Текст книги "Другие времена, другая жизнь"

Автор книги: Лейф Г. В. Перссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

17

Четверг, 14 декабря 1989 года

Последняя перед выходными оперативка прошла бурно.

Бунт на корабле, подумал красный как рак Бекстрём, выходя из комнаты для совещаний.

Он начал совещание все с той же гомосексуальной версии. В который раз он ратовал за нее, уже никто не помнил, но теперь даже приданная им троица из полиции правопорядка начала высказывать сомнения.

– А вы не думаете, что есть риск завязнуть в этом деле? – спросила одна из них. – В школе нас учили, что дела об убийстве ведутся широким фронтом, то есть рассматриваются все версии.

Ах ты, сучка! – подумал Бекстрём, но вслух, естественно, не произнес: слишком много свидетелей; вместо того он спросил чуть ли не с нежностью:

– Я весь внимание! Какие будут предложения?

– Я не готова что-либо предлагать, однако… – В ее голосе слышалось сомнение. – Что, собственно, подтверждает, что Эрикссон был гомосексуалистом?

– А заключение судмедэксперта? – осклабился Бекстрём. – Что ты рассчитывала найти? Матросский костюмчик? Банку с вазелином? Порнуху?

Или, может, ты хочешь, чтобы дядя Эверт смазал что-нибудь тебе лично? – подумал он.

– Погоди-ка, – вступил Ярнебринг и пристально посмотрел на Бекстрёма. – Я и коллега Хольт, – кивнул он в ее сторону, – осмотрели в квартире каждый сантиметр. Если кто-нибудь считает, что мы что-то пропустили, может попытаться сам. Мы не нашли ни малейшего свидетельства, ничего, что подтверждало бы, что у Эрикссона вообще была какая-либо сексуальная жизнь. Мы даже осмотрели простыни – коллега Вийнблад, очевидно, упустил из виду эту деталь – и не нашли ни малейшего пятнышка, напоминающего сперму. Кстати, приходящая уборщица, которая работает у него два года, говорит то же самое – я ее спрашивал. Ни одного волоска, принадлежащего кому-то другому, а не самому Эрикссону. Вообще ни одного признака половой активности – ни в постели, ни в спальне, ни во всей квартире.

Бекстрём хотел что-то возразить, но Ярнебринг предостерегающе поднял руку.

– Я бы чувствовал себя гораздо спокойнее, – сказал он, – если бы мы хоть что-то нашли. Не говоря уже о предметах, которые тебя как-то по-особенному волнуют.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, – раздраженно ответил Бекстрём, – но разве не ты утверждал, что кто-то тщательно прибрался в квартире и унес кучу вещей? Целый чемодан, как мне помнится.

– Я не это утверждал, – твердо заявил Ярнебринг. – Я говорил: может быть, унес, а может быть, и нет, а если и унес, то бумаги, а не старые простыни. Или, к примеру, корсет, если он у Эрикссона был. – Он криво улыбнулся и обменялся взглядами с Хольт.

– Я учитываю все твои аргументы… – словно оправдываясь, сказал Бекстрём. Ему почему-то стало не по себе под взглядом этого гориллоподобного психопата. – И хотел бы, чтобы ты учитывал мои… то есть я хочу сказать, оба его ближайших знакомых утверждают… И судмедэксперт тоже…

– Я уже прочитал протоколы, – угрюмо взглянул на него Ярнебринг, – и ничего не понял. Что, собственно говоря, утверждают его знакомые? Веландер, может быть, и намекал на что-то… очень неясно, а Тишлер, несмотря на всю свою болтливость, вовсе не настаивает, что ему что-то на этот счет известно. Он «мог бы себе представить»… Один «не может исключить», другой «может себе представить»… После двадцати лет знакомства! Это к вопросу о друзьях…

– А судебный медик? – кисло спросил Бекстрём.

Кто бы подумал, что эта полуобезьяна умеет читать! И кто дал ему протоколы моих допросов?

– Если ты не будешь меня прерывать, скажу и о ней. Сначала разберемся со свидетелями. Тут есть три возможности. Первая: все так и обстоит, как они – по крайней мере, один из них – намекают. Значит, мы что-то прозевали. Вторая возможность: они сами толком ничего не знают и строят предположения так же, как и мы. И третья: им зачем-то надо, чтобы мы думали, что их приятель Эрикссон был гомосексуалистом. А если это так, становится особенно интересным то, что им наговорил ты…

Нельзя недооценивать напарника, даже если он похож на вставшего не с той ноги пещерного человека, подумала Хольт и улыбнулась Ярнебрингу чуть ли не ласково.

– Коллега Ярнебринг и я придерживаемся единого мнения по этому вопросу, – сказала она вслух. – И он, и я читали протоколы, и, как тебе известно, я разговаривала с Тишлером. Он был очень многословен, однако ничего конкретного не сказал.

– Единое мнение – это хорошо, – закивал Бекстрём, – но не пора ли вернуться к действительности? Что вы скажете о заключении медиков? Они тоже себе что-то вообразили?

– Я говорил с Биргит, – заявил Ярнебринг. – У меня были дела в прозекторской. Короче говоря, она даже понятия не имела, что Труполюб и Вийнблад сплели какую-то версию. Труполюб вообще к Эрикссону не имел никакого отношения, к тому же он на больничном. И поскольку она является его начальником, ему предстоит малоприятный разговор, как только он найдет свой посох и сумеет добраться до работы.

– Значит, ты говорил с экспертом… – медленно произнес Бекстрём.

Это уже похоже на заговор, подумал он.

– Говорил, – подтвердил Ярнебринг и пристально посмотрел на Бекстрёма. – У тебя есть возражения?

– Нет, – ответил Бекстрём.

Его надо держать на привязи, подумал он, этот тип опасен для жизни. Как только он попал в полицию?

– Вот и хорошо. О чем бишь я говорил?.. Ага, вспомнил. Она имела на эту тему разговор с Вийнбладом, он прямо спросил ее, не выявились при вскрытии признаки гомосексуальных наклонностей убитого. И знаешь, что она ему ответила?

– Нет, – немедленно откликнулся Бекстрём.

Где же этот поганец Вийнблад? Очень типично для этого крысенка – смыться в такой момент.

– Вот и она сказала: нет, – с нажимом произнес Ярнебринг. – Никаких таких признаков она не нашла. Если хочешь, я найду Вийнблада и поговорю с ним напрямую.

– Вряд ли в этом есть необходимость, – возразил Бекстрём.

Хотя неплохо было бы поглядеть, как тот будет изворачиваться.

– Ну вот и хорошо, – сказал Ярнебринг, – значит, договорились.

– Я хочу услышать имя, – напомнил Бекстрём.

– Имя здесь. – Ярнебринг постучал по картонной папке с материалами следствия. – Можешь быть уверен, что имя убийцы здесь есть, только мы его пока не заметили, потому что глядели не туда.

Ему надо лечиться, решил Бекстрём, он ненормальный.

18

Пятница, 15 декабря 1989 года

Вийнблад отсутствовал на оперативке, потому что на него повесили дело об отравлении. Некий студент-медик нахватал хвостов, отстал почти безнадежно – и надумал решить свои академические проблемы, отравив старика отца, у которого жил, подсыпав ему в утренний йогурт приличную дозу таллия. Тут он достиг больших успехов, чем в занятиях медициной. Никакого мотива у этого убийства не было, и вся история прекрасно иллюстрировала теорию Ларса Мартина Юханссона насчет вишенок на торте.

Теперь бывший будущий врач сидел в камере в Круноберге. На рабочем столе Вийнблада в криминалистическом отделе стояла бутылочка с таллием, украденная преступником на кафедре химии Каролинского института. Яда в бутылке было достаточно, чтобы отравить половину полицейского управления на Кунгсхольмене. Вийнблад смотрел на эту бутылочку, как завороженный: она была словно послана ему с неба. Может быть, в недалеком будущем она поможет и ему решить свои проблемы.

Беды Вийнблада вовсе не были связаны с непосильными академическими трудностями – этим он себя никогда не утруждал. Кроме шести лет начальной школы, неполного года в старой школе полиции и нескольких недельных курсов, никакого образования у него не было. Он старательно избегал всевозможных теоретических измышлений и, как и большинство его коллег по отделу, был глубоко убежден, что все необходимые познания приобретаются в процессе ежедневной работы.

– Теория и практика отличаются так же, как фантазия и действительность, – когда-то сформулировал легендарный начальник криминалистического отдела Бленке, объясняя начальству, почему на все деньги, предназначенные для пополнения библиотеки, он приобрел порошок для обнаружения отпечатков пальцев.

Проблема Вийнблада была совсем другого рода и намного проще в том смысле, что она составляла девяносто девять процентов всех его проблем. У него была жена, которая ему изменяла. И все было бы терпимо, поскольку тут он был отнюдь не одинок: количество неверных жен примерно соответствует количеству неверных мужей, хотя мужчины в это верить не хотят.

Главная беда заключалась в том, что она изменяла ему, нисколько не таясь, и это, на взгляд Вийнблада, входило в несомненное противоречие с родом его занятий. Мало этого: она предпочитала заводить шашни с его коллегами, а так как продолжалось это уже довольно давно, на сегодняшний день вряд ли можно было назвать отделение в стокгольмской полиции, где не нашлось бы хоть одного сотрудника, кто не наставил рога коллеге Вийнбладу.

Как и его духовный брат, бывший студент-медик, Вийнблад после длительных размышлений пришел к выводу, что единственный способ прекратить это безобразие – избавиться от жены. А поскольку Вийнблад терпеть не мог разные тупые и острые орудия убийства, понимал последствия их применения и вовсе не желал оказаться за решеткой, он решил ее отравить. Он не помнил ни одного раскрытого убийства, совершенного с помощью яда. Нынешнее являлось исключением, но не благодаря блестящей работе криминалистов, а потому, что бывший медик доверительно поведал о своем подвиге нескольким приятелям.

Нет ничего надежнее, чем яд, решил Вийнблад. Исключение только подтверждает правило, молния дважды в одно место не ударит.

У Вийнблада теперь были все козыри на руках. Мотив и возможность существовали с незапамятных времен, а теперь у него было и средство. Он был счастлив. Осталось дождаться каких-нибудь праздников, а еще лучше потерпеть до лета, когда все, кого можно назвать полицейскими, уходят в отпуск, а остается только Бекстрём и его постоянно рыскающие в поисках приработка шестерки.

Комиссар Фюлькинг из уголовки позвонил Ярнебрингу и предложил вместе пойти на ланч. Голос у него был несчастный, и Ярнебрингу не составило труда вычислить почему. Но ланч есть ланч. Они заказали свиные ножки с пюре из репы, пастернака и сельдерея, по бокалу пива, и, если не считать, что пиво было безалкогольным, трапеза вполне соответствовала образу истинного полицейского. Фюлькинг повертел вилку в руке.

– Ты можешь помалкивать, Бу, – проворчал он. – Я утром говорил с Гунсан, она рассказала, что у вас там творилось на оперативке. Я еще не добрался до этого жирного осла: все время ускользает, сукин сын… Может, так и лучше, чтобы не расстраиваться…

– Материалы прочитал? – спросил Ярнебринг.

– Почти все, – кивнул Фюлькинг. – Если что не прочитал, рассказала Гунсан. Насколько я понимаю, у Веландера и Тишлера железное алиби. Значит, совершенно исключено, что кто-то из них пырнул Эрикссона…

– Исключено. – Ярнебринг отрицательно покачал головой. – Ни малейшего шанса. Алиби Веландера подтверждено десятком заслуживающих доверия свидетелей, что бы мы там ни думали об их ТВ-программе, а что касается Тишлера, Хольт связывалась с авиакомпанией и персоналом в аэропорту Арланда.

– Может, наняли кого-то?

– Не думаю. Маловероятно… и чересчур замысловато.

– Что это ты так их защищаешь? – поинтересовался Фюлькинг.

– Да не защищаю я! Похоже, они оба врут, – сказал Ярнебринг. – Даже если они сами и невиновны в смерти Эрикссона и не знали, что кто-то хочет его убить, мне все равно кажется, что они знают, как все произошло.

– Почему это ты решил, что они врут? – спросил Фюлькинг.

Подстрекательство, заговор, укрывательство преступника, с отвращением подумал он.

– Подумай сам: какого лешего две известные и популярные личности общаются год за годом с таким мерзким типом, как Эрикссон, если у него нет на них компромата? – вопросом на вопрос ответил Ярнебринг. – Например, Тишлер. Ни за какие сокровища я не поверю, что он – даже при его богатстве – помогал Эрикссону наживать миллионы просто так, за красивые глаза. Я с ним не встречался, но уверен, что он не из идеалистов-филантропов.

– Значит, Эрикссон их шантажировал? – Фюлькинг с интересом уставился на Ярнебринга.

– Что-то у него на них было.

– Как думаешь действовать?

– Вызвать и припугнуть до смерти, – по-волчьи усмехнулся Ярнебринг.

Прокурор полезет на стенку, подумал он.

– Не выйдет, – вздохнул Фюлькинг. – Ты знаешь не хуже меня, что не выйдет. И что делать?

– Не знаю, – погрустнел Ярнебринг. Знал бы, не сидел бы тут, подумал он.

– Попробуем решить эту проблему, – сказал Фюлькинг. – Увидимся после выходных.

19

Понедельник, 18 декабря —

пятница, 22 декабря 1989 года

Во всей шведской полиции мало у кого был такой же опыт в расследовании убийств, как у инспектора следственного отдела Бу Ярнебринга. Ему довелось участвовать в несчетном множестве подобных дел, причем несколько раз он удостаивался чести лично способствовать решающему прорыву в следствии – этому благословенному мигу, когда все вопросительные знаки валятся как косточки домино, когда из тьмы вдруг попадаешь в царство света и вся следственная группа, взявшись за руки, проходит через жемчужные ворота полицейского рая… Иногда для этого достаточно нескольких часов.

Но гораздо чаще, особенно в последние годы, на его долю выпадало обратное – не блестящие победы, а унылое топтание на месте. Инициатива увядает, энтузиазм иссякает, поток фактов и свидетельств постепенно редеет и истощается окончательно, привычная работа становится все более и более рутинной, и наконец все усилия, все надежные свидетельства, догадки, внезапные, как выстрел в ночи, и простительные ошибки – все превращается в стопку бумаги, в пыльную папку на полке с нераскрытыми преступлениями.

Так и на этой неделе в декабре 1989 года Ярнебринг в очередной раз с грустью наблюдал, как следствие медленно погружается в сон, переходящий в летаргию и неизбежную смерть. Его новая напарница, следователь Анна Хольт, сталкивалась с подобным впервые.

Уже во вторник начальник криминальной полиции позвонил Фюлькингу и сказал, что должен забрать своих следователей. Он, конечно, понимает, как трудно приходится коллеге Фюлькингу, но у него своих проблем полон рот – весь стол завален. Фюлькинг даже не пытался протестовать, только покосился на полку: хватит ли места для очередной папки?

В среду вечером произошло еще одно убийство, на этот раз в порносалоне на Сёдере. Уже на следующий день вечерние газеты поставили это убийством пятым в серии, куда Эрикссон входил под номером четыре. Неизвестный преступник за год убил ножом троих мужчин, общим у которых было только то, что они работали в магазинчиках по продаже эротических игрушек, устраивали показы порнофильмов, а иногда преступали закон и занимались деятельностью, подпадающей под статью о сводничестве. Ничего хорошего в этом, само собой, не было, все говорило за то, что это один и тот же преступник, а серийный убийца в городе… И так далее, и тому подобное, сами должны соображать. Правда, каждый мыслящий полицейский прекрасно понимал, что убийство Эрикссона выпадает из этого ряда, поскольку, по полицейскому выражению, «анализы не те».

И в отделе тяжких уголовных преступлений никто не связывал медленно испускающее дух следствие по убийству Эрикссона с порноубийствами – за одним исключением. Исключение составлял Бекстрём. Он обнаружил, что третий убитый не только работал в порносалоне, обслуживающем гомосексуальных заказчиков, но и сам был гомосексуалистом, то есть для Бекстрёма теперь все было проще пареной репы. В четверг он пошел с этой новостью к Фюлькингу – и едва не лишился жизни.

Первые пять минут Фюлькинг сидел молча, уставившись на Бекстрёма, лишь жилка на виске у него извивалась, как только что насаженный на крючок червяк. Потом он, несмотря на больное колено, резко вскочил и, перегнувшись через стол, попытался схватить подчиненного за горло. Ему очень захотелось прекратить это безумие и внести в свое существование хоть немного покоя и гармонии. Бекстрёму удалось увернуться, он выскочил из кабинета и как газель понесся по коридору, а Фюлькинг ревел что-то ему вслед.

– Я тебя прикончу, жирная свинья! – орал Фюлькинг, и, хотя это высказывание прямого отношения к ходу следствия не имело, оно оказалось пророческим прежде всего по отношению к расследованию убийства Челя Эрикссона.

На полке у Фюлькинга появилась еще одна папка. Учитывая количество «скопившегося там дерьма», никто особенно не удивился. К тому же приближались праздники. Фюлькинг на Рождество и Новый год уехал, а вернувшись, начал отсчитывать оставшиеся до пенсии дни.

20

Среда, 27 декабря 1989 года

В среду, 27 декабря, Вийнбладу доставили курьерской почтой пакет из Центральной криминалистической лаборатории в Линчёпинге. В пакете лежало полотенце, найденное коллегой Бекстрёмом в корзине для грязного белья в квартире убитого Челя Эрикссона на Родмансгатан.

Там было также заключение, подтверждающее все, что Вийнблад уже знал без них и всяких замысловатых приборов – определил с помощью собственного носа. На полотенце обнаружены рвотные массы. Перед тем как его вырвало, неизвестный ел рыбу с картофелем и овощами и выпил чашку кофе. Все эти данные ровным счетом ничего не говорили следствию. Ничего не давал и тот факт, что на полотенце были обнаружены многочисленные следы всякой химической бурды, неизвестной ни одному нормальному человеку ни по названию, ни по применению. Вийнблад, впрочем, по опыту знал, что все эти загадочные вещества всегда обнаруживаются на полотенцах, простынях, носовых платках – на всем, Чем вытираются люди.

Всезнайки-зазнайки, хоть бы они все там накрылись медным тазом! – зло подумал Вийнблад и отложил пакет и заключение в сторону. У него были куда более важные дела. Он к этому времени уже обладал серьезными познаниями о химическом элементе под названием таллий. Пока что, к сожалению, познания эти носили чисто теоретический характер, но скоро, скоро ему представится случай подкрепить теорию практикой.

Инспектор Бу Ярнебринг вышел на работу уже 27 декабря: ему пришлось несколько дней замещать дежурного инспектора. 30 декабря он уходил в отпуск, чтобы наконец-то совершить решающий жизненный поворот и вступить в законный брак с любимой невестой. Ярнебринг даже великодушно простил своего лучшего друга, что тот, не поставив его в известность, успел жениться раньше, чем он. Мало того, Ларс Мартин Юханссон с супругой должны были быть свидетелями на его бракосочетании.

Почившее в бозе следствие по делу об убийстве Челя Эрикссона Ярнебринга не заботило: он забыл о нем в тот же момент, когда папка с материалами легла на полку. Разумеется, он слышал историю, как Бекстрём едва не расстался с жизнью и уцелел исключительно благодаря больному колену Фюлькинга. Ярнебринг даже позвонил комиссару и предложил ему собственные колени – на тот случай, если Фюлькинг предпримет повторную попытку. Все же он, Ярнебринг, как-никак двадцать лет назад входил в сборную Швеции в эстафете четыре по сто, так что он почти уверен, что догнать Бекстрёма для него трудности не составит.

– С одним условием, – хохотнул Фюлькинг, – ты этого сукина сына только поймаешь, а разделаюсь я с ним сам.

Несмотря на межпраздничное затишье, работы было довольно много, поэтому Ярнебринг решил пообедать в полицейской столовой. Столовая оказалась почти пуста. Он выбрал столик в самом дальнем углу, чтобы за кофе спокойно просмотреть газеты. Только он расположился, как тут же увидел, что к нему направляется пожилой полицейский – инспектор помнил его, тот служил в патруле, ездил на патрульной машине.

Как же его зовут? Вроде бы Стрид… Ярнебринг лихорадочно копался в памяти. Лица он запоминал прекрасно, а вот с именами начали возникать трудности.

– Стрид, – представился тот. – Хочу обменяться парой слов. Мы встречались, когда ты работал на Эстермальме, если помнишь.

– Садись. – Ярнебринг показал на свободный стул.

У Стрида было к нему дело. Это Ярнебринг понял сразу, и все же, для того чтобы начать разговор, потребовалось минут пять беканья и меканья.

– Помнишь Перссона, он работал на взломах, а потом ушел в «секретку»?

Ярнебринг кивнул. Истинный полицейский, один из самых мрачных типов, с кем Ярнебрингу приходилось сталкиваться по службе.

– Еще бы не помнить. А что?

– Он заходил на той неделе, – сказал Стрид и наклонился поближе к Ярнебрингу. – Мистическая история. – Он покрутил головой.

– Слушаю. – Ярнебринг отложил газету.

Стрид поежился и огляделся:

– Собственно говоря, я не должен бы это рассказывать… Но тебе-то не могу не сказать…

Ну так говори же, подумал Ярнебринг, хотя, если бы к нему пришел Перссон, что-то рассказал и попросил помалкивать, он бы держал язык за зубами. Перссон не из тех, чьи секреты можно безнаказанно выбалтывать.

– Должно быть, меня подозревают в шпионаже, – предположил он и осклабился.

– Ну что ты, – отмахнулся Стрид, – какой там шпионаж! Речь вообще не о тебе.

– А о ком? – спросил Ярнебринг.

Давай же, давай, подумал он. Не целый ведь день здесь с тобой сидеть.

– Он хотел поговорить о западногерманском посольстве, – сообщил Стрид. – Ты ведь тоже там был. Это, по-моему, именно тебя там чуть не подстрелили.

– Много чего болтают, – уклончиво сказал Ярнебринг.

Просто удивляешься, откуда столько болтовни, подумал он.

– Жутковатая была история, – задумчиво произнес Стрид.

– И какое она имеет отношение ко мне? – спросил Ярнебринг. – Я могу насчитать не меньше сотни все еще работающих ребят, кто там тоже побывал.

– К тебе, может быть, и никакого, – покачал головой Стрид. – Речь шла о другом. Это гей-убийство в ноябре… Это ведь твое расследование?

– Бекстрёма, – коротко бросил Ярнебринг. С ума сойдешь, о чем они здесь, в полицейском управлении, только ни болтают, подумал он. – Следствием руководит Бекстрём. Так что если об убийстве, то это к нему.

– Бекстрём, – повторил Стрид с сомнением. – Я слышал, он не особенно… В общем, как говорят, тридцать три несчастья?

– Это так же точно, как то, что у турок глаза карие, – усмехнулся Ярнебринг.

– Мысль понятна, – улыбнулся Стрид в ответ. – Хотя я слышал, что чуть не у половины турок глаза голубые или серые. Впрочем, сейчас не об этом речь.

Нет, не об этом, подумал Ярнебринг. А о чем?

– Чем я могу тебе помочь? – спросил он и демонстративно покосился на часы.

– Вот, сижу и время у тебя отнимаю, – извинился Стрид. – Ты понимаешь, в основном все сплетни… Но ведь оно не раскрыто, это убийство?

– Нет.

Было бы раскрыто, я бы знал, подумал он.

– А он правда был гомосексуалистом? – спросил Стрид.

– Разное говорят. Спроси коллегу Бекстрёма, он придерживается именно этой точки зрения.

– Он-то придерживается. А ты?

– Что ты хочешь сказать?

Стрид вздохнул. Вид у него был почти несчастный.

– Ты не думаешь, что за этим стоит какая-то политика?

Политика, подумал Ярнебринг. Какая еще политика?

– На что ты намекаешь? – спросил он.

– А, все равно. Не будем об этом.

Вот так, подумал Ярнебринг и снова поглядел на часы. Забудем, и все. Что значат пять минут жизни?

– Да-а, – вздохнул Стрид. – Жуткая была история, я имею в виду немецкое посольство. Их там прямо тепленькими взяли. Я хочу сказать, террористов.

– Да уж, – поддакнул Ярнебринг. – Что-то уж очень легко им это удалось, на мой взгляд.

– В газетах писали, что у СЭПО была информация задолго до того. Но немцам, как говорится, море по колено.

– Похоже на то, – сказал Ярнебринг, вставая.

Или им никто ничего не сказал – тоже вполне возможно, подумал он.

– Похоже… – Стрид покачал головой, словно отвечая на собственные мысли. – Помнишь, что Черчилль все время повторял во время войны?

– Да-да… – рассеянно пробормотал Ярнебринг. – Ты меня извини, но…

– Конечно-конечно. – Стрид тоже встал. – Это я должен извиниться. Просто вспомнил, как Черчилль повторял: кто предупрежден, тот вооружен. Who is forewarned is also forearmed, – продекламировал он патетически. – Хотя на немецких дипломатов это, похоже, не распространяется…