Текст книги "Горбатые мили"
Автор книги: Лев Черепанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Перед уходом второй подвахты кто-то излишне энергично, не заботясь, как выйдет, крест-накрест перечеркнул цифру 804 и вывел выше ее свинцовыми белилами: 812.
Что это означало? Увеличивалась выработка? Ничего не выяснив, третья подвахта на всякий случай отправила в трюм еще больше замороженной рыбы, восемьсот двадцать ящиков.
Седьмой вал
1
Всю ночь перед Новым годом старший механик Ершилов не мог уснуть. То комкал подушку, то натягивал на уши одеяло.
– Ну что мне далось?.. Не все ли равно, чьи слова?.. А тем не менее. Эти… «Чтобы стать самим собой, надо забыть с е б я!» Они от первого помощника?.. Впрочем, не в том дело. К чему, чтобы Зельцеров вокруг меня таким образом?.. Надо знать только свое. Как начальнику рации. Потому ему куда с добром… А я чего захотел? – сказал измученно и брезгливо, видя себя сбоку колышущимся, как студень.
Уже начала отодвигаться от иллюминаторов тьма. Он покрепче смежил веки и перевернулся на живот. Попробовал обмануть себя – вообразил, что находился на возвышенности, возле старинного заброшенного замка. Обошел его, принялся заделывать брешь.
– Кто еще, кроме меня, с Зельцеровым?.. Эх! – Поднатужился, чтобы подкатить камни. Оказалось, что они заслоняли собой кран-балку, повисшую над трапом в твиндек. Только-только поправил потолочные прокопченные плахи, как перед ним будто снова все сошлись сделать ее: Бавин вымеривал швеллерное железо, Серега варил стыки труб, Венка «освежал» нарезку болтов, Назар встряхивал связку гаек, выискивая подходящую по размеру. Это ничуть, ни на мгновение не заслонило никак не смягченное замечание Плюхина о том, что в группе «духов» никто не ввел нормирования труда, из-за чего до пуска подъемного механизма все еще далеко.
Ершилов лег на спину, открыл глаза. Услышал слава Димы, что эстрада оборудована в столовой…
«Таков канун Нового года, – зафиксировал Назар, ощущая, что справится с любым затруднением. – Что же я все еще торчу здесь?..»
В свою каюту первый помощник заскочил, как от погони шалунов-друзей. На абажуре настольной лампы, на ясеневой крепко сколоченной загородке для графина с парой граненых стаканов лежали, как случайно забытые, клочки ваты… «Ксении Васильевны работа!..»
Назар посмотрел повыше. С высоты белого эмалевого подволока на первую страничку отрывного календаря снижался деревянный маленький сверхзвуковик. («От кого стало известно в экипаже, что я служил в авиаполку? От Димы?») Под откинутыми к хвосту бритвенными крыльями самолета-молнии висели авиачасы. («У кого они нашлись? Никогда не видел!») Не черном циферблате фосфоресцировала предупреждающая строгая дюжина букв: «В р е м я в п о л е т е».
«Никогда не думал, какой я… Выходит вот… могу себя поздравить. Счастливый, коль не сам по себе». – Назар мысленно проговорил то, что недавно сказал ему Дима. Сызнова среди цифр, тоже фосфоресцирующих, прочел: «В р е м я в п о л е т е». Подтвердил: «Это верно схвачено вами, друзья!» Спустился в рыбцех, к твиндеку, ни на что не глядя, как перед прыжком в небо. Куртку, нитяные перчатки – все натянул на ходу.
– Ты по какому праву здесь один? – в стиле завзятого распекателя постращал Игнатича.
– Как никогда потрудились! – ответил тот, словно дал излиться своей наивысшей удовлетворенности, и добавил: – Пусть маленько побудут наверху… Подышат.
Назар аккуратно и решительно сдвинул с наручных часов обшлаг. Время в самом деле летело!
– Заметь, уже девятнадцать сорок три. С двадцати всем вахтам рыбной фабрики отбой. – Полез с гаечным ключом в отверстие, чтобы нащупать у основания кран-балки крепежный болт.
Степенный Игнатич излучал всегдашнее добродушие. Ласково пошлепал избавительницу от переноски рыбной муки на себе, успокоил:
– А уже все. – Последнее слово он произнес сердито.
– Как?.. А это, по-твоему, что? Скажешь, не хлябает? Сойдет? – учинил спрос Назар.
Игнатичу потупиться бы и помолчать, а он, боясь не сказать то, что казалось ему страшней всего («Может, ты взаправду хочешь уличить меня, что недобросовестный, я же все равно на тебя не обижусь, потому что кто мы с тобой?.. Не в одной упряжке?»), пододвинулся к Назару:
– Не знаешь, почему так? Мы в чем-то «за», а тем не менее на самом-то деле… упрямцы какие-то, у нас все выходит наоборот.
Назар вгляделся в Игнатича, посмеиваясь, с укором: мелешь, мол, чепуху как будто. Проверил, нельзя ли еще довернуть контргайку. А Игнатич подгреб к себе плоскогубцы, автогенный резак, зубило. Затем, оглядев в смене обработчиков тех, кто переносил «гофру», уронил руки и признался:
– Какое-то слишком замысловатое таинство в том, как ведут себя люди. Один я ни за что не вникну.
«Угостились наши… – подумал Назар о том, как разошлось по рукам шампанское. – Среди комсостава кое-кто со мной вместе только до известного времени… Под влиянием Зубакина. Тогда ж, в его кабинете, что было-то?.. Потом… Что-нибудь еще случится, возможно. Я уже не смогу ничего, не осуществлю никакого маневра… Повернут куда не надо, останусь точно Робинзон Крузо, в одиночестве.
Тут Игнатич приблизился к Назару чуть не вплотную и, не поворачивая голову, взглянул, не наблюдал ли кто за ними.
– Вся наша головка сговорилась… Отсидится, не пойдет на Новый год. Тем самым… Соображаешь? Не то что, досадят… Тебе будет хуже, – сказал огорченно, приглушенным голосом.
Назар схватил Игнатича за ворот. Потом взялся за свою левую скулу – на ней, у крепко сжатых пальцев, побелели суставы: «Собственники! С каким норовом! Хотят забрать все свое, до последней бутылки – или ничего им не надо!»
– Не осчастливят своим присутствием!.. – проговорил, не смея до конца поверить, что будет так. – Игнатич! – снова привлек к себе предсудкома. – Налицо!.. Нашкодили матросы. Прости, вытянули. Да что! Выжрали свою долю, как самые последние… Так их за это… всего лишить? Оставить без праздника? Мы, не падкие на выпивку, в состоянии эйфории… станем веселиться, черт бы все побрал, хотя он ни при чем. Петь и плясать. А они – как? Будут за дверью? Чем займутся? Что с к а ж у т? Если мы действительно порядочные, к о л л е к т и в и с т ы… нельзя этого допустить! Не по-человечески.
– Не по два же раза их приглашать! Много чести! Не придут – хрен с ними.
Это Назар принял без каких-либо оговорок, сказал себе: «Ладно!» А сам тотчас же обвел ищущим и гневным взглядом твиндек.
Наборный механизм телефона отсчитал три цифры. Назар назвал капитана:
– Анатолий Иванович!.. («Как ты отнесешься к акции комсостава? Куда повернешь? Мне это надо… не затем, чтобы учесть. Я решился – и будь что будет».) Ну да, – и прискорбно, и неуверенно сказал Назар в телефонную трубку. – В общем-то понятно, кому сейчас нужны эксцессы. Не Лето, хоть тоже способен колобродить. Зельцерову со старшим механиком. Только им. Чтобы у тебя появилось кое-что… Смог бы создать на меня приказ. – Сразу попробовал решить задачу: «Отчего у Зубакина опять такой задор? Может, Нонна не отвергла его домогательств? Или – так тоже вполне – любит, когда все вокруг него закручено до последней степени и бурлит, как за бортом».
– Вдвоем с тобой разопьем! – вожделенно сказал Зубакин. – Или мы, как эти… изболели, совсем уже никуда, немощные?
«Такие штрихи к внутреннему портрету! – ничуть не огорчился Назар. – Философ Диоген любил сидеть в бочке, большую часть жизни провел в ней. А Зубакин все время отдает лодке, так сказать, соответственно специфическим мокрым условиям. К тому же перепады…» Сказал ошалело:
– Оно бы, конечно, можно! – Тотчас неестественно слабо засмеялся. Затем вроде бы понял, какой у них разговор: – Выхлещем! Попируем!.. – Ничуть не обрадовался. А как хотел всегда-всегда общий воз тащить с капитаном «двойной тягой». Тогда б никто не вздумал уходить в сторону от общих интересов.
В забывчивости, что ли, Зубакин чуть не извинился перед своим первым:
– Зачем-то я понадобился в промысловой рубке. Меня ждут. Если тебе захочется – можешь брякнуть туда.
На корме, под перекрытиями, ровно, без рывков вращался гребной вал. В шуме от него тонуло прерывистое гудение телефонного зуммера. С бесконечно звучащими сигналами от Назара отдалялись не высказанные им слова: «Итак, наши чины находят себя обобранными теми, кто под ними. Разбредутся кто куда. А откуда они? Появляются исключительно из-за разделения труда. Для них – все! Не столовая, в частности, а кают-компания. Не баня, а душ. Наверху отдельный гальюн. Перед входом в столовую! Только иначе-то невозможно, скатимся к уравниловке. А вместе с тем как быть?..»
То же, стремление упредить чрезвычайное происшествие, заставило Игнатича перебрать по памяти избранных в партийное бюро. «С Зельцеровым, выдвиженцем Зубакина, все ясно. Ершилов с ним, с Зельцеровым. Это два голоса против нас, меня и Назара, Бавин – когда как. Если Зельцеров выдаст одно за другое, может клюнуть. Потому что честный, на чем и попадается. У Димы Шеметова мало серьезности. Не борец. Еще бы кого к нам, чтобы действовать наверняка?» Назару все больше нравился Серега.
– Он не из этих, не виляет. Только нигде не вижу я его что-то в последнее время. («Если придется мотать отсюда, то ему сдам свои партийные полномочия. Доделает за меня то, что надо».)
На подходе к Игнатичу у изведенного бессонницей Ершилова все сошлось в одну точку: и вражда к Назару из-за лебедки, и злость оттого, что уступил ему, взял под личную ответственность монтаж кран-балки, и утешительное ожиданьице, когда тот же вопреки всем утверждающийся Назар предстанет перед Находкой в качестве ответчика за преждевременно распитое шампанское.
2
Назар не собирался заглянуть к добытчикам – спешил вниз, на главную палубу.
На юте, ближе к борту с грузовой лебедкой, все добытчики, сразу четыре вахты, рвались к середине. Крайние во всю мощь давили на тех, кто продвинулся подальше. Искали, где свободней. Влезали в любую случайную щель. Извивались. Высматривали, как можно протиснуться еще хотя бы на шаг.
Чего не могли они увидеть?.. Там, далеко?
Беспрестанно среди нервного гама в сжатой, готовой куда угодно излиться людской сумятице кому-то, согнутому как бы под тяжестью пренеприятной ноши, не терпелось поскорей распрямиться. Ему мешали. Только не сознательно, конечно. Сила отдельно взятого человека не имела никакого значения, поскольку как можно противостоять сразу всем?
Еще перед выходом из жилого отсека Назар с чего-то взял, что перед ним уйма народу. Навалился плечом на люк с задрайками – сразу же отпрянул назад.
«Что у нас опять?.. Почему скопище?.. В связи с чем?»
Ему сразу бы ответили. Только им овладело нетерпение тотчас увидеть то, что собрало пол-экипажа или больше, словно затем, чтобы подтвердилось известное: когда кто-то один – все нормально, с ним можно до чего-то договориться. А если с кем-то – это уже стихия, неизвестно, каким может оказаться тотчас же, с изменением обстановки.
Назар навалился на тех, кто попал против его плеча, попробовал, удастся ли развести втиснутые между чьих-то туловищ локти, и натужно, употребив все силы, присел, по-ледокольному медленно повернулся влево-вправо, стараясь безошибочно определить, куда шагнуть, ничего не испытывая к тем, кто барахтался тут же, спереди и сзади. На него покосился Венка. Чуть позже ойкнул сдавленный Никанов, принудил рулевого с бородой викинга сдать к слипу. Так же, не безболезненно для тралмейстера, перегнулся к вентиляционной колонне кок. Стиснутый со всех сторон Зельцеров словно воспарил: болтал ногами, никак не мог достать настил. Тут же, возле румяной выпуклой щеки второго штурмана Лето, из пиджачно-фуфаечной, двигающейся непонятно куда мешанины вылез наружным концом вверх суконный погончик, закрыл перед глазами Нонны переднюю мачту. А ее как будто привлек фрегат – залетный странник, южанин. Под тучу, где он истаивал, рванулся навигационный локатор, распахнул свои крашеные темно-зеленые крылья. Это увидел Бавин, не перестав отталкиваться от загривка Варламова Спиридона и расплющенной бороды подтолкнутого сбоку электрика.
Никакого добра не ждал Назар. Он осязал – рядом застиранный потный текстиль, а также старая прелая кирза. Выворачивая шею, дернулся и чуть не задохнулся в пышной шевелюре Ксении Васильевны. Тотчас же подумал: «Врач всегда неизменно с нами, во всех случаях. Теперь – вся страдание: с мокрыми вспухшими подглазьями, растрепанная». Наклонился, взял от нее к одинокому раскачивающемуся тросу, зацепленному за что-то внизу.
Над всеми повисли слова, как исторгнутые из сраженной души:
– У ваера не хватило запаса прочности…
«У кого такой голос? – первый помощник вытянулся во весь рост, поискал Плюхина. – Из-за него все, да? – Вроде уже не сомневался, что было действительно так. – Впрочем, не все ли равно, из-за Плюхина или еще из-за кого. Случилось что-то. С кем-то!.. Только бы не это!..»
Полный, весь измятый Ершилов не двигался – смотрел на Плюхина, как на осужденного. Посильней уперся в грудь Димы, чтобы разминуться с Назаром.
Так опять старший помощник Плюхин, словно в самом деле расплачивающийся за что-то, изумительно удачливый на неудачи, как сослепу отыскал для всех камень преткновения. Оттуда, из-за кормы, разлохмаченный конец до последней степени растянутого «цинкача» взлетел высоко вверх, подобно раскрученному смерчу, в самый зенит, и с секущим свистом плотно лег на ют до промыслового мостика.
– Не твоего шибануло? – положил руку на плечо Ершилова нахмуренный Зельцеров и взвыл, присел на отдавленную ногу.
«Опять они в дружестве!.. – Назар всей спиной ощутил зябкость. – Значит, не так у нас!.. Иначе бы Ершилов отошел куда-нибудь».
Кто-то не по-доброму, злорадствуя, произнес имя-отчество первого помощника.
«Что ж, меня поминают, может, за дело».
Его догнала Ксения Васильевна. Действительно – она? Должно быть, так. Положила ладонь ему на плечо, от нее пахло сухими водорослями и стерильным бинтом.
«Вот оно!..» – Назар забыл обо всем.
Под левой стрелой, за искаженными, отворачивающимися лицами, дикими, как в рукопашной, беззвучно кричащими о том, что решились на все, себя беречь – вздор, кто-то не хотел поддаться, все отпрыгивал, привставал, часто махал пустым рукавом и отбивался, как будто ему больше не стоило жить, не с чем. Рвался вон. Чтобы не стонать, обозленно закусывал лацкан рабочей куртки. На него согласованно, будто по уговору, наваливалась гурьба «духов», теснила от траловой лебедки к люку и ловила. А он, с ничего не видящими страшными глазами, неизменно вырывался, как будто превосходил всех в пагубной для самого себя ловкости. Расслабил кисть левой руки, подул на нее. Качнул. Только это нисколько ему не помогло.
– А-ааа… – донеслась до слуха Назара грубая и пронзающе сильная мольба пощадить. Словно выхватила из-под ног палубу.
За макушкой Бавина взмыл смоляной, влажный чуб.
– Сергей! – жалеючи и строго, но негромко, упрашивающе крикнул Игнатич. – Ну нельзя же быть таким. Раздеть тебя надо. Сер-рега!..
«А, вон кого!.. Кочегара ударило. Его! М-мм!..» – Назар по-капитански закусил губу.
Серега же все бился, приплясывал и увертывался. Кровь обрызгала его по пояс, исполосовала обе гачи брезентовых штанов.
«Не могут!.. С одним не справятся!» – рассердился Бичнев, стянул куртку с одного плеча. Откуда лучше пробраться к Сереге? Полез вслед за Плюхиным. Успел разглядеть, что Венка не решался подбежать к Сереге, прижать его к себе покрепче и попридержать. Нет, все же раскинул руки.
Игнатич тоже приготовился. Сорвал с себя лишнюю одежду, укоризненно заворчал:
– Мы тебе – кто? Враги, что ли?.. Ты давай без этого, понимаешь!
– Где же Ксения Васильевна? – вырвалось у Назара, ищущего, на что бы присесть. – Почему не тут, не с нами. Отсутствует… (Она ж как раз стояла перед ним, показывала руки в йоде.) Игнатич? Также никуда…
– С ней еще милостиво!.. Только краешком сломанной доски… Сбоку ударило, – отозвался рулевой с бородой викинга.
Слова шли к Назару, как сквозь преграду. Только они кончились, как перед ним все поехало по кругу, с наклоном. Он пошатнулся – сразу же постарался встать потверже: «Ее, значит, тоже…»
Венку никто не отправлял за Зубакиным, сам умчал за ним. Только к чему? Зубакин провидчески знал, где в нем нуждались. Он, низкорослый, уже вклинился в добытчиков, лез напрямик к загнанному за стрелу, в угол, Сереге – не моргая, глядел ему в лоб, в висок. Фуражка с шитым крабом, синяя форменная куртка с широкими полосами на черных погонах – это будто срослось с ним. Наскочил на некстати балагурящего Зельцерова. Напротив него стащил с себя верхонки, швырнул их – летите куда вам любо. Услужливый Ершилов тотчас же протянул к нему руки, чтобы принять все равно что, безразлично.
– Рыбпром! – всем сразу гаркнул Зубакин, сорвал голос.
Серегу вроде кто-то обхватил от плеч до ног, всего спеленал.
– Ничего, ничего! – четко и ясно сказал ему капитан. – Сейчас я избавлю тебя от мучений и все такое. Это что у меня? – Поднял привычный всем, самый обыкновенный гигиенический пакет как редкое целительное средство. Сразу сунул руку в карман за ключом от амбулатории, призадумался: – Товарищ первый помощник!
«Я, что ли, понадобился?» – не поверил Назар.
– Взломайте аптечку! – услышал распоряжение.
У Назара все плыло, как по волнам.
– Не эту, я говорю. Среднюю, – поправил Назара Плюхин. – Расколотите ее чем-нибудь, потому что – когда возиться-то?
Вовремя подоспев сюда, Игнатич через голову Никанова подал Назару клещи – другого, более подходящего, ничего не нашел:
– Нате! Бейте!
Капитан вынул ампулу с морфием, определил на просвет концентрацию, задержал взгляд на вздутых веках Ершилова.
– Ты что, с недосыпу? Кипяти шприц. Че-го зря моргать?
Варламову Спиридону казалось, что Бавин всех ненавидел. Откуда-то извлек нагревательную плитку. Как из-под подола своей рубахи. Посторонился, иначе бы капитан в тесноте не надел белый халат Ксении Васильевны – тыкал в переборку рукой, запутался в рукаве.
«Не торопится?.. Ну какая же выдержка-то у человека! – изумился Назар за спиной Зубакина. – А меня всего до корней бьет-колотит, больше уже не могу…» – подобрал живот, весь подался вперед, чтобы сзади него прошествовала пава Нонна в брызжущем красками платье-халате с глубоким вырезом, до ложбинки между грудей. Она, полная неподдельного сострадания к Сереге, а также, не в последнюю очередь, к себе, хлюпала носом.
– Не реви под руку! – Таким возгласом признал ее присутствие капитан. – Не смей. Брось! – В его голосе сквозило леденящее презрение. – У, мокруха, ты всегда такая. Держи его, старпом, – подразумевалось, Серегу. – Да па-варачивайся! Живо! Зажми раненую руку между своих ног. Не так!.. Эх-х! – В этом ему тоже не могли угодить. – Сзади. Со спины. Сади силой. Надави сверху на плечи. Зельцеров, ты что? Урод! Сюда!
У Плюхина, намеренного обойти Нонну, не хватило ловкости не задеть окровавленную руку Сергея. Рулевой с бородой викинга вцепился в него: «Ты без глаз, что ли?» Серега же потянул в себя сквозь зубы воздух и так заулыбался, что Игнатичу стало дурно.
Тогда капитан, натягивая хирургические перчатки, отступил к боковой переборке, проговорил:
– Первый помощник! Я тебе!.. – Запретил расслабиться.
Покрытый испариной Назар стоял почти ничего не понимая и пришел в себя, только когда услышал, как Зубакин велел Игнатичу побыстрей отхлестать Серегу:
– Устрой-ка ему бурные, долго не смолкающие аплодисменты по щекам! А то у него глаза под лоб закатываются.
– Нельзя, – испугалась Ксения Васильевна. – Я вам запрещаю это. Пещерные люди! – подала Игнатичу раскрытую бутылочку.
Серега заметно ослаб. Более или менее овладев собой, Назар держал его, как в свое время отца Венки в кабинете начальника милиции. Просунул руки под мышки и не хотел увидеть, как Зубакин, отстранив Ксению Васильевну, изготовился чиркнуть скальпелем. Словно ради того, чтобы добиться прощения, прижался к теплой, подрагивающей, родной спине ранее особенно не привечаемого Сереги сначала подбородком, потерся об нее лбом, припал щекой.
Что-то сказал Зельцеров. «Он все такой же, что ли?..» – Назар не хотел ничего слышать. Стал подготавливать себя не вздрогнуть, когда поставленный куда следовало эмалированный таз коротко, с неприличествующим радостным звоном откликнется на костяной удар в его дно оттяпанных у Сереги пальцев.
Капитан будто всю жизнь мясничил в клиниках: не выдавал своих чувств, были они или нет. На культю водрузил тампон и, чтобы он не спал с нее, принялся притягивать его бинтом, бросая быстрые испытующие взгляды на все согласного Серегу, а больше на его правую руку. Та вроде отекла. А из-за чего?
– Ты не вешай нос. Сейчас введу тебе противостолбнячную сыворотку, чтобы… самому тебе понятно зачем. – Зубакин приподнял из никелированной коробки хирургическую иглу, сразу отбросил ее: мала!
В том же не в меру громком эмалированном тазу, рядом с безжизненно белыми пальцами Сереги – непохожими на мертвые, возле ломаного, тонкого, враждебно посверкивающего стекла зазвенел оброненный Назаром хирургический зажим.
Тотчас Назар вздрогнул. Все увидел так же ясно, как совсем недавно. Может быть, с мгновение назад. Подумал, обеспокоенно недоумевая, почему Зубакин пропустил это, не сказал ни слова. Слабость чью бы то ни было он никогда не терпел. «Какой же я все-таки… Слюнтяй? Мне муторно. Сейчас бы опереться на что-нибудь. Жаль, что отсюда никак не дотянусь до переборки».
Он пошатнулся. Потому Игнатич взял Нонну под локти, бережно передвинул к бортовой переборке. Не хватало еще, чтобы при всех упал первый помощник!
Зубакин взглянул на первого помощника краем глаз, не перестав выдавливать воздух из стеклянного цилиндра с поперечными серыми полосами. Распрямил большой палец под круглой никелированной плоскостью – над обращенной вверх иглой вырос бегучий прозрачный крючок.
Серега смотрел в палубу, только в нее – ничем не интересовался. Это было существенней всего. Зубакин взялся за вату, смоченную в спирте, и отвел руку. Сказал о том, что настроение надо делать. Грубо, по-свойски привлек Серегу:
– Чего куксишься? Без дела не оставлю. Если не против, на руль возьму, – поежился, как от случайно проявленной собственной несдержанности.
Председатель судкома Игнатич поискал, к чему бы приложить руки. Помог разуть Серегу.
– Напоите его! – Зубакин пока осматривался, от пояса до носков сапог залитый кровью, – больше, чем тогда львиной. Еще один скальпель, поданный ему Плюхиным, зажал в руке, как болдушку, не думая, столько или нет посулил Сереге. Место рулевого он, вообще-то, берег для Нонны, поскольку у нее отчего-то начали мокнуть руки, всего возможней, что на нервной почве. Как могла работать старшей официанткой, иметь дело с пищей?
Назар повернул к планширу. Навалился на него грудью: «Как на ощупь живем. Что будет с нами дальше? Кто подскажет?»
По пятам за ним шел Игнатич, полагая, что мог понадобиться.
Ни на что больше не способный Назар впал в полузабытье – встречал взглядом то, во что превращались исковерканные валы. Рядом вплыли сине-белые, как выкинутые снизу, разломы. А может, так шумнуло что-то еще? В нем? В бурливом океане? Впрочем, не все ли равно. То, что вне нас, на самом-то деле всегда с нами, одно на все человечество тело и дух.
Он обостренно-ясно почувствовал, что никуда ему не уйти от борьбы, невозможно, ради нее поселился на «Тафуине». Надо же как-то сблизить оголенную деловитость поэтически одержимого Зубакина с партийным подходом ко всему сущему. На каких-то условиях, может быть. Чтобы человечность не считалась необходимой во вторую очередь, приложением к производственным успехам. Только ж она ведет к ним – неужели не ясно? В высшей степени всеохватная и – услышьте, прагматики! – рентабельная.
Что же было прямо по курсу? Вблизи?..
Назар переживал за Зельцерова и Ершилова. Чуть не рассмеялся: «Лето с такой жаждой счастья. А не знает… Скажу…»
При виде темного, ничем не обрамленного провала Назару вспомнился и списанный машинист, и как тот утверждал, что для Назара с приходом на «Тафуин» началась райская жизнь.
Первый помощник обвис на фальшборте: «Очень мне повезло! Только не в том смысле. На «Тафуине» возле капитана можно заиметь действительно ценное. Я знаю – что. С ним сразу видно, чего тебе не хватает, и очень стыдно, что ты еще не тот, хочется по-настоящему заняться собой».
– Товарищ капитан! Серега рот разевает. Опять, опять!.. – Как будто похвастал рулевой с бородой викинга.
«Зубакин сделал самое необходимое, на что никто бы не осмелился. Утешать же Серегу – великое ли дело, на это годился всякий. Таким образом, почему ему было не уйти?»
– Обжаренные крабы любит, – сказал о Сереге.
– Приготовьте! – Капитан накрыл над раковиной кран, потянулся к мылу.
Серега почти уснул. Ершилов и Зельцеров остались в амбулатории подежурить, сразу разболтались.
– Про баб-то любопытно! Кто молол?
– Он, спец. То есть Лето. Изучил их, не как мы с тобой.
– А Серега теперь ни в ту, ни в другую руку ничего не возьмет.
– Ему стопроцентную пенсию назначат, поскольку известно, где травмировался.
– Это конечно. А как у него личная жизнь сложится? Ни обнять, ни прижать!
– Заладил!
– Т-с-с! Глазами водит. Под опущенными веками. Ты глянь, – показал на Серегу Зельцеров.
– Эх, не успел я отбить своим эрдэ, не поздравил о Новым годом.
– Деньги-то им перевел?
– А почему бы нет?
– Ну вот, говорю, твои теперь развлекаются. Тебя, безусловно, имеют в виду, поскольку ты не жмот, для себя в чулок не откладываешь.
– По-твоему, моя жена из этих?.. Приключения ищет?
– А, хватит. Где первый помощник? Раскис он…
– Врешь. Не думал бы так – не начал. А впрочем, она младше меня на десять лет. Пусть свое отгуляет.
3
Часы показывали двадцать два тридцать семь. Накрахмаленные, наглаженные скатерти на главном столе кают-компании и на шахматном источали далеко не будничную свежесть, как, кстати, и свернутые жесткими пирамидками салфетки. Расставленный между ними заграничный, до скрипа протертый сервиз на шестнадцать персон отражал в себе дорогой красный шпон переборок, угол белого рояля, цельнолитый, очень прочный подвесной телефон, раскачивающийся вымпел ВЦСПС…
Не хватало юмора в программе подготовленного концерта. А где б его позаимствовал Назар? Словно в изнеможении положил ладонь на выключатель.
Сразу во всех промежутках между круглыми иллюминаторами вспыхнули бра. Матовый успокаивающий свет наполнил собой все ровно и сполна.
Значит, так, правду сказал Игнатич про отвратительную мелкость… Намерение комсостава то же. Тому прямой признак – оставленный рояль. «Не нашелся, – скажут в парткоме. – Вовремя не оперся на общественность, не сумел обуздать кое-кого».
Он опасался, что конферанс из того, что попало под руку, никто не примет. А та же мысль шла дальше. «Капитан перегибает, а ему все с рук сходит. Приставлен к делу и делает его. Итоги нужны. Большие они или маленькие – главное, постоянно. К тому же не только в рыбцехе. Мне тоже надо бы еще когда выработать для себя линию.
Кого ты поставишь рядом с Зубакиным? Таких единицы. Скоро их придется выискивать или по-всякому заманивать на руководящие должности».
Тотчас Назар ощутил, будто позади осталась его с трудом взятая высота. Дернул за шнур звонка.
– Я же рядом, – выпалила в дверях Нонна.
– Прости, не видел. Это все, – перечеркнул рукой кают-компанию, – удалось тебе. Хорошо. Можешь. Ну, еще бы! – Вроде бы побоялся обидеть. – Пишешь? Художница! Теперь помоги, пожалуйста, официантке в столовой команды. Сервировку – туда. Все, что здесь есть. Тащи, друг.
– Весь фарфор?
– Не рассуждай!
– Только под вашу ответственность.
– Что, тебе, может, расписку дать?
– Вы тоже?.. Ну зачем обижать-то меня? Без того… – подняла конец фартука к глазам. – Как вы настояли, на конференцию еду.
– Я гордился бы на твоем месте. А еще незаурядная! – Он умчался к оркестрантам.
4
Сверьте часы: двадцать три пятьдесят две! Словно окрыленный, Назар служил предновогодью. Окинул всевбирающим взглядом елку столовой команды, задраенные по-штормовому иллюминаторы, сделанные снежинки – там, над матросами, среди вроде бы взятого в плен начальства. Вдохновляюще подмигнул главе профсоюза Игнатичу, предлагая удостовериться: взгляни, стоят прочные, кое-где только пооббитые матросские кружки и щеголеватые фужеры из кают-компании. Перемешались!.. Как на военной службе, так же натренированно-машинально он послал руку по столбику воротника белой рубашки снизу вверх: все ли пуговицы застегнуты?.. Вздохнул поглубже, ощутив, как ему стало легко оттого, что удалось-таки достичь свою цель: «Вся столовая заполнена полностью. Из комсостава не явились только второй механик и два штурмана… Впрочем, кто это заметит? Затем я и устроил совместную встречу Нового года! Так что Зельцеров – где он? – пронадеялся».
– Хочу поставить… по вашим, самым точным. Сколько осталось до звездного часа?.. – захотел услышать от него, первого помощника, Бавин, довольный избранным выходом из подстроенного затруднения.
Назар не разрешил себе улыбнуться, по-новому собранно-деятельный. Развернулся на сто восемьдесят градусов, тотчас же наклонил туловище, упрямо нагнул наголо остриженную голову, шагнул в кем-то раскрытую дверь. Так прокладывают свой путь истинные мореходы сквозь толщу шквального антициклона. Расслабился напротив входа в кают-компанию. «Ты не что-нибудь… Без ведома Зубакина порушил р а з д е л е н и е в экипаже! Не спросил его: можно – нельзя? Держи ответ! – ухватился за облицовочную планку левой переборки, чтобы не пробежать лишнее. – Ах какой я храбрец все-таки или кто еще, как точнее? Только уже поздно что-либо… Нельзя со своего рубежа… Сознаешь? Правь вперед!»
В темной кают-компании, где-то недалеко от клавишей рояля, он повел по переборке сразу обеими ладонями: искал на ощупь телефон. Коснулся нижнего края таблички с надписями, кому где сидеть. Только отнял от нее руку, она зашуршала, ударилась уголком о плинтус. Посмеялся над собой: «Всех подряд низвергаю? Так ведь?» Пугнул на пробу себя: «Или покажет мне Зубакин спину, или посчитается, что уже не отделить комсостав от рядовых, не успеть – ушло время, можно новогоднее торжество сорвать, оно же не передвигается». Ненароком выбитая из гнезда телефонная трубка громко стукнула о палубу.
Назар не торопился. Нашарил шнур, подтянул его к себе, думая о том же, только уже с большей уверенностью в собственную удачу: «Постой! Я что делаю-то? Ловлю Зубакина натуральным образом. Как окуня! А иначе-то уже нельзя».
– Анатолий Иванович! («Что с моим голосом?») Все в сборе, всем разлили, красиво пускает пузырьки жидкость раздора. Или как ее еще?.. («Я должен был внушить себе, что ему не с кем больше таким образом, по-дружески. Ничего против меня не позволит».) Она уже на столе, вокруг желающие откушать.
