Текст книги "Другие времена, другая жизнь"

Автор книги: Лейф Г. В. Перссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

– Рассказывай, – велел он.

Все, что Юханссон несколько сумбурно обсуждал с Перссоном, сопровождая разговор жареной свининой с фасолью и немереным количеством выпивки, теперь приняло вид протокола допроса, копию которого он мог получить хоть завтра. Более того, Перссон просил передать, что с удовольствием повторил бы такое собеседование в ближайшее время и в той же форме.

– Вот что значит настоящий полицейский старого закала! – воскликнул Юханссон с чувством, намеренно подчеркивая свой норрландский акцент. – А что он рассказал о малыше Вальтине?

Перссон рассказал о бывшем обер-комиссаре полиции Клесе Вальтине довольно много, но ничего особенно лестного.

– Spare me no details,[34]34
  Не скупись на детали (англ.).


[Закрыть] – с удовольствием произнес Юханссон и устроился на стуле поудобнее.

Клес Вальтин, как уже говорилось, расстался со службой в СЭПО еще весной 1988 года, когда так называемый внешний отдел, коего он был начальником, ликвидировали. Заявление об увольнении подал он сам, а если бы он этого не сделал, его все равно бы выгнали.

– Темные финансовые дела, – сообщил Викландер. – Ревизоры жаждали крови, но Берг удовлетворился его отставкой.

– Не думаю, чтобы это как-то повлияло на его благосостояние, – заметил Юханссон. – Он ведь, кажется, унаследовал кучу денег, если я ничего не путаю.

Да, наследство ему досталось довольно большое. И крупные суммы помимо наследства – куда более неясного происхождения. Какие-то темные дела, которые он провернул, будучи нашим сотрудником. До сих пор многое припрятано за границей, сколько именно, установить трудно, но и эти деньги, по-видимому, тоже не особенно чистые.

– Вальтин, похоже, был украшением нашей конторы, – хмыкнул Викландер.

– Вспомни, как шикарно он одевался, – довольно ухмыльнулся Юханссон.

Только не в момент смерти. Викландер рассказал, что, когда нашли его тело, вернее, то, что оставили средиземноморские птицы и рыбы, на нем не было даже плавок.

– Он отдыхал на Майорке, – продолжил Викландер, – дело было в октябре тысяча девятьсот девяносто второго года. Поселился в каком-то люкс-отеле, где бывал чуть не каждую осень, на мысу к северу от курорта Пуэрто-Полленса, и каждое утро перед завтраком ходил купаться.

В один прекрасный день он с купания не вернулся. Его вынесло на берег в нескольких километрах от отеля две недели спустя, вернее, не его, а то, что от него осталось.

– Вот оно как… Что-нибудь настораживало?

– Если верить испанским коллегам – нет. Списали как несчастный случай: никаких дырок от пуль в его останках обнаружено не было. Опять же со слов Перссона.

– А что Берг?

– Берг поступил как Берг, – пожал плечами Викландер. – Как только он узнал, что Вальтин погиб, тут же начал расследование. Среди прочего велел тщательно обыскать его дом, вернее, два: большую квартиру на Норр-Меларстранд и родовое поместье в Сёрмланде.

– А он был уверен, что это останки Вальтина, а не кого-то другого? – спросил Юханссон. В таких вопросах он был весьма придирчив.

– Перссон говорит – сомнений нет. В архиве были образцы его ДНК, и, когда труп привезли в Швецию, они сопоставили данные. Абсолютно точно – утонул именно Вальтин.

Что ж, попробуем пережить эту потерю, подумал Юханссон.

– А что нашли интересного в его домах? – спросил он.

– Это-то и забавно. За исключением загадочного завещания в банковском сейфе – я к нему еще вернусь, – ничего личного. Полно дорогой мебели, картин… и все.

– И как реагировал Берг?

– Продолжал копать. Вальтин был большим бабником, это было всем известно, но дома у него никаких подтверждений сексуальной активности не обнаружили – к общему удивлению. У следственной группы даже сложилось мнение, что он привел в порядок свои дела, уничтожил нежелательные улики и поехал на Майорку, чтобы покончить с собой. Кстати, после увольнения он начал сильно поддавать. Все, кто его встречал, говорили, что вид у него изрядно помятый.

– Это и в самом деле так? – поинтересовался Юханссон. – Я имею в виду, он действительно покончил жизнь самоубийством?

Бабник, подумал он и почему-то вспомнил свою жену. Приятно слышать!..

– Не знаю. – Викландер опять пожал плечами. – В этом вопросе полной ясности достичь так и не удалось, хотя испанцы утверждали, что это типичный несчастный случай. Они, естественно, опросили персонал в отеле. Люди говорили, что он в то утро был такой же, как всегда.

– И никаких свидетелей?

– Никаких. В отеле жили в основном испанцы, а они, в отличие от Вальтина, дрыхли до обеда. Вальтин был, надо полагать, жаворонком. В отеле собственный пляж, закрытый для всякой шушеры.

– Ну что ж, – сказал Юханссон. – Значит, будем пребывать в неизвестности. А что с завещанием?

– Мороз по коже. Завещание лежало в банковском сейфе, написано от руки, причем никаких сомнений, что это его почерк. Поверить трудно…

– Что же там было, в этом завещании?

– Все деньги – а сумма, поверь, немалая – он завещал на учреждение фонда по изучению женской ипохондрии. В память матери… Фонд, кстати, должен был носить ее имя. «Фонд изучения женской ипохондрии, учрежденный в память моей матери Айно Вальтин и других сверхмнительных дам, отравляющих жизнь своим детям» – именно такое название он собирался дать фонду.

– Забавная история! – Юханссон немедленно представил собственную мать, ныне почти девяноста лет от роду. Она родила семерых детей и вставала с петухами уже на следующее утро после родов. Мамочка Эльна, давно пора позвонить и узнать, как она там, с любовью подумал младший сын Ларс Мартин Юханссон.

– Дальше еще веселее, – уверил его Викландер. – Он объясняет в завещании, что побудило его так поступить. Мол, мамаша всю жизнь, сколько он себя помнит, обещала скоро умереть чуть ли не от всех заболеваний, которые только можно отыскать в медицинских справочниках, и он так устал от этого нытья, а еще больше оттого, что она никак не хотела выполнять обещанное, что взял и столкнул ее с перрона на станции метро на Эстермальме.

– Чертовщина какая-то! – сказал Юханссон.

Даже Вальтин вряд ли на такое способен, подумал он.

– Это точно, – согласился Викландер, – но старушка умерла именно так. В конце шестидесятых, когда Вальтину было лет двадцать пять и он изучал юриспруденцию в Стокгольмском университете.

– Это он постарался?

– Расценили как несчастный случай, – сообщил Викландер. – Однако коллега Перссон убежден, что ее столкнул с перрона сынок. Если верить Перссону, она не единственная его жертва, но объяснить, почему он так считает, Перссон не пожелал. Так что это заявление – пустая болтовня.

Невероятная история, подумал Юханссон.

– И что стало с этим фондом?

– Не было никакого фонда. Завещание признано недействительным, деньги отошли его престарелому отцу, который последний раз видел сына, когда тот был еще мальчонкой – тогда папаша подхватил свою секретаршу и уехал в Сконе. Деньги он все-таки получил. Зачем они ему – непонятно: во-первых, он и сам был неплохо обеспечен, а во-вторых, когда сын умер, ему было далеко за девяносто. Старик, говорят, умер в прошлом году. Не дожил до ста нескольких месяцев.

– Вот это да! – удивился Юханссон. – И впрямь фантастическая история.

– Вот именно. Только я не понимаю, какое отношение она имеет к нашему делу?

– Ровным счетом никакого, я тебя уверяю. Просто мне было интересно, что случилось с Вальтином.

Так я тебе и поверил, подумал Викландер. Он был истинным полицейским и не забыл ценные советы, которые получил от Перссона.

Вечером Юханссон, взвесив все обстоятельства и прикинув, не выдает ли он государственного секрета – дело все же не касалось напрямую государственной безопасности, – рассказал эту печальную историю своей жене Пие.

– Я так и знала: что-то должно было случиться, – горячо сказала она. – Он был как раз из тех, кого убивают.

О боже! Может быть, она ест слишком много овощей? Юханссон был совершенно уверен, что Вальтин принадлежал к тому типу людей, кого не убивают никогда.

– Я же только что объяснил, что он утонул, – многозначительно произнес Юханссон, делая ударения на каждом слоге. – Что ты заладила про убийство?

– Он был из тех, кого убивают. Я это ясно чувствую, вот и все.

– Ладно, утро вечера мудренее, – проворчал Юханссон и демонстративно выключил лампу на ночном столике. Все женщины – как дети, подумал он. Сначала Хольт, теперь его собственная жена. В одном ему, правда, повезло: он не женился на Анне Хольт.

34

Вторник, 4 апреля 2000 года

Во вторник Хольт полдня искала пропавшее полотенце. Единственное, чего ей удалось достичь, – она получила из криминалистического отдела стокгольмской полиции копию протокола, подтверждающего наличие вышеназванного полотенца среди вещественных доказательств по делу об убийстве Эрикссона. Впрочем, оригинал этого протокола уже лежал в материалах следствия. Попытки найти пропажу, вися на телефоне, также ни к чему не привели: сотрудники отдела странным образом уклонялись от прямых ответов. Мартинес, обещавшая ей помочь, куда-то исчезла.

– О'кей, – сказала Хольт, наконец-то обнаружив Мартинес в их собственной столовой, – мы с грохотом врываемся к криминалистам и спрашиваем этого болвана Вийнблада, куда он подевал злосчастное полотенце.

– Не так все просто, – возразила Мартинес. Она уже знала, в чем дело.

Вийнблада и в то время, когда Хольт работала с ним по делу об убийстве Челя Йорана Эрикссона, трудно было назвать образцом здоровья и силы, а теперь он и вовсе сошел на нет. Он уже много лет коптил небо, получая полставки в так называемом «вещевом» отделе стокгольмской полиции, где сотрудники были якобы заняты розыском украденных и пропавших вещей. Но ни для кого не было секретом, что этот отдел представлял собой своего рода отстойник для проштрафившихся сотрудников, которых по каким-либо причинам невозможно было просто уволить.

Что касается Вийнблада, причиной его перемещения в вещевой отдел послужил весьма странный несчастный случай, произошедший с ним через несколько месяцев после окончания следствия по делу Эрикссона. Он загадочным образом отравился таллием и чуть не умер. В один прекрасный день прямо на работе у него начались судороги, неудержимая рвота, появилась спутанность сознания. Перепуганные сотрудники отвезли его в приемный покой Каролинского госпиталя, откуда Вийнблад был немедленно переведен в отделение интенсивной терапии.

Поначалу никто ничего не понял. Врачебный консилиум долго пребывал в недоумении, пока один из памятливых докторов не припомнил печальную историю, недавно произошедшую в Каролинском институте: один из студентов-медиков украл банку с таллием и отравил собственного отца. Из истории болезни Вийнблада следовало, что он работает экспертом-криминалистом в стокгольмской полиции, так что догадливый доктор быстро сложил два и два и получил в ответе четыре. Поскольку у самого Вийнблада узнать что-либо не представлялось возможным – он был, грубо говоря, в полной отключке и блуждал где-то в пограничной зоне между жизнью и смертью, – доктору пришлось позвонить начальнику отдела внутренних расследований полиции, с которым он сталкивался и ранее в сходных обстоятельствах, и поделиться своими подозрениями.

Банка с таллием хранилась, как и полагается, в запертом сейфе, но количество таллия в ней было заметно меньше указанного в протоколе изъятия. Недостающий таллий обнаружился в рабочем гардеробе Вийнблада. Кто-то, вероятнее всего сам Вийнблад, пересыпал несколько десятков граммов в баночку из-под растворимого кофе.

Учитывая, что для смертельного отравления достаточно всего нескольких миллиграммов, крупицы таллия, попавшие на кожу Вийнблада, когда он пересыпал яд, вполне могли послужить причиной тяжелого отравления. В криминалистическом отделе царила полная паника – не столько по поводу того, что произошло с Вийнбладом, сколько от мысли, что могло бы случиться с его психически нормальными коллегами в героическом батальоне комиссара Бленке.

– А зачем ему понадобился таллий? – удивилась Хольт.

– Коллеги из отдела внутренних расследований уверены, что Вийнблад собирался отравить собственную жену, – объяснила Мартинес.

– Что? – не поверила своим ушам Хольт.

Ах ты, червяк, подумала она. И ведь набрался храбрости!

– Эта его проблема решилась сама собой. Жена от него ушла, пока он лежал в больнице. Сейчас, мне кажется, он до нее не доберется. Таллия среди старого дерьма, с которым он теперь возится, уж точно не сыщешь. В основном украденные велики и телевизоры.

– А что с полотенцем? – спросила Хольт.

По словам Мартинес, заблеванное полотенце, по-видимому, «навсегда утрачено для научной криминалистики». Трудно было ожидать чего-то другого во всеобщем бардаке, возникшем по случаю внезапного заболевания Вийнблада. По правилам, Вийнблад должен был положить его в один из бесчисленных морозильников отдела на сохранение – на тот случай, если оно когда-нибудь понадобится, как сейчас например, или просто в ожидании истечения срока давности преступления, когда вещдок можно просто выбросить. Но правила в данном случае дали сбой.

Полотенце осталось лежать на рабочем столе Вийнблада и, поскольку оно было в полиэтиленовом пакете, за это время успело порядком подгнить. Когда вонь достигла ноздрей сотрудников, которые к тому времени стали особенно чувствительны ко всему, что касалось Вийнблада, один из них принял решительные меры.

– Полотенце просто-напросто выкинули, – закончила, пожав плечами, Мартинес. – Кто выкинул – неизвестно. Ясно, что кто-то из сотрудников отдела.

– Вот оно что, – протянула Хольт. – А ты говорила с Вийнбладом?

– Йес, – ответила Мартинес. – Я тебе не успела сказать, потому что ты как раз в это время беседовала с нашим любимым шефом.

– И что сказал Вийнблад? – спросила Хольт.

Наш пострел везде поспел, не без уважения подумала она о Мартинес.

– Немного. – Мартинес покачала головой. – Он совершенная развалина. Лысый, два зуба во рту, весь трясется, будто на маракасах играет, говорит еле-еле, ни слова не расслышать. И самое главное – ни хрена не помнит ни про полотенце, ни вообще про убийство какого-то Эрикссона. Сотни блистательно раскрытых им убийств за время работы в криминалистическом отделе помнит, а вот про Эрикссона – нет. Да, вот еще что: он просил передать привет некоему Бекстрёму. Я пообещала. А кто это? Ты его знаешь?

– Знаю, а лучше б не знать! – Хольт повела плечами. – Он руководил следствием по делу Эрикссона.

– А! Я почему-то так и подумала. Что он из себя представляет? – спросила Мартинес.

– Как тебе сказать… – Хольт помедлила с ответом. – Вийнблад, только наоборот. Но не лучше.

– Понимаю…

Мартинес считала, что, несмотря на выброшенное полотенце, им самим выбрасывать полотенце время пока не пришло. Один из криминалистов пообещал выжать все, что возможно, из имеющихся протоколов.

– Я рассказала Маттеи о пропавшем полотенце – она сделала стойку. Говорит, возникла идея, обещала попозже поделиться.

– А что за идея?

– Не сказала. Но, должно быть, хорошая, потому что она исчезла еще до ланча. А что с тобой? У тебя вид какой-то странноватый. – Мартинес внимательно поглядела на Хольт.

– У меня тоже идея, кое-что пришло в голову, – пробормотала Хольт.

Интересно, жив ли он еще, подумала она.

– Привидения, – нахмурилась Мартинес. – Кругом одни привидения.

Маттеи возвратилась из своей загадочной экспедиции к концу рабочего дня – с горящими щеками и историей, которую ей не терпелось рассказать.

– Где тебя носило? – спросила Хольт.

– На задании. Ты была занята с шефом, но я получила добро от Викландера.

– На каком задании? Где? – нетерпеливо переспросила Хольт. – В гостях у «Ангелов Ада»? В их симпатичном байкерском клубе в Сольне?

– Ладно тебе, – сказала Маттеи. – Я была в главной конторе САКО на Эстермальме. Успела, между прочим, в последнюю минуту.

Когда Маттеи читала протокол насчет заблеванного полотенца, который она, естественно, занесла в свой компьютер, у нее возникла простая мысль.

– Тот, кого вырвало в полотенце, ел рыбу, овощи и пил кофе, – поделилась она.

– Это я помню, – подтвердила Хольт.

– Поскольку это удалось установить, значит, ел он недавно, то есть незадолго перед тем, как его вырвало, – уточнила Маттеи.

Это даже я понимаю, подумала про себя Хольт.

– И тогда я вспомнила про эту конференцию.

Конференция продолжалась весь день, и совершенно естественно предположить, что после окончания организаторов и лекторов пригласили на ужин – в благодарность за труды, хотя этот пункт в программе, которую Хольт десять лет назад подшила к материалам следствия, указан не был.

– И ужин таки был! – сказала Матеи. – Было бы странно, если бы его не было. В столовой для руководства. Приглашенных было немного, и Штейн в их числе – как лектор. Мало того, у них сохранилось меню и список участников, потому что отчетные документы полагается хранить десять лет. Уже на следующей неделе они собирались чистить все бухгалтерские документы за восемьдесят девятый год, так что я действительно успела в последнюю минуту. – Выпалив всю эту тираду на одном дыхании, Маттеи шумно выдохнула.

– И на этом ужине их кормили рыбой, – полувопросительно, полуутвердительно сказала Хольт.

– Разумеется! На закуску была рыба, соленая морская треска с салатом руккола, и горячее блюдо – тоже рыба, красная камбала, запеченная с овощами, под соусом из лайма. Вот меню. – Маттеи протянула тонкую пластиковую папку.

– Рыба на закуску, рыба с овощами на горячее, – повторила Хольт, словно запоминая.

– Ну да! Там в основном были женщины, так что понятно… Наверное, очень вкусно. И Штейн тоже была там.

– Да, я поняла…

– Но она отказалась от продолжения, – прервала ее Маттеи.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Хольт.

– Она вычеркнута из этого списка. Они ужинали довольно рано, в шесть часов. Все одиннадцать есть в списке, и Штейн среди них. А попозже, около десяти, подали сыр, фрукты и красное вино. Записались только семь, остальные поспешили домой, уж не знаю что… детей укладывать. И среди этих семи Хелена Штейн.

– Однако потом ее вычеркнули, – уточнила Хольт скорее для себя, чтобы быть уверенной, что поняла все правильно.

– В том-то и дело! Я думаю, она отказалась в самый последний момент.

– Похоже на то, – медленно произнесла Хольт.

– Если она собиралась управиться с Эрикссоном к восьми часам, надо было поторапливаться.

Даже очень искушенный психолог не нашел бы в ее словах ни малейшего намека на сентиментальность.

Через полчаса позвонила Мартинес. Ее приятель из криминалистического отдела сказал, что у него кое-что для них есть, и просил зайти.

Очень кстати, подумала Хольт, хоть разомнусь немного. Она не привыкла работать за письменным столом, и, если бы совсем недавно кто-то сказал, что ей придется этим заниматься, она бы не поверила. Удовлетворение приносит только оперативная работа, это знает каждый полицейский, заслуживающий этого звания, но она не могла не признать, что до сих пор ей не приходилось участвовать в следствии, которое продвигалось бы так быстро и эффективно, а она вроде бы ничего и не делала, только сидела, уставившись в дисплей, или перебирала бумаги. То, что сейчас происходит, подумала она, это и есть настоящий прорыв в следствии, и скоро мы все рука об руку подойдем к триумфальной арке полицейской славы. Если, конечно, Юханссон не предпочтет проделать этот путь в одиночестве, охладила она собственный пыл.

– Пожалуйста, присаживайтесь, девушки, и чувствуйте себя как дома, – встретил их эксперт-криминалист. Пивное брюхо удивительным образом сочеталось в нем со старомодной вежливостью.

– Спасибо, – ответила за всех Хольт, подавляя желание отпустить шуточку.

– Ну, посмотрим, как сказал слепой… – Криминалист сдвинул очки на лоб и достал копию протокола из Центральной лаборатории, испещренную пометками. – Невероятно, в моем мрачном кабинете – три такие красивые женщины…

– Приятно слышать, – сказала Хольт. Она все же носила звание комиссара полиции и решила опередить Мартинес, пока та что-нибудь не ляпнула.

– Вам будет еще приятнее, когда вы узнаете о некоторых выводах, которые я сделал касательно находок, зафиксированных нашими коллегами из ЦКЛ, – продолжил он и хитро прищурился.

– Не понимаю, – ответила Хольт.

– Подождите-подождите, сейчас все объясню, – сказал криминалист со значительной миной. – Итак, растительные и животные масла, эфиры, твердый растительный жир, следы воска, три различных красителя… И к тому же…

– Весь этот химический бред означает, что на полотенце были следы обычной губной помады, – с невинным видом перебила его Маттеи.

Встреча с экспертом надолго не затянулась. В коридоре Мартинес заключила смущенную Маттеи в объятия и поцеловала прямо в губы, после чего они, по-девчачьи хихикая, вернулись в проекторную.

– Вот уж не подозревала, что ты знаешь все эти химические фокус-покусы, – заметила Хольт.

Юханссон полезет на стенку, подумала она. Малышка Маттеи скоро утрет ему нос.

– А я и не знаю, – улыбнулась Маттеи. – Перед встречей с криминалистом я полезла в компьютер и нашла стандартные программы для сопоставления химических веществ. А насчет помады… Есть такая упрощенная памятка, я ее свистнула из ЦРУ.

– Обалдеть! – сказала счастливая Мартинес. – Ты видела его мину? «Следы обычной губной помады», – передразнила она. – Дядька чуть не лопнул!

– Надо отдать ему должное, – заступилась за него Маттеи, просматривая заметки криминалиста в протоколе, – он определил и цвет помады, и, с большой степенью вероятности, марку. Темная вишнево-красная помада высокого качества, дорогая, скорее всего французская… Точно не американская: в Америке один из красителей запрещен законодательно. Похоже, «Ланком», куплена во Франции, не предназначена на экспорт.

Даже если не принимать во внимание цену, трудно представить, чтобы крашеная блондинка Иоланта пользовалась такой помадой, подумала Хольт, и все же с полькой решила на всякий случай поговорить.

– Думаю, самое время побеседовать с нашим уважаемым шефом, – сказала Хольт. – Как считаете?

Ей пришлось отправиться в кабинет Юханссона одной, поскольку и у Мартинес, и у Маттеи были другие дела, с их точки зрения поинтереснее, чем разговоры с начальством.

– Пли, – пошутил Юханссон, откинувшись в кресле и ободряюще кивнув заместителю руководителя следственной группы.

Чтобы доложить обстановку, Хольт понадобилось меньше пяти минут.

– Вот такие коврижки, – закончила она.

М что мы будем делать дальше? – мысленно задала она себе вопрос.

– Боюсь, придется поговорить с фру Штейн, – ответил ясновидец Юханссон.

– Не рано?

– А что изменится? – спросил Юханссон. – Пусть утверждает, что никогда и ни при каких обстоятельствах ноги ее не было в квартире Эрикссона.

Хотя мы ведь не расследуем убийство, подумал он. Расследованием убийства мог бы, в конце концов, заняться его лучший друг Бу Ярнебринг и еще несколько отборных парней из уголовки, это, в общем, их дело. Хорошо, если бы так…

– Понятно, – сказала Хольт. – Только есть риск, что она вдруг припомнит, что незадолго до того действительно заходила к Эрикссону. Может быть, встретила кузена Тишлера, и тот предложил на минутку зайти к приятелю. Даю голову на отсечение, что Тишлер будет клясться, что так оно и было.

– Это верно, – покивал Юханссон. – Такую версию она все равно рано или поздно предложит, когда почувствует, что становится жарко.

Но не раньше, чем поговорит с адвокатом, подумал он.

– Я так понимаю, что ты ищешь возможность избавиться от этого дела и спихнуть его на стокгольмскую полицию, – пристально взглянула Хольт на начальника.

Попробуй, скажи, что это не так, подумала она.

– Конечно, – не стал отпираться Юханссон. – С самого начала. Всей этой истории не место в нашей конторе, но я думаю, тебе до смерти хочется поговорить со Штейн. Давай обсудим такую возможность.

– У меня есть идея, – сказала Хольт.

Сразу после ухода Хольт Юханссон попросил секретаршу, чтобы его ни под каким видом не беспокоили. Он заказал кофе и огромный пакет венских хлебцев в ближайшей кондитерской. Поскольку жена уехала в командировку, у него был целый день и вечер, чтобы спокойно прочитать протокол осмотра места преступления и изучить результаты судебно-медицинского вскрытия.

Когда через пару часов Юханссон встал из-за стола, чтобы немного размяться, он был совершенно уверен: он в мельчайших подробностях знает, что произошло в квартире Эрикссона десять с половиной лет тому назад.

Черт! – подумал Ларс Мартин Юханссон. За долгие годы службы он так и не смог привыкнуть, что от него столь часто зависит судьба другого представителя человеческого рода. Надо бы позвонить Ярнису, это же он нашел мертвого Эрикссона. И от этой мысли почувствовал облегчение.

– Убийство Челя Эрикссона, – сообщил Юханссон. – Припоминаешь?

– Я там был первым, – ответил Ярнебринг, – так что кое-что помню. Бекстрём изображал начальника следственной группы, Вийнблад… Ну, Вийнблад и есть Вийнблад… Так что ничего удивительного…

– Что следствие проведено из рук вон, – продолжил за него Юханссон.

– Дунай впадает в Черное море… У Пиноккио деревянная пипка… Я-то думал, ты пригласишь меня куда-нибудь выпить. Однако если тебе удастся раскрыть убийство десятилетней давности, то придется мне приглашать самого себя… на сосиску по дороге домой.

– Не так уж все плохо, – утешил его Юханссон. – Я уже заказал столик.

– С этого и надо было начинать, – улыбнулся Ярнебринг. – Жена предупреждена, у меня выходной. Ответь только на один вопрос.

– Давай.

– Почему это СЭПО вдруг заинтересовалась Эрикссоном? Я хочу сказать: если потому, что он шпионил в пользу Советов, то вы немножко опоздали, коли вспомнить, где Эрикссон и где Советы.

– Я знал, что ты спросишь, – сказал Юханссон. – Я мог бы, конечно, рассказать всю историю, но предварительно тебе придется подписать кучу бумаг.

– Тогда наплевать. – Ярнебринг ухмыльнулся. – Будем считать, что этот ухаб мы проехали.

– Хочу показать тебе одну картинку. – Юханссон нажал на кнопку, и на большом экране в его конференц-зале появилось изображение Челя Эрикссона, лежащего на полу в собственной гостиной.

– Чего у вас здесь только нет! – В голосе Ярнебринга слышалось невольное восхищение, которое он с удовольствием бы не показывал. – Техника! И я тут сижу… замурзанный деревенский снют[35]35
  Снют – жаргонное наименование полицейского в Швеции.


[Закрыть] в дырявых башмаках и рваной куртке…

– За которую к тому же ты сам и платил, – уточнил Юханссон.

– Нет в мире справедливости, – вздохнул Ярнебринг и покачал головой. – А картинку я помню. Это из коллекции Вийнблада.

– Посмотри внимательно. Все так, как было?

Обзорный снимок гостиной Эрикссона, сделанный от двери в прихожую. Диван в паре метров от короткой стены, отделяющей гостиную от кухни. Дверь в кухню на заднем плане. Журнальный столик перевернут, с другой стороны – старинный стул с подлокотниками и большое глубокое кресло. Между диваном и перевернутым столиком – труп Эрикссона, лежащий на животе в луже крови…

– Да, – подтвердил Ярнебринг, – именно так мне все и запомнилось. Ты хотел рассказать, что произошло до этого.

– Давай попробуем вместе разобраться. Значит, Эрикссон сидит на диване спиной к кухонной двери, пьет джин с тоником и совершенно не догадывается, что сейчас может произойти, – до самого последнего момента. Преступник выходит из кухни и всаживает ему в спину нож. Когда он вынимает нож из раны, кровь брызжет на спинку дивана… Вот, посмотри, все видно на снимке. – Юханссон нажал кнопку на пульте и увеличил изображение – стали хорошо видны крошечные, величиной с рисовые зерна, пятнышки крови.

– Я этого не видел, – сказал Ярнебринг. – Тогда этого не было.

– Было. Снимок, разумеется, сделан Вийнбладом, но с ним поработали наши эксперты.

– Вот тебе и раз… – вздохнул Ярнебринг. – А почему Вийнблад этого не сделал?

– Посмотри на левый рукав сорочки убитого… – Юханссон немного передвинул увеличенное изображение. – Видишь, прямо над манжетой все пропитано кровью? Он скорее всего инстинктивно провел рукой по ране…

– Об этом мы говорили, Бекстрём согласился, – припомнил Ярнебринг. – Убитый до последнего момента не догадывался, что произошло, он даже потянулся проверить, что это его кольнуло, – левой рукой, в правой был стакан. А когда сообразил, в чем дело, начал кричать. Ты, разумеется, читал протокол опроса его соседки.

– Читал, – ответил Юханссон. – Все правильно. А что он делал потом?

– Потом?.. Похоже, он еще передвигался, – неуверенно предположил Ярнебринг.

– Если смотреть из кухни – глазами, так сказать, убийцы, – Эрикссон сидит в правом конце дивана, когда преступник входит в гостиную. Ближе к кухонной двери.

– Это я понял, – сказал Ярнебринг. – Это подтверждается расположением капель крови.

– И все же сначала Эрикссон идет налево, между диваном и журнальным столиком.

– Ты уверен? – усомнился Ярнебринг. – Он лежит не так. Смотри, он лежит головой направо, в направлении прихожей… Мне дело представлялось иначе: он вскочил, закричал и рухнул. При такой кровопотере все это наверняка произошло очень быстро.

– Быстро, конечно, но не настолько. Он сначала делает пару шагов налево между диваном и столиком, поворачивается, идет назад и валится ничком. Сшибает столик и роняет стакан с джином.

– Правдоподобно, – ухмыльнулся Ярнебринг. – А тебя там, случайно, не было?

– Нет, меня там не было, но достаточно посмотреть внимательно… – Юханссон увеличил фрагмент пола. – Вот – капли крови на полу… Смотри, здесь, где он повернулся и пошел назад, кровь размазана…

– Теперь и я вижу. А когда мы смотрели на снимок Вийнблада… всё, как на бойнях в Эншеде, залито кровью.

– Как ты думаешь, почему он вообще совершал все эти передвижения? – спросил Юханссон.

– Самое простое объяснение – пытался уйти от убийцы. Убийца стоит у правого конца дивана – то есть там, где сидел Эрикссон в момент удара. Эрикссон, пытаясь спастись, уходит влево от ножа, убийца переворачивает стол с другой стороны, Эрикссон поворачивается и теряет сознание.

– А я думаю, все было наоборот, – возражает Юханссон. – Насчет того, как кто стоял и куда двигался – согласен: вдоль дивана и столика сначала налево, потом направо – все правильно, а в остальном ты ошибаешься.

– Ну, поскольку сегодня роль идиота досталась мне, перед тобой одно сплошное ухо.

– Я хочу сказать, что не убийца пытается настичь Эрикссона, а Эрикссон убийцу! Эрикссон наступает, а тот отступает, а не наоборот!

– Сомневаюсь, – возразил Ярнебринг. – Я, конечно, с Эрикссоном лично не встречался, но, судя по всему, он был порядочный трус.

– Только не в этот раз, потому что в нашем случае он убийцу не боялся.

– Вот оно что, – широко улыбнулся Ярнебринг. – Значит, ты склоняешься к версии Бекстрёма, что убийца – гомик… Фикус, так сказать.