о нем.

Глаза Дерека сужаются, и я понимаю, что он уже знает, что собираюсь ему сказать.

– О, малышка. Нет.

Поднимаю руку, чтобы остановить его: – Дай мне сказать... пока я все еще могу.

Он глубоко вздыхает и кивает.

– У моего отца было суровое воспитание. Его мать была замужем много раз. Кажется, шесть. Он даже не уверен, кто его биологический отец. Так или иначе, у его матери была серия выкидышей, большинство из которых, по словам отца, она сама навлекла на себя пьянством и тому подобным. Когда папе было семь лет, она снова забеременела. После оставила своего трехдневного сына на пороге местной пожарной части и больше никогда не оглядывалась назад. В итоге он оказался в приемной семье, и папа увидел его только много лет спустя, когда он появился на пороге нашего дома.

Отвращение захлестывает меня, и я беру Дерека за руку и сжимаю ее.

– Поначалу мы с Кери были в восторге. Внезапно у нас появился старший брат, о котором так мечтают все девочки. И они с Кери были близки с самого начала. Им нравились одни и те же вещи. Фильмы, острая пища и кулинария. В детстве у Кери было мало близких друзей. Она была веселой и общительной, но в то же время очень упрямой и прямолинейной в своих мыслях. И прежде чем ты что-нибудь скажешь, отмечу, что она была намного хуже меня. Когда он жил с нами, она была самой счастливой из всех, кого я когда-либо видела. Но мы с ним были внешне похожи друг на друга. До жути. Люди начали говорить, что, если бы не глаза, мы могли бы сойти за брата и сестру, – опускаю взгляд на свою грудь, которая больше среднестатистических размеров. – Потом все это начало расцветать. И тогда все стало очень странным.

– Блядь, – лицо Дерека бледнеет, и он сильно зажмуривает глаза. И я почти рада этому. Сейчас на него трудно смотреть.

– Я только что вернулась домой. Мама и Кери куда-то ушли, и я почувствовала облегчение, потому что у меня был тяжелый день, и мне хотелось побыть одной. Нам нужны были деньги. Боже, как же нам было тяжело. Еды не хватало. Нам всем нужна была одежда и обувь. Маминой машине нужны были новые шины. И все в таком духе. Как всегда, я беспокоилась абсолютно обо всем.

– Мне жаль, что твоя семья испытывала финансовые трудности.

– В тот день Кейс изнасиловал меня, – сообщаю дрожащим голосом. – Не один раз, а дважды.

«Не сопротивляйся мне, Кинли. Ты знаешь, что хочешь этого».

Глаза Дерека темнеют от ярости, а брови образуют букву «V» на лбу. Он сжимает мою руку так сильно, что я вскрикиваю, затем отпускает ее и встает. Запускает обе руки в волосы и снова расхаживает по комнате.

Подхожу к нему, мои нервы на пределе, воспоминания о том дне вонзаются в меня как ножи. Его грудь вздымается, дыхание учащенное и неровное, и я обхватываю его руками, нуждаясь в этой близости и надежном убежище его тела.

– Все кончено, Дерек. Мне больше никогда не придется беспокоиться о Кейсе. Ты позаботился об этом для меня. И я сказала тебе это не для того, чтобы расстроить.

– Правда? А как, по-твоему, я должен был отреагировать, Кинли? Сжать кулаки? Похлопать по спине?

– Черт возьми, я рассказала тебе это, потому что хочу, чтобы между нами все было честно. Никаких секретов. Никакой лжи. Я... – теплая слеза стекает по моей щеке и скатывается с подбородка. – Мне нужно было кому-нибудь рассказать. Рассказать тебе. Это преступление?

– Иисус, блядь, Христос, Кинли, – его руки так крепко обхватывают меня, что становится трудно дышать, – что этот сукин сын вообще там делал? Я думал, твой отец к тому времени уже выгнал его?

Отстраняюсь и смотрю вверх, пытаясь успокоить себя и еще больше – успокоить его.

– Я пришла домой расстроенная и уставшая и не заметила грузовик, припаркованный на другой стороне улицы. Думаю, он взломал замок или залез через окно. Не знаю, как он попал внутрь и почему оказался там.

– Боже мой, милая. Почему ты не обратилась к кому-нибудь?

– Потому что мне было страшно и стыдно. У мамы и так было много проблем, и я не хотела усугублять их. К тому же он угрожал мне. Сказал, что Кери будет следующей, если я не буду держать язык за зубами.

«Не кричи, красотка. Не дерись. Никто из нас не хочет, чтобы твоя младшая сестра пострадала».

– Этот ебаный ублюдок! – грудь Дерека вздымается от напряжения, а в глазах появляется ледяная горечь. – Блядь! Он заслужил все чертовы ужасные мучения, которые получил в итоге, и я молю Христа, чтобы это чудовище горело в самых темных недрах ада, – он притягивает меня к себе, опускает голову на мою и собственнически поглаживает меня по пояснице.

– Мне чертовски жаль, – хрипло говорит он. – Ты забеременела от этого труса?

Желчь, смешанная с захлебывающимися рыданиями, застревает в горле. Было так много крови, так много боли, так много вины. Каждую ночь я боролась с желанием закрыть глаза. Я только и делала, что переживала, что он вернется и причинит боль моей сестре или маме, и что оставит меня беременной. Делаю глубокий вдох, и по спине пробегают холодные мурашки.

– К счастью, нет. Я не забеременела и не пострадала. Во всяком случае, не в физическом смысле, – поднимаю глаза на мрачного Дерека. – Я пойму, если ты сейчас чувствуешь себя по-другому. Имею в виду, по отношению ко мне.

– Чувствуешь себя по-другому? – огрызается он с такой яростью, что у меня перехватывает дыхание. – Да, Кинли. Чертовски уверен, так и есть. Я должен был пытать этого ублюдка часами, если не днями. Об этом я всегда буду сожалеть, – его губы дрожат, вена на шее вздулась. Я никогда не видела, чтобы он выглядел таким разъяренным и безжалостным. Это душераздирающе.

– Я ненавидел его тогда. Даже не знаю, как описать то, что чувствую сейчас. Я...

Он делает шаг назад, словно не желая прикасаться ко мне, и снова проводит кончиками пальцев по волосам, замолкая. Его челюсть нервно подрагивает, дыхание учащенное и хриплое. Чувство вины пожирает его заживо, и он тонет в гневе. И то, и другое пугает меня.

– Это больше не стоит обсуждать. Он не стоит того, чтобы его обсуждать, – шепчу я. – Может, мне не следовало тебе рассказывать, но мне просто нужно было это закончить. Не знаю почему, но я просто надеялась, что рассказ о моем прошлом поможет убедить тебя пересмотреть свое будущее. И сохранить жизнь Шанталь Доусон.

Дерек смотрит на меня как-то странно, словно я окончательно выжила из ума, и, возможно, так оно и есть. Я уже определенно не та, какой была всего несколько недель назад. На мгновение мне кажется, что я неправильно истолковала выражение его лица, и что он собирается притянуть меня к своему теплому телу и попытаться успокоить боль внутри нас обоих. Но он этого не делает. Вместо этого смотрит на меня так, будто я чужая. И в этот момент я хочу быть где угодно, только не здесь.

– Я дал обещание брату, Кинли. И самому себе.

– И это все? Ты собираешься лишить жизни женщину. Отнять жизнь матери и оставить меня мучиться тем же чувством вины и гнева, с которыми ты жил все эти годы? Это в значительной степени и отражает твои истинные чувства ко мне.

– Ты не понимаешь. Но я и не ожидал, что ты поймешь, – он проводит руками по волосам, и в его глазах такая боль, что по мне пробегает холодок. – Неужели ты не понимаешь, малышка? Я облажался. Здесь, – он бьет себя в грудь. – Прошлое сделало меня пустым, холодным и изуродованным месивом. Даже ты не можешь этого изменить.

– Тогда, полагаю, это все решает, не так ли? – спрашиваю, борясь с непреодолимым желанием свернуться калачиком и расплакаться. Я отдала этому мужчине свое сердце и всю себя. Игнорировала его беззаконные преступления и делала все, что в моих силах, чтобы уменьшить его вину и гнев. Но он продолжает ставить свою вендетту выше меня. Так что нахуй его.

– Прямо сейчас, думаю, мне хочется лечь в постель, забыть этот день и проспать шесть или семь часов подряд. Ты знаешь, где дверь, – добавляю я, измотанная как физически, так и эмоционально.

– Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, – тихо произносит он, его голос до боли мрачен. – Позволь мне посидеть с тобой немного. Черт, позволь мне переночевать здесь. Я могу остаться на диване.

– Нет, – почти шиплю я, – ты сказал, что хочешь уйти. Так что, во что бы то ни стало, поднимай свою задницу. Я никогда раньше не умоляла мужчин. И уж точно не собираюсь начинать сейчас.

– Кинли, ты не понимаешь, – он поднимает руку, чтобы прикоснуться ко мне, но я отстраняюсь.

– Перестань говорить мне, что я не понимаю, Дерек. Я понимаю. Прекрасно. Для тебя убийство важнее собственной жизни. И моей. Я была твоим сексуальным партнером. Это новшество прошло – могу добавить, быстро – и теперь я просто одна из твоих бывших, – со свежими слезами на глазах отворачиваюсь и иду в спальню, не позволяя ему увидеть явную боль на моем лице. – Запри дверь, когда будешь уходить.