Текст книги "Горбатые мили"

Автор книги: Лев Черепанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

«Запеть, что ли? Может, в самом деле… прописала Ксения Васильевна, вылечусь?»

– «Расцветали яблони и груши…»

Ему опротивело вечно за что-нибудь придерживаться, сознавать, какой невыносливый, совсем никуда, – на мыло никто не возьмет. Потому песня у него получилась похожей на слабенькое дребезжание.

Чуть мористей размещалась банка, или отмель, напоминающая модную женскую туфельку, разделенную посередине меридианом смены дат. Послушный Плюхину «Тафуин» норовил зайти с выпущенным тралом от северной оконечности еще одного острова и оказаться возле каблучка, где вились крупные, все как на подбор, окуни. А дрейф делал свое дело: ваеры несло на носок, усыпанный вулканическими бомбами.

Кузьма Никодимыч силой заставил себя представить певунью Катюшу на высоком берегу. Она явилась в обличье его жены, матери Венки, как будто не могла быть другой. Тряхнула коротко остриженными волосами, повела плечом под белой свободной кофточкой.

– Куда?.. – Плюхин грозно заставил Кузьму Никодимыча остановиться. – Вы без гляделок, что ли? Я говорю, без глаз? Кузьма Никодимыч? Вам своих ног не жалко. Можно ведь обойти.

Как раз у слипа – наклонного проема в промысловой палубе с уходящим в воду дном – Назар за тралмейстера выбирал слабину тонкого, вывоженного в чем-то вязком троса. Кузьма Никодимыч взирал на него с надеждой, что не позволит Плюхину распоясаться, ткнул в свой плотно сомкнутый рот, замычал и рухнул, сбитый делью спускаемого трала. Каким-то образом изловчился перевернуться. Он уже на коленях. Не поздно? Сбоку от него – исскобленная ржавчина стенки, впереди – приподнятый бугор, весь из белых, на стороны летящих разломов.

Как выйти на каблучок увертливой туфельки – поперек течения или иначе? Повдоль проще. Такой вроде непогрешимо правильный, Плюхин взбивал воду впустую, опасливо подбирался к окуневой отмели, и всех его уловов не хватило экипажу на полдник.

Назар взгромоздился на щитовой стол штурманской рубки, как на обыкновенный стул, поерзал на нем – очень удобно сидеть.

– Запусти свой сачок в самую гущу! – предложил Плюхину с таким воодушевлением, будто точно знал, что по-другому нельзя.

– Так, что ли? – Плюхин (выловленные тралом камни словно лежали на его плечах!) провел карандашом по карте и коротко хихикнул: – Рисково! – Уткнулся в академически точно вычерченный промысловый планшет.

У Назара уже кончился запас средств убеждения («Помоги ему попробуй! Ничего не получается»). Обиженно, насмешливо, презрительно посмотрел на Плюхина, скованного опасением, как бы не ошибиться. Ударил кулаком в переборку, сказал:

– Кто я перед тобой? Какой-то сухоход. Так? Профан, если точнее. А ведь вижу, как еще можно, – не то что ты.

Он переживал оттого, что Плюхин не отваживался дерзнуть – отказаться от единственно вроде бы возможной схемы траления.

На промысловой палубе добытчики в ярких оранжевых зюйдвестках, в точно таких же перекошенных, удлиненных складками робах забухали тяжелыми сапожищами. Кто-то из них – рост больше, чем у рулевого с бородой викинга, – запробирался с воздетыми руками к срезу кормы. Почти такой же устремился к тросу со скользящим блоком: зацеплять крюк. Кому-то пало на ум, что самое время оттащить подальше тросы-подхваты, наклонился к ним, дернул и упал на спину к ногам тумбой стоящего лебедчика…

Тралмейстер, вроде озоруя, покатил ногой, пинками, кухтыль, поправил его на пути к бобинцам. Перед ним мелькали, оставаясь слева-справа, еще нераспочатые, прихваченные к палубе по-штормовому бочки с солидолом, тавотом, керосином… Кончай, не то свалишься туда же, откуда едва удалось вызволить Кузьму Никодимыча.

Раззадоренный, присядистый Бич-Раз тащил сетчатый поддон, используя свою молодость без оглядки, не боясь, что устанет раньше времени или надорвется. Еще не ведая, что Плюхин, вняв совету первого помощника, уже чуточку не тот, Бавин оттягивал, расправлял гирлянду запасных наплавов.

Обрадованный случаю подразвлечься и за одно это благодарный всем Клюз застыл у контактора грузовой лебедки левого, подветренного борта, готовый ткнуть пальцем в кнопку «Пуск».

К основательному и медлительному Бичу-Два подбежал, как всегда на чем-то сосредоточенный, Серега предупредить у траловой доски заминку из-за того, что Кузьма Никодимыч избрал для себя не лучшее место, стоял слишком близко от лебедки, под стрелой.

– Кузьма Никодимыч!..

Тралмейстер смотрел только на траловую дель. Тихо: тронулась она! В добрый час!

Траловая лебедка, или, на языке электромеханика, к о р м и л и ц а, заголосила, завыла – у Назара от этого смешались все мысли.

Не остался без дела Игнатич, присел за Клюзом, занес руку под его локоть к пусковой кнопке.

– Трал, как пушка в бой, ездит задом, – подсказал он себе – совершенно ни к чему, от избытка чувств.

Неотмываемый от донного голубого ила сплющенный кутец[17]17
  Конец трала, суженный.


[Закрыть] перегнулся через желоб, разделяющий слип и палубу из узких надраенных плах. Металлически скребнул капроновыми узелками по верхней части слипа. Только ненадолго. Он уже на нижней, у бешено пляшущей воды. Не стало его…

«У тебя положение, как у всех в чем-то первых, – утверждающе подумал Назар. – Нельзя заниматься одним Плюхиным. Бери того, кто отстает. Ему же ничуть не легче, чем передовику».

Серый, дряблый кутец – ячеи, ячеи, – а затем мотню за кормой по-хозяйски, с силой, гневно рванула на себя клокочущая выпуклость, перекинула вбок от кильватерной струи.

«Так, – опять устранился от замета Назар. – Теперь можно не дрожать за Кузьму Никодимыча, ему ничто не угрожает».

С кутцом швырнутая снизу вода справилась запросто, а с мотней – нет, она пудовая, погрузла в нее, разрезала надвое, как возвышенность распирающе зрелого теста.

В памяти Назара всплыли его разговоры с Нонной. «Когда с любовью порядок, все по-другому. Только влюбленные – настоящие люди, верно? Не отступлюсь от нее, хоть кажется, может быть, глупей, что делаю, не придумать».

Чего не видели промысловики в деловитой возне на промысловой палубе, когда только знай поворачивайся, иначе оборвет руки-ноги? На что глазеть? Тем не менее они сбились за траловой лебедкой. Рулевому с бородой викинга выпало пригодиться Бичу-Раз. На один момент попридержал полотно верхней, самой тонкой стенки – уже почувствовал себя участником выдающегося события, особенно полезным человеком, чуть ли не незаменимым. Видел ли кто-нибудь, каков он в главном измерении?

Один только Кузьма Никодимыч толкся у слипа близ ваеров – сталистых, туго натянутых тросов, ушедших с тралом в глубину, как в небытие.

– Назар Глебович!.. – настаивал Плюхин. – Тебе с ним сподручней. Давай… А то ж до происшествия всегда близко.

– Беру рыбу из океана, – сказал Кузьма Никодимыч Ксении Васильевне. – Сготовленную, разумеется. Потом ее… – приставил пальцы ко рту и отвел их вниз, за борт. – Чисто передаточный пункт.

Назар взял Кузьму Никодимыча под руку:

– Поднимайтесь на промысловый мостик. Сюда сначала, к трапу… Хорош!

Он постоял, поддернул сапоги. Зашел за тралмейстера. К огорчению Ксении Васильевны, словно не заметил ее.

А старший помощник Плюхин, виновник этого подъема в экипаже, собрался подать команду – освободил руку от перчатки. Озвученная частым взволнованным дыханием деревянная промысловая палуба, такая знакомая всем, набрякшая, с обрывками капроновой сети, со следами мазута, она просматривалась им вся целиком, от попарно расположенных загородок для избыточной рыбы, у левого борта и правого, до волновой толчеи, примыкающей к паре кормовых мысов. Он впервые испытал что-то вроде удовлетворенности или состояния живущего с чистой совестью, зная, что Назар рядом с ним, вот его локоть, готов, если зарвутся, взять всю вину на себя.

По-зимнему тепло одетый Зельцеров, с нахлобученным на уши воротником, нарочно, чтобы Назар обязательно увидел в нем свидетеля столь неудачного замета, изобразил, как жутко промерз: приподнял плечи.

А Плюхин не отступился от замысла. Выверил расчеты:

– Рулевой! – скомандовал. – Царапни-ка вешки левым бортом.

Над «Тафуином» ожила музыка. Сразу оборвалась, так как оказалась не ко времени. Никто ж не подсказал бы, с чем на этот раз поднимается трал.

«Тафуин» развернулся, на слипе часто-часто затрещали шары-кухтыли, обеспечивающие рыболовной снасти в отдельных ее частях наиболее выгодную плавучесть, солидно бухнули бобинцы, заскрежетали и, шатаясь, поехали навстречу океанской неустойчивой хмури – тоже шары, только преогромные, с ядро Царь-пушки… Точно, не раньше чем нужно, повернулся барабан траловой лебедки – горизонтальный, увесистый, во всю ширину, ряд к ряду, заполненный ваерами. Ими задело Клюза, оттолкнуло прочь: не мешай! Тотчас за кормой, по краям ее, скользнув по воде, в противоположной стороне от брызг неловко шлепнулись окованные железом распорные доски, быстро, как из тончайшего жестяного проката, на ребре врезались в глухую, полную загадок пучину.

Отшуршало на еще недавно взвинченно-шумном юте, на втором центре общих промысловых усилий. Отскрипело, оттрещало, отбухало, отстучало и отзвякало – кончился замет. Над кормовой площадкой, будто раздвинутой во все стороны, поверх простеганных шпиньками досок, распрямилась, поднялась на два фута, вытянулась витая пара параллельных ваеров.

Тралмейстер и матросы-добытчики, все богатырского склада, примолкли, как язычники. Внутри дробного, нарастающего гудения, в его басовой сердцевине, оживало что-то близкое и очень древнее, еще с сотворения мира.

Назар думал о том, что он действовал как подобает, его задача та же – подталкивать людей к самостоятельности, потому что без нее ничего не добиться. Только что же, необходимо, чтобы каждый забыл про себя, поскольку иначе стать самим собой нельзя?

Когда успел в сапог Бича-Раз упереться сломанным усом краб? Бич-Два присмотрелся – какой он?

– Лети!

Отпнутый краб попал под ноги Клюза. Бич-Раз покачал головой. Тогда же краб бросился спасаться. Скорей к борту! Ушел? Нет, наперерез ему прыгнул Бич-Два.

– Смотри, жить шибко хочет, – воскликнул Дима и умилился: – Ах ты мой кусучий. С домом на собственном горбу.

Крабу захотелось на волю. Шлепнул пузом о палубу. Бич-Два шагнул к нему, не очень надавил сверху, и все услышали, как треснул радужно-фиолетовый, пупырчатый панцирь…

Кок заждался мойщицу, о чем известила громкая связь. С магнитной дорожки пискнула о своем любовном томлении солистка. Бич-Два приостановился и опять принялся за свое.

Какой клешней ни шевелил краб, она тотчас же оказывалась вырванной с мясом. Он уже остался ни с чем, все клешни вырвал Бич-Два и побросал в пузатую бочку у траловой лебедки. Потом в нее, до половины залитую забортной водой, бухали клешни других крабов. Тралмейстер почему-то выбирал самых проворных, брал за коготь и подтягивал к себе. Ну, хватит. Поискал, куда запропал резиновый шланг.

Все чудесно. В бочку, под накинутый на нее брезент, ударил пар.

Огромные, свободно пасшиеся крабы, такие в продаже редкость, на «Тафуине» шли за прилов. Добытчики не знали, как от них избавиться.

Бич-Раз, Клюз и Бич-Два еще сколько-то стояли у слипа, смотрели за корму, потом взялись снаряжать про запас оснастку, вымеривать тросы, рубить манильский канат на метки для ваеров. Они не нуждались в том, чтобы кто-то досматривал за ними, следил – то ли делали, так ли, и за это Зельцеров произвел их в матросы первого класса.

– Доспели! – смеясь над содеянным, чтобы не осудили, удовлетворенно сказал тралмейстер, и все из-под промыслового мостика потянулись к бочке… Перед вожделенно раскрытыми глазами сквозь струистый пар, пробивая его, заиграли, задвигались золотисто-пурпурные выступы с переменчивыми растекающимися оттенками. А какой взвился запах!

– Ай-яй! – понарошку захныкал боцман. – Клешни-то какие! С пуд! Не удержу никак. Эхма! Не удержу! – одну из выхваченных палкой подбросил, чтобы обдуть пальцы. Загривок его попунцовел.

Не в силах совладать с собой – слюньки текли, Ершилов поддал плечом Зельцерова:

– Скорей! Нам не достанется. – И обежал бочку, потирая руки.

Ершилову пригодилась проволока. Вынул ее из кармана, конец загнул – получился крючок. Запустил его за крабовой шейкой.

Несмотря на то что Зельцеров изрядно проголодался, все же он не оставил свое, так же злобствовал. Шепнул-прошипел Ершилову:

– Не знаю уже как вился вокруг нашего чифа первый помощник, а все равно никакого проку. Нет ничего, никаких окуней. Обоих надо гнать отсюда в три шеи.

7

Все враз ощутили одно и то же: настал срок вспарывать крабьи клешни, нельзя медлить. Звякнули ножницы.

Какой только морской пищи не отведали русские богатыри-добытчики. Они, а с ними боцман, в общем круговороте не отученный от своих неусыпных забот, Ксения Васильевна, настроенная вежливо подшучивать над Назаром, осторожничающий Лето (как бы не испачкаться!), всегда, в любом случае серьезный начальник рации и безудержный весельчак Дима – все они старательно протыкали острым концом хитиновый желто-красный, сизо-молочный покров, расстригали его повдоль, разваливали на две стороны с внутренней матовой белизной. Пряно дымила им в нос воздушная багрянцево-матовая мякоть. А сок-то оказался каким! Где до него наивкуснейшему куриному бульону!.. Потесненный Плюхиным Клюз смачно швыркал, втягивал его в себя обожженными о клешни влажными губами и не вспоминал про соль: сами крабы взяли ее из океана сколько требовалось.

Не переставая жевать, Плюхин локтем приподнял козырек фуражки, запустил раздвинутые ножницы в белую клубящуюся мглу, прикрывающую кипяток, поводил ими, чтобы поддеть яблоко – конечную часть правой клешни, чуть-чуть не круглую и в меру подрумяненную, ее вполне хватает одной на стандартную жестяную банку. Туда же, в бочку, полез тралмейстер, отмахиваясь свободной ладонью, дурашливо изображая, как хочет есть. Столкнулся с Клюзом. А с ним не так-то просто. Может отмахнуться. Но Клюз как будто ничего не заметил. Вытянул руку, чтобы помочь Плюхину завладеть клешней. Обморячился, привык, что старшему помощнику ничто не давалось как следует, не только траление.

– К… Ник!.. – поманил к себе Кузьму Никодимыча памятливый самоучка – электромеханик Бавин. – Передвигайтесь!.. У крабов какая кровь?.. Не опередили меня с этим известием? Никодимыч, взгляни, голубая. Вот, вот – у меня на ладони. Я ее… – втянул в себя и причмокнул и посмотрел, кто делает то же.

На правах распорядителя на пиршестве тралмейстер вытащил со дна еще одно яблочко, все в румянах, сплюнул подхитиновую пленку, утерся рукавом.

– Не потому ли так охочи до крабов короли? – сказал и не стал ждать, у кого появится желание высказаться. – Только не есть им свежих, прямо из океана. Разве сунутся сюда! Их участь – хуже не придумать. Пробавляются размороженными. Ничего?

– Как здорово, что нас никто не короновал! – поддал Бич-Раз.

– Впредь будем такими! – как на зло кому-то, сказал Дима. – Мы же не эти, не августейшие особы! Так, подражатель?

Рулевой с бородой викинга зыркнул на него, поперхнулся. Плюхин кончил смаковать, пошел по своему штурманскому делу наверх.

Игнатич скосил глаза налево. Оказывается, боцман набирал клешни в беремя. Для себя, что ли?

– Это Венке всего полезней, – сказал рачитель всего такелажа, вещевого имущества, инструмента и прочего, включая флотские полезные привычки.

Ксении Васильевне никак не поддавалось пододвинутое ей не кем-то, а Назаром превосходное, не очень плоское яблоко со щупальцами в виде орлиного клюва. Такое же от него досталось мойщице посуды. Стесняясь, та наклонила голову, не зная, что делать. «Не уйти ли? К тому же кок может спохватиться: где я?»

Ксения Васильевна осмотрела ее как возможную соперницу, придирчиво: «Что же Назар-то?.. Почему такой? Не заходит лишний раз. Стесняется? А я так не могу!..»

Бичу-Раз больше нравились не только что сваренные крабы, сбегал с ними к морозилке. Поделился с первым помощником:

– Попробуйте! Объедение.

– Майнай, я говорю! – прогремела над промысловой палубой команда Плюхина. – То есть, вирай! Сбился с вами. – Он, сконфуженный, не убавил ход «Тафуина». Спустился на ботдек.

А Бич-Два и усач Серега, точно так же как Клюз, только заложили за обе щеки. Поскакали, понеслись громко топочущей оравой к бухте стального троса, второпях свалили с нее расправленные для просушки рукавицы.

– В рубке!.. – позвал Плюхин рулевого.

– Я уже!..

– Повернул?

От включенной траловой лебедки исходил раздольный, ни на что не натыкающийся, много чего обещающий вой. Все невольно, уже растревоженные одной неделимой надеждой, охотно отдавались ему, суеверно не позволяя себе прежде времени обрадоваться, чтобы не навредить тому самому, выверенному чувствами ходу событий.

Из жилого отсека выбежали друзья-электрики. К ним примкнули смешливые буфетчицы и представительный, сильно раскачивающийся кок. В пестром скачущем потоке замелькали белые колпаки.

– Окуни? – все спешили удостовериться. – Нет, правда? – хотели побыстрей в это поверить.

Озябший Назар переходил на ботдеке от капитанской лодки к борту, от него – к осаженному боцманом спасательному кругу. Он, атеист, молил, чтоб им с Плюхиным посчастливилось, если справедливость не что-то вообще, а действительно беспристрастно и полной мерой венчает безупречно осуществленные начинания.

Возле него недолго пробыл Дима. Не полез с разговорами…

Напротив объявился Зельцеров… Что делалось вокруг? Океан как вроде опал, потому что не знал, с чем из него в тот раз вымчит вверх, кутцом вперед, трал. Только что искал, какой шпангоут у «Тафуина» самый слабый, и уже гладил слип так нежно, как ластами ласковых морских котиков, надвигал на него, ухал вниз. Над ним обезоруживающе бесконечно парили, отставали, взмывали и крючконосые глупыши, и белощекие крачки, и юркие маевки, и длиннохвостые поморники, и чегравы, и черноголовые хохотуны, и сизые качурки, и бургомистры, и клуши, – такие пронзительные – заглушили траловую лебедку. Куда они метили сесть, туда переводил взгляд Назар. То же делали Игнатич, рулевой с бородой викинга, Серега. Мотали головами. Только Ксения Васильевна стояла потерянно, вроде бы к тому же озябла – уверяла себя в том, что Назар не разглядел в ней ничего исключительного.

Дима вполне доверял тралмейстеру, а тем не менее считал за ним метки на ваере (марки).

Электромеханик Бавин начинал курить. Затягивался раз, два и отшвыривал от себя сигареты.

Скорее бы трал прорезал поверхность океана, беспрестанно двигающуюся, ускользающую, тоже как бы охваченную смятением. А то мука-то какая! Где он? Оба ваера чуть не отвесны.

Шумно, со всех сторон, захлопали крылья.

– Тридцать четыре, тридцать пять…

Живчик Дима стукнул себя по колену: «Товарищ старший помощник, скомандуй добавить обороты лебедке, она ж едва тянет!»

За кормой и чуть наискось от нее, сначала в одном месте и сразу же в другом, среди запримеченных Бичом-Два мощных закруток, неведомым пришельцем из другого мира, сонно, как само по себе, проплыло что-то светлей волн, может быть, пятнисто-желтое, из одних округлостей, перетянутое тут, там.

«Э-гей!» Бич-Два словно опомнился. Вытянул шею – не увидел на промысловом мостике Плюхина. Решился действовать без команды – некогда дожидаться ее. Поправил блочок в тросах грузовой лебедки и потому проглядел, когда то, что было еще недавно неясным, обернулось объемом вполне реальных размеров. На что Клюз (он всего повидал в своих красочных одиссеях), а тоже с запрокинутой головой чуть не попятился от неожиданности. Начальник рации, во всем точный, также не признал кутец, его сплошь клетчато-красный конец, сравнимый только со свежей убоиной в белой авоське.

– Это же улов! – как о большом несчастье, чуть не с плачем сказал Бич-Раз, всего на какой-то миг опередив Диму. Тот разобрался и в экстазе, не помня себя, сгреб полного, застегнутого на все пуговицы Ершилова, затряс его, также пораженного увиденным.

– Ай да мы! – возликовал рулевой с бородой викинга, крутясь волчком.

Внизу, под промысловым мостиком, тотчас разгорелись страсти.

– Говорил? Слыхали? Гонялся Зубакин за окунями все одно что Иванушка-дурачок за жар-птицей. А давно бы сюда надо…

Назар конечно же не остался бесчувственным – точно взлетел на гребне волны. Он все б отдал, чтобы увидеть, что на лице у Зельцерова? По грудь, если не больше, вылез через леер промыслового мостика, под которым к тем, кто схлестнулся и умолк, присоединился надтреснутый дискант. «Ершилов здесь, Зельцерова нету. Это ново!»

– За границей-то… Слыхали? Вылетело у меня название… Одним словом, во Франции тамошние рыбаки поят пойманных рыб водкой, а потом отпускают гулять. С ними знаете потом сколько приходит!

Кто-то из стиснутых там же обрадовался:

– Осенило! Вспомнил! В Сен-Мало!

А несомненный вещественный успех Плюхина, огромный, раздвинутый, весь в белых капроновых ромбах, прихлопнул собой гвалт наплывным утробным кряхтеньем, чувствительно по ходу своего движения стукнул в нижний край слипа донной частью. Затем сразу же сполз, скрылся в воде. Как оборвался. Только через минуту, может быть, показал свой торчащий бок там, далеко.

Треснул он? Не видно под пеной! Назар налег на Игнатича, чтобы не существовало больше неясности.

Океан принялся топить возвышающуюся часть, опять хоронить под волны, пока без злого умысла, не для того, чтобы отобрать, унести куда-нибудь.

Все-таки как велик наш интерес к добыче! Он первобытный в глубине захватывающих чувств, щекочет нервы.

– Не идет!.. – сдавленно выкрикнул громада тралмейстер. А руки у него уже ладили блок, звякали им, чтоб поднять, вытащить, взять переполненный трал тройной тягой. Это уловил и рулевой с бородой викинга, и Бич-Два, и Бич-Раз. Быстро, как в бою с невидимым беспощадным врагом, выволокли они тросы с приослабленных барабанов грузовых лебедок, уперли пятки в палубу, откинулись на спины, потащили на себя.

– Шевелись! – скомандовал за Плюхина Бич-Раз и запел: – «Океан же – ну и переменчив он!» – Уже нагнал на себя глубокомысленную хмурь, устрашающе потемнел, а затем потянул со слипа трал обратно с такой яростью, точно передумал, ни в какую не хотел отдать зачерпнутое с его дна, с ожесточенным скрипом прикрыл льющейся темью кутец, дотянулся до мотни, взметнул пену. Тоже, видно, насчет выносливости-то, как у людей – надо ждать прилива мощи. А как тяжело вздохнул!

– Моее-е! – споряще сказал Бич-Два. Взглянул узнать, кто ему пригодился бы. Увидел Назара, Бича-Раз, Ксению Васильевну – целый вал людей, ожидающих скорой развязки в пользу Плюхина.

– Развернуло!.. – отдернул руку от леера Назар, как от горячего. «Где Плюхин? – сразу окинул весь ботдек. – Где? Он что… не найдет, какая мера лучше? Столько уже упустил времени!»

Дары океана! Да из него ничего не взять без драки. Этакий кинулся от кормы, плеснул, по-великаньи потянул трал к себе. А добытчики чем хуже его? Тоже не хлопали глазами, уплывающий белым китом трал потянули обратно. Чья возьмет?

У наконец-то по-человечески неспокойного Плюхина бегали глаза. Прытко скрылся за дверью промысловой рубки, прорычал рулевому:

– Станем сам знаешь как. Лагом!

Над шканцем взлетел длинный клин черноты: включился дизель компрессора. Он еще не рассеялся – весь фальшборт «Тафуина» ушел под океан. На свободно плавающий, словно оборванный, трал первыми опустились алеутские крачки, принялись клевать – разразился обычный пиршеский крик.

Ну, слава тебе, Нептун помог, наверно. Переполненный трал вышел из подчинений океанской воли – вылез на промысловую палубу, весь выполз, вместе с кутцом, серо-голубой, с красными искрами-плавниками, пропахший глубинными течениями и длиннющий, как пульмановский вагон. Стеклянно дзинькнула, как сломалась, выбитая Бичом-Два чека, и сразу из него реактивно загудело не разобрать что, красное и невыделимо общее, забурлило, наткнулось на борта «карманов», отчего они гукнули; и растеклась трепыхающаяся жижа, сразу, дав себя рассмотреть, из-за чего у большинства, кто обступил с трех сторон добытчиков и обработчиков, перехватило горло. На площади, равной промысловой палубе, от распинатых бугров буро-зеленой морской капусты под барабаном траловой лебедки до самого слипа, выхваченным из огня железом алели окуни, судорожно загребали клешни нежно-фиолетовых раков, горели растоптанные и еще кое-где целые колючие колонии пурпурных кораллов, краснели и бледнели, как подобранные один к одному, кальмары. А сколько перекатывалось и светилось ракушек возле таких непривлекательных на воздухе актиний, у ровно обструганных костяных прутиков, под известкованными веточками, над выводком расщеперенных бычков! Как удивленно, торжествуя, выгибали шеи рыбы-коньки! Какие сплетения образовывали вместе с травой лангусты! Сколько лихости обнаружили неистребимые скаты!

У слипа обиженно поджимала губы треска. Тонкий, худой Кузьма Никодимыч, распаленный, как все, слазал к ней, удовлетворенно кашлянул и дернул тралмейстера за полу: за него боялся, не наказали бы.

– Ничего, что я тут? Не подведу?

Дима в избытке хмельной шалости налетел на матроса-прачку со спины:

– Ничего! – То есть сказал: «Мы тоже с понятием. Тебя надо поддержать? Хорошо. Будет буря – с ней поспорим». – Стоп! Кузьма Никодимыч! Это же не простецкая ракушка, а бокал Паллады! Он – ваш! Запомните, куда его прячу. Надоест тут вам с нами – выковыряйте моллюска. От него, между прочим, убийственная вонь.

– Бокал? – покрутил в руке Кузьма Никодимыч. – Скорее – лилия. Больше на нее смахивает. – И покандыбал к добытчикам, за дощатую загородку. Сразу же бросился сгребать окуней.

А ничего не прихватил с собой: ни лопаты, ни насаженного на палку щитка. Так он – ногой.

Раззадоренного, по-крабьи красного Назара, с оглядкой, таясь, поманил пальцем боцман… Эк, не вовремя!

Богатый улов, чуть не с океан, еще трепыхался, кое-где бунтарски перевертывался, яро бил хвостами, опирался на головы, чмокал и широко раздвигал жабры, а за кормой из-под валов выпирала плоская бесконечная спина второго по счету близко подтянутого трала.

Назару не хватало Зельцерова. Заведующий производством, не стерпев, что повезло не Зубакину, куда-то как в воду канул.

Урок, преподанный Назаром Плюхину, пошел впрок. Назар чувствовал то же, что выпадает помогающим кому бы ни было брать неодолимые барьеры. Затюканный Зубакиным Плюхин смотрел на все смело.

Близко от Назара выкладывался Кузьма Никодимыч, в том же темпе. Не где-то за переборкой, а на обнаженной для ветров горловине ненасытного люка он тем же манером, как запальчивые добытчики и все, кто поглощал с ним крабов у бочки, через плечо содрал с себя пиджак, уже сырой от обильного пота.

– Что, жарко? – Крепыш тралмейстер с выпирающими из-под майки мышцами, как перегнутыми канатами, походил на отъявленно ленивого из-за того, что умел работать умно, с расчетом.

– Здесь!.. – Кузьма Никодимыч шмыгнул, затряс головой. – О-ой! Не знал!.. Душа сама поет!

Если бы кто-нибудь сбегал за Зубакиным! Привел бы его, сказал: «Не загляденье ли? Все заодно с обработчиками!» Он не раздумывал бы больше: так – не так, что такое объединяющая работа, в радость ли? Подтвердил бы, как утвердил: «Она наша наиглавнейшая, самая значительная песня!»

Расстроенная Ксения Васильевна, облаченная в фуфайку, уже почти приблизилась к проходу в бытовку. Где-то близко – не у элеватора ли? – басил Бич-Два:

– Будь другом, припрячь для меня одну акулу. Можно небольшую.

– Препарировать собрался? На чучело? Пустое! Она же что? Хрящ, обязательно протухнет, – раздался чей-то хохот, вроде бы Бича-Раз.

Когда уже расходились с юта, первый помощник сказал, что ее печень убивает рак.

– У тебя-то он от чего завелся?

– Упреждаю.

– Варишь, поди?

– Нет. Сырком.

Ксения Васильевна заглянула в прачечную и заподозрила, что за слоистым паром кто-то согнулся, как при стирке белья.

– А кому тут нашлось дело? – учинила допрос.

– Одному невезучему.

– Ты?.. – узнала Венку по голосу. – А ну марш отсюда! Какой!

– Ксения Васильевна!

– Что, я без тебя не управлюсь?

– Нет, у меня же преимущество.

– Мели, Емеля.

– Я за отца.

– Окрепни сначала. Не то на тебе кожа лопнет.

Она еще внутренне не подготовилась к важной встрече, грубо ладонью отстранила Венку от ванны, оттолкнула от стиральной машины, указала рукой на дверь.

8

Через час с небольшим Ксения Васильевна вручила Зубакину рапорт насчет старшего бухгалтера. Боялась за его сердце, выдержит ли оно еще пять – семь таких же валящих с ног месяцев.

Капитан похаживал в шлепанцах, изредка словно удивлялся чему-то, кидал взгляды на Ксению Васильевну. Остановился – невысокий, в превосходном расположении духа. Поднес поближе к глазам полстранички: что написано? А читать не стал – приголубил Ксению Васильевну, как отец-командир:

– Вот так, наша свет-душа и целитель. Со старшим бухгалтером ясно. Напишите также… на Расторгуева. Ссадим обоих на перегрузчик вместе с практикантами, лучше не соскучатся.

Каким-то образом она уловила, что за ее спиной появился Назар.

– Расторгуева? – напустила на себя равнодушие. – Простите, вы о младшем, наверно?.. Да? – спрятала подпорченные в прачечной руки, изъеденные содой.

Зубакин сразу почуял – хитрит врач. Глаза его вдруг расширились:

– Ему… тоже как будто не совсем. Едва передвигается. Ваше мнение: оставить на траулере?.. Как выздоравливающего? Я подумаю.

Назар не часто обряжался в униформу. После горячего душа, в белой наглаженной рубашке, спокойно-безразличный, как показалось Зубакину, он пришел согласовать графики контрольных обходов фабрики, камбуза, жилых отсеков. Ксения Васильевна проводила его удерживающим взглядом до стола, оттуда – до обескураженного Зубакина, лелея все, что случилось у бочки с крабами: как сверхофициальный для всех первый помощник чуть ли не ухаживал за ней, и потому уже не мог жить сам по себе, чьим-то, не ее… Очнулась – капитан поинтересовался, здоров ли Венка?

– Уже поправляется, – заверила, как вспугнутая.

– А тот, прачка? Тоже ведь еле-еле душа в теле. – Возражений ее слушать не стал, уставился в иллюминатор.

В коридоре Ксению Васильевну остановил Назар:

– Что вы ни напишете… знайте, я против списания Кузьмы Никодимыча. Кто поручится, что его опека над Венкой – пшик, нисколько не нужна?

9

– Что же это у нас?.. Почему тихони, добренькие избегают нести на себе наш груз, готовы уволиться, только бы не руководить? В НИИ половина таких, знаю, – негодовал Зубакин.

Справа он видел сплошь белые вулканы, они выхвалялись один перед другим: какой выше, красивей? У подошв их темнели островершинные завьюженные заросли.

Контрастная, как Сибирь, Аляска, с первозданными, незасмотренными уголками и мощью современной цивилизации, тянулась через океан на запад, к России.