Текст книги "Другие времена, другая жизнь"

Автор книги: Лейф Г. В. Перссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

14

Понедельник, 11 декабря 1989 года

На этот раз Бекстрём решил не рисковать. Он еще в пятницу позвонил секретарше Тишлера и договорился о времени встречи в понедельник. Сейчас он ехал к финансисту в такси, единственным его спутником был диктофон, и он мысленно поздравил себя, что избавился от этого ухмыляющегося идиота Альма.

Допрос свидетеля проходил в дорого, а вернее сказать, роскошно обставленном офисе Тишлера. Разговор шел легко и непринужденно. Так и должно быть, когда встречаются два светских человека, пусть даже и с различным жизненным и профессиональным опытом, философствовал Бекстрём.

Тишлер оказался очень приятным парнем. Он был в сорочке с расстегнутым под узлом галстука воротничком и в брюках на красных широких подтяжках – должно быть, он засовывал за них свои плоские большие пальцы в минуты напряженного размышления. Крепко сложенный, с редеющими волосами мужик в самом соку, чем-то похож на него самого, решил Бекстрём. Ничего общего с этим надутым придурком с телевидения.

В отличие от Веландера финансист отвечал на вопросы охотно и искренне, в основном, правда, подтвердив то, что Бекстрём знал и без него. И никакой латыни. Когда речь зашла о сексуальной ориентации Эрикссона, Тишлер откинулся в рабочем кресле, подмигнул и сочувственно покачал головой.

– Могу себе представить, что вам сказал Стен. Непросто работать в учреждении, где не знаешь точно, кто баба, а кто мужик. – Он улыбнулся. – Вы же знаете, исландские викинги говаривали: «Только слова и мертвецы не подвержены смерти». Мудрая мысль, – заключил Тишлер.

Сам он вполне может допустить, что Эрикссон вел какую-то двойную жизнь, но поскольку он не понимает людей с такими отклонениями, то никогда не задумывался, почему они такие и как именно они удовлетворяют свои потребности.

– Я несколько раз бывал у него дома и видел, как он живет. – Тишлер криво улыбнулся и сделал рукой неопределенный жест. – Думаю, вы поняли, о чем я говорю.

– Может быть, вы знаете, кто мог бы… у кого могли бы с ним быть отношения? – осторожно спросил Бекстрём.

Тишлер покачал головой:

– Нет, Чель был достаточно скрытным человеком, и, если ему хотелось попрыгать с кем-то в спальне, он наверняка задергивал шторы.

Веселый мужик, с симпатией подумал Бекстрём. И богат как тролль.

Потом речь зашла о финансовых делах Эрикссона. По мнению Тишлера, ничего странного в них не было. Ясно, что он помогал Эрикссону. Большое дело! Неважно, что поначалу Эрикссон был приятелем Веландера. Если можешь помочь кому-то и это тебе ничего не стоит, какая разница – твой он приятель или приятель приятеля.

– Не придумывайте сложности там, где их нет, – сказал Тишлер. – За восьмидесятые годы индекс фондовой биржи вырос почти на тысячу процентов. Тогда можно было заработать, играя в дартс: закройте глаза и кидайте дротик в список компаний. Сам я все же поглядывал одним глазом, так что компании, с которыми работали мы, поднялись получше других.

Почему он не мой приятель? – тоскливо подумал Бекстрём.

– Чель был довольно бережлив, если это можно так назвать, – продолжил Тишлер. – Когда он десять лет назад пришел ко мне, у него на сберегательном счете было десять или двадцать тысяч. Кстати, избегайте сберегательных счетов, это чистый грабеж. Я одолжил ему немного денег и купил для него акции. Разумеется, ему пришлось оставить акции у меня – как залог. А дальше все завертелось. Мы, разумеется, соблюдаем тайну вкладов, но, если вы принесете бумагу от прокурора, получите точную справку о его финансах.

Лучше бы ты одолжил немного денег не ему, а мне, и к тому же дал хороший совет, подумал Бекстрём. Не спросить ли напрямую?

– Не думаю, что это необходимо, – сказал он вслух, – Мы же его ни в чем не подозреваем.

– Деньги никогда не бывают лишними. – Тишлер довольно хмыкнул. Судя по его виду, уж он-то знал, о чем говорит. – И вы, и я – мы оба представляем, во что обходятся бабы… Я, конечно, не берусь судить, собственного опыта на этот счет не имею, но думаю, что мальчики в матросских костюмчиках обходятся не дешевле.

Этот парень мне определенно нравится, подумал Бекстрём. Он наверняка забыл бы задать привычный вопрос об алиби Тишлера, если бы тот сам ему не напомнил.

– Вот так, – сказал Тишлер и поглядел на часы. – Приятно было повидаться, хотя причина не из веселых… Если это все, у меня еще дела… В мире куча денег, и все должны попасть в нужные руки. – Он подмигнул Бекстрёму.

Все? Нет, не все, спохватился Бекстрём.

– Еще один, чисто формальный вопрос: где вы были в четверг вечером?

– Это когда хулиганы громили город? – уточнил Тишлер. – Я видел в газетах на следующий день. А четверг я провел в Лондоне, вернулся в пятницу утром. Если вы поговорите с секретаршей, она снабдит вас всеми деталями.

Во второй половине дня на оперативке Хольт доложила обо всем, что ей, Ярнебрингу и непревзойденной Гунсан удалось накопать о Челе Эрикссоне. Хольт на всякий случай записала самые важные факты на отдельном листе и раздала копии членам следственной группы.

«Эрикссон, Чель Йоран, родился в 1944 году, холост, детей нет, отец неизвестен, вырос в Юртхагене в Стокгольме с матерью, мать умерла в середине восьмидесятых. Сестер и братьев нет. Мать работала уборщицей, техником-смотрителем и т. д.

Э. окончил среднюю школу в 1961 году, поступил в гимназию, но в 1962-м учебу прервал. Служил в армии (1962–1963), во вспомогательном подразделении летной флотилии в Баркабю. В 1964 году начал работать почтальоном, сначала временно, а через несколько лет постоянно.

В 1965 году поступил на вечернее отделение гимназии, окончил в 1967 году. Был членом Коммунистической партии и активистом так называемого Движения борцов за мир, участвовал в захвате студенческого корпоративного здания в 1968 году.

Изучал социологию, педагогику и криминологию в университете, защитил диплом в 1974 году. Будучи студентом, познакомился со Стеном Веландером, который тогда преподавал социологию. Через Стена Веландера в начале восьмидесятых познакомился со школьным товарищем последнего Тео Тишлером.

Осенью 1975 года устроился на работу клерком в ЦСУ, в 1984 году стал начальником бюро одного из отделов.

В конце семидесятых годов, точное время неизвестно, вышел из Коммунистической партии. Весной 1979 года вступил в Социал-демократическую партию. Активный член профсоюза, получал и выполнял профсоюзные задания.

Кроме вышеназванных Веландера и Тишлера у Эрикссона не было или почти не было друзей, лично почти ни с кем не общался. Сотрудники утверждают, что на работе он популярностью не пользовался по причине асоциальности, высокомерия, ненадежности, склонности к сплетням и т. д.

Финансовое положение Эрикссона было очень хорошим, если принять во внимание сравнительно небольшую зарплату. Предварительный подсчет показывает, что он обладал состоянием примерно в четыре миллиона крон. Кооперативная квартира на Родмансгатан, где он жил, куплена им десять лет назад. Сегодняшняя ее рыночная стоимость – свыше миллиона. Помимо этого – акции и банковский счет – около 300 ООО крон.

Все доходы, по-видимому, получены от активной биржевой деятельности на рынке акций, где ему помогал и давал советы его приятель Тео Тишлер. Почти все сделки с акциями проводились через брокерскую фирму последнего».

– Это вкратце все, что нам – Гун, Бу и мне – удалось раздобыть, – сказала Хольт, глядя на собравшихся. – Если у кого-то есть вопросы, я с удовольствием отвечу.

Вопросов не было. Слово взял Бекстрём и начал развивать свою теорию «гомосексуального следа», теперь подтвержденную, как он выразился, «двумя независимыми друг от друга источниками», а именно Веландером и Тишлером. Между прочим, Хольт и Ярнебринг никого больше из знакомых Эрикссона не нашли.

– У меня по этому поводу сомнений нет, – сообщил присутствующим Бекстрём. – Парень был типичный фикус. Осталось только найти его дружка, с которым он поддавал в тот вечер, пока они не поссорились и тот не всадил в него нож. Прав я или не прав?

Наступила тишина. Промолчал даже Ярнебринг, только вздохнул глубоко и уставился в потолок. Нарушила молчание Хольт: по-видимому, решила, что кому-то все же надо высказаться.

– Простите, но я не думаю, что все так просто.

– Ясное дело, вам непросто, – хмыкнул Бекстрём. – Вам нужно найти убийцу.

– А разве оба приятеля подтвердили его ориентацию? – спросил Ярнебринг, который, естественно, протокола еще не видел: распечатка была не готова.

– А то! – с нажимом сказал Бекстрём. – Подтвердили. Этот Веландер слова в простоте не скажет, но между строчками отчетливо читалось, что он думает. – Он почему-то бросил на Альма угрожающий взгляд.

– А что говорит Тишлер? – продолжил Ярнебринг.

– Тишлер разговаривает как нормальный человек. Конечно, он думал, что Эрикссон гомик. Только скрытный, из тех, кто всю жизнь прячется в гардеробе.

– И у обоих алиби? – на всякий случай спросил Ярнебринг.

– Ну да, черт подери, причем железное. Для меня все ясно и все время было ясно. – Бекстрём зыркнул глазом сначала на Хольт, потом на Ярнебринга.

Дальше в этот понедельник в середине декабря они не сдвинулись ни на шаг.

Скоро одиннадцать суток, а у нас даже подозреваемого нет, мрачно подумал Ярнебринг, мы облажаемся с этим делом. А что касается Бекстрёма с его «гомосексуальным следом», он может смело засунуть этот след в свой толстый зад. Но он этого, конечно, не сказал. Даже Бекстрёму. На людях такое не говорят. Другое дело – с глазу на глаз. Ярнебрингу уже приходилось бывать в таких ситуациях.

15

Вторник, 12 декабря 1989 года

Во вторник Ярнебринг и Хольт наконец-то закончили затянувшийся и практически безрезультатный осмотр квартиры Эрикссона. В письменном столе нашли телефонную книжку, где был записан только телефон его матери, которая уже несколько лет как умерла, и номера Веландера и Тишлера, вот и все. Повсюду: и в столе, и на полках – лежали исписанные сверхаккуратным почерком Эрикссона листы бумаги. Похоже, он все свободное время посвящал расчетам, сколько крон и эре он заработал на той или иной биржевой операции. Они так и не поняли, зачем ему это было надо, потому что точно те же цифры имелись в отчетах, присылаемых ему брокерской фирмой Тишлера.

Жуть какая, подумала Хольт. Страшно одинокий человек пытается контролировать все, что только можно проконтролировать.

Помимо бумаг в столе лежали два простеньких фотоальбома в обложках из зеленого картона.

Двадцать один снимок. Мать Эрикссона – молодая, в среднем возрасте и старая. Фотография дома в Юртхагене, где он жил в детстве. На остальных снимках – сам Эрикссон. Мальчик, который не смеялся. Групповое фото первоклассников – он стоит как будто в сторонке, крайним в заднем ряду, настороженно, без улыбки смотрит в камеру. Групповой снимок и портрет – окончание средней школы. Групповой снимок – выпуск в гимназии. Здесь он впервые улыбается. Вклеенное служебное письмо – Центральное статистическое управление извещает, что Чель Йоран Эрикссон утвержден на должность начальника бюро. И все.

Бедняга, грустно подумала Хольт. Нелегко ему приходилось.

Одна фотография была не вклеена в альбом, а просто лежала между страницами. Снимок сделан летом. Трое молодых людей, лет по двадцать пять, и маленькая девочка, не больше десяти. Зеленая трава, солнечные блики на воде. Все в сорочках с короткими рукавами, шортах и сандалиях. Двое весело улыбаются в камеру, третий выглядит более сдержанно. У девочки вид очень задорный, косички – как у Пеппи Длинныйчулок, веселая гримаса.

Стокгольмские шхеры, конец шестидесятых или начало семидесятых, решила Хольт. Веландер, Тишлер и Эрикссон, сомнений нет. Девочка держит Тишлера за руку. Несмотря на разницу в росте и возрасте, они потрясающе похожи. Строение тела, черты лица, манера держаться.

Она не может быть его дочерью, решила Хольт. Сестра или кузина. Она припомнила: Гунсан говорила ей, что Тео Тишлер помимо брокерской фирмы унаследовал от отца взгляды на семейную жизнь.

На обороте детским почерком сделана надпись: «Банда четырех. Стен, Тео, Чель и я».

– Знаешь, чем мы сейчас займемся? – спросил Ярнебринг, опечатывая дверь квартиры Эрикссона.

– Слушаю с все возрастающим вниманием, – весело сказала Хольт, поддразнивая Ярнебринга. Вид у нее был почти такой же задорный, как у девочки на фотографии.

– Мы поедем на работу, запремся в кабинете, выдернем телефон из розетки и попробуем вычислить, что все это значит.

– Звучит неплохо, – согласилась Хольт. – Если только ты позволишь для начала сварить кофе.

Для начала они подробно обсудили так называемый гомосексуальный след Бекстрёма. Здесь их мнения несколько расходились. Хольт просто-напросто не верила в эту версию. Она была убеждена, что преступление с сексом никак не связано и совершенно неважно, какую именно ориентацию имел убитый. Ярнебринг был «в принципе» с ней согласен, но ему трудно было представить, что Эрикссона вообще не интересовала сексуальная сторона жизни.

– Я этого понять не могу, – заявил Ярнебринг. Что бы там ни утверждала эта полька, вспомнил он.

– То, что этого понять не можешь ТЫ, нисколько меня не удивляет, – улыбнувшись, отозвалась Хольт. – Но если ты отвлечешься от собственных наклонностей…

– Погоди, – остановил ее Ярнебринг, – не сбивай меня. Я могу согласиться, что Эрикссон был мерзкий субъект, который шпионил за всеми подряд, чтобы ими манипулировать, – достаточно послушать его коллег. Но ведь одно не исключает другое?

– Не могу сказать. Я мало что понимаю в мужчинах.

– А вот над этим ты должна поработать, – невозмутимо произнес Ярнебринг. – Что я хотел… В общем, что-то в этом преступлении меня смущает. Ясно, как день, что Эрикссона пришил кто-то, кого он хорошо знал и кому доверял. В нашем случае – кого он совершенно не опасался. Но это не Веландер, не Тишлер и не уборщица. А кто? Никого больше нет! Мы никого не нашли…

– Кто-то из соседей, кого мы упустили, – предположила Хольт. – Случайный знакомый, которого мы не нашли.

– Не похоже! – Ярнебринг яростно тряхнул головой. – Эрикссон был человек в высшей степени подозрительный, подозрительный и осторожный. И вот он спокойно сидит на диване, пьет свой грог, а наш парень спокойно втыкает ему нож в спину… Эрикссон падает на пол и отчаянно вопит, если верить соседке… но скоро помирает. Кого он мог впустить в квартиру?

– Поправь меня, если что не так, – заговорила Хольт. – Так называемые гомосексуальные убийства – обычно какие-то жуткие истории. Насилие, ненависть, взрыв эмоций – аффект…

– Как правило – да, но далеко не всегда. Они же как все люди – наркотики, ревность… Иногда просто психи. Только не в нашем случае.

– Не поняла?

– Это убийство выглядит, я бы сказал, во-первых, трусливым, а во-вторых… случайным. Убийца еле добегает до ванны и начинает блевать. Не похоже на наших друзей на мотоциклах.

– Не похоже, – согласилась Хольт. Она думала точно так же.

– И что мы имеем?

Одинокий человек, подозрительный и запуганный, уверенный, что жизнь обошлась с ним не по заслугам, что он бы имел гораздо больше, если бы в мире существовала справедливость и он мог бы принимать решения сам.

– Шпион и проныра, – напомнил Ярнебринг.

– Он хотел таким образом получить власть над людьми – узнав их слабости и пользуясь ими.

– Использовал дружбу, играл на чувствах – для собственной выгоды.

– Наверняка шантажировал, если подворачивалась возможность и он был уверен в собственной безопасности.

– Шпион, проныра, шантажист, – подвел итог Ярнебринг.

С ним бы я точно не хотел делить комнату, решил он.

– У меня есть приятель, – размышляя вслух, сказал Ярнебринг. – Даже не приятель, а лучший друг. Много лет назад мы сидели с ним в одном кабинете. Много чего было, но сейчас не будем об этом…

– Я даже могу предположить, о ком идет речь, – перебила Хольт. – Ребята из патруля называют его Мясник из Одалена. Обер-интендант полиции Ларс Мартин Юханссон.

– Народ много чего болтает, – заметил Ярнебринг. – Знаешь, чем он знаменит?

– Нет, – призналась Хольт. – Я вся внимание.

– Он всегда знает, как, что и почему. Иногда даже жутко становится.

– Так что же мы ждем? – спросила Хольт и кивнула на телефон. – Позвони и попроси прийти.

Бога встретить никогда не поздно, подумала она. Если все, что она слышала о Юханссоне, правда, то сейчас самое время для такой встречи.

– Не знаю… – сказал Ярнебринг. Неплохо бы, конечно, доставить себе удовольствие посмотреть на рожу Бекстрёма, подумал он. – Когда речь идет об убийстве, Ларс Мартин всегда говорит одно и то же: наплевать на мотив.

– То есть, если я правильно поняла, мотив преступления не важен, – с удивлением изменила Хольт формулировку, чтобы не оставлять места для сомнений.

– Именно так. Ларс Мартин говорит, что мотив либо ясен сразу, либо настолько безумен, что вычислить его нет никакой возможности, сколько бы ты ни ломал голову. Однако и в том и в другом случае мотив неинтересен. Ларс Мартин говорит, что мотив – это вроде вишенок на торте. Суд может, конечно, если так уж необходимо, воткнуть эти вишенки, но торт должен быть к тому времени испечен. Полиции мотивы не нужны. Они нужны в детективах, сериалах и прочей дряни.

– Что-то уж слишком просто, – возразила Хольт, слегка смутившись. Она, как завороженная, смотрела как минимум два полицейских сериала.

– Ларс Мартин и сам на редкость прост, – довольно улыбнулся Ярнебринг. – Это меня и удивляет. Я имею в виду его башку. Ларс Мартин всегда прав. У нас за эти годы было не меньше двух десятков подобных дел, и я не могу припомнить ни единого случая, где бы он ошибся.

– Но? – сказала Хольт, ожидая продолжения.

– Именно в этом случае, я думаю, его теория неверна.

– Что ты имеешь в виду?

– Что я имею в виду… Мне вдруг пришло в голову, что в нашем случае, если бы мы поняли мотив, мы бы нашли убийцу. Просто и естественно, как два пальца облизать. Поехали бы и повязали.

– Ты так считаешь?

– Йес, – сказал Ярнебринг. – И знаешь, что самое поганое?

– Откуда мне! Расскажи.

– А вот что: я почти уверен, что мы уже сталкивались с убийцей, только попросту проморгали.

– Но никого же нет! Не Веландер, не Тишлер, не уборщица…

– Кто-то есть. Только мы его не видим. Просто, как тыква.

16

Среда, 13 декабря 1989 года

В отделе тяжких уголовных преступлений отмечали Люсию[23]23
  Люсия – праздник в честь святой Люсии (III в. н. э.), не пожелавшей отказаться от христианской веры и погибшей мученической смертью во времена императора Диоклетиана. В Швеции празднование святой Люсии совпадает с самым темным временем года (13 декабря по старинному юлианскому календарю) и празднуется своего рода крестным ходом во главе с изображающей Люсию девушкой в короне, украшенной горящими свечами.


[Закрыть] в полном соответствии с традицией и – тоже в соответствии с традицией – остаток дня никто толком не работал. За исключением неутомимой Гунсан за компьютером все попрятались по своим кабинетам.

Служебное усердие оставляло желать лучшего и в следственном отделе – нельзя сказать, чтобы работа там кипела. Ярнебринг с утра был бодр, но потом исчез, объяснив, что должен «помочь кое в чем ребятам».

В помещении отдела оставалась только унылая Хольт. У Нике в садике тоже праздновали Люсию, а она была вынуждена сидеть в конторе. За неимением более интересного занятия она копалась в ящике с записными книжками, фотоальбомами и прочими бумагами Эрикссона.

Если убийца где-то тут и присутствует, то хорошо замаскировался, кисло подумала она, вспомнив слова Ярнебринга. Самое простое было бы просмотреть эти бумаги с кем-то, кто знал Эрикссона, подумала она, и, поскольку следствием руководит Бекстрём, известный педантичным соблюдением полицейского этикета, ей придется ему позвонить.

Бекстрём пробурчал с неудовольствием – его мысли явно были заняты чем-то другим, – что она может заниматься любой чушью, он мешать не станет. Ему, Бекстрёму, уже давно все ясно, но если ей этого недостаточно…

– Не забудь посмотреть энциклопедию на букву «а», – добавил он.

– Зачем? – удивилась Хольт.

– А как же! Анальный Акробат. А также «г», «п», «ф» – гей, гомофил, педераст, фикус. И «в» не забудь – вазелин. И позвони, как что-нибудь найдешь, – веселился Бекстрём.

– Спасибо за совет, – поблагодарила Хольт и положила трубку.

Он ненормальный, решила она.

Веландера не было на месте. Его секретарша сообщила, что он в зарубежной командировке, делает какой-то репортаж, приедет к Рождеству.

Ну вот, разочарованно вздохнула Хольт.

С Тишлером ей повезло больше. Она набрала номер из записной книжки Эрикссона, трубку взял сам Тишлер. Хольт объяснила, в чем дело, и попросила найти время для встречи, хотя она уверена, что господин Тишлер очень занятой человек.

– Прямо сейчас, – сказал Тишлер. – Только дайте мне пять минут – попудрить нос. У вас есть адрес?

Через пять минут она вышла из здания. И опять ей повезло – подвернулась служебная машина, и через десять минут она стояла на пороге его кабинета.

– Пожалуйста, садитесь. – Тишлер показал на старинный стул с подлокотниками, стоявший напротив него у большого письменного стола. Инспектор следственного отдела Анна Хольт – это вы?

– Это я, – призналась Хольт.

Странный мужик, подумала она. Маленький, лысоватый, но очень крепкий, почти квадратный. Глаза внимательные. Смотрит на нее с нескрываемым одобрением, нимало при этом не смущаясь.

– А я Тео. Могу я называть вас Анна?

– Конечно, – слегка улыбнулась Хольт.

Держи, Анна, ушки на макушке, сказала она себе.

– И что я могу для вас сделать, Анна? – спросил Тишлер. – Можете пожелать, чего хотите, потому что я богат как Крез, невероятно талантлив, в высшей степени остроумен, а при необходимости могу быть совершенно очаровательным.

– В таком случае я хотела бы попросить вас помочь мне с этими бумагами. – Она положила на стол картонную коробку с личными вещами Эрикссона.

– Предложение не слишком заманчивое, – вздохнул Тишлер, – но с чего-то надо начинать. Надеюсь, личные записи Челя не повлияют отрицательно на нашу с вами совместную жизнь… Я забыл спросить, может быть, вы хотите что-нибудь выпить? Шампанское, обычное вино… Стакан родниковой воды?

– Позже, – улыбнулась Хольт. По-своему он неотразим, решила она.

– О! – шутливо воскликнул Тишлер. – Позже лучше, чем никогда. Луч надежды рассеивает мрак в моей несчастной и одинокой душе. А что касается записей, – продолжил он серьезно, – это всего лишь навязчивая идея Челя – пересчитывать результаты биржевых операций. За эти годы он показывал мне сотни подобных расчетов, но, если вы просмотрите все его папки, непременно найдете наши счета с абсолютно теми же цифрами… Если не найдете, дайте мне разрешение прокурора, и через пять минут получите распечатку.

– Не надо, спасибо, – поблагодарила Хольт. – Вы подтвердили мою догадку.

– Гармония душ, – влюбленно вздохнул Тишлер, – вот это и называется – гармония душ.

Записная книжка с телефонами тоже не потребовала много времени.

– Вот этот номер в Юртхагене – это его мать, – объяснил Тео. – Хотя она умерла несколько лет назад.

– А вы когда-нибудь ее видели?

– Как-то наткнулся на них с Челем в городе. Они шли к врачу в частную клинику на Уденплане. Ей тогда было за восемьдесят. Она была уже далеко не юной девушкой, когда родился Чель.

– И какое у вас сложилось о ней впечатление?

– Жутковатая старушенция. – Тишлер весело улыбнулся. – Я поговорил с ней минут пять, и этого было вполне достаточно.

– Что вы имеете в виду?

– Можно сказать, она держала своего мальчика не в ежовых рукавицах – в железных тисках. Идеальная иллюстрация доминантной матери. Не нужно быть психологом, и так все ясно. А тиски какие надежные! У него до сих пор в книжке ее телефон, хотя она давно умерла.

– А вам не известно, случайно, кто был отец Эрикссона?

– Нет, – сказал Тишлер, – но мне кажется, что она убила его и съела сразу после соития.

– Вот как, – сказала Хольт.

Когда Тишлер добрался до фотографии «банды четырех», он обрадовался, как школьник. Очаровательно, подумала Хольт, просто очаровательно.

– Это мы: я, Стен и Чель. Дама с косичками – моя прелестная маленькая кузина. Тогда как раз у нее был период Пеппи… А снимок сделан у моих родственников, у них «летний рай» на Вермдё совершенно в духе Августа Стриндберга, особенно по части семейных отношений.

– А вы помните, когда сделан снимок? – спросила Хольт.

Он и в самом деле остроумный, подумала она.

– Конец шестидесятых, начало семидесятых… Точно не помню. Если хотите, можем туда съездить и посмотреть гостевую книгу. Найдем там Челя – задача решена. Он, насколько я помню, был там всего один раз. Мы добирались на отцовской яхте из Сальтшобадена. Я, Стен, Чель и ужасающее количество банок и бутылок.

– А малышки Пеппи с вами не было?

– Нет, она была уже на даче, с мамой, папой и кучей родственников от девяти до девяноста. Они постоянно там толклись.

– А что это за «банда четырех»?

– А! – усмехнулся Тишлер. – Инспектор следственного отдела хочет пришить мне юношеский радикализм. Китайская оппозиция, «великий кормчий» Мао… Ну и так далее.

– С чего бы мне этого хотеть? – спросила Хольт, обводя взглядом комнату.

– Боюсь, что все было гораздо проще. Моя маленькая кузина в то время до безумия увлекалась детективами, она вообще была очень развита для своего возраста. «Банда четырех», я думаю, ведет свое происхождение от Конан Дойля. «Знак четырех» – так, по-моему, называется повесть. «Банда четырех» – это секретное общество, по следу которого идет великий детектив Шерлок Холмс.

– А кто фотографировал?

– Автоспуск. Аппарат моя кузиночка получила в подарок от доброго дяди Тео, как она меня называла. Она везде с ним носилась и снимала в самые неподходящие моменты – иной раз совсем неподходящие, – так что ее мать, то есть моя тетка, ругала меня за этот подарок. Но я старался держаться от них подальше… Сами понимаете, не самое подходящее общество для юного радикала – буржуазная семья на фоне буржуазной виллы. Но признаюсь, признаюсь: иногда я проявлял слабость.

– Ну, все уж не так страшно, – улыбнулась Хольт. – Хотя я понимаю, о чем вы.

Все же он немного болтлив, подумала она.

– И я понимаю, о чем вы говорите, и признаюсь во всем, – улыбнулся Тишлер в ответ. – В то время все приличные молодые люди были радикалами. Все состояли в «Кларте», – помните такую молодежную организацию? – все боролись за мир; мы были красными, социалистами и коммунистами, участвовали во всевозможных движениях на все буквы алфавита. Мы постоянно маршировали перед американским посольством, ну и без «клубнички» дело не обходилось. И то и другое полезно для здоровья, а в придачу представлялся отменный случай подразнить старика отца.

– По нашим данным, Чель Эрикссон увлекался политикой, – сказала Хольт.

«Клубничка», при этом подумала она. Когда я последний раз слышала это слово? Не меньше ста лет назад.

– Ну да, увлекался, – подтвердил Тишлер. – Мы его называли Флюгером, так что это было… не совсем, скажем так, чистое увлечение.

– Что вы имеете в виду?

– Оппортунизм, – легкомысленно сказал Тишлер. – И, может быть, проблемы с таймингом.[24]24
  Тайминг – наиболее благоприятный момент для покупки или продажи акций (биржевой термин).


[Закрыть] Я помню, как он весной семьдесят девятого вступил в Социал-демократическую партию и весь вечер болтал, что его профсоюзная карьера теперь сделана и что век либералов недолог. После чего буржуазный блок выиграл выборы и просидел в риксдаге до восемьдесят второго.

– Вы в то время все были юными социалистами?

– А я и сейчас социалист, – возразил Тишлер чуть ли не с обидой. – У меня сердце всегда было слева… А бумажник справа, – добавил он с широкой улыбкой. – Я уже сказал: все нормальные люди в то время были социалистами или коммунистами. По той же причине, по какой они позже отказались от своих убеждений: поняли, куда это может завести.

– А вы сами оппортунизмом не грешите? – спросила Хольт.

– Разумеется, нет, – с оттенком гордости открестился Тишлер. – Я, черт возьми, родился с серебряной ложкой во рту и мог себе позволить не быть оппортунистом.

– А Чель Эрикссон не мог себе этого позволить.

– Нет, не мог. – Тишлер вдруг сделался серьезным. – Ему приходилось туго, и мне даже в голову не приходило его в этом упрекнуть. Люди стараются приспособиться к своему времени. Времена меняются, и вместе с ними меняется жизнь человека. Только очень немногие удостаиваются права быть похожими на подводное течение и гнать собственную волну.

– Хорошо сказано, – одобрила Хольт.

– Я знаю, – ухмыльнулся Тишлер. – К сожалению, я позаимствовал эту мысль у Айвинда Ионссона.[25]25
  Йонссон Айвинд (1900–1976) – шведский писатель, лауреат Нобелевской премии.


[Закрыть] Кстати, не поужинать ли нам вечером в Париже? – спросил он, задерживая ее руку в своей.

– Очень жаль, – улыбнулась Хольт, – но вряд ли это возможно. В другое время и в другой жизни – с удовольствием.

– Я буду жить надеждой, – заявил Тишлер, глядя на нее в упор ясным и твердым взглядом.