Текст книги "Горбатые мили"

Автор книги: Лев Черепанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Точно так же оказался воссозданным перекур в каюте первого помощника после чая в кают-компании с рассчитанно-беспечным Зельцеровым и медленно соображающим, незлобивым Ершиловым.

«Обращусь-ка к членам партбюро. Им же поручал я. С чем, с чем, так сказать, пришел невод? Пусть скажут».

В ответ на вопрошающий взгляд Назара Ершилов потупился и пожевал губами, что означало: «Ничего мне не удалось добиться. Списание Малютина не отвратить».

– А вы растолкуйте ему сейчас! – распекающе сказал Назар.

Вроде бы внял Ершилов – сурово наморщил лоб. Нет? Он такой во всяком затруднительном для него положении?

Тогда Назар еще не осознал до конца собственную обреченность. Поманил Зельцерова, рассчитывая на него: перетолковал с Зубакиным, выручит. Уже просиял… Помощника по производству, видите ли, обложили со всех сторон проверяющие, только поэтому не сбегал к Зубакину – нечего его осуждать.

В бешенстве Назар забыл балансировать на ногах и чуть не упал.

«Что же это? – оцепенела Ксения Васильевна. – Из-за чего?»

«Не задеть бы кого! – поостерегся Назар и заметил, что все, кто толкался возле него, отдалились. – Совершенно верно, я тут один. Совсем, совсем один. Чужой».

Уходило дорогое время. Как больной, Назар повалился на Зубакина и спросил, ненавидя себя:

– Может, не надо мне расписываться? Ни к чему?

Серега по-своему истолковал маневр первого помощника: «Куда клонит, а?..»

– Как же это? – изумленно развернул плечи офицер. – Прошу! – подал шариковую ручку.

– Расписывайтесь, – как бы явил милость капитан. – Мне-то что?

– Если вы мне приказали!.. – вслух, для экипажа, рассудил Назар, поняв, как мог поддержать свой престиж. – Если требуется… – Взял ручку. – Где тут?

Все в битком набитой столовой, весь народ как по команде подался к первому помощнику.

Никто не полагал, что Назар поступит так – придаст капитанскому приказу законную силу: ни Нонна (она знала, какой он, больше всех), ни Венка. Ксения Васильевна, убежденная, что плетью обуха не перешибить, и та, вникнув во все, заколебалась: «Впрочем, чем черт не шутит?» А пройдоха и плут Зельцеров, прячась за задним рядом, сгибался в поясе и хихикал.

– Прямо по курсу подводный камень.

Кто-то сказал осторожно, что – да, верно. Зубакин чуть было не потребовал замолчать. Подозвал к себе Плюхина. Потом сразу двумя руками враз открутил у иллюминатора «барашки», поднял стекло в увесистой стальной оправе, и снаружи пахнуло звездной прохладой.

В мгновение раскачивание в столовой туда и обратно прекратилось, хотя накат нисколько не стал меньше, «Тафуин» погружал нос, накренивался. Все повскакали, заоборачивались, столкнулись с теми, кто пробирался к выходу, работая локтями, перемешались с ними, повалили гурьбой перекурить. Экипаж будто отстоял немыслимо трудную вахту.

– Куда вы!.. – вскрикнула сжатая со всех сторон Нонна. Поискала, где капитан.

– Все толстеешь! Тебе уже места среди нас мало! – Дима сдал назад, иначе бы она ни за что не продвинулась в сторону коридора.

– Чего?.. – ввязался Бавин, довольный тут же рожденной подковыркой: – Так нельзя, электронная твоя душа. Если женщине кто-то рад, то жалко, что ли? Пусть ее будет больше, – потряс полусогнутыми руками рядом с боками.

4

Утром Назар проснулся тяжелым, долго и бесцельно взирал в белый подволок, гладил бортик «гробика» – верх ясеневой доски, ограждающей нижний край койки.

Пяти полных пригоршней знобящей холодной забортной воды ему не хватило. «Я в чем-то глупо обманулся? Или только непрактичный? Факт, не взял под контроль Ершилова, не напомнил лишний раз Зельцерову, какая падет на него ответственность. А может, то и другое. Какой позор! На душе у меня – точно «заложил» лучших друзей».

Казня себя, Назар надел куртку из натуральной кожи с «молнией», стянул к виску вязаный берет… «А, обо мне судачили, наверно: «Не очень-то болела душа первого помощника за матроса. Пекся только о себе. Кабы да чтобы. Хочет спокойно жить».

На капитанский мостик («Слава тебе!.. Пустынный!») он поднимался по уже освоенному трапу, не пропуская ни одной ступеньки, – большой, замкнутый. За его спиной из-под новенького брезента выпирали уключины приобретенной капитаном деревянной лодки, а справа, по курсу следования, будто из ничего вырастала знакомая чудо-баркентина. Впереди нее, всей белой, усердствовал маленький, заглубленный чуть не по палубу черный буксир. А она вроде и не была к нему привязана, не замечала вообще ничего: ни на фут не отходила от береговых песчаных плит с обсохшей на них бурой травой. Как бы усвоила, что все вздор, ее отвергли те, для кого любое судно только материальный фонд, и так это не кончится, еще кое-кто спохватится, пошлет за ней вернуть обратно, чтобы мальчишечий клуб моряков в Находке не ютился в домоуправленческом подвале, – на берегу же плавать не учатся.

Ниже Назара, напротив рации, решительно заложил руки за спину Венка, так же, как его сосед, всегда открытый Игнатич. Зельцеров с Ершиловым находились там же и о чем-то переговаривались.

– Будто выкована из чистого серебра. В сияющем нимбе, – сказал о баркентине Плюхин, желая удружить Венке.

Игнатича потеснил Серега:

– Она подношение нам, не иначе.

Боцман присел поудобней возле кленового чурбана, подтянул к нему кое-где срощенный пеньковый трос, чтобы отрубить кусок на каполки. Повернул его: со всех ли сторон цел? Примерился – длина нормальная.

– За нее тоже никто не насмелился замолвить словечко, – загоревал Дима, молодой, в теле, а не совсем здоровый блондин.

– Думаешь? – удивился Ершилов. – А кому она понадобилась? Для чего?

– Тянут в бухту Врангеля, – сказал Зельцеров, как бы жаждая скорее с ней покончить. – Куда еще? Приткнут где-нибудь… – Взглянул, уловив, что кто-то остановился вблизи него.

«Никогда не простят мне моряки за Малютина. Ни за что. Как еще я держусь на плаву?» – подумал Назар.

– Да, правильно, – включился Игнатич в общий разговор. – Сгниет. Ум человеческий может быть такой, не совсем такой, с особинкой, а глупость – что, она всегда одинаковая.

Не успел боцман разобрать обрубок каната на каполки, как баркентина качнулась. Только не очень, одними кончиками мачт, что Венке очень приглянулось. Он посмотрел в лицо Сереге, заверяя, что жизнь, несмотря ни на что, изумительна, чего хмуриться.

«Я здесь ни к чему, – вот что увидел Назар в том, как пропустил его возле леера Бавин с сунутыми в карман руками. – Торчу. Совершенно чужой. Разве нет?»

До самых основ расшевеленный пограничным досмотром, он проследил, как «Тафуин» вошел в тень баркентины, не сломленной невзгодами, шедшей на смерть и гордо хранящей приличествующее условиям молчание.

Так подлинная парусная романтика перед своей скорой кончиной осенила упоенный движением траулер, весь его неоднородный, сборный экипаж, шедший испытать свое счастье, не ведая, удастся ли взять рыбы, сколько намечалось, или все пойдет прахом: труды, бдения по ночам, перемогания болтанки и неусыпной тоски по земле.

Боцман ни разу не взглянул на буксир. К чему?.. Следил за баркентиной. Если бы люди походили на корабли!.. Кто-то подал бы сигнал бедствия, все сбежались бы к нему отстоять от чьих-то наговоров или каких-то других напастей – мало ли их!

Не желая знать, во имя чего еще не так давно превозносили парусники, он, своеобразный реликт, верил, что они существовали так же естественно, как дыхание, привязанность к ним день за днем сближала всяких людей, у них быстро появилась общность в суждениях, никто не находился на отшибе, все составляли архипелаг очень нужных друг другу, не иссякала мужественная зовущая песня: «О радостях, что позади, товарищ, не грусти!..»

Второй штурман Лето боязливо высунулся из боковой двери ходовой рубки по грудь, выскочил, как босой на снег, и заплясал – отвык от взбадривающего дыхания антициклонов. Метнулся снова к двери, так как передумал брать пеленг. Вообще он хотя любил красоваться в форме, а не очень-то отличался от конторского служащего с ужасающей скукой в разговорах, с неизменной склонностью все раскладывать по полочкам, упрощать, приземлять и развенчивать, со всего срывать поэтический флер.

Сличи Назар, кто и как прочувствовал последнюю встречу с баркентиной, о расстановке сил на «Тафуине» он узнал бы гораздо больше. А ему было не до того. Нервничал. Как-никак приближался капитанский час – заочный форум.

5

На норд-ост от «Тафуина», за Курильской грядой, в штормовом океане, между антенн промысловой экспедиции УАМР, подобно раздуваемому костерку среди почти сырого и к тому же неплотно уложенного плавника, зарождался, подскакивал, захватывал окраины очередной разговор. То один капитан вступал в связь с флагманом, то другой. Дима распрямленной щепотью обхватил верньер приемника, чтобы он не сдвинулся ни вправо, ни влево, и не мог решить, удовлетворит ли слышимость Зубакина, или надо настроиться лучше?

Чернявый, воспитанный в строгости начальник рации – колени на вертящемся кресле, туловище на крае стола – впился глазами в черную полоску шкалы с вертикальными черточками, старался извлечь из порывистых, неутихающих свистов и обвальных шумов слова желанной «вводки»: кто, сколько и чего добыл.

Зубакин сидел на приставном диване, между входом к стойке судового вещания и бортовым прямоугольным иллюминатором. Выгнул треугольную спину дугой, а корявые, в рыжих волосах руки положил на раздвинутые сухие колени.

Он подчинялся только Находке. Как бы между прочим только хотел узнать, какие применялись тралы в зоне группового лова, чем особенно примечательны глубинные течения, где опасность – зацепы, за какими островами влазили носами в волны до поры застопоренные рефрижераторы, с кем придется столкнуться, в каком квадрате.

Только самолюбие вело этого настойчивого, зоркого и скорого в решениях человека – почти бунтарское, неуемное и неутомимое. Оно судило, получалось ли у него что-нибудь, принуждало быть исключительно целесообразным, никогда не разрешало пожить для себя, беспощадно подталкивало во что бы то ни стало заиметь то, что для натасканных, до мелочности исполнительных и трусливых всегда лежало за чертой досягаемого.

После «вводки» микрофоном завладел кто-то сиплый.

– Приветствую вас, товарищи капитаны, а также присутствующие. Обстановка – не похвастать. Безрыбье.

Как раз в это время отдельно от прошитых морзянкой завываний цокнул пружинный фиксатор входной двери. Зубакин еще не видел, кто вошел, а уже дернул к себе ворох отчетов гидролокатора и, чтобы дать понять, что он занят, развернул те, что угодили сверху, – синие, пахнущие жженой бумагой рулоны. Они зашуршали. Назар невольно приостановился. А, лучше бы стянул с себя куртку и швырнул ее куда-нибудь, как завсегдатай. А то еще попутно задел бы Зубакина, потеснил его.

Он исследовал сразу троих: широкого в кости Диму и сухонького начальника рации по круглым затылкам, а Зубакина в профиль, не переставая двигать языком вверх-вниз, искал им выступ или что-то вроде него.

– Устраивайтесь, – бросил Зубакин.

«С кем он?..» Дима мотнул головой – сразу все узнал. Напряженный, способный тотчас же отбить любое нападение, Зубакин опять взял отчеты, а не настроенный ссориться Назар, походило, появился не по делу, рассматривал передатчик дальней связи.

Смуглый начальник рации протянул руку к запасным головным телефонам:

– Анатолий Иванович!.. Научник на производстве транслирует ценные указания.

«Сразу бы надо мне сесть, – пожалел Назар. – Теперь подчиняйся. Эх, не смог преодолеть в себе воспитанность – ждал приглашение, тюфяк! Что ж…» Сел.

– Сравнивая результаты траления… – вовсю старался сотрудник НИИ, – учитывая, что частота заходов составляла… – привел цифры, – наличие сноса на поверхности…

Далеко не всякий отличил бы это от полезного откровения. Назар вынул блокнот, чтобы кое-что записать, что, можно себе представить, позабавило не одного Зубакина, с ним обменялся выразительным взглядом начальник рации. Чего стоили выводы сопутствующего наблюдателя науки, если, по нему, лов сводился к черпанию рыбы из чашки ложкой, без учета того, что на поверхности и в глубинах разные температуры, каким-то образом изменяются солености… Ко всему, что у него в активе? Сделанное? В чем талант? Пощупать бы!

Накануне урочных трех минут молчания Дима крутанул переключатель диапазонов, и стало тихо. Отыскал аварийную частоту.

Перво-наперво Зубакину представилась океанская необъятность. Тотчас ему вспомнилось, что обещал посодействовать первому помощнику переправить документы судовой парторганизации в партком УАМР.

– Надо думать, – сказал Назару, – вы отыскали папку с протоколами собраний? – А сам, когда вздыбленный у скулы «Тафуина» вал полетел как через голову, предусмотрительно наклонился.

Назар упер кончик языка в резцы.

– Да, – сказал, как о второстепенном. – Со Скурихиным. Сунул ему под мышку.

Зубакину подумалось, что его первый помощник не так прост.

– Ухватили также время кое-что прочесть… про меня?

– Точно, – не покривил душой Назар. Характеризующие Зубакина выступления он мог повторить сразу же и без ошибок.

Помедлив, Зубакин скатал отчеты. Еще больше возбудился:

– Интересно?

Это слово в его устах заключало не столько удовлетворенность от того, на что осмелился Назар, сколько желание тотчас же, разом прекратить разговор о пустяках. Тем более что истекли три минуты.

Хотя ему как будто все сошло с рук, его все же бесило, что первый помощник знал о нем очень много: замахивался ножом и стрелял, отбиваясь от тех, кто мешал «отвалить» от берега.

– Товарищ капитан! – Дима качнул снятыми с головы наушниками. – Теперь никаких помех! Научник выложился, у него ничего, перешел к просьбам.

До конца капитанского часа оставалось ровно двадцать семь минут. Назар прислушивался к не очень устойчивым голосам, улетающим куда-то как по ветру, а также время от времени «читал» перестукивание азбукой Морзе начальника рации и Димы.

У непроницаемо серьезного начальника, у его правой руки, размещался зуммер и отражала в себе почти все никелированная вибра[9]9
  Современный вариант ключа Морзе.


[Закрыть] – гибкая стальная пластинка между двумя стойками-контактами. У Димы отливал начищенной бронзой телеграфный ключ.

– Миновали бухту Врангеля, – залилась вибра. – Скоро мыс Поворотный. Повернем на норд. КК[10]10
  Кодовый сигнал конца передачи, то же, что заключающее слово «прием».


[Закрыть].

– За Поворотным у нас у всех произойдет поворот. Не напрасно так назван. КК, – отщелкал телеграфный ключ.

– Ага. Опять разговоры пойдут о рыбе. КК.

– Я все имею в виду. Ты подсмотрел себе кису? КК.

– Зачем? КК.

– Дикий вопрос. Закон естества: когда середина не пуста, концы сами прыгают. КК.

– Жена есть. КК.

– Эк, удивил! У меня тоже. Так что из того? Не сбегаешь к ней. Не святой. Читал Библию? КК.

– Когда?.. Тоже – бухнешь! КК.

– А наш кэп-то!.. Еще на берегу выбрал старшую официантку. КК[11]11
  Тоже кодовое сокращение: будьте особенно внимательны.


[Закрыть].

– Ее ничто как будто не выделяет. КК.

«Что-о? Я не ослышался?» – Назар бросил на Диму долгий испытывающий взгляд.

– Ты притупился, – подковырнул Дима.

«Так вот почему!.. – Назар вдруг, как в озарении, понял, зачем Нонне понадобилось грубить. – Отмежевывалась от меня как могла!»

– Вызывает огонь на себя! КК. – Отстукал Дима о том, насколько женственно выглядит Нонна.

– ТИКАС[12]12
  Здесь: знак тревоги.


[Закрыть], – предупредил начальник рации. – Капитан тоже везет в азбуке Морзе. В мореходке проходил. КК.

– На такой скорости он ни бельмеса, – заверил Дима и, приняв как открытие, что самое привлекательное у моряков – уходить от берега, а затем возвращаться, наклонился к Зубакину: – Вам – как, не мешаем?

Начальник рации добавил завод часам с обозначенными тремя минутами молчания, бордовыми секторами на циферблате и тоже приблизился головой к нему.

Не разобрав, с чем они приставали, Зубакин внимательно посмотрел на них и передвинул головные телефоны от висков к ушам.

Над Назаром взяло власть что-то, вынуждающее на безумство, само безумство, пожалуй.

Дима как о неизбежном поведал о том, что произойдет, когда в экипаже найдутся желающие скрепить союз любящих сердец:

– Первый помощник заведет специальный журнал. КК.

– Браки в море запрещены. КК, – будто за Назара расплескала вибра.

Дима тотчас же урезонил:

– А лучше, когда киса погуливает то с одним, то с другим?.. Первый помощник выберет из двух зол меньшее. Когда же повернем домой, у этого мыса снова произойдет поворот. КК.

– Какой? КК.

– Эк, недогадливый! Вахтенный журнал первого помощника полетит за борт. Опять настанет не жизнь, а малина: люби кого захочешь. КК.

– Все зависит от того, какой попадет первый помощник. КК.

«Он всерьез, что ли?» – Назар принялся стягивать, срывать с себя куртку, как лоскут.

– Наш чем-то мне не нравится. КК.

– Кто? Первый помощник? КК.

– Он. КК.

– А чего? Показал себя покладистым. Таких нашему капитану только дай. КК.

Как бы в подтверждение, что Назар правильно понял состояние людей, когда расписался в бумагах пограничников, Дима отчеканил:

– Отдал ему машиниста на съедение. Ради собственных отношений. С ним. А для него… Первому-то по штату положено: не важно, чья сторона сильней, во что бы ни стало отстаивай справедливость. КК.

Назар вспомнил, как сорвался с недостроенного кислотного цеха Амурского целлюлозно-картонного комбината, с узкой, еще не закрепленной арки потолочного перекрытия, «не прихваченной» там, где синели пластины закладных конструкций. Когда его не больше метра отделяло от брошенного ему электросварочного держака, она предательски качнулась и… сразу понеслись мимо него справа, со всех сторон серые железобетонные балки, такие же стояки, ригели, края плит перекрытий. Он рванулся к ним на миг, не больше. Увидел – рядом доска. Не заставлял себя ухватиться за нее – руки сами действовали…

Тотчас же где-то треснуло. Не под его ли ладонями? В глаза уперся свет из оконных проемов. А может, включились яркие светильники.

Обо что-то чиркнул бедром… Вслед за тем стукнули обломки деревянного бруса друг о друга, о ребра железной распорки. Полетели же они не вместе с ним, отстали.

Тогда же Назар перегнулся на осветительном шнуре, как вывешенный после стирки старый длинный комбинезон.

«Это бред, что накануне гибели перед глазами проходит вся жизнь или что-то там, какие-то поворотные случаи», – в первое мгновение подумал Назар и тут же, опровергая это, в неоглядном просторе его памяти распахнулось поле с подпалинами от турбинного жара реактивных истребителей, на нем, возле выложенной из шестигранников взлетно-посадочной полосы, он увидел себя, каким служил: в выцветшей гимнастерке хэбэ и суконных голубых погонах.

Второе мгновение: Амурск. В кипе стереофонических пластинок знакомый электрик отыскал ту самую, что проигрывал с одним определенным смыслом: чтобы по-дружески, для общего веселья смутить свою очень приветливую жену-учительницу – насколько она раздобрела после первых же родов: «Я свою Наталию узнаю по талии…»

Назара в тот вечер отозвала в коридор соседка:

– Нельзя ли?.. – Она попросила налить коньяку в стопку, так как «на сугрев» ее простуженному мальчугану ничего в магазине не нашлось, а в единственный ресторан «Утес» не пустили, в нем банкет…

Перед третьим мгновением Назара обожгла холодная, как из погреба вынутая, железобетонная плита. Затем его развернуло. Сколько-то времени он лежал пластом, почти без пульса, и увидел испуганное лицо Сашки Кытманова, за ним кого-то еще: много народу сбежалось со всех отметок, чуть не со всего участка.

К проему в кровле незавершенного цеха подвели монтажный кран. Сашка Кытманов подтолкал под плиту петли троса. Назар потянулся, от чего-то оберегаясь внутри себя, как от колющего, режущего. Попробовал сжать пальцы в кулаке. Двинул ногу. Точнее, захотел распрямить ее. Тотчас опять, уже не наяву, свалился с верха той же арки, не боясь, что переломает себе руки-ноги.

На стройплощадке молчали. Наверно, в поселке тогда тоже не смели ни о чем говорить. Боль плыла по небу, общая боль монтажников, всех строителей.

…Назар не залежался в больнице. Попросился к своим. А врачи улыбались ему, что, мол, слышим, и переговаривались между собой на латинском: глубокое травмирование психики, подкорковые связи… Короче, опасались, что у него так или иначе проявится боязнь высоты.

Они ошиблись. Как позже начальник рации с Димой, пришедшие к выводу, что после схватки с капитаном Назар ни на что больше не отважится. А он жаждал действий. В Амурске снова ушел к монтажникам, на траулере не смог не попробовать утвердиться в своих правах, назначил политзанятия, хотя мог бы повременить с ними, плаванье-то только начиналось.

Самый главный стол в кают-компании Нонна вымыла тщательно, до ножек и, как перед событием, застлала лучшим бархатом. Оглядела его еще раз – осталась довольной.

Капитанское кресло под кремовым чехлом пустовало.

Старший помощник Плюхин взглянул на Назара, повздыхал, словно накануне выволочки, и подался, как подневольный, к телефону пригласить капитана на учебу комсостава. В качестве слушателя.

– Анатолий Иванович…

– Поскольку вы все собрались, то что ж – не возражаю. Пожалуйста. – Будто требовалось взять его, Зубакина, разрешение занять кают-компанию. Бросил телефонную трубку.

Назару польстило, что в перерыв к нему подошел не кто-то, а старший специалист электрической техники Бавин, который слыл за парня-самородка и на самом деле был таким.

– Скажите, успеем ли мы пройти всю программу до конца рейса?

6

После первого, пристрелочного занятия Назар опять поднялся на рацию, на этот раз только затем, чтобы взять забытую там куртку.

– Ловко схватил нас под жабры первый помощник! – щелкнул ключ Димы. – «Вы, говорит, знакомы со мной, меня вам представил старпом перед вечерним чаем. Теперь очередь за вами… Не что-нибудь, а философию собираемся грызть. Мне, таким образом, нельзя не знать свою аудиторию». Он по-ученому к нам! КК.

– Ну? КК.

– Вот и ну! Спрашивает: «Материалисты вы или идеалисты?» Конечно, мы, знаешь, загудели: «А кто же еще, по-вашему?» КК.

– Оригинально. КК.

– Нас заело. Он же ни шагу назад, попросил: «Подтвердите это». Поднялся помощник по производству Зельцеров: «Нам тоже довелось учиться. Знаем: материя первична, сознание – вторично». Первый помощник вроде стал заманивать: «Дальше, дальше. Свяжите с собой. Что вы? Смелей». Зельцеров что-то плел, пока его не прервал старший электромеханик. Засмеялись… КК.

– Ну! КК.

– Он как в лужу сел. КК.

– Зельцеров? Старший электромеханик? КК.

– Первый помощник потом атаковал Ершилова: «Какого цвета у нас скатерть?» Он бодро так: «Вишневая». Первый помощник опять к Зельцерову: «А по-вашему?» Зельцеров едва выдавил из себя: «Темно-красная». Первый помощник ушел в глубь кают-компании и поднял Ксению Васильевну: «Так что же, здесь две скатерти? Или – ни одной? А может, всего важней ее отражение в нашем сознании? То есть существует только то, что видим? От чего отвернемся – того нет?» Словом, уличил нас в идеализме. КК.

– Мы обычно на историю налегали. КК.

– Мы тоже. Доходили до четвертой главы. Дальше не успевали, возвращались в Находку. КК.

– Пымаем что или нет, а философами станем. КК.

– Ничего не поделаешь. Обстоятельства!.. КК.

– Против Ершилова, а особенно против Зельцерова, первый помощник что-то имеет. Иначе не выставил бы их в таком виде. КК.

– Они такие есть. КК.

Из-за того, что «Тафуин» качало, Назара повело к Диме, оперся о его плечо:

– Вам не кажется, что он велик?.. – спросил про зазор у ключа. Швырнул куртку на диван.

Дима изобразил из себя беззаботного парня, посторонился:

– Вы проверьте!

– Философия не балласт какой-нибудь. Что еще у вас для меня? КК, – сыпанул точки и тире Назар.

Начальник рации выпучил глаза, Дима сел на куртку с чувством схваченного с поличным:

– Вы радист? – сделала несколько колебаний вибра. – Морзируете? КК.

– Еще не все выветрилось после армии. ЩРЩ[13]13
  В этом случае: спешу, поторопитесь передать мне свое сообщение.


[Закрыть]. КК.

Дима не сразу взялся за вибру. Сначала посмотрел в иллюминатор на гривастые волны.

– Не сердитесь, что разболтались мы тут, как не знаю кто.

– Не велика беда. Считайте, что мы познакомились с вами еще ближе, – сорвалось из-под контактов ключа.

В глазах Назара появилось что-то ущербное. Пустил дробь:

– Ну, до связи. Ухожу послушать агитатора машинной команды – справляется ли? ГБ[14]14
  Кодовое сокращение: всего доброго, до свидания. От «гуд бай» (англ.).


[Закрыть].