Текст книги "Другие времена, другая жизнь"

Автор книги: Лейф Г. В. Перссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

36

Четверг, 6 апреля 2000 года

В четверг, 6 апреля, в шесть часов вечера, комиссары полиции Хольт и Викландер имели беседу с государственным секретарем, заместителем министра обороны Хеленой Штейн. Время и место были заранее оговорены секретарем Юханссона и секретарем Штейн, так что никаких неожиданностей не возникло.

У госсекретаря время было расписано по минутам, но, коль скоро речь шла как-никак о тайной полиции, она выкроила полчаса. Сразу после этого она должна была присутствовать на каком-то приеме и потому предложила встретиться в ее кабинете в здании Министерства обороны на площади Густава-Адольфа.

Секретарша проводила их в личный конференц-зал госсекретаря, спросила, не хотят ли они кофе или воды – они вежливо отказались, – и попросила подождать. Через четверть часа появилась Хелена Штейн, улыбнулась и извинилась за опоздание. Хольт представилась, и ей тут же стало ясно, что Штейн не имеет ни малейшего понятия, ради чего они ее пригласили на беседу.

Что она может подумать? В худшем случае – возникли какие-то проблемы с персональной проверкой. Она к этому готова и без труда ответит на все вопросы. Красивая, в прекрасной форме, хорошо одета, знает себе цену и к тому же очень умна – достаточно поглядеть ей в глаза.

О, черт! – подумала Хольт.

После ритуальных фраз, записанных на диктофон: «беседу проводит комиссар полиции Анна Хольт», «беседа проводится в связи с текущим делом, связанным с вопросами безопасности», она сказала, пытаясь полностью сосредоточиться на оценке реакции Штейн:

– Мы хотели бы поговорить о вашем старом знакомом Челе Йоране Эрикссоне.

– Чель Эрикссон… Я встречалась с ним, наверное, миллион лет назад. Вы имеете в виду Челя Эрикссона, которого… да… эту ужасную историю в конце восьмидесятых? И вы хотите поговорить со мной о Челе Эрикссоне? Признаться, я даже не помню, как он выглядел.

Отлично играешь! – подумала Хольт. Эта десятая доля секунды, когда ты отвела глаза, и потом все эти слова… Ты пыталась выиграть время, чтобы овладеть ситуацией, ты не ожидала этого вопроса. Ясное дело, ты прекрасно помнишь Челя Эрикссона. После посольства и после этого ты наверняка думала о нем сотни раз, часами, днями, неделями… Если учесть, кем был он и кем стала ты, вряд ли эти мысли доставляли тебе удовольствие.

– Мы подняли это дело, – сказала она вслух. – О причинах, к сожалению, я должна умолчать.

– Но почему вы выбрали меня? Я была едва с ним знакома… У меня есть кузен, Теодор Тишлер, не знаю, известен ли он вам… Раньше он был финансистом, владел брокерской фирмой, основанной еще его отцом. Сейчас он живет за границей. Вот Тео был хорошо знаком с Эрикссоном… Впрочем, даже не он, а его близкий друг, некий Стен Веландер – доцент, который потом работал на телевидении. Он, кстати, тоже умер – от рака, пять-шесть лет назад.

– А вы лично встречались с Эрикссоном?

– Разумеется, – сказала Штейн, всем видом показывая, насколько она удивлена вопросом. – Но это было больше двадцати лет назад. В моем революционном детстве… – слегка улыбнулась она, – я встречала сотни людей, у всех были благие устремления, все работали на одну и ту же цель: и Стен, и Тео, и, конечно, Эрикссон. Помню даже, что он как-то был у нас на даче, мне тогда было десять лет, не больше, может быть, девять, но я прекрасно помню, как Тео привез его к нам.

Ну-ну, подумала Хольт, ты, скорее всего, вспомнила про ту фотографию и надеешься, что мы пришли именно из-за нее. Теперь тебе надо переходить в атаку.

– Я надеюсь, вы извините мое удивление, – сказала Штейн, – но, если кто-то утверждает, что Эрикссон принадлежал к числу моих близких знакомых, могу вас уверить, это чистая ложь.

– Нет-нет. – Хольт миролюбиво покачала головой. – Никто этого не утверждает. Мы просто разговариваем со всеми, кто был с ним более или менее знаком.

– Ну, в таком случае это не ко мне, – уверила Штейн с хорошо сбалансированной горячностью. – Я фактически не была знакома с Эрикссоном. Встречала его несколько раз в юности, вот и все. Мне было лет пятнадцать—шестнадцать… Эрикссон в то время, наверное, был вдвое старше меня. Он был ровесник Стена и Тео – с ними он и общался.

Странно, что она так горячо отрицает это знакомство, подумала Хольт.

– Значит, Эрикссон был знакомым Стена Веландера и Теодора Тишлера, – сказала она, решив для себя: надо дать Штейн понять, что худшее позади.

– Вот именно. Я знаю, что они встречались до конца… до смерти Эрикссона. Мы с Тео, естественно, даже обсуждали это кошмарное событие. Тогда только о нем и говорили. Было бы странно, если б мы остались в стороне.

Странно, что ты всячески избегаешь слова «убийство», хотя у тебя за плечами двадцать лет юридического опыта, подумала Хольт.

– Попробуйте вспомнить, – задала она главный вопрос, – когда вы виделись с Эрикссоном в последний раз?

– Я уже сказала. Двадцать пять, а может, и тридцать лет назад. В середине семидесятых.

– Ну что ж, – дружелюбно улыбнулась Хольт, – если учесть, что мы уже говорили с людьми, общавшимися с Эрикссоном незадолго до того, как он был убит, вы вряд ли можете сообщить нам что-то новое.

– Конечно нет, – сказала Штейн. – К тому времени мы не виделись уже лет пятнадцать.

– Тогда мы просим прощения, что отняли у вас время, – извинилась Хольт.

– И это все? – Штейн с трудом скрыла удивление.

– Все, – уверила Хольт.

Могу представить, что сейчас творится у тебя в голове, подумала она. Ты лихорадочно соображаешь, не дала ли где-то промашку.

– Минутку, – вдруг сказала Штейн. – Мне кажется, я что-то припоминаю…

– Слушаю, – выжидательно посмотрела на нее Хольт.

– По-моему, я… то есть я и мой кузен как-то сталкивались с ним и позже…

– Так, – чуть ли не ласково поддержала Хольт.

Вот оно, подумала она и обменялась взглядом с хранящим невозмутимое молчание Викландером.

– Но вот когда это было? – Штейн сделала вид, что изо всех сил пытается вспомнить.

– Семидесятые, восьмидесятые? – подсказала Хольт.

– Определенно восьмидесятые, даже в конце восьмидесятых, потому что я уже работала в адвокатуре. Тео пригласил меня поужинать. Я помогла ему с каким-то юридическим делом, не помню каким, и он позвонил и предложил поужинать. Мы сидели в каком-то итальянском ресторане, по-моему на Эстермальме.

Интересно, насколько близко она решится подобраться к истине, подумала Хольт.

– Значит, в конце восьмидесятых ваш кузен Тео Тишлер пригласил вас поужинать в итальянском ресторане где-то на Эстермальме, и там вы столкнулись со старым другом Тишлера Челем Эрикссоном, – сформулировала Хольт.

У тебя есть шанс, подумала она.

– Не совсем так, – возразила Штейн. – В ресторане мы ни с кем не встретились. После ужина мы решили прогуляться или взять такси и поехать куда-нибудь продолжить… Тео любил пировать. Мы шли, по-моему, по Карлавеген, он сказал, что здесь живет Чель, ну, Чель Эрикссон, и предложил позвонить ему и зайти на пару рюмок. Не могу сказать, что мне было по душе такое предложение, однако деваться было некуда… Странно, что я сразу не вспомнила этот эпизод.

Это уж точно, подумала Хольт, сопровождая дружелюбными кивками чуть не каждую фразу Штейн.

– Значит, вы с вашим кузеном Тео зашли домой к Эрикссону, – снова подвела она итог.

– Да, мы зашли к нему, он предложил вино или еще что-то… Я уже не помню. Я выпила вина, Тео, думаю, пил виски – он всегда пьет виски. – Она слабо улыбнулась и покачала головой, как будто трудности с определением алкогольных привычек ее двоюродного брата составляли в эту минуту главную проблему ее жизни.

– И сколько времени вы провели у Эрикссона?

– Зашли и ушли… Полчаса, самое большее – минут сорок пять.

– Точнее вы не можете вспомнить – конец восьмидесятых, вы сказали?

– Да. Точную дату указать, к сожалению, не могу, – сказала Штейн с внезапной решимостью.

– Осень, зима, весна, лето?

– Только не лето. По-моему, осень или зима. Наверное, зима.

Молодец, подумала Хольт. Близко, но неточно.

– Вы можете спросить у Тео, – предложила Штейн. – Я почти уверена, что он ведет запись всех своих ужинов и званых вечеров. Все отмечает в календаре. Мы с ним не часто делали такие вылазки. В самом деле, поинтересуйтесь у Тео, он наверняка сохраняет все эти календари… Помню, он как-то сказал, что деловой календарь заменяет ему дневники.

Какое это имеет значение? – подумала Хольт. Если все, что она говорит, – правда, то для нас эта правда никакого интереса не представляет.

– Не могли бы вы дать номер его телефона? – спросила она.

Сейчас скажет, что номера у нее с собой нет.

– Я его не помню наизусть. Дома, конечно, есть, но сегодня вечером я не успею вам сообщить. – Штейн демонстративно посмотрела на часы. – Через несколько минут я должна быть на приеме.

– Не думаю, чтобы это понадобилось, – сказала Хольт. – Мы ведь интересуемся Эрикссоном.

Спасибо за помощь и еще раз извините, если причинили вам какие-то затруднения.

– Ничего-ничего… – улыбнулась Штейн. – Просто я несколько удивлена, надеюсь, вы понимаете…

Не удивлена ты, а перепугана до смерти, подумала Хольт, вставая.

– Это она, – сказал Викландер, садясь в машину.

– Да, но она хорошо держится.

– И удержится, если мы не придумаем ничего лучшего.

Этим же вечером и у Ларса Мартина Юханссона был случай понаблюдать за «объектом» – госсекретарем, заместителем министра обороны Хеленой Штейн. Побеседовать с ней, разумеется, ему не удалось, они даже не обменялись ни единым взглядом, но зато у него была прекрасная возможность изучить ее на расстоянии, и этого оказалось достаточно. Хелена Штейн стояла в центре зала под хрустальной люстрой, окруженная мужчинами в его возрасте или постарше. Прекрасно одетые, добившиеся успеха люди… Многие были похожи на фазанов в своих сшитых по фигуре мундирах. В отличие от него им не надо было тянуть вниз манжеты сорочки или оставлять верхнюю пуговицу пиджака незастегнутой в силу физической невозможности ее застегнуть.

Хелена Штейн… В черном платье и черном пиджаке с бархатными лацканами, жемчужное ожерелье в несколько ниток, улыбающаяся и внимательно слушающая, веселая и серьезная – все время начеку. Все время в обществе мужчин, они подходят и уходят, сменяют друг друга – ни малейшего следа жестокой идеологической борьбы, о которой рассказал ему генеральный.

Noblesse oblige, подумал он, положение обязывает.

Эту фразу он вычитал сравнительно недавно, много лет спустя после того, как он изо дня в день протирал засаленное сиденье патрульной машины вместе со своим лучшим другом Бу Ярнебрингом. У него появилось странное ощущение: вот стоит он, прошедший длинный и успешный жизненный путь, и в то же время словно бы смотрит на себя глазами того, молодого Ларса Мартина Юханссона. Noblesse oblige…

В этот вечер он выбрал место у двери в комнату, где помещалась обслуга, и, собственно говоря, только официанты к нему и обращались – с привычными извинениями, хотя извиняться должен был он, потому что мешал им делать свое дело. Кроме них разве что телохранитель посла незаметно кивнул ему из профессиональной солидарности и слегка улыбнулся, давая понять, что он прекрасно знает, кто такой Юханссон. Да и трудно было ошибиться, глядя на его массивную фигуру в черном костюме, «ракушку» в ухе и сложенные на детородном органе массивные руки.

А еще он обменялся парой слов с генеральным директором СЭПО – тот подошел к нему и спросил, нравится ли ему прием. Сам генеральный был очень доволен и выразил сожаление, что упустил из виду заказать для Юханссона официальное приглашение, но раз уж он все равно здесь, то это неважно…

– Здесь сегодня в основном только мы, шведы… Прием задуман как мера по укреплению и развитию контактов между ними и нами. И то, что мы дома у посла, – это тоже жест с их стороны, маленький позитивный нюанс, – объяснил генеральный.

Еще бы! – подумал Юханссон. Сам бы он никогда не впустил подобный сброд к себе в квартиру на Волльмар-Укскулльсгатан и, если б посол США разделял его точку зрения, отнесся бы к этому с полным пониманием.

– Еще бы, – произнес он вслух.

Что еще можно сказать? – подумал он. Полный зал стариков, военных, директоров и дипломатов – воистину сброд, однако как раз этого-то говорить и не следует. Все это очень похоже на репортаж Си-эн-эн с какой-нибудь важной политической встречи в арабском мире – за исключением одежды, разумеется, но это скорее вопрос климатических различий, что совершенно очевидно для такого старого сыщика, как я.

– Хочешь поговорить с ней? – спросил генеральный, незаметно кивнув в сторону Хелены Штейн.

– Нет, – улыбнулся Юханссон. – Я пришел на нее посмотреть – посмотрел. Если будешь говорить с послом, передай ему мою благодарность за возможность поприсутствовать. Надеюсь, я не причинил ему и его супруге никаких затруднений.

– Ровным счетом никаких, – уверил его генеральный директор. – К тому же посол – мой старый приятель, так что нет проблем.

Маленький мирок, подумал Юханссон и, понаблюдав за происходящим еще с часок, отправился домой.

– Хорошо было? – спросила Пиа. Когда ей было любопытно, она напоминала белку.

– Так себе. И люди какие-то странные.

37

Пятница, 7 апреля 2000 года

– Слушай, поговори, пожалуйста, с Бекстрёмом, – попросил Юханссон Викландера, встретив его в коридоре утром в пятницу. – Я мчу в Розенбад на еженедельный обзор.

– Бекстрём, – повторил Викландер, не скрывая удивления. – Шеф имеет в виду…

– Вот именно, – улыбнулся Юханссон. – Было бы забавно узнать его позицию по вопросу убийства Эрикссона. Все же он руководил следствием. Короче, мне нужна официальная бумага с изложением его мнения.

– А если он спросит, – с сомнением поинтересовался Викландер, – почему мы вдруг проявляем внимание к этому делу?

– Скажи, что мы раскрыли гигантский заговор гомосексуалистов. Или что-нибудь еще, неважно… Главное – угостить его чем-нибудь крепким.

– Понял, – отозвался Викландер.

Оригинальность точки зрения Бекстрёма на убийство Эрикссона превзошла все ожидания Юханссона. Бекстрём не изменился – ни внешне, ни внутренне. Правда, несколько месяцев назад он оставил отдел тяжких уголовных преступлений и служил теперь в комиссии по убийствам, в должности комиссара.

– Значит, ты хочешь знать, что я думаю о деле Эрикссона. – Он тяжело опустил голову.

– Тебе, может быть, интересно зачем? – спросил Викландер.

– Думаю, что и так знаю, – сказал Бекстрём и опустил голову еще ниже. – Догадаться нетрудно: включи телевизор и смотри, что происходит. Даже и не надо работать в вашей конторе.

Вот оно как, подумал Викландер.

– Гомики, гомики, гомики, – вздохнул Бекстрём. – На экране больше никого и нет.

Ну уж, никого… Включи кабельные каналы после полуночи, подумал Викландер. Сам он никогда не смотрел телевизор, но слышал разговоры за кофе на работе.

– Эрикссон, – напомнил он.

– Типичное гомосексуальное убийство, – сказал Бекстрём. – Одно из нескольких. Не знаю, помнишь ли ты, был тогда один сбрендивший фикус, он шастал по городу и мочил таких же, как он, здоровенным ножом… Прямо самурайский меч какой-то. Успел прикончить пятерых голубков. Если я правильно помню, Эрикссон был четвертым.

– Ни одно из этих убийств, кажется, раскрыто не было…

– Поблагодари начальство. Я хотел продолжить следствие, но им не докажешь – хоть кол на голове теши… Я, правда, это дело так не оставил. У меня и сейчас есть кое-что, – произнес Бекстрём загадочно.

– Как я тебя понимаю! – кивнул Викландер.

Бред какой-то, подумал он.

– Они на что угодно способны, – сказал Бекстрём с нажимом. – Они не просто сидят и любуются друг на друга. В общем, приятно слышать, что кто-то начинает понимать, что происходит.

– Да-а, – сочувственно протянул Викландер, доставая диктофон. – Если ты не возражаешь, я хотел бы записать твое мнение и дать кое-кому послушать.

– Всегда готов, – спокойно кивнул Бекстрём.

Интересно, что Юханссон собирается с этим делать, час спустя думал Викландер, прослушивая запись. Может, он хочет направить Бекстрёма на обследование в психушку? Викландер был прирожденным оптимистом, и ему хотелось видеть во всем положительную сторону, даже когда ситуация была для него совершенно непонятна. Наверное, так и есть: Юханссон прочитал материалы бекстрёмовского следствия, его терпение лопнуло, и он решил что-то предпринять.

Юханссон даже не предполагал, каким замысловатым образом коллега Викландер истолковал его намерения относительно коллеги Бекстрёма, поскольку в это самое время сидел среди высокого начальства в Розенбаде на информационных чтениях, устраиваемых СЭПО каждую неделю в Министерстве юстиции. Во времена Берга на этих заседаниях почти всегда присутствовал он сам, но теперь руководство решило установить очередность, так что Юханссону, который терпеть не мог подобного рода посиделки, представительская роль выпадала самое большее пару раз в месяц.

Председательствовал обычно министр юстиции. Рядом с ним сидел ответственный секретарь, который вел очень сжатый и заранее засекреченный протокол. Иногда появлялся государственный секретарь, личный заместитель премьер-министра по вопросам безопасности, и сегодня он как раз присутствовал, что было тут же отмечено не только Юханссоном, но и остальными, поскольку обсуждаемые вопросы никакой особой государственной важности не представляли, – чистейшая рутина, никаких сюрпризов, отчеты по стандартным вопросам, нескончаемым потоком катившиеся из года в год по плавным волнам государственной бюрократии.

Уж не со мной ли он хочет поговорить? – подумал Юханссон.

Он познакомился с заместителем премьера по безопасности лет пятнадцать назад. Юханссону тогда попали в руки кое-какие бумаги, от которых он хотел избавиться как можно быстрее. В то время госсекретарь был личным экспертом премьера и занимался исключительно вопросами безопасности, в частности, курировал тайную полицию.

После убийства премьер-министра он покинул Розенбад. Что он делал в это время, никто толком не знал. Среди приближенных к власти чиновников ходили самые невероятные сплетни, но, как бы там ни было, эту бурю он пережил, поскольку вскоре вновь вынырнул на правительственном горизонте. Сейчас он работал уже с третьим премьером, и дела его шли все лучше и лучше. Премьер номер два ушел добровольно, в расцвете сил, сохранив приличную пенсию, а премьер номер три, его нынешний шеф, просто лучился здоровьем и энергией. Обязанности его оставались прежними, хотя титул – государственный секретарь – звучал куда более солидно, и на эту вывеску, достаточно, впрочем, нейтральную, он всегда мог указать пальцем, если кому-то вздумалось бы поинтересоваться, чем он на самом деле занимается.

«Курирую исследовательские и футурологические вопросы для правительственной канцелярии, – отвечал он, если у кого-то появлялась возможность задать подобный вопрос, и, если спрашивающий не удовлетворялся ответом, скромно добавлял: – В основном футурологические».

Он, похоже, и в самом деле хотел встретиться с Юханссоном, потому что за все время заседания не проронил ни слова, воздержался даже от обычных саркастических замечаний, которыми с удовольствием эпатировал окружающих. Как только совещание закончилось, госсекретарь отвел Юханссона в сторону для конфиденциальной беседы.

– Поднимемся ко мне, – предложил он, – там мы сможем спокойно поговорить. Я не верю всем этим чертовым юристам, – добавил он достаточно громко, чтобы не сомневаться, что эта важная мысль достигнет ушей присутствующих.

– Как дела со Штейн? – спросил госсекретарь. – Надеюсь, никаких проблем?

– Что вы имеете в виду? – ответил вопросом Юханссон с интонацией своего старшего брата, торговца недвижимостью и автомобилями, когда тот предпочитал воздержаться от прямого ответа.

– Я имел в виду ее детские грешки… Ну, западногерманское посольство.

– Ах, это… Я думал, вы с Бергом все выяснили еще два года назад.

– Разумеется. Поэтому я и спросил.

– Я полностью согласен с Бергом по этой части. Как вы знаете, вопрос изучен в деталях. Даже если не учитывать ее тогдашний нежный возраст, все равно Штейн скорее можно назвать жертвой, чем соучастницей преступления. Ее бывший жених, или как там его называть, попросту ее использовал.

– Мы все проживаем несколько жизней, – философски заметил госсекретарь. – Одна жизнь в одно время, другая – в другое.

– Ну, положим, не все, – заметил Юханссон. Он вспомнил своих стариков родителей и всю онгерманландскую родню. Те-то жили одной и той же жизнью во все времена, с чувством подумал он.

– Да-да, конечно… – согласился госсекретарь. Он сегодня был необъяснимо покладист. – Я имел в виду… Да, я выразился недостаточно точно, а вы, как никто другой, имеете право на эту точность. Короче говоря, я имел в виду тип городского жителя, материально независимого интеллектуала… как, например, Хелена Штейн. Или ты сам, подумал Юханссон.

– Ясно, – буркнул он. – В этих кругах люди успевают прожить с десяток жизней.

А что им еще делать? – подумал он.

– Такова жизнь, – вздохнул госсекретарь. – Возьмите, к примеру, министра иностранных дел Германии – я с ним много раз встречался, – совершенно нормальный, более того, даже приятный человек, хотя я и равнодушен ко всей этой гуманистической болтовне, и вдруг выплывает старый снимок: политическая демонстрация времен его революционной юности, и мы, к немалому нашему удивлению, видим, как будущий дипломат колошматит ногами лежащего полицейского. И тут не начнешь рассуждать, кто прав, кто виноват, хотя, может быть… В общем, картинка говорит сама за себя.

Что ты такое завел? – удивился Юханссон.

– Да, я видел этот снимок, – кивнул он. – А что касается Штейн, наши сотрудники особо аккуратны. И вы, и я, и, в первую очередь, она сама должны быть гарантированы от случайных небрежностей. Вы знаете не хуже меня, что, как только берешься за дело со всей тщательностью, на это уходит масса времени. Вот и все, так что я рассчитываю дать вам ответ самое позднее на следующей неделе.

– Вы меня обнадежили, – с удовольствием сказал госсекретарь, полулежа на диванных подушках. – И еще одно…

– Я слушаю.

– Было бы замечательно, если бы мы могли как-нибудь поужинать вместе в моем скромном жилище… Закуска, одно-два горячих блюда, так, что бог пошлет, – улыбнулся он.

– Я наслышан о ваших приемах, – улыбнулся в ответ Юханссон.

– Ничего плохого, надеюсь?

– Только хорошее.

– Ну вот и замечательно. Наши секретари созвонятся и выберут время.

Интересно, что у него на уме, думал Юханссон, возвращаясь в машине на службу. А, не все ли равно! Важно это или не важно – время покажет, не все надо предугадывать, а то станешь дуть на воду, как мой бедняга предшественник.

– Как прошел разговор с этим лопухом Бекстрёмом? – Первым делом Юханссон нашел Викландера.

– Сверх всяких ожиданий, – ответил тот. – А ты знал, что он теперь работает в государственной комиссии по убийствам?

– Это же замечательно! – Юханссон никогда не упускал из виду подобных перемещений. Он знал о назначении Бекстрёма еще до того, как оно состоялось. Этого следовало ожидать: отзывы о Бекстрёме были самые превосходные.

В этих дружных хвалах ничтожеству есть что-то успокаивающее, подумал Юханссон.

– Я попросил остальных собраться после ланча, – предупредил Викландер. Ему по-прежнему были неясны намерения Юханссона, но он решил не ломать себе голову понапрасну.

– Хорошо, – сказал Юханссон, – увидимся после ланча.

Следственная группа заседала всю вторую половину дня. Сначала Хольт толково, как всегда, охарактеризовала ситуацию.

Попытка подтвердить связь между Штейн, Тишлером и Эрикссоном с помощью анализа телефонных переговоров и банковских операций практически ничего не дала: все это уже имелось в старых следственных материалах. Единственное, что удалось добавить, – несколько разговоров между Штейн и Тишлером. Они, по-видимому, поддерживали постоянный контакт. У Штейн к тому же довольно долго был счет в брокерской фирме Тишлера, но она закрыла его несколько лет назад, когда Тишлер окончательно вышел из семейного предприятия.

– Так что я предлагаю разработку этой части закрыть, – сказала Хольт.

– Согласен, – сказал Юханссон.

К тому же это обходится чертовски дорого, подумал он. «Телиа» и другие операторы, когда от них нужна информация, заламывают такие грабительские цены – куда там сорока разбойникам!

Потом они перешли к отпечаткам пальцев Штейн и старому анализу злосчастного полотенца. Рассказ Штейн в какой-то степени объяснил появление ее отпечатков в квартире Эрикссона. Как бы то ни было, пренебречь им было нельзя, хотя и у Хольт, и у Викландера осталось впечатление, что она лгала. То же самое относилось к желудочному содержимому и следам губной помады на полотенце: и то и другое указывало на Штейн, но не исключало и других объяснений, достаточно вероятных, что делало эти доказательства юридически непригодными.

– К тому же майор не смог опознать Штейн на предъявленных снимках, – заключила Хольт.

– Как ты считаешь, есть смысл допросить Тишлера? – спросил Юханссон, заранее зная ответ.

– Только чтобы подтвердить версию Штейн и дать им понять, что нас интересует именно она.

– И на сегодняшний день, если я не ошибаюсь, у нас больше ничего нет, – подвел итог Юханссон.

– Нет. К сожалению, все ниточки на этом обрываются. Вряд ли мы что-то прозевали. На этот раз, – добавила она, слегка улыбнувшись.

– Ну и хорошо, – с неожиданной бодростью заявил Юханссон. – А теперь я хочу, чтобы все закрыли глаза.

Четверо присутствующих обменялись удивленными взглядами, но послушно выполнили просьбу – кроме Мартинес, которая явно подглядывала сквозь ресницы.

– А теперь я хочу, чтобы все, кто на сто процентов уверен, что Челя Йорана Эрикссона убила Хелена Штейн, подняли руку. – Он выждал несколько секунд. – А теперь откройте глаза.

Пять поднятых рук, включая его собственную.

– Руки можно опустить, – дружелюбно сказал Юханссон. – Позавчера я проглядел все материалы экспертизы, протоколы вскрытия плюс, по совету Анны, – улыбнулся он Хольт, – еще кое-какие мелочи. Так что теперь мне примерно ясно, как все произошло. Если кому-то интересно, могу рассказать.

– Мне интересно, – опередила всех Хольт.

Мы тут все как на иголках, подумала она, так что лучше бы он перестал кривляться.

– Ну хорошо, – сказал Юханссон. – Тогда я расскажу, каким образом Хелена Штейн заколола Челя Йорана Эрикссона.

И рассказал. Он показывал старые снимки с места преступления и говорил точно так же, как со своим лучшим другом Бу Ярнебрингом, когда они обсуждали детали следствия. Юханссон говорил почти полчаса, и, хотя он и отмечал сомнение в глазах слушателей – в конце концов, его же не было в эрикссоновской гостиной и он не мог знать, что творится в голове у Штейн или Эрикссона, – он совершенно околдовал свою немногочисленную публику, так что, когда Юханссон замолк, наступила тишина. И рассказ его вовсе не выглядел импровизацией: фотографии были тщательно отобраны и изучены, и интерпретация их выглядела убедительной.

Наконец-то я понимаю, что имел в виду Ярнебринг и другие, подумала Хольт, словно бы в первый раз увидевшая истинного Ларса Мартина Юханссона. Но вслух она это, разумеется, не сказала, а произнесла только:

– Полностью согласна. Так оно и было.

По крайней мере, в главных деталях, оставила она место для критики.

– И эта дамочка выкарабкается. Нет, этого допустить нельзя! – с откровенным полицейским азартом и плохо скрытой яростью высказалась Мартинес.

– Да уж… – произнес Викландер с редким для него жаром, хотя никто не понял, что он имеет в виду: ситуация была явно неоднозначной. – Мрачная картина.

– Наверное, самая мрачная из всех, с которыми я сталкивалась. – В голосе Маттеи угадывались слезы, она была девушкой не только умной, но и очень чувствительной.

Когда Юханссон вновь взял слово, он почему-то обратился именно к ней:

– Еще бы не мрачная! Иногда людей бывает так жалко! Хелену Штейн безусловно жаль. Да, кстати. – Он улыбнулся Маттеи. – Если я правильно понимаю, ты, Лиза, кое-что о ней накопала. Хорошо бы послушать.

Только не роман, подумал он. Мы все-таки на службе.

– Я могла бы написать целый роман о Хелене Штейн, – сказала Маттеи, словно угадав его мысли, – но хочу сосредоточиться только на двух периодах ее жизни. Во-первых, середина семидесятых, когда террористы захватили посольство, и, во-вторых, конец восьмидесятых, когда был убит Чель Йоран Эрикссон.

Что ж, мысль неплохая, подумал Юханссон, только не вздумай и в самом деле писать роман о Штейн, когда закончишь у нас работать, не то я первый прослежу, чтобы у тебя были неприятности.

– Если я правильно понимаю, ты собрала много материалов о Штейн, – повторил он, желая вернуть Маттеи к действительности.

– Материалов можно найти сколько угодно, если знать, где искать, – с энтузиазмом подхватила Маттеи. – В первую очередь о ее политических симпатиях, хотя она никогда и не лезла в первые ряды. Я нашла, например, около сотни ее снимков, опубликованных в самых разных газетах и книжках, то есть в открытых источниках. Самый первый снимок аж на обложке книги, вышедшей в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, там о ней вообще ни слова – ничего удивительного, если вспомнить ее возраст. Название «Новые левые», выпущена издательством «Фишер и K°». На обложке – репортажный снимок с демонстрации перед американским посольством в семьдесят третьем году, Штейн тогда было всего пятнадцать. Она стоит перед оцеплением и машет плакатом… В джинсах и курточке с подплечниками, в то время такие были в моде. Последний снимок – вполне официальный портрет, опубликован два года назад, когда ее назначили государственным секретарем. На ней графитового цвета костюм, темно-синяя блузка и лодочки на высоких каблуках. Между этими фотографиями двадцать пять лет. Это просто невероятно, когда смотришь на все ее фотографии в хронологическом порядке… Если кто хочет, может ознакомиться, я скопировала их на диск. – Обычно бледные щеки Лизы Маттеи покрылись румянцем волнения.

– Что еще? – с интересом спросил Юханссон. Он обожал рассматривать фотографии. За время работы в полиции он провел многие часы, просматривая фотоальбомы, семейные видео и дневники как жертв, так и преступников.

– Еще есть диск с видео – репортажи, интервью… Я скачала их с различных ТВ-каналов. И еще один диск – печатные материалы и ее биография, которую я составила.

Выходные спасены, подумал Юханссон и мысленно потер ладони.

– Очень хорошо. А как насчет середины семидесятых и конца восьмидесятых? – напомнил он.

Осенью 1975 года Хелене Штейн исполнилось семнадцать. Через полгода она должна была окончить школу – на год раньше, чем другие: она была с детства очень способной и пошла учиться, когда ей было шесть. Впоследствии, однако, она ничем не отличалась от одноклассников – те же пубертатные проблемы и конфликты с родителями и учителями.