Текст книги "Том 18. Избранные письма 1842-1881"
Автор книги: Лев Толстой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)
310. Н. Н. Страхову
1877 г. Апреля 21...22. Ясная Поляна.
В первый раз нынче, после многих дней, я остался без работы: одни корректуры отосланы, другие еще не присланы, и рукописи у меня нет больше, и грустно и одиноко, но свободно, и потому пользуюсь временем написать вам, дорогой Николай Николаич.
У меня на сердце еще ваше последнее письмо* с одобрением последней части «Карениной». Боюсь и не люблю критик и еще больше похвал, но не ваших. Они приводят меня в восторг и поддерживают силы к работе. Не могу, однако, не думать, что вы говорите мне больше, чем говорите себе, зная, как это мне радостно. Приближается лето и моя надежда видеть вас. Когда будет ваш отпуск? Сколько из него вы уделите нам? Пожалуйста, как можно больше, поедем в Оптину пустынь. Вы пишете мне в последнем письме, что вы охладеваете к вашей работе*. Я не хочу верить. Вы не поверите, как мне нужны эти мысли. Я их жду, как цифры, данные, которые необходимы, чтоб несомненно подтвердить мое уже готовое заключение. У меня был «Вестник Европы». Потехина повесть хороша;* но что за мерзость Флобера, перевод Тургенева*. Это возмутительная гадость. А все ругают V. Hugo. A он там говорит в разговоре земли с человеком.
Человек: Je suis ton roi.
Земля: Tu es ma vermine*. Ну-ка, отчего они не сказали так?
Тороплюсь в Тулу об экзамене Сережи.
311. H. H. Страхову
1877 г. Мая 21...22. Ясная Поляна.
Нынче получил ваше второе неотвеченное письмо* и устыдился. Я мешкал писать вам и потому, что был очень занят писаньем, и главное потому, что не хотелось ничего говорить вам, пока вы не прочтете последнюю часть. Она набрана давно и два раза уже была мною поправлена, и на днях мне ее пришлют опять для окончательного просмотра. Но я боюсь, что она все-таки не выйдет скоро. И об этом хочу с вами посоветоваться и просить вашей помощи.
Оказывается, что Катков не разделяет моих взглядов*, что и не может быть иначе, так как я осуждаю именно таких людей, как он, и, мямля учтиво, прося смягчить то, выпустить это, ужасно мне надоел, и я уже заявил им, что если они не напечатают в таком виде, как я хочу, то вовсе не напечатаю у них, и так и сделаю; но хотя и удобнее всего было бы напечатать брошюрой и продавать отдельно, неудобство в том, что надо пропустить сквозь цензуру. Как вы посоветуете – отдельно с цензурой, или в какой-нибудь бесцензурный журнал – «Вестник Европы», «Нива», «Странник», мне все равно – только бы хотелось, чтоб напечатать как можно скорее и не разговаривать про смягчение и выпущение.
Пожалуйста, посоветуйте и помогите. Может быть, я еще улажусь с Катковым, но очень хотелось бы знать, что делать в случае несогласия*.
Тысяча ничтожных предметов разговора с вами и один столь важный, что все другие – ничтожны, но ни одного не хочется затевать – жду и надеюсь вас скоро и надолго увидеть. Вы говорите – когда? Чем скорее приедете, тем лучше, чем дольше пробудете, тем лучше. В начале лета лучше, потому что нет охоты, и я никуда не уеду.
Несколько строк вашего последнего письма о том, что вы чувствуете себя духовно крепче, очень порадовали меня, и мне кажется, что я знаю, к чему это относится, и что мы духовно сойдемся с вами. Я про себя тоже могу сказать, что чувствую себя крепче.
Последнее письмо вы писали в очень хорошем духе, совсем не в таком, как предпоследнее. Дай бог вам успех в вашей работе; я поспорю с вами в мере участия к работе друг друга.
Кланяйтесь очень Вл. Соловьеву и передайте ему мою любовь. Статью «Нового времени» привез жене Дьяков, и она подложила мне ее в читаемую книгу. Я прочел и очень был горд и огорчен, что много лишнего, пока не узнал имя автора*. От всей души обнимаю вас, ваш
Л. Толстой.
312. В редакцию «Нового времени»
<неотправленное>
1877 г. Июня 10. Ясная Поляна.
Милостивый государь.
В майской книжке «Русского вестника» на странице 472-й совершенно незаметно, в виде выноски, находится заметка относительно непоявления в этой книжке последних глав романа «Анна Каренина». Заметка эта так поразительна своей добросовестностью в отношении к подписчикам «Русского вестника», своей деликатностью в отношении к автору романа и мастерством изложения, что я считаю не лишним обратить на нее общее внимание.
«В предыдущей книжке под романом «Анна Каренина» выставлено: «Окончание следует». Но со смертью героини, собственно, роман кончился. По плану автора, следовал бы еще небольшой эпилог, листа в два, из коего читатели могли бы узнать, что Вронский в смущении и горе после смерти Анны отправляется добровольцем в Сербию, и что все прочие живы и здоровы, а Левин остается в своей деревне и сердится на славянские комитеты и на добровольцев. Автор, быть может, разовьет эти главы к особому изданию своего романа»*.
Добросовестность к подписчикам выразилась тем, что, отказавшись печатать окончание романа, редакция в заботливости своей об удовлетворении любопытства своих читателей рассказала им содержание ненапечатанной части и постаралась их уверить, что роман, собственно, кончен, что дальше нет ничего важного.
Деликатность относительно автора выразилась тем, что ему не только не дали высказать вредных мыслей, но указали, где ему следует кончить роман, и, не напечатавши конца, им написанного, искусной рукою извлекли и показали и ему и другим сущность этого конца.
Это мастерское изложение последней, ненапечатанной части «Анны Карениной» заставляет пожалеть, зачем редакция «Русского вестника» в продолжение трех лет занимала так много места в своем журнале этим романом. Она могла бы с такою же грациозностью и лаконичностью рассказать и весь роман не более как в десяти строчках.
Но есть один недостаток в этой заметке. В ней пропущено, что последняя часть романа была уже набрана и готовилась к печати в майской книжке, но не напечатана только потому, что автор не согласился исключить из нее по желанию редакции некоторые места; редакция же с своей стороны не согласилась печатать без выпуска, хотя автор предлагал редакции сделать всякие оговорки, какие бы она нашла нужным.
Эти последние главы «Анны Карениной» печатаются теперь отдельным изданием.
Имею честь быть ваш покорный слуга
граф Лев Толстой.
Ясная Поляна
Июня 10-го дня.
313. Н. Н. Страхову
1877 г. Августа 10...11. Ясная Поляна.
Дорогой Николай Николаевич, хотел написать вам почти тотчас после вашего отъезда*, но до сих пор не успел. Ездил на охоту и к брату и завтра опять еду на охоту вдаль за волками. Желал бы, чтобы вы о нас так же часто и хорошо вспоминали, как мы и главное я.
Мне ужасно было грустно, что я в ту ночь, как вы уезжали, опять кашлял, и потому проспал. Пришел 10 минут после того, как вы уехали. У нас теперь только своя семья – один Степа;* и я хотел бы начать свое дело, но не могу от войны*. И в дурном и в хорошем расположении духа мысль о войне застилает для меня все. Не война самая, но вопрос о нашей несостоятельности, который вот-вот должен решиться, и о причинах этой несостоятельности, которые мне все становятся яснее и яснее.
Нынче Степа разговаривал с Сергеем* о войне, и Сергей сказал, 1) что на войне хорошо молодым солдатам попользоваться насчет турчанок. И когда Степа сказал, что это нехорошо, он сказал: «Да что ж, ведь ей ничего не убудет. Черт с ней». Это говорит тот Сергей, который сочувствовал сербам и которого нам приводят в доказательство народного сочувствия. А задушевная мысль его в войне только турчанка, то есть разнузданность животных инстинктов. 2) Когда Степа рассказал, что дела идут плохо*, он сказал, что ж не возьмут Михаила Григорьевича Черняева (он знает имя-отчество) – он бы их размайорил. Турчанка и слепое доверие к имени, новому, народному. Мне кажется, что мы находимся на краю большого переворота.
Пишите мне, пожалуйста, о том, что делается и говорится в Петербурге.
Нет ли книги, в которой бы можно найти описание нынешнего царствования? Или нельзя ли где достать газеты за эти 20 лет? Дорого ли это стоит? Или нет ли журнала, в котором бы были обзоры внутренней политики? Если есть что-нибудь такое, по чем можно бы проследить внутреннюю историю действий правительства и настроений общества за эти 20 лет, то научите меня и даже пришлите*.
Как вы вступили в свою жизнь? Скучаете ли? Взялись ли за работу? Прощайте, пишите почаще. Все наши шлют вам свои поклоны, а я обнимаю вас от всей души.
Л. Толстой.
Сейчас получил ваше письмо* и письмо на ваше имя, которое посылаю.
Очень сочувствую тому неприятному чувству, которое вы испытали на петербургской станции*. Сколько раз испытывал подобное. Если бы научиться у отца Пимена* любви и спокойствию! А мне тоже очень нужно этого кроткого спокойствия – чтобы не судить и не злиться. А то все волнует, даже неизвестная еще мне статья «Русского вестника»*. Нынешняя почта хотя и ничего не принесла нового, однако успокоила меня. В особенности взгляд французов в «Revue des deux Mondes»*. Видно, что неудачи кончились и скрывать больше нечего. Хороша там статья о деятельности Черкасского, специалиста по части отнятия собственности мнимо законными путями*. Разве это не палачество! В старину был один Макиавель. Теперь, с легкой руки Бисмарка, несправедливость – зло считается самым обычным политическим приемом. Как же не желать заснуть так же спокойно и сладко, как отец Пимен, при этом безумном и жестоком разговоре? Фет прислал письмо с прелестным любовным стихотворением*. Спишу и пришлю вам в следующем письме.
Ваш Л. Толстой.
314. H. H. Страхову
1877 г. Августа 15...16. Ясная Поляна.
Дорогой Николай Николаевич! Посылаю вам статьи Соловьева*. Я начал читать их и не мог докончить. Не знаю, кто виноват, он или я, но мне стало невыносимо скучно оттого, что стало очевидно, что занятие мое, чтение, самое из праздных праздное. Читал я тоже в июле 1-го «Revue des deux Mondes» статью о Cournot* – философе. Вам будет очень интересно, сначала, и по-моему очень хорошо, о законах разума, выводимых из наук, я от вас слышал эту мысль в первый раз и был ею поражен. О случайности идет потом запутанно. Степа обещался списать мне стихотворение Фета, и я вложу его*. Мне очень, очень нравится.
Хотя мне и совестно говорить об этом, я все-таки не могу не написать о том, как я вам благодарен за вашу заботу об «Анне Карениной»*. Прочел я статью «Русского вестника»* и очень подосадовал на эту уверенность наглости в безнаказанности, на сознание своей ни перед чем не имеющей отступить наглости; но теперь успокоился. Нынче идет дождь, мы все дома, и хочется писать, и так радостно приближение работы!
В войне мы остановились на 3-м дне битвы на Шибке*, и я чувствую, что теперь решается или решена уже участь кампании, или первого ее периода. Господи помилуй. Обнимаю от всей души, пишите мне почаще. Я всякую минуту вспоминаю о вас.
Ваш Л. Толстой.
315. А. А. Фету
1877 г. Сентября 1...2. Ясная Поляна.
Как мало на свете настоящих умных людей, дорогой Афанасий Афанасьевич! Появился было г-н Бологов, – и как я обрадовался ему, – но и тот тотчас же обратился в вас*. Можно не узнать произведение ума, к которому равнодушен; но произведение ума любимого, выдающее себя за чужое, так же смешно и странно видеть, как если бы я приехал к вам судиться и, глядя на вас во все глаза, уверял бы, что я адвокат Петров. Не могу хвалить вашей статьи, потому что она хвалит меня; но я вполне, вполне согласен с нею; и мне очень радостно было читать анализ своих мыслей, при котором все мои мысли, взгляды, сочувствия, затаенные стремления поняты верно и поставлены все на настоящее место. Мне бы очень хотелось, чтобы она была напечатана, хотя я, обращая к вам то, что вы говаривали мне, знаю, что почти никто не поймет ее. Я с нынешней почтой пошлю ее к Страхову, которому мне очень радостно сообщить ее.
Я все это время охочусь и хлопочу об устройстве нашего педагогического персонала на зиму. Ездил в Москву в поисках за учителем и гувернанткой. Нынче же чувствую себя совсем больным и засел дома. Вы не пишете о себе, стало быть, хорошо. Когда вы в Орел?
Наш поклон Марье Петровне.
Ваш Л. Толстой.
316. H. H. Страхову
1877 г. Сентября 22...23. Ясная Поляна.
Не отвечал вам на два последние письма*, дорогой Николай Николаевич. Вы придумываете предлоги извиняться передо мной, а я во всяком письме не знаю, за что начать вас благодарить, и не благодарю ни за что, потому что иначе все письмо наполнилось бы одними благодарностями: и за ваш скучный, наверно, для вас труд издания, и за то необыкновенное внимание, которое вы прилагаете к нему, и за резюме суждений журналов о «Карениной»*, которых читать я бы не желал, но знать которые мне очень приятно. Вероятно, из «Русского мира» вырезок газеты с суждением о 8-й части мне был прислан без письма кем-то. За ваше предложение прибавить слова к поправке* я очень благодарен, но если можно, велите мне прислать, я посмотрю. Если бы вашими устами мед пить. Вы поняли из моего письма, что я за работой. Нет. Я охочусь и собираюсь, но и не сажусь за стол иначе, как только чтобы писать письма. Книгу Янсона*, пожалуйста, пришлите. Да если попадется, книги пословиц Снегирева и Даля, и инока Парфения* не забудьте. Еще забыл вас благодарить за самое важное для меня – сообщение впечатления, произведенного на вашего приятеля Шестакова 8-ю частью*. Вы не можете себе представить (как ни хорошо вы все можете себе представить) того хорошего, радостного чувства, которое это известие произвело на меня. Был еще один такой же молодой человек, с которым я виделся. Пишите мне по-прежнему в Тулу, а то осенью я хожу на охоту и не бываю на Козловке.
Я чувствую себя нынче в скверном духе и пишу дурно и боюсь, что холодно, а мне всегда бы хотелось выражаться так, как я чувствую к вам, – всегда с осторожною уважительною нежностью.
317. H. H. Страхову
1877 г. Октября 19. Ясная Поляна.
Очень вам благодарен, дорогой Николай Николаевич, за книги, в особенности за пословицы*. Я наслаждаюсь ими. Статьи, пожалуйста, пришлите и вашу и Данилевского*. Я в своей глуши и тишине чтец хороший. Кончайте и присылайте вашу.
На переписанную вами последнюю страницу «Анны Карениной» мне смотреть совестно. Разумеется, я согласен с вами и с вставкой*. Еще, если не напечатана свадьба, нельзя ли мне ее прислать, мне хочется поправить неверность, что жених приехал в церковь раньше невесты*. Сведения, сообщаемые вами о войне, очень интересны и приятны. Обручев, по всему, что я слышал про него, очень симпатичен*.
Я все ничего не делаю, кроме травли и стрельбы зайцев, и нездоровится физически и нравственно. Уныло. Но все так же, как и всегда, часто думаю о вас и люблю вас.
Ваш Л. Толстой.
318. H. H. Страхову
1877 г. Ноября 6. Ясная Поляна.
Только что хотел вам писать, дорогой Николай Николаевич, именно с тем, чтобы спросить у вас, что с вами делается – нет ли у вас горя, или не очень ли вы увлеклись работой, как получил ваше письмо*.
Очень грустно мне за вас; я по тону, которым вы говорили о покойном, чувствовал, что он вам очень близок и дорог. Мне кажется, что из того, что я от вас знаю о нем, я ясно понимаю его характер, и он мне очень мил. Тем более сочувствую вам и тем менее могу ободрить вас, что я сам это последнее время в самом унылом, грустном, убитом состоянии духа. Разумеется, я не знаю, отчего это происходит; если бы я знал, я бы боролся. Но два главные предлога моей грусти, это моя праздность, постыдная и совершенная, и состояние жены, болезненная беременность и предстоящие в декабре роды. Менее важный предлог, это – мучительная эта война.
Знаю, что грех мне жаловаться, но в душе я сам себе и только вам одному жалуюсь. Мучительно и унизительно жить в совершенной праздности и противно утешать себя тем, что я берегу себя и жду какого-то вдохновения. Все это пошло и ничтожно. Если бы я был один, я бы не был монахом, я бы был юродивым – то есть не дорожил бы ничем в жизни и не делал бы никому вреда.
Пожалуйста, не утешайте меня, и в особенности тем, что я писатель. Этим я уже слишком давно и лучше вас себя утешаю; но это не берет, а только внемлите моим жалобам, и это уже меня утешит.
На днях слушал я урок священника детям из «Катехизиса». Все это было так безобразно. Умные дети так очевидно не только не верят этим словам, но и не могут не презирать этих слов, что мне захотелось попробовать изложить в катехизической форме то, во что я верю, и я попытался*. И попытка эта показала мне, как это для меня трудно и, боюсь, невозможно.
И от этого мне грустно и тяжело.
Может быть, письмо мое подействует на вас по правилу similibus curantur* и возбудит вас к энергии. Дай бог. Но не сердитесь на меня за это.
Всей душой любящий вас Л. Толстой.
6 ноября.
319. H. H. Страхову
1877 г. Ноября 11...12. Ясная Поляна.
Дорогой Николай Николаич. Пожалуйста, будьте так добры, подумайте и посоветуйте, что есть о первом времени Николая Павловича и специально о войне 28, 29 года. И что есть, купите и пришлите*. Я совсем разнемогся и сижу дома и упражняюсь в игре на фортепьяно и все так же презренен и противен сам себе.
Ваш Л. Толстой.
320. H. H. Страхову
1877 г. Ноября 26...27. Ясная Поляна.
Получил ваше письмо* и все три посылки, дорогой Николай Николаевич, и больше всего был рад вашим портретам. Я так вспомнил вас хорошо и такое испытал чувство радости, что вы существуете и меня любите. Жена тоже обрадовалась вашему портрету, и мы начали хвалить вас. Показывали портрет всем детям и домочадцам, и все радостно улыбались. Портрет en face прелестен. И все это нашли.
Лучше утешить меня, как присылкой портрета и тем, что вы пишете, нельзя было.
Я чувствую, что скоро начну работать, и с большим увлечением, и забуду себя. Многие очень важные вещи стали для меня совершенно ясны, но сказать их не могу еще и ищу слов – формы. Очень благодарен за книги. Но Lacroix* необходимы следующие томы. Простите, что утруждаю вас. Нет ли каталога книг, относящихся к царствованию Николая? Delacroix говорит в предисловии, что Корф ему говорил о таком каталоге.
Как жаль Попова*. Я его немного знал. Он очень был хороший, кажется. Вы правы, надо ждать – это вроде бессонницы. Ждать, пока придет сон, и невольное бдение занимать как-нибудь. Дай бог вам плодотворного года. Мне кажется, что вы в хорошем, сильном духе.
Вы мне предлагаете философских книг. Мне нужно, но не философских, а о религии.
Желал бы я иметь Мах’а Muller’a и Burnouf’a, они у меня были, но не мои; потом желал бы знать Страуса – не «Жизнь Христа», а последнюю, где он, как помнится, предлагает новую религию*. И потом Ренана*. Дорого ли это все будет стоить? Да еще не знаете ли чего-нибудь? Есть ли в философии какое-нибудь определение религии, веры, кроме того, что это предрассудок?
И какая есть форма самого очищенного христианства? Вот в неопределенной форме те два вопроса, на которые я желал бы найти ответы в книгах.
От всей души обнимаю вас, дорогой и единственный духовный друг, Николай Николаич.
Л. Толстой.
1878
321. П. И. Бартеневу
1878 г. Января 3. Ясная Поляна.
Петр Иванович!
Очень обяжете меня, если пришлете нумера «Архива»*, где записки Даля о Хивинском походе;* я у себя не найду. Если что вспомните из того, о чем мы говорили*, или вообще из времен Николая характерное, вспомните вашего искреннего приятеля Л. Толстого.
3 января.
322. H. H. Страхову
1878 г. Января 3. Ясная Поляна.
Письмо ваше, дорогой Николай Николаевич, пришло в то время, как я был в Москве, и по возвращении моем жена мне сообщила, как одну из радостных новостей, что есть длинное письмо от вас «и такое милое»*. И я благодарю вас за это. За ужасный и огромный труд (что бы вы ни говорили) корректур моего романа я не благодарю, потому что слишком не соответствуют тому, что вы для меня этим сделали, всякие слова благодарности*. Постараюсь только не забывать этого. У нас все, слава богу, хорошо. Маленького окрестили Степа с моей Таней, и на праздниках, кроме своих, никого не было. Здоровье мое, которое все было дурно, теперь как будто поправляется, и начатая работа* перебита праздниками, но не остановлена.
Вчера был у нас Фет и несколько раз принимался делать планы о том, как он увезет вас от нас и как я за вами приеду. Вы и не думаете о нас, а мы уже делим ваше время.
«Критику чистого практического разума»* я приобрел. Нынче посылаю для получения по нем объявления от вас. Впрочем, теперь у меня книг и матерьялов по двум разнородным предметам* так много, что я в них теряюсь.
Соловьева статью в «Гражданине»* пришлите, пожалуйста. Заглавие очень для меня заманчиво. «Вера, знание и опыт». Встретился в Москве с Б. Чичериным. Он пишет сочинение о знании и вере*. У меня живет учителем математики кандидат Петербургского университета, проживший два года в Канзасе в Америке в русской колонии коммунистов*. Благодаря ему я познакомился с тремя лучшими представителями крайних социалистов* – тех самых, которые судятся теперь*. Ну и эти люди пришли к необходимости остановиться в преобразовательной деятельности и прежде поискать религиозной основы. Со всех сторон (не вспомню теперь кто) все умы обращаются на то самое, что мне не дает покоя.
С нетерпением жду вашей статьи*. Одна фраза вашего письма мне сделала больно. Вы пишете – отослал последние корректуры и взялся за свою статью. Вы нечаянно признались, что эта пустая работа мешала вашей.
Смерть Некрасова поразила меня. Мне жалко было его не как поэта, тем менее как руководителя общественного мнения, но как характер, который и не попытаюсь выразить словами, но понимаю совершенно и даже люблю не любовью, а любованьем.
Нынче пережил тяжелую минуту – должен был отказать нашему швейцарцу – он сделался невыносим своею грубостью и дурным характером*.
Есть ли в монгольской древней религии что-нибудь настолько неразработанное, как Веды, Трипитака и Зенд-Авеста*, и дошли ли в этой религии до настоящего, то есть высокого?
Откуда вы мне приводили слова Лаотцы?*
Обнимаю вас от всей души, дорогой друг, и желаю вам в этом году того, о чем молюсь каждый день, спокойствия в труде.
Ваш Л. Толстой.
О 2-х экземплярах* пишу с этой почтой.
3 генварь 1878
