Текст книги "Горбатые мили"

Автор книги: Лев Черепанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Горбатые мили

Штиль

1

Море было шершаво. Чайконосые крачки обследовали вершину бухты, поворачивали к городу – навстречу вечернему бризу, а то мчались к базе тралового флота, где стоял Назар, огромный и сутулый. Он нащупал в кармане выписку из приказа рыбацкого управления. Вынул ее. Сразу ухватисто прочел самое существенное, одно слово – заранее знал, в каком оно месте: «…зачислить». Пропустил с полстрочки. «Меня, разумеется. Пожалуйста, черным по белому… Ниже. Так же, между прочим, отчетливо: «…первым помощником капитана…» Удостоверился, что для него кончились километры и начались мили. А какие? Тотчас же заглянул за скалу, скрывающую выход в океан. Весь внешний рейд занимала толпа разномастных «купцов» – торговых судов Японии, США…

– Сэр! – На причал катера-перевозчика выбрел щуплый длинный парень. Покачался, зачем-то привстал на носках и не спросил, а изрек как бывалый, чуть насмешливо: – Получается, мы попутчики. Ах да! – Спохватился, локтем левой руки прижал к туловищу искусно засушенного краба, а в правой, на кончиках пальцев, приподнял сундучок из черного мореного дуба, с круто выгнутой крышкой, заключенной в медные, до блеска начищенные набойки, заиметь такой счел бы за счастье любой мариман. – Мы же еще не знакомы. – Попросил прощения. Затем известил о том, чему как будто следовало обязательно обрадоваться: – Я Венка.

Куда б делся Назар? Назвал себя. Венка же задрал подбородок и похвастал:

– Насквозь вижу, вы… как бы это? – Задержался, не решаясь обидеть. – Типичный интеллигент. По всем статьям.

В свое время Назар служил в бомбардировочной авиации. После увольнения в запас гатил дорогу к будущей промышленной зоне Амурска, рыл котлован под целлюлозно-картонный комбинат и учился на заочном отделении технологического института.

Год назад в Находкинское управление активного морского рыболовства (УАМР) прибыли первые большие морозильные рыболовные траулеры типа «Атлантик» (БМРТ). Названия они должны были получить, как полагалось, на первую букву алфавита. Так у безвестного Амурска, в ту пору еще городского поселка, появился океанский тезка. Аккуратно, раз в месяц, он телеграфировал комсомольцам-строителям: где цедил воду через ячеи придонного трала, на пересечении каких широт и долгот, и что брал, какую рыбу. Тем не составляло труда извещать: каких добились успехов, кем гордились.

В списке передовиков соревнования перед фамилией Назара проставлялось: «прораб».

В конце рейса молодежный экипаж неформально относящегося к Амурску судна-предприятия пригласил амурчан в гости.

Тогда Назар опоздал приехать в Находку к указанному сроку. БМРТ «Амурск» уже успел сдать свою продукцию, а также подготовиться к зачистке топливных танков – на буксире тащился к заливу «Америки», не всегда угадывая, куда требовалось направить нос.

Если бы нашлось, на чем его догнать! Назар сунулся к диспетчеру местных линий – ничего не добился. Приуныл. Направился наверх. На пути в УАМР он случайно попал на инструктора горкома Кима Матвеевича Скурихина, еще дюжего, с упругими плечами.

Слово за словом… Скурихин словно ни с того ни с сего вспомнил, что его старшая дочь забросила учебу в училище искусств. Сморщился. «Надо ее выдать замуж», – сказал про себя и оценивающе взглянул на Назара: чем не жених?

Вскоре под Скурихиным и Назаром выгнулись доски, проброшенные от берега к рубке заправщика пресной водой. Взревел дизель…

На БМРТ «Амурск» заметили прибытие гостей. С необозримо высокого борта  в ы с ы п а л и  новенький штормтрап, еще едва гнущийся, пряно пахнущий пенькой.

За аванпортом на все три стороны простиралась ровная, чуть подсиненная даль. Скурихин снова завел о своей дочери: «Смуглая. С родинкой».

Утром он повез Назара показать находкинскому начальству, а под вечер домой…

О том прибрежном плаванье Венка ничего не знал, поскольку находился северней Алеут, на БМРТ «Тафуин»: «Говорится: каждому свое», – взялся утешить Назара.

К базе тралового флота приблизились те же громкие крачки. Назар слушал, как они исходили печально-трескучим криком. Кому-нибудь показалось бы, что специально медлил, не желая утратить в себе то исключительное ощущение, какое совершенно естественно для тех, кто отправляется в океан вписанным в судовую роль[1]1
  Штатное расписание.


[Закрыть] – не пассажиром, тем более в согласии с давней мечтой.

Кстати, в первый приезд Назара к находкинским рыбакам Скурихин боялся, позарится ли на него больно разборчивая невеста. Чтобы не остаться в накладе, не постеснялся, взял с вероятного зятя «за постой» пару четвертных.

«Сущий пустяк!» – рассмеялся Назар, в самом деле нисколько не осудив Скурихина за столь мелочную расчетливость, и снова переключился на Венку, стремящегося произвести впечатление. Его никто не унял бы, так же бы говорил, да крачки очень встревожились – можно было подумать, что с ними сгинет все живое, весь мир. Назару же они не мешали – только всего что входили в общий океанский пейзаж.

Досадуя, Венка поднял на крачек глаза, и сразу же у него кровь отлила от лица: «Неужели?.. – не поверил себе. – Нет, не может быть! Это черт-те что! Чтобы с ней?.. Обошлись таким образом!»

Стремительные, как будто вещие птицы черно-белыми всплесками трепыхались сверху баркентины, над клотиками трехмачтовой красавицы, накрепко привязанной к замшелым столбам едва ли не бросовыми концами – толстыми веревками со сростками, в узлах.

– Что случилось? – Это Назар забеспокоился? Сомнительно! Он жил своим ничем не омраченным будущим, без предчувствий. Попробовал вообразить, каков его капитан?

– Оставьте меня, – взмолился Венка, как сраженный насмерть. Согнулся в поясе: – Умоляю вас!..

На расстоянии видимости от базы тралового флота – совладелицы мыса, прикрывающего бухту с востока, у материкового берега с Находкой-городом, еще не старая и уже списанная баркентина использовалась вместо причальной стенки. Катер-перевозчик нацелился в нее сразу, как обогнул корабль науки. Хотя бы сбросил скорость, не так бы ударил.

Венка не выдержал, сказал с непередаваемой тоской и отчаянием:

– Ясно, она теперь что? Отслужила свое. К сожалению, для всех доступна. Эх!

Тупорылый, весь завоженный, в мазуте, катер-перевозчик оттолкнули как попало навешанные на баркентину истертые автопокрышки. Он взъярился. Загрохотал. Взбил за кормой радужные пятна на воде – к середине бухты пошли быстрые волны.

У Венки обозначились желваки:

– Идиоты! Ай-я-яй! Гробят единственное в своем роде. К чему?

Назар догадался, отчего переменился Венка. Уже всецело был на его стороне, а в то же время воздерживался это как-нибудь выразить. («Еще подумает, что подлаживаюсь под него».) Не вполне уверенный в собственных способностях («Я в роли живописца? Ну, нет. Это по меньшей мере смешно»), он все же поднял щепочку. Уже иначе всматриваясь в присыпанный пылью бетон береговой окантовки – останется ли на нем след? – присел и – раз! Перед ним вытянулся корпус парусника с мощным бушпритом, как перед прыжком. Точно так же легко взмахнул рукой еще – над достаточно ясно прорисованной палубой поднялись мачты, не обремененные никакой оснасткой. Чуть повозился у форштевня – у него, под лапами адмиралтейского якоря, бесшумно вскипел бурун.

Венка подошел к Назару поближе.

Между тем на катере-перевозчике, готовом повернуть от баркентины к базе тралового флота, на корму втянули дощатый трап и, свернув рули, отработали назад, чтобы выйти левей большущего плавучего дока, еще не переданного нашей стране, под своим государственным флагом.

В Венке опять вскипела злость. Грубо двинул сундучок к тамбуру – шр-рр, устроил на нем краба и кивнул на штриховое изображение баркентины.

– Я помню… – Скосил глаза на забор, увешанный транспарантами – поделками заезжего художника. – Под Итурупом мы, практиканты мореходки, попали на ней в свирепейший циклон… – Поморщился. – Как нас тряхнуло! Где был верх-низ – кто мог разобрать… что такое фор-марса-рей, вязать рифы – представляете?

Назару никак не удавалось прикинуть, когда объявится перед капитаном. Ему ж еще предстояло пройти медицинский осмотр – заполнить санитарный паспорт моряка.

– Неужели пренебрегали маринистикой? – удивился Венка. – Фор-марса-рей на носовой мачте. А вязать рифы – то же, что подбирать паруса. Просто!

«Гони, не останавливайся!» – взглядом поощрил его Назар.

– Так что… Следите за мной? Фор-марса-рей в тот раз мотался, туды его, где-то там, среди изорванных туч, – Венка запрокинул голову. – Зрю на него, а у самого, верите – нет, мурашки по спине. Потому что ноки[2]2
  Концы мачтовых перекладин.


[Закрыть] то погружались, то вымахивали все в свисающих клочьях стекающей воды. Проверил на всякий случай: в каком у меня… спасательный жилет? Как надел? Подергал тесемки. Оказалось, завязал будь-будь. Потом мне кто-то словно прошептал: «Ты ж галетами не запасся!» Я что, стал бы спорить? Да-да, упустил, шляпа. Развернулся на обратный румб. Сам к носу. Лезу туда, чтобы набить карманы. Ноги здесь, мозга моя будто уже там, далеко, – перед полубаком. Жадюгой сделался, как женатик перед дележом барахла. А на меня с верхотуры… Мало сказать, что стена серой воды. Со всех частей света а-ах!

– Смыло?

– Не сразу. Я еще потом затеял закрыть целлофановым мешком мотор шлюпочной лебедки. Гляжу – он близко и уже далеко. – Изумленный Венка закрыл лицо ладонью: – Не подфартило. Пеной всего заляпало. Потом, как утерся, гляжу: что творится! Борт же передо мной. Гладкий, глянцевый. Чей? Узнаю: наш! Сверху потоки! Выгнутые! Жуть! Чувствую: надо скорей зареветь. Только ничего у меня… Горло было как не мое.

– Ты нынче-то кем, герой?

– А! – Венка махнул рукой. – Торчу в машинном отсеке, у компрессоров. Рефмашинист. Весь… – понюхал воротник, рукав, – мазутом пропах.

– Да? Учился в мореходном училище, и на тебе! – посочувствовал Назар. – Я думал, штурманишь. Определенно. («В собственном здоровье я уверен. Что мне осмотр!»)

– По-всякому в жизни приходится, – уклонился Венка. – Нужда заставит – капитаном пойдешь.

2

У базы тралового флота катер-перевозчик не задержался. Отвалил, побуровил напрямки – в бухте хозяйничал без стеснения, со всего маху ударил грязным обносным брусом баркентину в выпукло-белый борт, а затем так резко отскочил назад в самим же сделанный на ходу вал, что Назар беспомощно замахал руками, Венка же налетел на брашпиль с якорной цепью.

Да, легкой и грациозной чудо-птице, лишенной своего обычного парусного оперения, выпало доживать последние дни не в том положении, какое заслужила.

Повсюду витал дух запустения. Давным-давно забытая мокрой шваброй палуба растрескалась. Когда-то крытые белилами рейки повыворачивало. Рядом со спуском в жилой отсек отливали желтым бестолково нарубленные доски. Белели лохмотья выцветшего брезента, еще ярче – опилки.

У скрученного ходового компаса Назар запнулся о растерзанный ящик из-под каких-то консервов.

– Когда баркентина поднимала все паруса, в том числе косые, то не натыкалась на волны, а летела… как на зов откуда-то свыше.

– Она и сейчас хоть куда, – незаметно для себя подхватил Назар.

Но это Венка вроде не заметил – шел, как бы стараясь, чтобы у него не прорвалась наружу радость от пришедшей на ум новой мысли:

– Вы думаете, смирилась со своей долей?.. Как бы не так! Поднапрягите-ка свой слух! Как? Все пробует: крепки ли причальные канаты, нельзя ли порвать их, хо-хо!

– Точно!

– Скрипит! – расцвел Венка. Он долго наслаждался тем, что его восхитительная любимица, вопреки всему, рвалась на волю, к бравым вестам – самым устойчивым и потому обожаемым ветрам. Спросил возбужденно: – А у вас, скажите, куда бумага?..

Назар замешкался.

– Вы же, как пить дать, собрались в моря! – опять развеселился Венка. Решил, что человеку суши – Назару без него, океанского супермена, не обойтись, как без спасательного круга.

– А-аа! – заспешил Назар. – Я пока что в платном резерве.

– Над новичками-то потешаются… О тельняшке, к слову, слыхали? – Ткнул себя в хилую грудь. – Почему она, как зебра? Вся в полосах?

Глаза у Назара расширились. («Экзамен мне устраивает!») Венка подавил в себе смех:

– Представьте ее всю сплошь синей… Шхуна огибает Африку. Матрозов (я вам по-старому) шуранули на верхние ярусы, под самое солнце. Снизу ни единого дуновения – испечься можно. За распоряжением: «Развязать… Дать ход парусине!» – того сложнее… Если бы матрозов облачили в белое, чтобы выдерживали. А паруса же быстро выгорают. Делаются белыми. Как смог бы штурман отличать одних от других та-аам, на высоте? Потому пошли на компромисс. – Готовый к самозащите, чуть что – посмеяться над собой, он картинно, только чуть навалился на фор-марса-фал, прикрепленный к палубе двойной манильский канат: – Я вам не о чем-то!.. Об этом не прочтете ни в одной энциклопедии! Моя гипотеза! – И засмеялся. Да так, с такой гримасой, будто презирал сразу всех профанов. – Насчет клеша… тоже дундук? Теперь без него можно, в дудочках. Как моему корешу Сереге без усов.

Катер-перевозчик давно ушел по кольцу, за четырехугольный плавучий док – со всеми остановками, вплоть до железнодорожного вокзала. Широкий в кости Назар и тщедушный – живые мощи – Венка беспечно отдались досугу: сидели на фальшборте баркентины, болтали ногами над обманчиво тихой водой. У камней – они с трудом отличали их от затопленных сельдяных бочек – мотало, куда-то подталкивало, передвигало, стремительно несло студенистые, помеченные коричневым крестом зонты – ядовитые медузы.

Бриз окреп. Тонкие мачты охватил изменчивый шорох. Он нарастал, свободно плыл по-над палубой, омывал днища трухлявых шлюпок, верх рыжей камбузной трубы, доски траверзных фонарей…

– Воротничок на флоте… это же что? В девятнадцатом веке… косынка из кожи. В силу какой надобности на шею-то… – Показал, как повязывалась. – Чтобы масло за шиворот не стекало.

Под источаемый мачтами шорох Назар перенесся в свое прошлое. Словно не покидал Сашку Кытманова, своего амурского друга. Для того все было просто: ставил опалубку, управлял бульдозером, вязал арматуру и рисовал. Любил также всякого рода удовольствия. Умел отдаваться им и после никогда не раскаивался.

Сашке тоже довелось взойти на «Амурск». Трещал о нем потом без умолку («У тезки нашего города нос словно у боевого корабля, тоже хищный»), восторгался: «Каких познал людей!» Особенно выделял Нонну. («Ее возможности – батенька мой! Не просто так даны. Для масштабнейших достижений».)

– При чем тут масло? – рассердился было Назар из-за того, что позволил обходиться с собой, как с юнгой. «Сашка-то, Сашка. Он же взял с меня слово разыскать его любовь, пока не встреченную мной Нонну».

– При том! – так же упрямо вкладывал в него Венка. – Маслом мазали волосы перед вахтами. Когда их намочит, то известно, что тогда. Колотун. И вообще.

Они покинули баркентину с одинаковым настроением, когда всей широко распахнутой бухтой завладел бриз и крачья белая круговерть, как усталая пурга, осела на корму приумолкшего в отдалении «Тафуина».

3

Со взгорка перед Венкой и Назаром открылся вид на западное крыло мореходного училища – длинное оштукатуренное здание с башенками по углам и парой гарпунных пушек у парадного входа: восточное заслоняли тополя. Венке было наплевать, ч т о  сказали бы о нем, на всякие пересуды – сыпал:

– Мэк моней, сэр![3]3
  Искаженное приветствие. Дословно: делать деньги (англ.).


[Закрыть] Гуд ивнинг, сэр![4]4
  Добрый вечер (англ.).


[Закрыть]

– Откуда это у вас? – спросил Назар, как бы позавидовав: смотри ты еще какой! Не думал!

А Венку уже занимало только одно: как быстрей попасть в город. Его как будто подгонял попутный шелкап – прибрежный ветер. Сказанное им оказалось разорванным на части.

– У нас так давно, сэр. От старпома пошло, от некого Плюхина. Его самого на аглицкий манер называем: чиф.

Они вышли на шоссе. От базы тралового флота мчало свободное такси. Назар махнул водителю, отступил.

– Садитесь, – подтолкнул Венку.

– Что? – Обескураженный, тот сразу же распрямился как перед дракой: – А вы? Разве не поедете в город, сэр? Из-за меня, поверите – нет, нигде не потеряете. Я вмиг, – тряхнул сундучком и крабом, – брошу это в кладовку управленческой гостиницы и вернусь к вам. Эх, цивилизация! – Сказал как незаслуженно обделенный. – Какая она на вкус, я уже почти забыл. Потому что вся моя жизнь – по волнам! Только так! Позволить себе чего-нибудь хочется. Пошалить, пока можно. Побаловать. Или у меня семеро по лавкам?

– Не могу. Спасибо.

– Нет, аргументов[5]5
  Рублей (жарг.).


[Закрыть] у меня предостаточно. Сэр!

– Хватит! – Назар замотал головой.

– Сэр-р-р! – просительно и вместе с тем скандально, чуть ли не с угрозой пробасил Венка, чувствуя себя оскорбленным, в шею вытуренным из порядочного общества. – Разве так можно? По-человечески, что ли? Обижаете! А за что? Я, если хотите, к вам от чистого сердца. Вы, – приставил ладонь к груди Назара, – мне, – ту же ладонь поднес к своей груди, – понравились.

В бухту медленно входила «Армань». Из-за мыса Астафьева сначала показался ухоженный, безукоризненно белый нос – подновленный до подхода к Находке. Потом полубак с надстройкой.

Разгневанный Венка увел глаза от ближайшего городского дома – увидел абрис баркентины, навигационный, установленный на мачте «Тафуина» локатор – два железных крыла, быстро наклонился к водителю:

– Видишь сатураторные будки?

– Эти?.. Под одной крышей?

Перед тем как распорядиться, Венка необыкновенно бережно, словно уникальное произведение зодчества, поместил на переднее сиденье сундучок, попробовал – не упадет?

– Подруливай к ним и жди.

Равнодушный ко всему, смурый водитель открыл дверцу, ничем не выказав, поедет или нет.

– Вышел приказ касательно придуманных вами, тралфлотовцами, кавалькад. Строжайше запрещено… Я расписался. Если прихватят меня…

– Что там?.. Трус этакий! – разразился Венка. – Соображай! Получишь-то не по счетчику – сразу всю дневную выручку. Мне что, по-твоему, жалко их, что ли? – хлопнул себя по прямоугольной выпуклости на обтянутом бедре.

Назар терялся в догадках – что происходит? А Венка суетился у второй машины с кубиками, открыл у ней дверцу:

– Да, краб. Нет, не промысловый. На такой никакого спроса. Там-то, что ли? То же самое! Кому-то нужен! Королевский, говорю! Видишь, он все равно что корона в драгоценностях. Теперь пристраивайся к зафрахтованному мною в кильватер.

Чем загрузить третью машину? Сорвал с виска одолженный тралмейстером берет. В четвертую браво вскочил сам.

– Куда?.. – сдался водитель.

Из облака выхлопных газов, перейдя на крик, Венка великодушно, как всемогущий, обещал создать Назару в плаванье режим наибольшего благоприятствования.

– За меня держитесь, за меня! Не пропадете!..

– Вот эт-да! Не перевелись еще широкие натуры. Как гул-яйет! Меня аж завидки берут! – Прохожий морского образца остановился, руки у него опустились как плети.

– А что хорошего? Пораспустили, видишь же! – пошел на него сугубо сухопутный.

– Ну зачем вы в самом деле!.. – кто-то обиделся за Венку. – Не существует же, нет предписания, как тратить честно, собственным горбом добытые деньги. Или это не довод?

Слух о таких выездах тралфлотовцев разнесся по всем портам. Озорным вроде Венки что главное? Ударить ротозеев по мозгам: смотрите, вот как я могу!

– Моряк сошел на берег! – примирительно и ругливо загудел детина в бушлате с чужого плеча. – Он, может, в действительности… – сытно икнул, – наверно, в бездну эту, в проклятую, заглядывал, как я. В самое ее нутро. А то дышал смесью из циклона и антициклона.

Вереница такси скрылась из виду.

– Нам тоже… пора податься к Аляске, под Клондайк, – сказал четвертый, мучительно переживая собственную трезвость. – Поиздержались! – вывернул карманы. – На днях «Тафуин» туда отправляется. Наймемся на него во имя больших копеек?

Детина в бушлате ухмыльнулся. Мыкался, бороздил он под Клондайком с Венкой на среднем рыболовном траулере (эсэртэ). Камбала там устилала под ними дно чуть ли не в два-три ряда. Когда она, в большинстве желтопузая, шлепалась на палубу, то выгибалась и часто била хвостом: аплодировала. Матросы-добытчики переглядывались, отпускали соответствующие случаю шуточки, с задором, пунцовея от усилий, подталкивали, пинали, гребли бело-бурые, резвые лепехи к горловине бункера.

Последний замет перед возвращением к родному берегу не предвещал никакой беды.

Из приподнятого на палубе трала сначала просыпалась живность, какая всем давно примелькалась. Пошли в ход деревянные скребки – она полетела чайкам на прокорм. Как только ссыпалась с верхней кромки никому не нужная треска, так показались на свет торчащие рожки, среди них, в комьях донного голубого ила, концы стального троса.

Что удумал подкинуть из своих чертогов морской дьявол? Мину…

При виде ее на эсэртэ кое-кто утратил дар речи. Могла ж взорваться, всех поднять в воздух.

4

Кончился медосмотр.

Назар приложил ладонь к внутреннему карману кожанки – ощутил приятную мягкость санитарного паспорта с автографами врачей городской поликлиники и аляповатым оттиском-заключением: «ГОДЕН».

У пирса в общем строю замерли, как на торжественной поверке, ошвартованные траулеры: худощавые, с нервически подтянутыми боками, развалистые. Он словно выбирал, какой из них поприглядней.

За углом мастерской, ближе к урезу моря, возвышалось жилье из того, что оказалось под рукой, из старого, кое-где пробитого брезента, защитной парусины, бумазеи, тонкого холста и меченных треугольниками простыней. Наклонный задник крайнего навеса с единственной стенкой изнутри выгнули чьи-то спины, плечи, головы, локти… На фанере, прицепленной над предупреждающими плакатами кабинета техники безопасности, взблескивала свежая киноварь: «Осторожно, здесь холостяки!» Напротив неизвестно для чего полыхал костер. Рядом на спутанной траве валялись роскошные яловые сапоги, явно неряхи: в налипшей сельдяной чешуе. Где-то близко кончалась жизнь пишущей машинки: стучала, запиналась. Остро тренькала гитара, и кто-то ломким, неподдающимся баритоном пел о том, что человек счастлив уже потому, что может однажды уйти в плаванье, причем все равно куда, лишь бы открывались виды на угодные душе просторы.

В «Тафуине» Назар нашел что-то особенное. Не просто рассматривал ходовую рубку с верхним капитанским мостиком, нависшую над довольно просторным полубаком с якорной лебедкой, вентиляционными колоннами, высоченной будкой элеватора и воздетыми к небу стрелами грузовых лебедок, а  н е ж и л  это в себе. Вгляделся в полосу прямоугольных иллюминаторов, в леера. Опустил взгляд ниже, до четких и плавных обводов как бы цельнолитого корпуса…

К причальной стенке подошел мужчина, тоже высоченный, как Назар, только значительно старше. Потоптался.

Он явно выбился из сил. Уже одним своим видом взывал к сочувствию.

– Как будто… плывет! – сказал Назар о «Тафуине». – Не находите?

Тот, что стоял с ним рядом покачиваясь, не вымолвил ни слова.

– Вы из экипажа? – спросил его Назар, уловив созвучие в названии кормовой мачты с русским словом: бизань – п о з а д и. На ней кто-то поднял для просушки пожарные шланги. Носовая несла на рее флаги чрезвычайного предупреждения.

– Была у меня морока в поликлинике. Уговаривал терапевта: «Родной, я на женскую должность иду. Прачкой. Не верю, что не сделаете мне скидку».

– Вам осточертело на берегу? Больше не можете?..

Незнакомец представился не сразу. Попристальней присмотрелся к Назару: тот ли, кого столько искал, – исходил базу вдоль и поперек.

– Кузьма Никодимыч. – Тотчас уткнулся в ладонь. Наклонился, отвернулся и протяжно так, словно что-то приключилось у него с горлом, сухость или еще что: «Х-мм».

– В вашем возрасте, извините, в са-мый раз тешить внучат. Вполне, думаю.

Какой прок от спора? Кузьма Никодимыч кивнул стриженой шишкастой головой, ощутив, словно кто-то сжал ему горло. Поперхнулся, дернул длинный конец галстука вниз.

– К сыну я… – Вложил два пальца за воротник. – К нему ехал. А он знаете где? О-хо-хо!

Рядом снижалась клуша. Кузьма Никодимыч невольно пригнулся. У него оттого обнажилась чуть не до ключицы шея, чего не пропустил Назар, уставился в нее, сознавая, что нельзя так, надо побыстрей отвести взгляд. А Кузьма Никодимыч вроде ничего такого не испытывал, рассматривал металлическую опору с парой прожекторов, цех рыболовных снастей, гладкие бетонные колонны:

– …Тут уже рейс на носу. Не до Венки. Отстанет. Так ведь?

– Что?.. – насторожился Назар. – Мы же с ним на баркентине общались в конце дня! Вдвоем!..

На лбу у Кузьмы Никодимыча заблестел пот – маленькие бисеринки. Что-то сказал про милицию. Только к чему?

– В стороночку. В сто-р-роночку!

На Назара и Кузьму Никодимыча надвинулись одетые в комбинезоны с болтающимися противогазами. За ними следом шел брюнет руководящего вида, еще молодой, а уже с брюшком, отирал платком взмокший затылок и внушал нагруженному порожними кулями почти без желания. Выталкивал из себя слова:

– У моряков… все, что выше пояса, – это… грудь.

«Где-то уже сходились наши пути?.. – силился припомнить Назар. – А-аа, вчера же! Ну! Этот, чувствительный… завидовал, как шиковал Венка. Сугубо сухопутный тоже здесь! А этот еще!.. Поэт мирного сосуществования в бушлате с чужого плеча. Уже с синяком под глазом? Все, выходит, надумали отправиться с нами. Ком-пания!..»

– Я говорю, строжайше соблюдать условия. Если что-то не то… Только заподозрите, я говорю. Какую-нибудь опасность. Малейшую. В таком разе… – гундосил брюнет. На что не требовалось тратить много времени: где следовало положить кули, – он употребил минут двадцать. – Я говорю, действуйте. Без тактики с нашей стороны все потравленные крысы поразбегутся, залезут подальше, за переборки, в щели какие-нибудь, потом протухнут, вам же придется, я говорю, лазать-шарить: где там они, получается…

На ошвартованном возле «Тафуина» среднем рыболовном траулере никогда не слыхали об этом, что ли?

– В какую воду кули кунать? В пресную?

«Смотри-ка ты! – вдруг испугался Назар. – Пожарный рукав на кормовой мачте. А сигнальные предупредительные флаги? Что они означают? По порядку, сверху… Прямоугольный с ядовито-желтыми поперечными полосами? Такой же формы бело-синий? За ним – поменьше, красно-бело-синий треугольник?»

По ним всякий более или менее умеющий устанавливать связи между предметами и явлениями мог догадаться, почему экипаж сгрузил все съестные припасы на берег и сам поселился тут по-бивачному, в палатках.

5

В милиции Назару с Кузьмой Никодимычем не повезло. Лучше бы им сразу пройти к начальнику.

– У вас содержится… в вытрезвителе наш матрос. Очень нужный в рейсе. Незаменимый, – попробовал втолковать дежурному Назар. – А это его отец.

– Выходит, в семье у них не так, как должно быть. Гражданин!..

– Не надо, – расстроенно попросил Назар.

– Ну, товарищ. Подумаешь, велика разница!

Зазвонил телефон. Дежурный бросился к нему во весь дух и, став во фронт, преобразился до неузнаваемости. Подтянулся.

– Слушаю! – выкрикнул. А потом сделался свойским. – Это ты!.. Что? Пищу арестованным? Как не в чего положить?

– С подходом бы мне надо, – ругнул себя Назар.

– А, не под дождем – переждем, – прокряхтел Кузьма Никодимыч. Схватил себя одной рукой за грудь и притих.

– А вы почему на пирсе ко мне подошли? – Назар посмотрел Кузьме Никодимычу в глаза.

От осеннего, необычайно яркого, напряженно греющего приморского солнца все сверкало. С непривычки Кузьма Никодимыч зажмурился:

– Вы же… пригляделся. Без этих… Ни хи-хи, ни ха-ха. А также расспрашивали-то меня как?.. С прикидкой! Из-за чего такой?.. В чем я, значит, слабак. Не смогу без вас. Понадобится какая-то ваша помощь. Может… тоже? В мыслях-то было: за кем меня закрепить? Конечно, старший помощник занят. На нем производство, по сухопутному-то. Все равно что главный инженер…

– А кто я, по-вашему?

– По должности-то?.. – поощрительно и не в ущерб уважению к себе улыбнулся Кузьма Никодимыч, а затем, взглянув на дверь, пересел на ступеньку повыше.

6

Начальник милиции, седой, со лбом ученого, заартачился, не отдал Венку:

– Выкладывайте подписанное капитаном ходатайство на форменном бланке! Где у вас поручительство коллектива? Вы что?

Кузьма Никодимыч потупился. Переживал: «Знать бы, где придется упасть!..»

Судя по глазам Назара – по преимуществу «штилевым», требование начальника милиции его не особенно огорчило. Устроил для себя разбор обстановки… Санитарная обработка «Тафуина» не прекратилась. Где он мог выйти на капитана? Не на пирсе, так в управлении. Всего верней, в отделе навигации. Единственное: ни за что не собрал бы экипаж. Палубники гурьбой ходили за боцманом, осаждали с ним все подряд кладовые. Чтобы поднять что-нибудь или погрузить, на подмогу им кидались производственники. «Духи», они же «мотыли» (все, кто входил в машинную команду), челноками сновали между цехами и своим хозяйством.

На пирсе, под стрелой автомобильного крана, Назар услышал, что пишущая машинка стучала точно так же, как прежде. Только где?

Это раньше его определил старший электромеханик Бавин, пригласил с собой:

– Пойдемте.

К напечатанному понадобилась судовая печать.

– Она недалеко.

Чтобы сказать это, женщине в белом халате, судовому врачу, надо было прежде вынуть изо рта сигарету. С первого же взгляда Назар заключил, что ей выпало всякого, должно быть.

Старший помощник капитана Плюхин прочитал про Венку («Сплошные дифирамбы!») и попенял:

– Без вас еще… На общем собрании. Выбирали председателя бытовой комиссии. У всех, как всегда бывает, нашлись самоотводы: тот учится, этот куда-то поступает. Так он… как его? Венка… Я говорю, придумал же! «Крикну: «Полундра!», все бросаемся из кубрика. Кто останется последним, тому председательствовать. Только… – поставил условие, – я стану у двери. Моя э… инициатива!» Я говорю…

Назар явно терял время. Переступил с ноги на ногу. А не прервал говоруна:

– Надеюсь, те выборы отменили?

7

Когда начинается прощание с сушей? Как подмечено, задолго до выхода в океан.

Уже с неделю, если не больше, специалист-электроник Дима, отвечающий на «Тафуине» за работу навигационной и поисковой радиоаппаратуры, он же сменный радист, находился в своей квартире, не представляя, чем заняться. Принялся перебирать припасенный на все случаи слесарный инструмент и бросил, весь сгреб в кучу. Полистал последний том подписного издания… Притом ни на миг не забывал, что у него на «Тафуине» имелась каюта, в ней койка-«гробик» с заправленной постелью. Нет, не мог обрести он дома покой, только присутствовал до отвального рева судового тифона. От него, всякий раз расплывчатого, звуки базы тралфлота улетают куда-то далеко, вроде не выдерживают натиска чего-то очень наступательно-объемного, а те, кто собирается на пирсе, словно нечаянно обретают раскованность и кричат давно заученное, только преувеличенно беспечально:

– Счастливо! Покеда!