Текст книги "Горбатые мили"

Автор книги: Лев Черепанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

…И девятый вал

Всякое плаванье приходит к своему концу. Единодушцы Варламова Спиридона подумывали о том, как отметят встречу с портом приписки, именуемым между собой Рио-де-Находкой.

Превыше всех напитков они ставили пиво. А что оно без вяленой рыбы? Бичнев, по-прежнему занятый раздумьями о валах («Зачем подразделять их?»), на верхнем капитанском мостике цеплял вешала:

– Допускаю! Девятый вал может оказаться труднейшей вахтой!..

Никанов тотчас перестал мельтешить перед ним с подпорками, ухватился обеими руками за поясницу:

– Или еще чем-то? Горем! Обрушится оно на тебя, потом что ни делай – никак невозможно собраться с мыслями.

Хозяйственный, любящий во всем аккуратность Варламов Спиридон перетряс в кастрюле подсоленных окуней, ударил себя легонько поверх кармана, чтобы удостовериться, что не забыл взять с собой нож прорезывать в хвостах дыры, и согласился с тем, что у девятого вала действительно-то обличий – никому не пересчитать. А также сказал, что действительно худа без добра не бывает. Люди, попав в кегельбан, узнают чрезвычайно важное: кто с ними рядом, какая им цена, а значит, что ждать впереди.

1

После обычной отсидки в своей лодке, под вечер, Зубакин с ходу навалился на дверь под табличкой «1-й пом. капитана» и только потом, когда переступил через комингс, стукнул по ней вдогонку, чтобы предстать гостем, что ли.

– Не помешаю? – А вышло у него: «Скажи, на что ты изводишь не принадлежащее тебе служебное время?»

На столе-эллипсе стояла пишущая машинка. Назар только что отстукал в характеристике на старшего механика «…пока более склонен подчиняться, чем командовать». Обернулся, не сразу встал и – где моя стеклянная банка под марлей? – пошагал к шкафу.

Вообще-то Зубакин никому не наносил визитов. Сел к бортовой переборке с телефоном и часами. Назар чуть задержался напротив иллюминаторов. В них те же измятые, исхлестанные циклоном водные кручи, какие повыше, пониже – они, как днем, безуспешно лезли все туда, вверх, и точно так же внизу, между ними, мотались клочья пены.

– А сам-то что? Не желаешь?.. – стакан с простоквашей Зубакин взял довольно неохотно.

– Я уже насытился… – как бы извинился Назар и тотчас сказал жестко, напрямую: – Ты, Анатолий Иванович, за столько-то месяцев ни разу не удосужился провести экономический семинар. Так же у тебя с командирским совещанием насчет траления… «Соберу, вразумлю» – одни обещания!

Покряхтывая и снисходительно улыбаясь, Зубакин вроде утаивал что-то приятное, утер губы крепко сжатым кулаком:

– Не с кем разговаривать! С Плюхиным еще так-сяк, он перестал тралить с оглядкой на меня: похвалю – нет? Больше – сам… Ты помог. Самостоятельный. Лето же!.. – стиснул зубы – Что? Толкает идеи. Они все – никуда, не могут пройти. Я его, кажется, раскусил… Изображает бурную деятельность. Про остальных мне – не к чему языком махать! Ершилов слишком долго ходил в подчиненных, потому сплошь какой-то… Хочет выглядеть безукоризненным. А при первом же срыве ни то ни се. В последнее время, как ни позвоню к нему, или только поднимается с постели, или собирается спать. Про Зельцерова сказать… Есть в нем что-то. Только такой завистливый. Не может ничем заняться, если кто-нибудь вырвется вперед.

– А что присуще кэпу? – заворочался Назар, поближе подсел к Зубакину, не тая, что ему тоже надо подтянуться.

– Я что?.. – или устыдился Зубакин, или возмутился. – Сердитый! Остепеняюсь, только когда до меня доходит, что бьюсь лбом в стену.

За компанию Назар и себе влил в стакан простоквашу, сказал:

– Среди наших ты поневоле сильная личность…

– Ведешь меня к смирению? Чтобы я руки на груди сложил? Как мертвец в гробу?

– Тебе никак, ни с какой стороны не подходит скоморошничать. Не к лицу.

Капитан отработал назад:

– Понимаю – чего там?

– Кстати, Зельцеров-то что придумал! Как суббота или воскресенье, он полеживает. В рыбцех ни ногой.

В голосе Зубакина появились оттенки раздражения:

– Я – раз, и, посмотришь, быстро перестанет.

– Отдай-ка его нам. Пускай доложит. Потом послушаем мастеров – в чем расходятся с ним? Такое воздействие дает наивысший результат.

«Опять ты за старое!..» – Зубакин нагнул голову, повернул ее как бы для того, чтобы скорей всплыть наверх.

– На бюро? – спросил. – Он у меня вот где!.. – сжал левый кулак. – Весь в нем. Не взбрыкнет.

– Тут что важно… – полным ходом пошел вперед первый помощник, предвидя возможность добиться большего. – Воздействие вширь. Еще что? Брось свою манеру!.. Разговариваешь с людьми – будто одолжение делаешь.

– Какой есть!.. – не очень осердился капитан. Упер одну ладонь в верх спинки кресла, иначе бы не взглянул в иллюминатор. Океан лежал беззлобным. Только кое-где ставил на ребро черные ложбины.

– Анатолий Иванович!

Не захотел Назар, чтобы Зубакин опять замкнулся в себе, уединился – влез в свою лодку, как рак-отшельник в укрытие.

– Твой вывод… на «Тафуине» уже все лучше меня? Переделывать больше некого? – Зубакин бухнул стаканом с недопитой простоквашей о стол.

– Для тебя рыба – первичное, а все прочее – вторичное. Тоже материалист! Кому такой?.. – Назар не сказал «нужен».

– Не дурачишь меня помалу? – Зубакин с большим интересом пригляделся к Назару.

– С чего взял?

– Нет, это я так. Во всем обязан своему окружению.

– Тебя что-то беспокоит?

– Вышучиваешь меня. Тогда зайду с другой позиции. Откуда берутся никудышные руководители? Только выкладывай мне откровенно или лучше ничего – заткнись.

Напор, взрывчатость Зубакина озадачили Назара: «У него ж прежде всего дело, а никак с ним не связанное – мудрствование для досужих людей, вертенье на нижней части спины, эти штучки-дрючки, В любви тоже не теряется».

– Нет отбора, – сказал. – Посмотришь на иного… Ясная голова. Честный. Энергии хоть отбавляй. А его никуда не выдвигают.

Капитан выпрямил указательный палец:

– Так у нас велось. Так будет.

– Нет, – воспротивился, затряс головой Назар, захлебываясь смехом. – Новая система хозяйствования… для всех, не только для первых лиц. Ты сейчас вздыбишься!.. Каждый первый помощник обязан быть личностью. Иначе он не сумеет выстоять в передрягах, станет терзаться из-за чьего-то недоверия, а также оттого, что его кто-то не принимает, и все. По себе знаю.

Океан ни в чем не изменился. Точно так же Зубакин. Сказал:

– Нечего умирать от тоски по такой системе управления, когда бы дураки-руководители ни в чем, никаким образом, никак не смогли бы нам навредить. Ваша цель предпринимать… Повсюду создать надлежащие условия. Всеохватно – тут, там. Чтобы всякие эти, те, кто приспособился… они затрепыхались бы, стали хватать ртом воздух. Вымерли бы в конце-то концов, как ихтиозавры. Только тогда наступит новая эра. Или я, как всегда… ты скажешь, слишком? На-ка получай. Кто у нас в УАМРе на самом верху? Самые, что ли? В чем? Я не знаю! А это не по мне. Не могу оставить. Дума-юю!.. Тебе, из низов, до них ни за что не подняться. Потому что – прям. Было же, лез на меня. Эх, Глебович! Полагаешься самому известно на что. На принципы.

Назар думал о том, что не давало покоя боцману. «Откуда нынче стеснительность требовать? Из-за боязни озлобить против себя? Нужна терпимость?» Не обошел лозунг: «Кадры решают все», Зубакин тотчас загорелся:

– Я бы только уточнил. Если они ошибаются, как раньше, то, выходит, в гораздо больших масштабах. С вторичными, третичными и так далее последствиями, заметь, дорогой мой. – Сразу соскользнул в рассуждения о том, что такое самостоятельность: – Она поощрение тем, кто способен чего-то добиться.

Шагнули к романтике.

Назар охмелел от собственной смелости, сказал:

– Пристрастие рефмашиниста Расторгуева к историческому, а также к парусникам не только от молодости, думаю. Игнатич – заметил? – тоже всегда возле него. А еще Серега, Бичнев… – он не договорил до конца, из-за того что сам всегда все схватывал на лету и не задумывался, всем ли по силам поспевать за ним.

– Сам вчера втолковывал в кают-компании, что набить свою голову знаниями – еще не значит сделаться умным.

«Ах, ты!.. – нежно взглянул на капитана Назар. – На занятиях не бываешь, а, смотри, посвящен, о чем у нас там!.. Или спрашиваешь у кого-то? Подожди, я это запомню».

– Что, проняло? – сочувственно поинтересовался Зубакин, когда над океаном, в непроглядных облаках, образовался маленький белый прокол.

Что сказал Назар?

Истинный романтик – добрая душа. Хоть заставляй его кому-то напакостить, ничего у него не получится. Ведь внутренняя суть каждого – это же что-то от прошлого и от того, что в нем же, в прошлом, подталкивает к будущему. Одна точка и еще одна… Получается, что поступки в большей части всегда предопределены. Будущее начинается с прошлого, и, таким образом, нечего переоценивать настоящее. Что в нем? Только одни возможности осуществить то, что владеет чувствами, находится в их сердцевине. Тот же первый помощник с рефрижераторщика… Разве он думал о себе! Что такое погибнуть, когда не мыслишь прожить без таких, как ты? Не больше, чем слиться, стать их частью. А спасти кого-то – словно создать себе будущее без угрызения совести, к тому же физически ощущаемое для него, гибнущего. Тот, кто не дал кому-то умереть, пусть самый заурядный, уже чуть ли не бог: «Я могуч. Нате, наслаждайтесь жизнью!»

– Тихий ход! – как в раструб переговорного устройства сказал Зубакин. – Ты его, романтика на руководящей должности, этого первого помощника…. шибко-то не поднимай. Спрашивается, бросили якорь и сняли вахты… А где? В океане ж. Куда смотрел?

– Ловлю тебя на слове. Утверждаешь, что первый помощник тоже не так себе!.. – сосредоточенно задумчивый Назар впервые видел в одном Зубакине двух: своевольного, никому не поддающегося и способного измениться. – Я тебе доверительно. По-моему, значение твоих поощрений слишком преувеличено. У них один конец. Для души – ровным счетом ничего!

– Почему замолчал?

– Возьми-ка в толк. Сколько-то разумных эгоистов… Способных что-то делать… Специализированных, так больше подойдет сказать. Умеющих к тому же взаимодействовать. Это уже, по-твоему, то, что надо? Экипаж? А коллектив ли?

– Мудрствование.

– Уклоняешься?..

– Ты что? Если чего-то добивается экипаж, он уже… коллектив.

– Сколоченный? Передовой? Еще как?

– Завел же ты меня, однако!

– Как у касаток. У них только тогда наивысшая «производительность», когда объединяются. А благородство экипажу нужно? Или не так чтобы?.. Не очень-то?..

– Откуда это извлек?

– Сам!

Уже к ужину четвертый штурман, по штату – заведующий судовой канцелярией, пришпилил в кают-компании новую схему, кому где сидеть. Ершилов получил кресло на противоположном конце стола, и, таким образом, Назар оказался у капитана с правой руки. С правой!

2

С совещания краевого актива в океан, на промысел, с «Аманью», перегрузчицей мороженой рыбы, возвращались первые помощники капитанов. С ней же ехали сотрудники океанического НИИ и наделенный чрезвычайными полномочиями Скурихин Ким Матвеевич.

Конечно, он «вправил мозги» Зубакину, как заверил секретаря парткома УАМР, по возвращении с «Тафуина» после устранения девиации в заливе «Америки». Только кто поручился бы, чтобы триединый специалист, то есть штурман дальнего плавания, удачливейший рыбак и крепко думающий экономист, согласился возить первого помощника в качестве пассажира. Самое простое – шифровку и дешифровку – Зубакин должен был взять на себя. А как мог Назар без соответствующей подготовки организовать внутрипартийную жизнь в специфических условиях, вдали от райкома?

Еще в большее беспокойство за Назара, а также, естественно, за весь экспериментальный рейс, не обеспеченный как следует рекомендациями НИИ, секретаря парткома с его заместителем, лесником по образованию, привело то, что в объяснительных записках на запрос по радио капитан и первый помощник на все, что случилось, смотрели по-разному.

Что же, резервных капитанов тогда хватало. Только кто сравнялся бы с Зубакиным по рыбе, столько же добывал бы?

На берегу, в Находке, также обсуждалось: не лучше ли убрать первого помощника? Не безболезненней ли? Против него можно бы выдвинуть неумение ладить со старшим комсоставом, конкретно с тем же Зубакиным, – раз, безответственное стремление воспрепятствовать списанию полуинвалида – два, затянутое, не нужное в экспедиции деликатничанье с Нонной – три. Был установлен факт ее сожительства с Зубакиным, а ничего затем не последовало, никаких практических мер. Значит, таков первый помощник. В довершение – подумать только? – вручил Нонне делегатский мандат. Превознес таким образом.

Поручение провести на «Тафуине» партийное собрание и, уже неофициально, узнать, что такое Назар в рейсе – сам не закрутил ли с кем, Скурихин принял от парткома как высочайшую миссию. Сделав со своим лицом все то, без чего оно не производило необходимого, как считал, воздействия, он прошелся по «Тафуину», вроде бы только затем, чтобы проветриться. Уставился на стенд.

На крашеной древесной плите второй штурман Лето напротив фамилий вписал в клеточки, кому сколько полагалось получить за каждый день.

Сюда же, как из скрадка, вышел старший механик и член бюро Ершилов, сказал как бы между прочим представителю уважаемого партийного органа:

– Сами судите, надо ли нам это?

Если матросам станет известно, что мало причитается им на руки, то они поднажмут. Так утверждал Зубакин. Назар же ставил во главу угла вежливость. Увещевал и, когда ничего не добивался, требовал, чтобы каждый член экипажа знал, как оценивается труд и кто лидер.

Скурихин был не однажды бит. Знал, как себя вести. Воздержался высказать свое отношение к Назару.

Тогда Ершилов попробовал еще, сказал:

– Что насаждает Назар Глебович! Мало как будто ему свистать нас наверх – поднимать на подвахты, «необходимо повсюду именно инженерное умножение сил, не всякое». «Рационализация воплощает наиболее подлинный энтузиазм, она должна стать массовой».

– Мужик он – кровь с молоком. Чтобы такой не схлестнулся ни с одной из ваших, это рассказ на дурака, – сказал Скурихин. К тому же рассмеялся, чтоб Ершилов поверил, что у них пустяковая беседа, ни к чему не обязывающая. А уже навострил свой слух взять то, что сошло бы за компрометирующий матерьялец.

Хоть не отличался Ершилов быстрой сообразительностью, а все же схватил, чего добивался от него Ким Матвеевич, и струхнул:

– К нему Ксения Васильевна намерена прибиться. А кто это докажет?..

Вскоре и Назару показал Скурихин, какой ему друг. Как завидел его, развел руками и начал качать головой. Попенял, считая себя обойденным. Сказал:

– Ты не спеши. Дай поздороваться-то с тобой, как моему ретивому сердцу угодно. У-уу! Не зазнался пока? Нет? – схватил Назаровы руки.

Ершилов не видел еще Назара столь взбешенным, старающимся в то же время выглядеть вполне прилично. Ушел.

– Мое – вам, – выдавил из себя Назар. Пошел на нос, к своей каюте. Скурихин – за ним. Расшаркивался перед каждым.

Ни к чему было Назару водить компанию с Скурихиным. Как бы чуял, что мог он «отмочить». Вставил ключ в замочную скважину. Открыл дверь, сразу же захлопнул ее.

Появилась Нонна, обряженная по-дорожному, без украшений.

– Я уже, дочка, почти не управленческий, – сказал Скурихин. – Переведен в НИИ. Взял тему высокой проходимости. По ней, правда, не хватает кое-чего… Так надеюсь набрать вместе с вами.

«Это мне все равно, – сказал про себя Назар. – Только ты помешал взять свежие газеты для рыбцеха».

– Обижаешься, видно, что не наставил тебя до конца, – переключился Скурихин на Назара, ничего не забыв из того, что происходило на «Тафуине» в аванпорту Находки. – Это несправедливо с твоей стороны. Нам выпало разговаривать урывками, помнишь? Упустил я что. Чтобы ты ничего не делал своими руками, от себя лично. Так слушай. Наперед заручайся постановлением своего бюро или судкома. Пусть потом все думают, что исполняешь коллективную волю, не можешь поступить, как бы сам хотел. Теперь же, коли дошло у вас до внеочередного собрания, выложи все без утайки и про скандальный отход, и про сам рейс – как искал, кстати, в экипаже, на кого бы опереться. Зубакин, мне передал Зельцеров, все такой же. Только с Бетховеном! Одного его слушает. Больше никого! Вроде бы с мозгами, а почему-то не усвоил, зачем с вами Расторгуев-старший. Как хочет помыкает Плюхиным, хотя им положено давно гордиться, поскольку выучился тралить! А с тобой тоже какой?.. Это же надо! Не провел ни одного семинара! Или, если брать в общем, поскольку ты здесь не сам по себе, Зубакин – будем ставить точки над i! – не выполнил постановления партии! Чуешь, чем пахнет? Лини-яя!.. Мы ему сообща-то такую парилку можем устроить, что ай да ну. А то забыл, что над ним кто-то еще есть, кроме начальника УАМР, во всем-то потворствующего ему, выгораживающего – никому не дает проучить Зубакина как следует. По секрету!.. Зубакина метят в лауреаты! Нам необходимо помешать этому, не то потом житья не будет. Без того заносчивый! Здороваюсь в этот раз с ним, с Зубакиным-то! Представь – никакого реагажа. Я, конечно, не на прогулке был, понимать надо. Не отступился от него. Зубакин ответил все-таки. Но – как! Это тоже важно. Нахал и бабник. Таким образом обойтись со мной, бывшим политработником!.. Оскорбить!.. Какое заключение можно сделать? Всех нас ни во что не ставит! Так ведь? С тобой Зельцеров. Пока что тайно. Его слова: «К молчальникам сам подходит (о тебе!), расспрашивает (о тебе же!), что не по ним». Ершилов не очень-то. Так один же! Хочешь, я первым начну?..

– Не трожьте моего капитана! – сказал Назар Скурихину. – Ким Матвеевич!.. – Голосом дал понять, что иначе порученцу парткома несдобровать. Закончил совсем зло: – Я сам справлюсь с ним, если что.

Ничуть не привиделось Скурихину: в действительности Назар вел себя по-зубакински.

Председатель собрания едва не сел в кресло Зубакина, вовремя одумался. Зубакин, одетый в парадную форму, как перед началом рейса, зашел за торец длинного стола и задержался: увидел знакомых сотрудников океанического научно-исследовательского института. У них как будто вышел весь запас эмоций, на него не осталось. «Научники! – усмехнулся. – Куда вы без моих успехов и промахов? Что сделаете? Только знаете констатировать». Увидел Скурихина и не удивился, а скорее выразил скорбь за всю отраслевую науку:

– Мой бывший?.. К ним, что ли, примкнул?

– Время энтээр. Надо научиться мыслить так же смело, как умели наши предтечи. – Скурихин сузил глаза, оглядел всех. Как будто уже шел от победы к победе.

– Для тебя это последний рубеж, – сказал Зубакин. – Как говорится-то? Мыслить – значит страдать? А ты вон какой расправленный. По тебе видно: первая часть изречения и вторая – несовместимы.

– Что вы?.. – тотчас же развеселился Бавин. – Не изучили его? Приспособится! В науке же не всем приходится… – на пальцах изобразил процесс мышления. – Требуются подсобники. Как пьедесталы.

– По-вашему, Анатолий Иванович, кто в теле, так тот уже… ясно какой? Это граничит с надругательством, – сказал Лето и весело, и с угрозой, как защитник фундаментальных основ. Вгляделся в себя, отметил, что сделался каким, по его понятию, требовалось.

Назначенный докладчик напомнил всех, кто выступал в той же роли раньше: так же разжевал общий момент, в чем никто не нуждался, и был не меньше раздражающе мажорным.

Поначалу Зубакин больше интересовался выгрузкой готовой продукции, высовывал голову в открытый иллюминатор, подправлял тальмана, заменил его, велел всем у трюма быть начеку, когда «парашют» выходит из горловины люка, так как ящики с мороженой рыбой царапало и сплющивало о концы направляющих пиллерсов. А потом почувствовал, что огонь сосредоточивался только на нем. То не так сделал, это не предусмотрел. Допустил…

Как бы устав раньше времени, Назар скрестил руки на груди, и Ксения Васильевна смекнула, что без оргвыводов не обойдется, слишком много для них оснований.

Тонкий в талии, одетый как на праздник и соответственно обстановке серьезный Зельцеров согнулся над столом. Ершилов ладил скрытно зевнуть, вынул носовик, отер им молодой и полный, с двумя складками затылок. Илюхину тоже никак не сиделось, смотрел на всех поочередно, взывая одуматься, пока еще не поздно: ни к чему противостояние! Игнатич для него повертел головой. Мол, я против. Готов выступить…

Подошло время прений.

– Почему вы, Анатолий Иванович, не в партии? – уверенно, будто налегке, наскочил на Зубакина Скурихин. Конечно же он не хотел что-то уяснить, в чем-то по-товарищески разобраться и помочь. Рассчитывал ошеломить и опрокинуть Зубакина, дать ему почувствовать самого себя не тем, кому можно доверить коллектив гигантского судна-завода.

Старший сотрудник НИИ повел бровью, что явилось знаком для его группы: приблизьтесь ко мне, что-то вам скажу:

– Скурихин уже кровью налился. Обязательно выместит Зубакину за свою дочь. Только неизвестно – как? Подождем!

Серега скосил глаза на фотографии Варламова Спиридона. От него они пошли по рукам, Диме достались черно-белые. На цветной – рулевой с бородой викинга вблизи опрокидывающегося океана перемещался с семью добытчиками по-крабьи и держал одного на всех осьминога за щупальце.

Назар никуда не смотрел. Склонил голову к скрещенным рукам. Словно о себе заботился, только об одном: не попасть бы впросак! Походило также, что он участвовал в спланированном наступлении на капитана… Нет, его выдали желваки. Они округлились. Боялся, что вспылит Зубакин, наговорит кучу дерзостей… Так окончательно испортит свое положение. Понадобится потом специально обсуждать: дать ему «доходить» до перегруза или списать без отсрочки?

«Что же я?.. – Назар заставил себя мыслить быстрее и четче. – Что такое со Скурихиным? Сначала затянул к себе. Расписывал, какая у него Нонна: «Смородинка, образованная». А потом?.. Не всякий бы сумел так!.. Очень обнаглеть надо – дай за квартиру его жадине жене зелененькую!

Меркантильный? Ладно! Сейчас с капитаном связано. Сначала с ним что-то надо. Явное же, видишь – не слепой. Если обобщить: под угрозой завершение осенне-зимнего уникальнейшего эксперимента».

3

Несмотря на то что «Тафуин» порядочно избило – сквозь его голую стальную обшивку в носовой части проступили шпангоуты, он тем не менее выглядел по-зубакински впечатляюще. Между ним, украшенным безобразными поперечными вмятинами, и бортом дородной «Армани», в тесном полумраке холодно взблескивала перемешанная с «салом» вода. Она то поднималась, то падала одновременно с опущенными на нее резиновыми надутыми кранцами, окруженными рассыпчато говорливыми хрусталиками битого льда.

Грузовые стрелы «Тафуина» и «Армани» высоко ценимый Зубакиным боцман соединил по схеме «телефон». Трос с барабана одной лебедки раскручивался, на другой накручивался. Траулер передавал, рефрижератор принимал. С тросом ехал «парашют» – железный решетчатый квадрат на четырех восходящих вверх, к общей точке, сталистых стропах. На нем покоилась стопа ящиков мороженой рыбы с фиолетовыми трафаретами: «Дальрыба. Управление активного морского рыболовства. БМРТ «Тафуин», камбала непотрошеная, сухой морозки, крупная, смена мастера…» Или сначала то же самое, а затем, после обозначения, кто поставщик продукции: «…красный окунь, потрошеный, обезглавленный»…

На «Тафуине» распахнули нераспочатый кормовой трюм, забитый рыбой, напротив него на «Армани» – порожний, у носа. «Парашют» выбирался из глуби «Тафуина», впивался в ясную небесную голубень и останавливался покачаться. Как бы передохнуть. Затем проделывал горизонтальный путь – оказывался за исковерканным фальшбортом, взлетал на уровень прожорливых клуш, увлекал их за собой по выгнутой книзу параболе, тихо и медленно подбирался к «Армани», огражденной висячими кранцами, – взбешенный крик пернатых оставался позади.

Над трюмом «Армани» готовая продукция «Тафуина» опять задерживалась и потом безошибочно, по вертикали, ухала в цель, в квадратную черноту, откуда отрывисто вырывался искусственно охлажденный воздух, весь из блуждающих запахов картонной тары и раздавленных под чьими-то каблуками терпугов.

Рулевой Николай, в тулупе и валенках, дразняще кричал для трюмных «Армани»:

– Полундра!

В белом просторе, размерами с дворец, на третьем снизу этаже, ящики с мороженой рыбой подхватывали молодцеватые Бичнев, Никанов и Венка, на бегу разворачивались – доски под ними разговаривали: трах-тах! Хотя штабель, наращиваемый ими, быстро солиднел, осадка у приемщицы ухваченной еды почти не увеличилась – такой у ней тоннаж.

У лебедки на «Тафуине» один добытчик сменил другого: «Вахту сдал» – «Вахту принял». К связанной с ней лебедке на «Армани», через сглаженные сугробы, увязая в них, пробрался осенний «выпускник» Зубакина Малютин – любитель и «стопаря», и регистрового баяна, в чьей-то летней «спецухе» и облезшей ондатровой ушанке. Сторожко косил глаза на «Тафуин» – не хотел попасться кому-нибудь из своих знакомых.

Подмораживало.

Варламов Спиридон только что «гонял чаи» в развеселой компании на шестьдесят четвертом шпангоуте. Легко, в свое удовольствие, хозяином прошелся до конца кормы и повернул обратно.

– Сал-ю-ют! – поприветствовал Малютина.

– Мое почтение!

Сникший, с опущенной головой Малютин зябко поежился и повернул переключатель электрического напряжения до черты с буквами: «вкл».

– С повышением тебя! Эй!

– Лучше не поздравляй!

– Получил за отход или ничего, помиловали?

– Пожалуй! Зато сейчас Зубакин тебе известно где. Слетит.

– Брехня.

– Меня, думаешь, за что он выпроводил?

– Ясно!

Горой возвышающийся Варламов Спиридон словно не управлял своей лебедкой, а только позволял ей делать что требовалось, в свою очередь, для нагруженного «парашюта» и порожнего.

– Не всем. Тебе в том числе.

– Трави.

У сгорбленного Малютина лебедка часто выключалась невпопад, тянула рывками – чуть не вырвала блок.

– Я же не хотел. Так вышло…

– Верю всякому зверю.

– Он мне влепил знаешь как?

В перерыв Зубакин не стал курить – протопал на ют, потому что перегруз не менее ответствен, чем траление. Пересчитал трюмных.

Все работали, ни один не ушел смотреть фильм, позаимствованный у первого помощника «Армани». Натяжение швартового троса тоже не вызвало нарекания. А в каком состоянии шпринг?

– …Словно в лоб кулаком! – сказал Малютин. – «Поднагрузился же ты!.. Оснастка тебе нужна». Я, естественно, полез из шкуры. Потом, у себя на койке, раскусил, чем мог поплатиться, и превозмог себя. Кто еще уладил бы наши отношения. А постучал ли в переборку капитанской каюты – до сих пор не припомню. Застал его с Нонной!..

Он не видел шедшего к слипу Зубакина, намного ниже борта «Армани».

– Какой же!.. Как тебе не повезло, – причмокнул Варламов Спиридон.

– Ему больше!

– Ты уже о ком?

– Считай, что Ольги у него нет.

Сбоку от Зубакина всплыл боцман. Зубакин тотчас помахал ему: не шуми!

– О том мои кореши позаботились. Навестили ее. Так что она имеет представление о своем женишке. Не допустит к себе, – сказал Малютин, довольный тем, что был отмщен.

Лицо Зубакина оживилось – сделалось спокойным. Подтолкнул боцмана идти на нос: ослаб шпринг!

У Варламова Спиридона указательный палец не попал в кнопку контактора, потому что на натиск «Тафуина» «Армань» ответила тем же. У него на носу не удержался на стойках фальшборт – лег как игрушечный.

– Пусть запомнит!.. – еще большее удовлетворение выказал Малютин.

– Хватит! – крикнул Варламов Спиридон вверх, Малютину. – Уймись, или что еще? Станешь снова «бороться», получишь новый мандат ударника. С теми же словами…

– А что еще? У меня вся жизнь – борьба.

– Ко всему про все узнавать приходится. Чем унылей берега, тем больше на дне всяких красок. Точно?

– Что-то у вас с Николаем! Щеки серы…

– Не сглазь! Отращивает бороду нынешнего года.

На ботдек выбралась с чемоданом Нонна. При виде ее Малютин сразу заприплясывал, воскликнул:

– Картинка с натуры!

– Она на профсоюзную конференцию едет. Не трожь!

– Без смеха? А как Зубакину без удовольствий с доставкой на дом?

– Балабол ты! Проглядел же!.. Сколько теперь ящиков на «парашюте»? Пересчитай!

В крошеве льда между «Тафуином» и «Арманью» длинно плюхнуло и образовался просвет. Сбоку, на чистой воде, резвились дельфины – бросались наперегонки, выпрыгивали и скобками входили в океан. Исстари бытует поверье, что они предвестники счастья.

4

Если люди встречаются без повода, они забывают, кто и что значит на службе или вообще, в чем сильны и слабы. А на собрании иначе. Не только соблюдают дистанции. К тому же обособленно строги и настороженны. Чтобы кто-нибудь отважился употребить свежее словцо, а тем более пошутить – ни за что на свете.

Игнатич ловил на ощупь пуговицы у себя на воротничке. Будто задыхался. Хотя воздуху хватало – дуло во все иллюминаторы.

– Позволите? – поднял и тут же опустил руку наголо остриженный Назар. – Товарищи! – вполне овладел собой. – По вам, что же, вопрос товарища Скурихина Зубакину как будто вполне?.. Ничего? Не содержит еще один смысл? Во-первых, что подумают о нас беспартийные? С каким чувством? – это тоже не последнее дело. Мы как будто чванливы, вот что.

Председательствовал второй штурман Лето. Он насупился – следил, не позволит ли опять кто-нибудь вольность, как Зубакин. По-иному вели себя сидящие за Ершиловым и слева от него, на диване. Они вытянули насколько было возможно ноги, ничего не слышали – заждались, скоро ли следующий перерыв? На их отстраненно беззаботных лицах Назар прочел, что судьба капитана предрешена.

Не все пылали злобой, были готовы свернуть Зубакина. А вместе с тем очень ли хотели воспрепятствовать расправе над ним?

Мучительно желая побыстрей предугадать то, что устроило бы чуть ли не каждого в отдельности, они незаметно для себя все упрощали.

В кого превратился Зубакин для тех, кто еще недавно видел в нем подлинного гения удач? Какой-то командированный, знающий Зубакина по слухам, рассматривал на его рукавах золотые шевроны: не слишком ли раздвинули их в пошивочной?.. Свой человек – третий штурман «Тафуина», довольно серьезный, раздумывал, почему так лучист у капитана секстан на штурманском знаке? Не позолоченный ли?

Такому Зубакину, уравненному с обыкновенными капитанами БМРТ или уже низведенному – так будет верней, – ничего не стоило наговорить что ни вздумалось бы и дать под зад.

«У меня есть что сказать? – ушел в себя Ершилов, наперед зная, что никому не возразит, никого не прервет. – Правду выложил первый помощник. Как только не побоялся, что за ним никто ничего не скажет. Может, один Зельцеров?.. Почему он припух? Высунусь раньше его – еще осадит, потом хлопай глазами».

Ксения Васильевна не любила схлестки, спор. Тем не менее встала.

Конечно, Назар тотчас посмотрел на нее умоляюще, чтобы уняла свой гнев. Сказал ровно, с льдинкой в голосе: