Текст книги "Горбатые мили"
Автор книги: Лев Черепанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
За пограничным постом во все стороны, и к берегу тоже, простиралась как приподнятая, неугомонная, пропитанная радостью гладь. По ней, словно по чешуйкам игривых рыб, куда-то бежали слепящие бесчисленные блики, а выше их, на уровне капитанского мостика, по-свойски толкал прозрачный свежак. Ничем тогда сильней его не пахло: ни сушей, уходящей на запад, ни сорванными где-то со дна серо-зелеными водорослями.
Лето все еще думал о том, к а к и м застал Назара, будучи почти уверенным, что подсмотрел, какая у него определяющая черта. «Мы здесь… видно же, на ограниченном пространстве. Друг от друга – куда? Если я исполню что-то не совсем, это еще как отразится. Кто он? Как со мной!.. Чуть не расшаркался. Можно не сходиться, драть глотки: так, не так. Мешает ли застенчивость руководить? А то, что не помогает, это к чему доказывать?»
Когда Назар услышал спокойно-настойчивый стук в дверь, соседствующий с рыбным торговый порт, беленые высоченные склады за чащей мачт сухогрузов заслонил мыс Астафьева. Уже сам этот мыс, длинный и буро-черный, к тому времени почти погрузился за горизонт, и над ним, над его макушкой, так же, как рядом, вроде бы совсем не зло плескали островерхие волны.
4
– Я несу чемодан, – звонко выпалила перед открытой дверью молодая женщина. Она, походило, только что оставила шумное застолье, была под хмельком и помнила, что для нее не счесть сколько удовольствий, и все они экстра-класса. Тряхнула кистью оттянутой руки раз, другой: – Ух, какой же он тяжелый! Ваш?
Чужой в своих владениях Назар не подтвердил это и ко всему забыл снять ладонь с дверной защелки.
«Он, – сокрушенно сказала себе Нонна. – Предчувствие не обмануло меня». И торопливо, быстро скачущим взглядом осматривая Назара, молила, чтобы на его месте оказался кто-нибудь из другой жизни, еще ни разу ею не встреченный. «Назар!» – в тоске согласилась с очевидным.
Сравнительно недавно, накануне своего перевода с «Амурска» на «Тафуин», Нонна карабкалась по крутому склону к чертову дереву и чуть не свалилась в обрыв. Сразу запретила себе смотреть вниз и, странное дело, не могла справиться с собой. Заглянула за последнюю осыпающуюся кромку и позади нее, в глубине, увидела острые камни. Тотчас чуть не выпустила из рук крошечный пенек ольхи. Словно хотела поскорей разбиться. Точно так у ней получилось с чемоданом. Потащилась с ним, уже зная из разговоров на ботдеке, чей он мог быть…
Чтобы Назар кого-то забыл – такого не бывало. Однако почему-то спросил:
– Вы?..
– Так и есть!.. Назар Глебович… Что ж, добрый день. Вас – как, поздравить с приездом или с возвращением?..
Она пристально посмотрела на свою испачканную в акварели ладонь, попробовала, не удастся ли разгладить надавленный рубец и заговорила, какой удивительный Сашка Кытманов.
И пошатнулась, так как палуба вдруг просела. Назар полетел к носовой переборке. В открытые иллюминаторы донеслось шипение сплющенной о борт волны.
– Сижу, – расчувствовалась Нонна, – воображаю, как мой Сашок прыгает по балкам главного корпуса. Перед ним огромные, в обмуровке… Пронзают снизу три или четыре этажа…
– Варочные котлы, – напомнил Назар.
Она умолкла. Скосила на него глаза… Он же видел в ней прежнюю девочку – свою знакомую по «Амурску». Со святой верой в себя. С такой задумкой: подзапастись всем тем, что от жизни, сама правда. Не жила – как на крыльях летела.
Назару было беспокойно оттого, что не служил еще, только погрузился. Начальник рыболовецкого управления обещал устроить ему свидание с капитаном непременно в парткоме, самое главное – с таким напутственным вступлением, чтобы обласканный, неофициальный флагман Приморрыбпрома Зубакин ничего б не позволил себе потом, в экспериментальном рейсе. Знал свой край. То есть ни в чем не обходил бы своего первого помощника. А секретаря с заместителем сразу с утра вызвали в город. На другой день – то же самое. На уже отошедший «Тафуин» в последний час вместо них прибыл ничем тогда особенно-то не загруженный Скурихин.
«Сам представлюсь! – решил Назар. – А что? Я ни при чем!»
Уже обдумал, как подойдет к Зубакину, пусть даже зазнаистому, и скажет, кто он. Потом возьмется за свое дело, а оно, как бытует, за него. Иначе, по-моряцки, самостоятельно войдет в назначенный курс.
Нонне как будто что передалось от Назара. Почувствовала себя скверно. Ненужной Сашке Кытманову. А из-за кого? – нечего теперь… Из-за Зубакина. Всему пришел конец: и тем раздумьям, какие грели душу, и надеждам чего-то добиться в рисовании.
5
В ходовой рубке авралил ограниченный круг специалистов современнейшей навигации. Шел отсчет пеленгов. Штурманы (старпом, второй, третий, четвертый – все по-праздничному нарядные, один краше другого) сверяли получаемые от маяка сигналы с показаниями сразу всех магнитных компасов, не забывая о готовом громыхнуть громе – Зубакине, который был и всевидящим, и желающим как будто, чтобы кто-нибудь оплошал. Ходил между поисковым локатором и дверью в штурманскую, насупленный, с поддернутыми чуть не до локтей рукавами.
«Кто такой? Скромный шибко!..» – Ненадолго задержался перед Назаром.
Он бесился. Факт, кто-то после полдника «шарашился» у его кабинета, хватался за переборку, чтобы не упасть. Впрочем, не только это. Кого-то понесло к нему позднее. Когда? Уяснил. «Нонна расслабла. Уже не оглядывала себя: очень ли измялся пиджак».
Все действовали слаженно, четко. Зубакин же, готовый на что угодно, следил за каждым: не скажет ли кто что-нибудь с намеком, не выявится ли себе на беду соглядатай? Он не знал, померещилось ему или так действительно было: во второй раз слышал из спальни не только предупредительно-тихий скрип шарниров входной двери, а еще вдобавок чьи-то шаги, сначала размеренно-ровные, затем вкрадчивые, на обратном пути – испуганные. Чуть не вскочил в то мгновение схватить соглядатая: Нонна не дала выйти – толкнула назад.
Качнуло. Назару хоть бы что – устоял.
«А может, это научник?.. – предположил Зубакин. – Смотри: нос кверху! Ну, может, я хватил. Точно даже. А все ж… будто ни от кого не зависит, хотя на деле-то ведь, известно, не так».
В прямой связи с низкой эффективностью прогнозов ученых он повсюду утверждал, что ничего не изменится, пока в промысловых отделениях НИИ не повысят оклады. «Требуется-то всего ничего: пересмотреть штаты, вытурить второстепенных и набрать стоящих».
К нему направился старпом Плюхин.
Зубакин уже почти не сердился из-за того, что ему кто-то чуть не помешал овладеть Нонной. Уставился на Назара, полный горечи, что исследования в рыбных районах осуществлялись не в полном объеме, теория едва плелась за практикой, из-за чего капитанам приходилось туго, они вынужденно импровизировали, и не всегда удачно. Сколько денег летело на ветер.
«С тремя широкими нашивками на погонах здесь вон сколько… – пересчитал Назар. – Попробуй угадай, кто из них капитан. Еще налечу на кого-нибудь из управления!..» – Перешел к переборке, напротив поисковых локаторов.
В то время Зубакин приглядывался к основному компасу, поднял подбородок и прищурился, уверенный, что это не останется незамеченным, возле него как бы между прочим пройдет Лето, чтобы услышать все равно что: совет или так, не очень значительное замечание. Компасная картушка как раз раскачивалась. В этой связи Лето причмокивал и мотал головой – сочувствовал Зубакину.
– Я к вам, – шагнул к Зубакину Назар. Сначала он назвался по должности и фамилии, а затем, чуть помедлив, еще по имени-отчеству, чего Лето не одобрил: закивал.
Зубакин продолжал смотреть туда же, чтобы Назару показалось, что ему, чуждому всему флотскому, полагалось повременить.
Лето усек это. Только изготовился внимать, как из-за спины рулевого в промежуток, ограниченный навигационным локатором и фишлупой, прошмыгнул заведующий производством Зельцеров: жаждал узнать, кто набился в рубку. За ним где-то тащился Ершилов, рассчитывая, что возле Зельцерова пусть ничего не перепадет, зато будет интересно.
«А, ты никакой не научник! Присланный, выходит. От парткома. Что ж»…
Его резкий, подчеркнуто снисходительный кивок в сторону нового первого помощника выразил и официальное подтверждение, что все понятно (прибыл – что теперь поделаешь?), и требование больше ни с чем не приставать: не то время, подожди.
«Наверно, напрасно я назвал себя по имени-отчеству?.. Может, так не принято, – и посторонился, дал пройти на мостик третьему штурману. – Что же, мне удалиться теперь или по-прежнему торчать где-нибудь тут, чтобы все видели, что общее дело меня еще как касается?» – Заглянул через плечо рулевого на компас. Назар разом окинул всех, кто поддежуривал на всякий случай возле специалистов управленческой службы навигации, на лету, в блокнотах, на отдельных листочках, а то на папиросных пачках ставил пометки или подсчитывал отклонения. Когда он для укрепления собственного духа по давней привычке повторил излюбленные слова покорителей Южного полюса: «Если вам везет – продолжайте, если не везет – все равно продолжайте!» – Зубакин зримо сосредоточился, припал к визиру бортового оптического пеленгатора, наведенного на вершину сопки Сестра. Рядом с ней пребывала в забытьи сопка с начисто, как шашкой, срубленным верхом: Брат.
Позади толпящихся в штурманской рубке как мог представлял УАМР Ким Матвеевич Скурихин – брал принесенные ему на просмотр судовые журналы, кое-какие листал, интересуясь тем, как были оформлены: все ли пронумерованы, прошиты, скреплены сургучной печатью? А больше бычился, берег взгляд – не смотрел на Зельцерова, принесшего весть о Нонне.
– Может, сплетня?
Не такой был Зельцеров, сообразил, что Скурихину не хотелось принимать позор:
– Согласны – устрою очную ставку.
– Еще что! – Скурихин чуть не подскочил от злости: «Разнесется ж!» Заерзал…
Как же мог он снова встретиться с Назаром?
«Семь бед!» – набрался храбрости.
– Привет! – Как ни в чем не бывало потеснил Назара, толкнул в плечо Зубакина, занятого сличением таблиц: – Вовсю обрабатывал его поступить на «Амурск», а видишь, – едва подтянул к себе Назара, – с тобой, выходит. Впрочем!.. – похлопал Назара, не очень уязвленного враждебностью, с какой отнесся к нему Зубакин при знакомстве. – Все равно в нашем полку. Непосредственно, где план делается. Вполне подходит… на передовом рубеже. Я не напрасно старался, спасибо мне.
С надетыми поверх фуражки телефонными наушниками Зубакин взглянул на Скурихина и молча увел взгляд к фишлупе, не желая изменить свое отношение к Назару, ибо, скажи он хоть что-то, Назар оказался бы приближенным к нему, Зубакин же следовал принципу держать своих подчиненных подальше, на той служебной дистанции, какая устанавливалась будто сама собой.
Скурихин действовал с нарочитой бесцеремонностью: показывал себя выходцем из народных недр. Высвободил перед Назаром площадку: заставил Зельцерова перейти в правый угол, тершегося возле Лето – к двери, головастого Бавина – туда же.
– Назар Глебович специально завязывал с нами дружбу. Увез своим в Амурск снимки, говорящее письмо и мой подарок – пластинку «Вода, вода. Кругом вода».
В знак того, что разговор был никчемным, тем более в разгар ответственнейшей работы («Мы ладим, как лучше… Для обеспечения навигации»), Зубакин еще дальше влез в дугу головных телефонов, осадил ее одновременно двумя сжатыми кулаками. А Скурихин не унялся, потянул Назара за рукав к Плюхину – любителю жить по-береговому, без встрясок.
– Мой кадр!
Назару не хотелось привлекать к себе внимание, норовил зайти за кого-нибудь, спрятаться. Скурихин ласково потрепал его по спине, обошел справа:
– Сбитень. Еще крепче стал. – Он не терпел Зубакина и старательно скрывал это… – Оцени. – Сразу отвел Назара за стойку дистанционного управления шагом винта. – Из горкома нынешней весной меня направляли поднять экипаж Зубакина на рекорд. Доплыл до Шикотана и попросил пардону из-за больной печени. Нынче я, так сказать, береговая крыса: торчу в отделе руководящих кадров и учусь в Дальрыбвтузе на заочном. Через пяток лет начну тягать рыбку, как требует научно-техническая революция. – И словно перерасходовал запас воздуха в легких: «Что же теперь? Породнила меня Нонна с Зубакиным? Или он остался таким же? Не перестанет?.. Одно баловство у него, а? Знать бы – Назара я мог просто отпнуть». – Скоро полечу на курорт, – похвастал. – Эх, море Черное!.. – так, кажется, поется?
6
На трапе, жилого отсека комсостава Скурихин поддал Назару ладошкой под зад:
– Значит, все? Жребий брошен? – Тут, вдали от Зубакина, он специально показывал, какой рубаха-парень.
Назар не попал ногой на ступеньку, чуть не ухнул по ней, из-за того что «Тафуин» то и дело переваливался с боку на бок, переходил с одного заданного курса на другой, как оглоушенный.
– И правильно! – высказал свое одобрение Скурихин. Потом, в каюте Назара, перво-наперво качнул отдельно стоящий чемодан, никуда пока не определенный.
– Я глазами хлопал – мой или нет? – Засмеялся над собой Назар. Скурихин на него ни одним глазом. Улыбаясь, выбрал, какое кресло удобней.
– Иду к «Тафуину», наперерез мне… кто б ты думал? Ваш кок. Перегруженный, понятно. Запыхался. Грудь у него так: уф! Едва дождался от него: «Тафуин» к пирсу больше… не разрешено. Девиация, внешний рейд, и ту-ту».
– Нет?
– Как слышал. Мне нечего было делать, погнал в гостиницу прихватить твои вещички. Иначе-то что?.. Ах, Синдбад-мореход! Кучкой нам надо… Вздымая и поддерживая, иначе не устоять. Кувырк, и нету. По одному-то!
– А к чему такая гонка с отходом? Или… она в порядке вещей?
Скурихин что-то разглядел на столе, смахнул на палубу.
– Чтобы предотвратить прощание на второй ряд. После девиации. Как будто – да, лучше сразу-то оторваться от посторонних. Замечаешь, не утверждаю это. Не смею. Пусть Зубакин попробует. Все слышу стенания… Притесняют, видите ли, его. Не дают как следует развернуться. Мы, партком, поглядим, что окажется в итоге. Если гладко, то, может быть, дадим добро. – И положил ногу на ногу. – Жалеешь, надо думать, что не подфартило, не познакомился ты с Нонной… когда квартировал-то. Не выветрилось у тебя? Дневала и ночевала на «Амурске». Теперь она тут («Донеслось до него о ней, нет?»). Старшая официантка. Видел?
Назару еще сильнее захотелось уйти, хотя бы к Венке. Только как оставить гостя? А Скурихин уже влез в кресло и смачно отхлебнул компот из граненого стакана…
Мысль о дочери не выходила у него из головы, сердце падало и сжималось… Опять переключился на Назара.
– Прежде необходимо освоить регламентирующие положения. – И сразу о Нонне: «У нее точно так, как у дочки нашего мэра. Тоже полагалась на свой ум».
Назару Скурихин показался слишком суетным и усталым – чуть ли не на последнем издыхании.
– В нем – что, в уставе? Все в основном о капитане: то можно, это нельзя… О первом помощнике один-единственный параграф, я его наизусть выучил.
Всегда так: чужая боль легче. Однако Скурихин не выдал себя. Чуть улыбнулся и вытянул ноги, чтобы они отдохнули.
– Верно, один. Первый не отдает команд, а все-таки начальник. Тоже предполагает, что впереди. Ко всем предъявляет требования, в том числе к самому капитану: исполняй, стервец, свои обязанности наилучшим образом, не то можешь поплатиться.
Назару уже хватило пояснений. Сложил руки на груди.
– Никакие слабости первому помощнику непростительны. Тем более сердечные… – так же нудил Скурихин.
Назар покивал в знак согласия, чтобы Скурихин закрыл рот. Тому же показалось, вбирает в себя человек.
– …Поскольку твоя каюта все равно что алтарь. При всем при том будь жизнерадостным. Если улыбка капитана – флаг корабля, то от твоей тоже что-то зависит, она необходима.
«Хоть бы заглянул сюда кто-нибудь!» – изнывал Назар.
– Сверх того, – снова завел Скурихин, – тебе нельзя не любить юмор, унижаться до ругани, быть, упаси бог, мелочным, ибо мелочность… кого она украшает? Дверь не замыкай ни в коем случае, в каюте ты или нет. Лучшие пусть она вон на том крючке…
Назар задел пальцем никелированную проволоку, выгнутую так, чтобы входила в сделанное для нее гнездо, когда дверь открыта на ладонь или чуть шире.
– Вот, вот, – подтвердил Скурихин, – на нем.
Назар положил руки на стол-эллипс, снова заставил себя слушать Скурихина, мучаясь оттого, что ничего не знал, стало ли Кузьме Никодимычу полегче и где он, как у него с Венкой, удастся ли ему сблизиться с ним, осуществить свою задумку – вывести сына в люди, не дать шалопайничать. А потом («Что же я? Экая невежливость с моей стороны!») напомнил Скурихину про компот.
– Жалует, видите ли, печень фрукты!.. – Скурихин взялся обеими руками за бока и тотчас заявил: – Кто зовет к себе, тот поступает до бесшабашности смело. Впускает в свой внутренний мир. Наметанному глазу сразу видно, каков хозяин, какие у него склонности, есть изящность или отсутствует какой-либо вкус, не говоря уже об элементарной чистоплотности…
Когда Скурихин советовал разыскать судовые часы и водворить их над телефоном, в дверях показался машинист из утилизационного цеха: лоснящееся лицо, в зубах замусоленный, давно потухший окурок, на рубахе, торчащей из-под фартука, мусор.
– Позволите?
– Входите, – обрадованно разрешил Назар, чувствуя, что сейчас-то Скурихин его оставит.
А машинист часто заморгал, попятился обратно:
– Вы, оказывается, не один.
– Входите же! – настойчиво попросил Назар. – Что вы в самом-то деле?
– Я… потом. Мне, между прочим, баян нужен. Поиграть.
Стоял машинист еле-еле: хватался за переборку. Тем не менее Назар потянулся к музыкальным инструментам. Переложил гитару с электрической приставкой. Когда хлопнула крышка футляра из-под аккордеона, вошла Нонна с подносом за пустым стаканом. Всполошилась:
– Ой, да что вы, Назар Глебович! Что делаете? Музыке хана будет! – Увидела отца.
Машинисту не понравилось, что она перебила его разговор с первым помощником. Вытянул шею, пошел на нее совсем не затем, чтобы обнять и нежно прижать к себе. Пригрозил:
– Какая!.. Как будто теперь тебе все можно! Встреваешь?
– Разолью! – Со злости захохотала Нонна и кинулась от машиниста к платяному шкафу. – Убирайся. А то получишь затрещину. У меня это живо!
– Нонна, – нерешительно придержал ее Скурихин. Она же ненавидела сейчас всех. И себя. – Без развлечения никак не может!..
– Красивая! – по-скоморошьи, в низком поклоне согнулся за комингсом машинист и, глянув на Назара, успокаивающе добавил: – Ухожу, ухожу. А за инструмент чего переживать? Ничего с ним не станет. Голова долой, верну его в цельности-сохранности. Это братва послала за ним. Иди, сказали, тебе не посмеет отказать. Про вас это. А как же!.. Знаете, сколько у меня Почетных грамот? У нас, между прочим, у всех!.. Вы в сорочке родились, если уже пошло на то. Еще нигде не бывали. В океане, имею в виду. Так ведь? Но попали к… знаете каким? Обязательно продвинетесь, вас флагманским замполитом назначат. У нас Зубакин – во! «На палубу вышел, – самозабвенно растянул мехи за дверью, – а палубы… нет, в глазах у него-оо помутилось!..»
Назару впервые сделалось неловко.
– Со всяким… пьяным, действительно, не годится рассусоливать, – отодвинул от себя пустой стакан Скурихин. – Поворачивай с ходу.
Зазвонил телефон.
– Сейчас!.. – отнес от себя трубку Скурихин, распутывая шнур. Начал крикливо, а кончил, как поверженный: – Слушаю-с… – Сразу забыл про Назара: как не было его рядом. Посеменил к зеркалу, распрямил концы воротника сорочки, повел плечом, готовясь спять с форменной куртки соринку.
Венку Назар нигде не нашел, Кузьму Никодимыча тоже. Чтобы только чем-нибудь себя занять, затеял обследовать свою каюту. Посмотрел вовнутрь платяного шкафа на то, что осталось ему в наследство.
На гвозде, сбоку от полки для плечиков, висел клеенчатый фартук. Внизу валялись яловые сапоги, явно не по размеру – маленькие. Вывернулись белые нитяные перчатки, еще новые. Такие выдают обработчикам уловов.
Кому-то надо было это сдать, – он не знал. Благо что забрел боцман. Увидел все – тотчас же пообещал заменить.
Поздней, много поздней, Назар усвоил, за чем надлежит смотреть судовому хозяйственнику, а также то, что первому помощнику ходить к нему с просьбами никак нельзя: противоречит судовой иерархии.
Скурихин нашел Назара сидящим на палубе возле сейфа с открытой дверкой в окружении каких-то бланков, толстых тетрадей в пообтрепанных дерматиновых переплетах.
– Архив разбираем?
Он осторожно прошел к письменному столу, опустился в кресло, стоящее у телефона, и протянул руку к стакану с компотом.
Назар чувствовал свое лицо горящим и противно твердым. Подал протокол партийного собрания:
– Поглядите-ка…
Сам он прочел его только что, сначала бегло, потом все больше вдумываясь. Дал волю воображению, представил всякие сверхслучаи только из-за того, что попытки говорить с капитаном в один голос ничего б не дали… Ему стало жутко. В слишком частых обращениях к себе: «Что нам с Зубакиным уготовано? Достигнем ли того, что ждут от нас обоих?» – переплелись, проникли друг в друга самому неприятное замешательство и беспокойное предощущение срыва в работе с людьми, а с ним по своей сути всего экспедиционного, без преувеличения нелегкого плаванья на севере, откуда в предзимье все рыболовы уходят за Алеуты, в более рыбные районы промысла.
То, в чем обвинялся Зубакин на собрании коммунистов «Чавычи» и «Тафуина», выделил красный карандаш:
«О т д ы х м о р я к о в и с п о р т и л… Пиратским путем захватил бот. Когда подскочили матросы плавбазы, в ы х в а т и л н о ж, с т р е л я л».
В стакане, накрытом ладонью Скурихина, компота осталось немного, на донышке.
Назар ткнул пальцем в страницу:
– Здесь еще.
«Суть в том, что Зубакина никто н е о д е р г и в а л».
Скурихин скользнул взглядом по обобщающим строчкам вроде для того, чтобы удостовериться, что так и есть, а затем, повеселев, сплюнул себе в ладонь яблочные семечки:
– Если первый помощник вздумает жить сам по себе, в экипаже сразу это заметят. Кому надо, быстренько возьмут ту или иную сторону. Какую выгодней. Не знаю, как где, а на море от децентрализации всему придет каюк. Настоящие… – поднял стакан. – Я имею в виду н а с т о я щ е г о капитана и не менее н а с т о я щ е г о первого помощника… Они договариваются перед плаванием. Знаешь поговорку? «Ставь условия перед тем, как перейти речку вброд, а не после».
Зубакин, помню, еще в Находке мне выдал: «У тебя, я признаю, кое в чем преимущества передо мной. Тем не менее прошу: на бюро меня не тягай, это ни к чему. Скажи – когда что надо. Только без пассажей: про то, в какое время живем, что за общее здание строим. А если захочешь по-другому… Ты ведь тоже в чем-то посчитаешь себя правым. Тогда следующим образом. Когда начнем тайно и при всех рычать друг на друга, бросим жребий – кому сматывать удочки. Обосновать списание – по какой причине? – всегда можно». – Скурихин наклонил стакан, дал стечь каплям компота. – А всякие там разбирательства – тьфу! Ведь никогда не бывает во всем кругом виноватых и совершенно безгрешных. Сколько я знаю… – запрокинул голову, вылил остатки компота, – всегда выходило именно так.
– Ким Матвеевич! Вы что?.. Ведь это… – как тяжесть взвесил Назар на вытянутой руке протокол, – все-таки что-то.
– Первые помощники капитанов для себя не выбирают. Капитаны первых помощников…
Назар не попытался скрыть, что не то ждал от своего благодетеля.
Скурихин поднял брови и, стараясь приободрить Назара, призвал не унывать:
– У Зубакина на промысле только рыба, только она одна будет бултыхаться в мозгах. Рыба, рыба и рыба – от выхода на банку и до перегруза. А то его возьмет кручина: «Как примут готовую продукцию на берегу, каким сортом?»
– Товарищ первый помощник! – раскрылась дверь. – Я опять к вам.
В пролете неудержимо изгибался тот же машинист, только без фуфайки:
– Нате, не нужен он мне боле.
Поданный им из-за спины баян повис на ремне, жалостливо всхлипнул.
– Как?.. – Назар растерялся.
– А так. Спета моя песенка. С а м меня списывает, не кто-нибудь. «Пьяный ты», – напер на меня. А какой я, товарищ первый помощник, – поднялся до патетики, – пьяный, если еще не падаю? Втолковывал ему это, он от меня нос воротит. Без бахвальства вам говорю, попомните: второго такого специалиста, как я, на «Тафуине» днем с огнем не сыскать.
Счет баллов начался случайно, полагают знатоки. Однажды в плаванье английский адмирал Бофорт принялся рисовать клетки на полях штурманской карты, одну над другой. Будто от скуки. Потом взял и загнал в них все ветры, что перепахивали море то с норда, то с оста, а чаще зигзагами, будто в неистовстве. Наверху, под цифрой «один», у него оказался тихий ветер, способный за час передвинуть парусное судно на один градус географической сетки, то есть со скоростью в один узел (1,9 км/ч), ниже – легкий (на два градуса за такой же отрезок времени), слабый (на три), умеренный (на четыре), свежий (на пять), сильный (на шесть), крепкий (на семь) и т. д.
Так на исходе девятнадцатого века мир получил знаменитую шкалу, по ней стало проще простого предугадывать, как отнестись к свисту ветра, к тому или иному его обещанию.
– На море есть еще тринадцатый балл, из области производственных отношений, – не преминул надоумить Скурихин, когда машинист скрылся за дверью. – Так что тебе всегда надлежит быть на «товсь».
Перед тем как отбыть восвояси, он скрытно от всех позвонил Назару из пустой кают-компании:
– Не падай духом, дружище. – А проводить себя не разрешил. Тогда б вышло, что не того поддерживал, не признанного повсюду Зубакина, а неизвестно насколько нужного в специфических условиях первого помощника. Чтобы никто не понял, с кем говорил, отвернулся с телефонной трубкой к переборке. – Этот… не называю его, сам догадываешься, наверно, как раз недалеко от меня. Не надо, чтобы кто-нибудь увидел тебя вместе со мной. Начнутся пересуды. Знаешь. Еще что? Чуть не упустил! Ты как должен руководить? То есть каким образом? Следи, чтобы каждый выполнял свой долг. На то поставлен. Будь!
