Текст книги "Мертвые бабочки (ЛП)"
Автор книги: Лейси Хайтауэр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
19
Дерек
– А ты знал, что доказано, что такие люди, как мы, обладают экстрасенсорными способностями и, будучи разлученными, могут мысленно искать способы найти друг друга? Это какая-то сложная хрень, да?
– Такие, как мы? Какого хрена, Далтон? Ты просто придумываешь это дерьмо на ходу?
– Нет, чувак. В некоторых культурах однояйцевые близнецы считаются уродами, дурными предзнаменованиями, а когда-то нас даже называли раздвоенными монстрами.
Пот капает с подбородка и стекает по спине, когда поднимаю последние несколько кусков ламината и бросаю их за входной дверью вместе с остальным хламом. Папа как-то сказал, что физический труд успокаивает душу. В то время его слова практически ничего не значили, но по прошествии нескольких лет я понял, что он пытался донести.
Услышав шум приближающегося автомобиля, вытираю пот со лба, а затем сбрасываю с рук рабочие перчатки. Сегодня днем, когда возвращался из хозяйственного магазина, знал, что не будет гостей, и специально оставил ворота открытыми, на случай, если мне понадобится вернуться в город. Обхожу дом сбоку и вижу, как красный автомобиль мчится по узкой дороге со скоростью, превышающей тридцать миль в час. Altima влетает на круговую подъездную дорожку, и тормозит с такой силой, что я бы удивился, если бы карданный вал не повредился, а затем раздается такой сильный удар дверью, с легкостью способный разбить лобовое стекло.
В мою сторону шагает раскрасневшаяся Кинли с длинными распущенными волосами, розовыми пухлыми губами и покачивающимися пышными бедрами. Она дрожит от ярости, нрав кипит, а на лице, блядь, выражение смертельного ужаса.
Она прекрасна.
– Хорошо, что я оставил ворота открытыми. Иначе, полагаю, ты бы проехала прямо через них, и ремонт обошелся бы мне в целое состояние.
– Мне плевать на твои навороченные ворота, секретные коды или на твой чертов банковский счет.
– Я тоже рад тебя видеть, Кинли. Ничто не сравнится с неожиданным визитом разъяренной женщины, готовой нанести удар и закричать.
С дикими глазами, полными слез, она протягивает руку и бьет меня по левой щеке с такой силой, что я отшатываюсь на шаг назад. Она достает из заднего кармана какой-то чек, рвет его на мелкие кусочки и швыряет их в меня.
– Как ты смеешь заставлять своего так называемого друга приглашать меня в гости, чтобы в итоге допрашивать, предупреждать, чтобы я держала рот на замке, и предлагать мне деньги за молчание, как будто я какая-то низкопробная, жалкая любовница, – выплевывает она голосом, пропитанным ядом. – Как благородно с твоей стороны, Дерек.
Чек? Шон предложил Кинли деньги, хотя я так и не сказал последнего слова? Какого хрена? Я в ярости из-за того, что не донес до Шона свои ожидания, ведь утром, черт возьми, он точно узнает, как отношусь к тому, что он сделал.
– Его рук дело. Не мое. И будь уверена, я не давал ему разрешения выписывать тебе чек.
Или я, блядь, так и сделал? Я был настолько не в себе во время этого ужина.
– Да пошел ты до Марса и обратно. Я не верю ни единому твоему слову.
– Слишком долгое путешествие, – резко отвечаю я.
– Я ненавижу тебя, Дерек. Всем своим существом я ненавижу в тебе все до единой черты.
– Тогда почему ты здесь, Кинли?
Она смотрит на меня, на лице смесь гнева, обиды и чего-то еще, чего не могу уловить.
– Потому что, в отличие от тебя, я не слабохарактерная трусиха и хотела сказать тебе в лицо, чтобы ты забрал свой чертов гонорар и засунул ее прямо в свою тугую задницу вместе со всеми остальными секретами, которые ты хранишь. Мне не нужны твои кровавые деньги, и ты не сможешь откупиться от меня, как от одной из твоих хрупких сабмиссивов.
Интересный комментарий.
– Понятно, – отвечаю я. – Но, повторюсь, я никогда не соглашался на то, чтобы предлагать тебе деньги, и я обсужу этот вопрос с Шоном.
Она взмахивает передо мной рукой, словно собирается снова влепить пощечину.
– Однажды ты обвинил меня в торговле наркотиками. Ты помнишь это, придурок? Потому что я точно помню. Я была той крашеной блондинкой, с которой ты разговаривал как с отребьем. Я два дня рыдала из-за той ночи. Но знаешь что? Можешь забрать все свои высокопарные эгоистичные речи и отправиться прямиком в ад, если ты еще не там. И можешь быть уверен, что даже знаменитый, всеми любимый Дерек Киннард не заставит меня пролить еще хоть одну слезинку. И последнее. Если ты планируешь заставить меня молчать, тебе придется сделать гораздо больше, чем просто шантажировать меня деньгами.
Внутри у меня все клокочет от злости на Шона за то, что он перешел границы дозволенного, и на Кинли за то, что не убралась подальше, когда я ей сказал. Я, блядь, предупреждал ее. И не раз. Рука так и тянется сорвать с нее эту чертову одежду, перекинуть через колено и лупить ее задницу, пока она, наконец, не поймет, кто именно скрывается за этим милым личиком и улыбкой с ямочками на щеках.
– И что именно ты предлагаешь мне сделать, Кинли?
Она прерывисто вздыхает, ее тело сотрясает дрожь.
– Ты из мафии? Или наемный киллер? Черт, вы с Шоном серийные убийцы? Именно поэтому вы ищете этого человека по имени ШД, которого, кстати, я никогда не встречала и не слышала, чтобы Кейс упоминал о нем. А ты знаешь, что случилось с Кейсом? И с Кери Смитом?
– Нет на все вышеперечисленное, Кинли. Следующий вопрос?
Она выдыхает и ударяет ладонями мне в грудь.
– За информацию о Фредди Гэллоу назначено вознаграждение в размере 25 000 долларов, – говорит она, вдавливая кончики пальцев в мою кожу. – Я могла бы получить эти деньги к вечеру. Ты понимаешь, что я работаю с бывшими полицейскими?
– Я в курсе.
– Я хочу знать прямо сейчас, как ты связан с этими мертвецами и был ли это ты в тонированном Tahoe перед домом Кери Смита чуть больше года назад. Он есть в одной из твоих синих папок? А Кейс?
– Мертвецы? Синие папки? О чем ты вообще говоришь? Я работаю в автомобильной промышленности. И ни с кем конкретно не связан.
В зеленых глазах вспыхивает ярость.
– Ты прикрываешь свою задницу. Снова, – она моргает в сторону кучи обрезков ламината. – Зачем ты отдираешь полы? Ночью? И делаешь это сам? Что ты пытаешься скрыть, Дерек?
– Да что вы, мисс Хант, я ничего не скрываю. Просто обновляю интерьер. Владение домом требует бесконечного труда и ухода, чтобы сохранить растущую стоимость жилья. А физическая работа полезна для тела и еще лучше для души. А вот солнечный зной – уже другая история. Я работаю по ночам, потому что температура все еще превышает двадцать шесть градусов.
– Что за хуета. Это полная чушь, и ты это знаешь. Настоящие мужчины не лгут, Дерек. Они говорят правду, какой бы болезненной или уродливой она ни была. Только проклятый трус прячется за ложью, что делает тебя, Дерек Киннард, законченным слабаком.
Ярость захлестывает меня, и я собираю всю свою волю в кулак, чтобы не рассказать этой женщине, каким жалким человеком был ее дядя, и не поделиться всеми ужасными подробностями его смерти.
– Следи за своим чертовым языком, женщина. Иначе тебе может не понравиться результат.
– Просто покажи мне другие папки, – шипит она, – и скажи, за что мне предлагали деньги. За молчание? Взятка, чтобы заставить меня рассказать, кто такой ШД и где его можно найти? А может, и то, и другое? – она бьет себя в грудь. – Мое шестое чувство говорит, что и Кери Смит, и Кейс, и еще несколько человек вполне могут быть мертвы, и что ты вполне можешь быть в этом замешан. И поверь, мое чутье не так уж часто меня подводит. Ты понимаешь, что я могу легко развернуться, уйти и поехать прямо в полицейское управление.
– И я советую тебе пересмотреть эту теорию и быть осторожнее с тем, кому ты угрожаешь, Кинли.
– Это угроза, мистер Фанат Автомобилей, долбаный Джекил и Хайд или кто ты там еще?
– Я никогда не угрожаю. Только предлагаю.
– Почему, Дерек? – спрашивает она полушепотом. – У тебя есть богатство, популярность, будущее, которое ведет на вершину, отец, который любит тебя, и... – прежде чем она заканчивает, гнев охватывает меня, и я прижимаю ее к стене, ударяя руками по обеим сторонам от ее плеч.
– И брат с матерью в этой чертовой холодной земле, мисс Хант. Оба умерли задолго до своего срока. Оба умерли в страхе и мучительной боли. И то и другое из-за таких мелких паразитов, как твой дядя.
Ее рука летит ко рту, а на глаза наворачиваются слезы.
– Ты действительно сделал это! Ты убил тех людей! Ты отрезал им языки. Вырвал зубы. Боже мой, ты пытал их. Кто ты? Кто ты такой?
Я предупреждал тебя, малышка.
– Твой брат употреблял наркотики по собственной воле. Он знал, что делает, и знал, чем это чревато. Никто его не заставлял, – говорит она, всхлипывая. – И я видела записи той ночи, когда, предположительно, пропал Кери Смит, на них был тонированный Tahoe с эмблемой Kinnard. Это был ты, не так ли? Ты и его убил.
– Я не имею никакого отношения ни к какому Кери Смиту. Я никогда о нем не слышал, а сотни тонированных Tahoe были куплены в моих дилерских центрах.
– Ты действительно веришь в то, что поступаешь правильно, Дерек? В глубине души, я имею в виду? Потому что что-то подсказывает мне, что нет. Ты просто не можешь.
– Правильно для кого, Кинли? Для тебя? Родителей этих детей, живущих с потерей и горем? Так называемого могущественного и любящего Бога, о котором мы все слышим на протяжении всей нашей жизни? Какая грустная, жестокая шутка.
Темный ужас, смешанный с печалью и раскаянием, борется во мне. В то время как часть меня хочет обнять ее, успокоить и попытаться унять страх в ее глазах, другая хочет потребовать, чтобы она ушла и держала рот на замке или еще что-нибудь.
– Ты когда-нибудь испытывал угрызения совести?
– Никогда, – резко отвечаю я.
– Я хочу знать правду, Дерек. Всю. Каждую уродливую деталь.
– А ты хочешь, Кинли? Правда? Под всем этим твоим отношением и стойкой волей ты достаточно сильна, чтобы вынести правду? Чтобы услышать все мрачные подробности о твоем любимом Кейсе? Дьюсе, как его называли на улицах? О человеке, которого ты выставляешь каким-то гребаным святым, который продавал наркотики несовершеннолетним и отрывался, используя в сексуальных целях проблемных мальчиков-подростков?
Она вся дрожит, а во мне разгорается горячий, жгучий гнев.
– Он был далеко не святым. Но да, я хочу.
– Тогда очень хорошо. Но сначала осознай, что с июля по декабрь того года, когда умер мой брат, семнадцать детей в Метроплексе погибли от передозировки? И это только то, что мне известно. Моему брату было восемнадцать, у него вся жизнь была впереди. И я много раз видел, как этот твой дядя околачивался возле школьных парковок. Шнырял по студенческим общежитиям как голодная крыса в поисках пропитания. Он раздавал наркотики детям. Несовершеннолетним, мать его, детям! Представь, если бы это был кто-то из твоих близких, Кинли. Один из твоих детей. Он вместе со своим поставщиком был ответственен за смертельную дозу кокаина, которая убила моего брата.
– Боже мой, – всхлипывает она.
– И не то чтобы это было утешением, но твой дядя умирал от рака, так что его преждевременная кончина, вероятно, избавила его от месяцев, если не лет, страданий.
– Я тебе не верю.
– Ты не обязана верить ни в одну ебаную вещь. Это твое право.
– Я не понимаю тебя, Дерек. Ты стоишь здесь, весь такой важный и могущественный, ведешь себя равнодушно, как будто не сделал ничего плохого. Как будто говоришь о новом дилерском центре или о шикарной машине. Если ты виновен в смерти этих людей, то ты не лучше любого наркоторговца и тебе самое место в тюремной камере.
– Как видишь, у тебя нет никаких доказательств, – киваю в сторону разгромленной квартиры, в то время как неприглядная, давящая тяжесть реальности шипит в моем желудке, словно пузырящаяся кислота.
– Убийство – это преступление, Дерек, не говоря уже о смертном грехе. И даже тот, у кого есть все деньги мира, рано или поздно будет пойман.
– Возможно, ты права насчет преступлений и греха. Однако смерть меня не пугает. Более того, я приветствую ее. И можешь быть уверена, что я никогда не проведу свои последние дни в тюремной камере.
– Я ненавижу тебя. Лучше бы я никогда тебя не встречала.
– Ты не первая. И не последняя.
– Ты чертова фальшивка.
– А ты нет?
– Нет. В отличие от тебя и всех этих лицемерных улыбок, фальшивых обещаний, так называемого «опыта Киннарда», – выплевывает она, – всей этой показухи, пустой болтовни и обманчивых уловок, чтобы привлечь обычных людей и увеличить твой банковский счет, я честна. Я соблюдаю закон. И для меня деньги – просто необходимость.
– Мне плевать на деньги, Кинли. Я бы с радостью отдал все до последнего цента, лишь бы вернуть свою семью. Что меня действительно волнует, так это растущее число подростковых передозировок и уверенность моего стареющего отца в том, что империя, которую он построил с нуля, не рухнет.
– Лжец, – шипит она, и в ее взгляде мелькает ненависть, смешанная со страхом.
– Тогда почему ты продолжаешь возвращаться? И почему твои соски становятся твердыми, как камешки, каждый раз, когда ты оказываешься рядом со мной? – провожу рукой по мягкому изгибу ее подбородка, ее губы дрожат от моего прикосновения, и каждая частичка меня твердеет от того, как ее маленькое тело реагирует на меня. – Притворяйся сколько хочешь. Продолжай критиковать, стисни зубы, и смотри на меня с огнем в этих прекрасных глазах. Возможно, тебе больно. Или ты злишься. Но если я опущу руку между твоих дрожащих бедер, гарантирую, что ты тоже возбуждена.
Она снова одаривает меня смертельным взглядом, полным холодного отвращения.
– Ты мочился в постель в детстве? Мучил животных в свободное время? – ее глаза наполняются слезами. – Ты сумасшедший. Я ненавижу все в тебе.
– Тогда почему ты еще не обратилась в полицию с доказательствами? И почему я чувствую запах возбужденной женщины?
– Я не влюблюсь в тебя, Дерек Киннард. Что бы ты ни думал, в моей жизни было достаточно боли, и я скорее воткну острые ножи себе в шею, чем позволю кому-то вроде тебя причинить мне еще больше, – ее тело окоченевшее, как труп суточной давности, она отступает от меня и обхватывает себя руками.
– Далтон не заслуживал смерти, и мне очень жаль, что он умер. Но он пошел к Кейсу. Он отправился на поиски наркотиков. У Кейса было много проблем, больше, чем ты можешь себе представить, но никто не заслуживает таких пыток, как мужчины на этих фотографиях. Даже... – ее слова обрываются, когда удушливый всхлип вырывается из горла. – Правовая система была создана не просто так, – хрипло говорит она, – как и прокуроры, присяжные и судьи. Ты не имеешь права принимать такого рода решения.
Смеюсь над безумием ее слов: – Правовая система? Правда, Кинли? Не сочти за неуважение, милая, но позволю себе не согласиться. Правовая система этой страны – жалкий фарс, и это еще мягко сказано. Подумай обо всех, кто годами сидит в тюремной камере, кого кормят три раза в день, кому дают постель и крышу над головой, и все это за счет налогоплательщиков. А как насчет тех, кто не получает ничего, кроме пощечины, года или двух уборки городского мусора или нескольких месяцев на кушетке у психиатра? Это не то, что я считаю справедливостью.
Она смотрит на меня снизу вверх, ее взгляд приклеен к моему.
– Я понимаю это, Дерек. Понимаю. Но разве отнятые жизни облегчают твое разбитое сердце? Разве тебе легче спать по ночам, зная, что ты оставил их близких в той же агонии, которую испытываешь сам? Разве это изменит тот факт, что твой брат был наркоманом, который просто употребил больше, чем мог выдержать его организм? И, в конце концов, может ли Далтон гордиться тем человеком, которым ты стал? Может ли это вернуть его к жизни? У твоего брата были проблемы, Дерек. Наберись мужества и посмотри фактам в лицо.
Немыслимая ярость пронзает меня насквозь, словно острые как бритва лезвия, вонзающиеся в сердце.
– Заткнись, Кинли. Никогда не говори плохо о моем брате. Ты ни черта не знаешь о том, через что ему пришлось пройти. А что касается дорогого дядюшки Кейса, то я неделями наблюдал за его жалкой чертовой задницей, пока он ожидал, когда дети выйдут из школы. Те, кто переживал трудные времена, кто прогуливал уроки или подвергался травле из-за своей сексуальной ориентации. Он охотился на слабых, проблемных, тех, у кого были дерьмовые семьи. В идеальном мире я мог бы стоять в стороне и ждать, пока свершится правосудие, но, видишь ли, когда-то я был таким же, как и ты, ничего не делал, только сидел, как еще одна слабая овечка в стаде, и смотрел, как наркотики уничтожают моего брата, а душевная боль убивает мою мать. Потеря Далтона изменила меня. Она определила мое будущее и дала мне одну цель. Месть. Наркотики забрали все, что было важным. Они превратили меня в человека с определенной целью – убрать как можно больше мелких дилеров и заставить их страдать медленно, мучительно, жестоко, лишая их чести и, в конечном счете, жизни. Шесть жизней оборвались по моей вине, и пока я не найду этого отброса общества, известного как ШД, я никогда не отступлю. Итак, скажи мне, Кинли. Ты знаешь этого человека?
– Нет, – шепчет она, ее дыхание учащенное и беспокойное, – я никогда не встречала никого с таким именем. Значит ли это, что я буду следующей, у кого будет синяя папка?
Издаю короткий смешок: – Убить женщину, к которой мне так хочется прикоснуться? Ту, которая дает мне надежду на то, что, возможно, где-то в конце двадцатилетнего туннеля, заполненного адом, есть яркий свет? Ты полагаешь, я делаю это, потому что мне это нравится? Потому что это не так.
– И все же ты не испытываешь угрызений совести после убийства.
– Эти два понятия не имеют ничего общего друг с другом.
– Тогда остановись. Пока не стало слишком поздно.
– Я не остановлюсь. Не могу остановиться. Пока не выполню то, что планировал, и то, что обещал брату.
– Ты болен, Дерек. Тебе нужна профессиональная помощь.
– Возможно, но никто не просит тебя быть рядом. Не стесняйся, разворачивайся и возвращайся туда, откуда пришла.
Она сердито смотрит на меня, нижняя губа дрожит.
– Знаешь что, Дерек? Ты прав. Не знаю, что заставило меня вернуться. Катись прямиком в ад, – произносит она сквозь стиснутые зубы, что вызывает у меня новый приступ гнева.
– Я в аду с восемнадцати лет, милая.
– Ну, знаешь что, придурок? Я. Тоже. Типа того.
Она дрожит, слезы катятся по ее лицу и подбородку. Мое сердце колотится в груди, гнев закипает в крови от жгучей потребности. Господи, что же мне делать? Заклеить рот скотчем, чтобы заткнуть ее нахрен? Связать и держать здесь, пока не буду уверен, что она не представляет угрозы? Собрать свои пожитки и съехать на машине с обрыва?
Я не делаю ничего из этого, а вместо этого прижимаюсь губами к ее губам и целую ее, потом целую снова, потому что это то, чего я жаждал в течение несколько недель и потому что сойду с ума, если не сделаю этого.
20
Кинли
Нас с Кери учили быть добрыми и всепрощающими, говорить правду даже в сложных ситуациях и поступать правильно, как бы трудно ни было. Но кто решает, что правильно, а что нет, что морально оправдано, а что нет? Разве хранение секретов делает меня нечестной? Разве сокрытие незаконной деятельности причисляет меня к преступникам?
Разве любовь к безжалостному убийце делает меня бесчестной?
Всего несколько дней назад я занималась тем, что делала большую часть своей взрослой жизни. Работала, беспокоилась о маме, слушала о приключениях Кери и просто выживала. Теперь же моя жизнь перевернулась с ног на голову, сделав меня растерянной, потерянной и сомневающейся в здравом уме и порядочности. Это неправильно, извращенно и противоречит каждой частице того, во что верила с детства. Я в ярости от того, что он сделал, но также без ума от всего, что в нем есть.
Мое тело тоскует по мужчине, который может быть столь же порочным, сколь и красивым.
Мое сердце бьется для убийцы. Серийного убийцы.
Я хочу, чтобы он был нежным и милым, грубым и властным. Хочу уступать и сопротивляться. Хочу Дерека всеми способами, которыми женщина может желать мужчину. Но в глубине души знаю, что эта любовь немыслима, непоправима, это печальная, жестокая трагедия, ведущая только к одному. К разбитому сердцу.
Любовь к Дереку может закончиться только одним – катастрофой.
Внутри все переворачивается, каждый дюйм тела жаждет его прикосновений, но я прикусываю губу и отстраняюсь.
– Не делай этого, – говорит он с теплотой в голосе. – Ты пришла ко мне. Снова. Должна быть причина, по которой ты не можешь держаться подальше.
– Ты ошибаешься. Я могу держаться подальше, – говорю искренне.
Моя жизнь была прекрасна до того, как он появился в ней, и будет прекрасна, как только я его забуду. Все мысли о чем-то значимом были не более чем иллюзией и печальным, невозможным плодом моего воображения.
С меня хватит. Другой альтернативы нет. И, черт возьми, я не отступлю.
Не отступлю. Не могу.
Толкаю его в грудь, но он хватает меня за запястье, его губы все еще на расстоянии вдоха от моих.
– Не уходи. Раздели со мной поздний ужин и позволь рассказать тебе о том вечере, когда я убил своего брата.
Убил брата? От этих до боли мрачных слов и явного подтверждения одиночества и вины, затаившихся внутри него, по спине пробегают мурашки. Это душераздирающе.
– Ты не убивал его, Дерек. В смерти Далтона виновен только один человек, и это он сам. Я никогда не смогу постичь глубину твоей боли, но знаю, как сильно люблю свою сестру и что, если потеряю ее, в моем сердце останется бесконечная пустота. Я забочусь о тебе, Дерек. Видит Бог, я не должна, но забочусь. И все же не могу позволить себе отношения с убийцей. Не только из-за того, что ты сделал, но и потому, что не могу смириться с мыслью, что ты окажешься в тюрьме. Или еще хуже, – сердце колотится где-то в горле, и я едва сдерживаю слезы, мне так хочется обнять его, но в то же время знаю, что должна бежать. Я растеряна и напугана. Черт возьми, я почти разваливаюсь на части.
– Позволь мне приготовить тебе что-нибудь поесть. Послушай мою историю. Это все, о чем я прошу.
– Нет, Дерек, – отвечаю шепотом, – я... Боже, из-за тебя у меня внутренний конфликт. Ты заставляешь меня сомневаться в своих силах, здравом уме и, безусловно, в морали. Ты ожидаешь, что я просто проигнорирую прошлое и приму уродливый факт, что ты не собираешься меняться? Потому что я не могу. Я не такой человек. Я никогда не оправдаю того, что ты сделал, и того, что, как ты заявил, продолжишь делать, так что отпусти меня. Это к лучшему. Со мной твои секреты в безопасности. Даю тебе слово, – разворачиваюсь к выходу, но сильные руки обхватывают меня и перекидывают через твердое как скала плечо.
– Черт возьми, женщина, я не позволю тебе уйти. Только не так.
– Что ты делаешь, Дерек? Опусти меня на землю! Прямо сейчас!
– Нет!
– Прекрати! И я серьезно. Это безумие, которое не принесет пользы никому из нас, – шлепаю его по спине, а ногами пинаю спереди.
– Безумие в том, что ты уходишь, когда у тебя мокро между бедер, а твои соски упираются мне в спину, словно острые пики.
Слезы разочарования застилают глаза, и я бью его в середину бедра с такой силой, что он шипит.
– Попробуй еще раз и получишь еще десять шлепков по своей прелестной заднице.
– Что? Нет! Опусти меня, ты, нелепый неандерталец. Или... или...
– Или что, мисс Хант?
– Я буду кричать, пока голос не охрипнет.
– Кричи сколько хочешь. Ни один чертов человек тебя не услышит. И я твердо намерен опустить тебя. Прямо себе на колени, где собираюсь преподать хороший урок. После этого ты дашь мне мои гребаные десять минут, а потом я с радостью позволю тебе уйти.
Одной рукой он открывает заднюю дверь, ведущую на кухню, и, не теряя времени, делает то, что сказал. Садится в кресло и перегибает меня через колени, так что волосы беспорядочно рассыпаются.
– Не смей, мать твою! – брыкаюсь, но тут же ощущаю, как твердая рука опускается на мой зад, посылая огненные разряды боли по всему телу.
– Прекрати, ты, варварский шут!
Он шлепает по той же правой ягодице, в тысячу раз сильнее, и даже сквозь леггинсы кажется, что моя плоть горит огнем.
– Вам, мисс Хант, необходимо взять несколько уроков по контролю над своим языком, своей пронырливой персоной и многими другими вещами.
– Иди нахуй, Дерек! Надеюсь, твой член высохнет и отвалится, пока ты спишь.
Он смеется. Чертов неандерталец смеется надо мной и опускает руку между моих ног, а затем поднимает ее к носу. Боль, пронизывающая тело, в сочетании с сексуальным движением посылает через меня нежеланные, но восхитительные волны удовольствия.
– Такие злобные пожелания от женщины, которая в данный момент беспомощна, а также чертовски мокрая. Только покойник поверит, что ты не наслаждаешься тем, что я делаю.
После, как мне кажется, еще сотни сильных шлепков, он гладит меня по ушибленной заднице и наклоняет голову к моему уху: – Выбор за тобой, Кинли. Мы можем продолжить то, чем ты, похоже, наслаждаешься, или решить это цивилизованно, – он помогает мне встать и кладет руки на мои трясущиеся бедра. – Или я всегда могу прихватить стяжки.
– Стяжки? Ты серьезно? Или окончательно лишился рассудка? Я не являюсь и никогда не буду одной из твоих добровольных сабмиссивов. Меня нельзя контролировать и уж точно нельзя связывать. Так что не смей.
Есть миллион причин, по которым я должна злиться, и я злюсь. На самом деле, я в ярости. Ошеломлена. Но также возбуждена, грудь тяжелая и чувствительная, между ног все трепещет и жаждет, чтобы он раздел меня и трахнул своим волшебным членом.
Я никогда не думала о том, чтобы позволить мужчине управлять мной или прикасаться ко мне таким образом. Конечно, в фильмах и книгах это выглядит сексуально, но в реальности это унизительно, беспомощно, а это все то, чем я не являюсь.
Но вдруг мне становится все равно.
– Просто скажи мне одну вещь, – хрипло говорю, все еще чувствую реакцию своего тела и подступающие слезы. – Ты когда-нибудь собирался мне рассказать? Если бы у нас завязались отношения, ты бы скрывал это от меня все время?
Его глаза устремлены на меня, но все озорство, которое было несколько секунд назад, сменяется мрачностью и тревогой.
– Я не знаю, малышка. Я никогда не планировал, что все это произойдет, – подняв руки и запустив их в волосы, он моргает, а я делаю то, что кажется естественным, и пытаюсь бежать. Но он слишком быстр, слишком силен, и через несколько секунд я снова оказываюсь у него на плече, а тяжелая теплая ладонь целенаправленно сжимает мою нежную задницу.
– Значит, стяжки.
Девяносто секунд спустя я уже в его спальне, привязана к жесткому, холодному и неудобному складному стулу, который он достал из шкафа. Дерек стягивает с себя спортивные шорты прямо передо мной, высокомерно, гордо и намеренно дразня. Я должна быть в ярости, брыкаться, драться и выкрикивать все злобные слова, которые только могу придумать, но, Боже, помоги мне, я так возбуждена, что хочу извиниться, вымолить прощение, упасть на колени и лизать его бедра, пока его пальцы не запутаются в моих волосах, а он не застонет и не извергнет горячую струю мне в горло.
– Я буду через пять минут, Кинли.
Обнаженный он великолепен, член длинный, толстый и эрегированный. Ни на одной его части нет ни малейшего намека на жир, только безупречные, отточенные, мускулистые мышцы. И, черт возьми, если одних этих V-образных выступов недостаточно, чтобы у меня потекли слюнки. Я не просто хочу этого мужчину. Я жажду его. Даже когда запястья и лодыжки стянуты стяжками, а задница раскалена докрасна, во мне разгорается жар, когда любуюсь его телом и страстно желаю, чтобы он снова оказался внутри меня.
Что, черт возьми, со мной не так? Я не могу мыслить здраво. Все бессмысленно, и я в нескольких секундах от того, чтобы потерять рассудок. Я не могу влюбиться в него. Это нелепо, неэтично и противоречит всему, во что я когда-либо верила. Но почему я уже знаю, что уже слишком поздно и что я никогда не раскрою то, что узнала? Его секреты, пусть и немыслимые, останутся погребенными в месте, в котором их никогда не обнаружат, а гибель Фредди Гэллоу, Джеффри Чепмена и остальных, к сожалению, останется неразгаданной тайной для их семей.
Вместе с моей плотью и кровью, Кейсом Хантом.
Гори в аду, ублюдок.
Несмотря на то, что это бесстыдство и жестокая несправедливость, в глубине души я знаю, что некоторые секреты просто не стоит раскрывать.
Дерек поворачивается ко мне, его взгляд похож на растекающиеся лужицы, и я снова превращаюсь в желе. Но что он делает? Подмигивает, затем усмехается, беря свой красиво торчащий член в руку, и чуть ли не скачет в прилегающую ванную, оставляя меня связанной, уязвимой, с влажным и ноющим давлением в сердцевине.
Придурок.
Как только он скрывается за дверью, я делаю то, что нужно, и начинаю бороться, при этом в голове крутятся две мысли. Во-первых, он намеренно оставил застежки достаточно свободными, чтобы можно было сбежать. А во-вторых, я, несомненно, влюбилась в серийного убийцу.
И это делает меня такой же больной, каким является он.
