Текст книги "Последние каникулы, Шаровая молния"

Автор книги: Лев Хахалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Порядок,– прогудел из-за его спины завгар, черный мужик, где-то уже виденный им.– Приказ директора, мы ж понимаем! Бери, доктор!.. Егеря-то больше не бьешь? Ха-ха -ха!..

Сиденье было промято. В углу гаража Вадик разыскал кусок стекловаты, замотал его в мешковину и пристроил на сиденье. Наконец наступила минута, о которой, как он хорошо помнил, всегда говорил инструктор на курсах: "Сначала осмотрись, ногами в педалях пошуруй, не стесняйся. Ключ поверни, мотор послушай. И ехай, не гони, но и не притормаживай, как курица у мокрого куста, и опять же – не смотри одним глазом вперед, как та курица, обоими смотри, дорогу выбирай, ведь себя везешь! Так и давай!"

У амбулатории притормозил, посигналил Оле, замерзшей на крыльце, и, приняв ее в кабину, спросил, как заправский шофер: "Куда поедем?" Оля потрогала ему нос, оттянула его книзу и велела: "Домой!"

Без колебаний Вадик нажал на акселератор и припустил машину. У поворота на дорогу через поле они нагнали совершенно мокрого, в почерневшей от влаги форме Кочеткова. Он, не оборачиваясь, отступил с края шоссе. Пропустил их вперед.

– Ну его! – попозже сказала Оля.– Нашу жизнь заедать вздумал. Так лучше!

Она просунула свою руку Вадику за спину, и они затряслись на ухабах проселка.

Уже назавтра и потом Вадика стал тихо будить комиссар. Он негромко, но настойчиво стучал в дверь медпункта и, дождавшись, когда Вадик со сна хрипло скажет: "Ага! Встаю!" – шел на кухню. Там, вытащив из-за теплой печной трубы подсушенные за ночь дрова, растапливал печь, нес дрова в избу и, долго и тихо дуя на растопку, разводил огонь – ночи уже были холодны.

А Вадик, кое-как ополоснувшись на берегу и неприязненно поглядывая на неподвижно висящий над водой туман, плелся в столовую, принимал у Оли из рук стакан черного чая и, обжигаясь им, просыпался окончательно. Потом он будил дежурного, спящего в кабине машины, занявшей линейку, и, стараясь не газовать, тихо выбирался но скользкую дорогу. Зато на шоссе, ровном и свободном, он до конца выжимал акселератор. Заправившись бензином, возвращался в лагерь, попадал к завтраку, а потом, выбритый и сытый, уже наслаждаясь бодрящим утренним холодком, теплом в ногах, спрятанных в резиновые сапоги – сам черт не брат! – ждал, пока соберутся ребята. С молчаливого согласия отряда Оля усаживалась рядом с ним, крепенько хваталась за скобу передней панели, и только после глухого, из-под брезента, комиссарского "Порядок!" Вадик трогал машину.

По колдобинам, жирной грязи, всю дорогу через поле он вел машину, цепенея от напряжения, потому что телом ощущал, как там, за спиной, вихляется кузов и бросает из стороны в сторону ребят, вцепившихся руками в скамейки и борта.

Вырулив на шоссе, он останавливался, ждал повторной команды комиссара и только тогда искоса взглядывал на Олю. Она доставала из рукава теплый, пахнущий ею платок и вытирала ему испарину на верхней губе.

Дожди, вот уже две недели беспросветно поливающие землю, отмыли стены дома и напитали его сырым, тяжелым духом. Задирая голову в моросящее небо, Вадик не верил, что когда-нибудь в этом доме будет тепло и сухо, запахнет жильем. Пока он походил на каменный сарай, грязный и холодный.

Первую половину дня он обычно ездил с Олей по складам, скандалил там за двоих и запомнил на всю жизнь, что ровная вежливость убедительней мата. Возил на стройку цемент, гвозди, какие-то металлические скобы, а назавтра на тех же складах получал рубероид, вату, гудрон или доски.

А после обеда он вставал подсобником к Автандилу. Заканчивали работу в сумерках, в лагерь возвращались с фарами, и всегда, сворачивая на линейку, уже полностью размытую дождем, в свете фар, ударявших по зданию столовой, он видел Олю. Его ждал готовый прибор. Пока он жадно съедал ужин, она сидела возле, шепотом, хотя никого рядом не было, рассказывала происшествия, деревенские новости, а уж потом помогала ему мыть машину.

На танцы теперь ходили поздно и редко. Случались стычки с появлявшимися с центральной усадьбы местными ребятами. Однажды Вовик прибежал, размазывая рукой кровь, и комиссар с трудом удержал ребят, собравшихся постоять за честь отряда. Вадик только что протер руки одеколоном, чтобы отбить запах бензина, пришел на крыльцо покурить, поболтать с ребятами и удивился: темно, дверь закрыта, и никого нет. Но раздался свист, к крыльцу подступили незнакомые парни, прячущие руки за спину.

– Этот? – сказал кто-то из: темноты.– Эй, выдь сюда! Поговорим.

– В чем дело? – спросил Вадик, чувствуя, однако, опасность.

Ему в лицо ударил свет фонарика.

– Это врач ихний. Тот – пацан.

– Что надо, мужики?

– Позови нам Фиксу.– Из темноты к крыльцу приблизились еще какие-то тени, скрипнула ручка кабины машины. А за спиной у Вадика, за дверью избы кто-то глухо завозился, шипели: "Не пускай его, руку перехвати!.." Потом из открывшейся двери, из квадрата света, вышел комиссар. Вопросительно взглянул на Вадика,

– Не надо нам задираться, ребята! – сказал он спокойно. На крыльце появились Кочетков (руки в карманах), Игорек, братья Сударушкины.– Нас больше,– напомнил комиссар.– А своего мы в обиду не дадим.

– Все одно, подловим! – пообещали из темноты.

– Слушайте, вы! – разозлился Вадик.– Вы что – шакалы? Идите сюда, на свет, говорите по-человечески! Ну, в чем дело?

Он шагнул в темноту и оступился на нижней ступеньке. Кто-то отпрянул, но с другой стороны к Вадику подскочил и уцепился за его куртку высокий парень. Он стоял так соблазнительно удобно, что простой, незамысловатой подсечкой его можно было легко уронить на землю, под ноги, и потом дать по шее, но Вадик только зажал его руку.

– Спокойно, сопляк! – сказал он.– Если вы сейчас же не покинете лагерь,– крикнул он в темноту,– то комиссару не удержать ребят! Отойдите от машины! – закричал он опять, слыша лязг дверной ручки.– Если кто-нибудь что-нибудь сделает, завтра же по вашим домам пойду я, ясно?

Его куртку отпустили, он подошел к машине, включил фары. Парни отступили в темноту.

А в мальчишечьей Оля бестолково пыталась остановить льющуюся из носа кровь бессильно плачущему Вовику. Вадик сбегал в медпункт, принес чемоданчик и поставил тампоны.

– Ну что? – свирепо спросил он.– Характер показал?

– Иди ты! – огрызнулся Вовик.– Девчонок там попугать пришли – дымовую шашку в спальню кинули, ну, моя испугалась...– Он улыбнулся.– Я шашку пошел выбрасывать, ну, тут они... Не дался я.

– Пост надо усилить,– обронил в тишине Кочетков.– Я бы это дело на их месте не оставил. Кто со мной?

Ночь спали тревожно. Вызвавшийся дежурить с Кочетковым Игорек утром задремал и нажал на клаксон, перебудил весь отряд. Выползли на улицу и сразу же увидели, что в небе и в воздухе что-то изменилось, пожалуй, просветлело, решил Вадик. А днем уже потели, поглядывая на солнышко.

Работа как-то особенно спорилась в этот день. Вадик помогал Юре, размечавшему доски для пола; ладони горели из-за мелких заноз, поясницу ломило; он сел на кучу досок, и тут раздался этот вопль, болезненный, визгливый. Вадик обернулся и успел заметить медленное расплющивание полуголой фигуры на куче песка, там, у дома, под окнами второго этажа, и, ринувшись туда, услышал перехваченный голос Вовика:

– Я его... падло... сявка... пришью... по пальцам!..

– Слава богу, слава богу! – подбегая к песку и видя поднимающегося Кочеткова, лепетал Вадик. Он схватил, его за перемазанные раствором плечи:– Жив? Сядь, сядь! – удерживая его от какого-то стремительного движения, повторял Вадик, но тот, слепо крутя головой, все пытался рвануться куда-то. Отряд сбежался к куче песка, обступил их. Кочетков вскинул голову и улыбнулся. Вадик перевел дух.

– Удачно приземлился,– сказал Кочетков, похлопывая по песку.– Тута мягко. Чего встали? Работать! Работать, негры!

Ребята молчали. Как бы с трудом передвигая ноги, подошел бледный, с проступившими веснушками комиссар.

– Смени мне подсобника,– буркнул Юре Кочетков.– Нервный он очень.

– По пальцам бьет, сука! – сверху закричал Вовик. Одетый в Комиссарову тельняшку, он метался на стене второго этажа.– И не подходи, пришью!

– Нужен ты мне очень,– сказал Кочетков.– Шестерка. Меняй подсобника! – Он доставал папиросы, и Вадик заметил, что пальцы у него дрожат.

– Что было-то? – спросил комиссар ребят, оглядываясь.

– Я скажу, скажу. Не побоюсь! – Воаика трясло.– Он мне сразу говорил; "Будем в паре работать– нас не догонишь. Покажем класс!" А как не успеваю ему кирпичи подкладывать – по пальцам бьет, вроде случайно. Я говорю: "Не успеваю",– а он бьет! Доктор, посмотри! – Вовик сбежал вниз.

Вадик вдруг вспомнил, что еще вчера не успел спросить его про бинты на пальцах. Теперь он смотал грязные, неумело наложенные бинты, и все увидели синие, воспалившиеся фаланги.

– Ой! – вскрикнула Галя.

– Что же ты, гад, делаешь? – изумился комиссар, приседая на корточки и заглядывая Кочеткову в лицо.

– А ну вас! – плюнул Кочетков, вставая,– Он меня со второго этажа скинул – я претензий не предъявляю: бывает... Все! Цирк закончен.

– Пусть уходит! – сурово сказал Автандил.– Я с ним работать не буду. И точка! – Он швырнул на землю мастерок.

– Садист!..– заорал Вадик, так и не отпуская распухших пальцев Вовика и сдерживаясь, чтобы не подуть на них.– Ты и убить можешь.

– Я – нет,– презрительно сказал Кочетков.– А этот вот интеллигент с "пером" ходит.– Он подмигнул Вовику.

Все посмотрели на Вовика, и он отступил было, но Вадик быстро перехватил его за кисть, цепко, как на занятиях, сжал ее.

– Отдай сам,– прохрипел багровый комиссар. Он подошел и стал ладонью похлопывать Вовика по пояснице, полез под тельняшку.

– На бедре, – подсказал Кочетков, выдувая дым через ноздри.– Галя, кыш отсюда. Мужика раздевать будут.

– Не надо! – сказал Автандил.– На бэдре? Тогда в кармане дырка, чтобы ручку схватить.

Все уставились на самодельную финку в руках комиссара: ничего пугающего в ее виде не было, жалкий кусок металла.

– На кого ж ты изготовился? – грустно спросил комиссар Вовика.– Сволочь ты, оказывается. А ну, снимай тельняшку. Хотел тебе подарить, а теперь снимай.– Вовик стянул тельняшку и неуверенно протянул комиссару.– Кидай ее в костер! – презрительно бросил комиссар и неторопливо, но с опущенными плечами пошел на сходни. За ним потянулись ребята.

– Юра,– отдышавшись, распорядился Вадик,– этого беру на перевязку, а Кочетков пусть лежит на жестком. Отлежится, я его посмотрю.

– Все в порядке, не возникай! Во, гляди! – Кочетков несколько раз присел, подпрыгнул.– А что если я на бережок? Спину погрею, отмоюсь.– Он брезгливо передернул грязными плечами.– Купаться можно, а, доктор?

– Чеши, чеши отсюда! – издали сказал Вовик уже прежним голосом.

– А то пошли на пару, скупнемся! – предложил ему Кочетков.

До обеда еще немного поработали, но настроения уже не было, посматривали на часы. А в лагере, пугая кухонную бригаду мрачностью, разбрелись по раскладушкам, молчали. Вадик, понурившись, сидел в медпункте, когда туда неслышно скользнула Оля, погладила чистыми прохладными ладонями по лицу. Тот обет молчания, который они не нарушали все прошедшие дождливые вечера, оставаясь вдвоем в этой комнатушке, отделенные только тонкой стенкой от ребят, не раздражал, не томил; можно было сесть рядом и, показывая друг другу слова в романе, "говорить" о чем угодно.

– А чего это вы там делаете? – спросила их из-за стенки Галя.

– Книжку читаем,– отозвалась Оля.

– Странно как-то,– сказала Галя.– Все странно. "Мы странно встретились и странно разойдемся..."– запела она.– Все это странно. И книжку вдвоем про себя читать странно. И погода эта странная. И сама я странная, интересная студентка.– Она помолчала.– Одна Олька даром времени не теряет, вот что странно еще. Доктор, я странная?

– Загадочная! – ответил Вадик, не удерживая улыбки.

– Вот спасибо! – будто бы обрадовалась Галя.– Оль, ты ревнуешь? Это будет не странно. Мы ж с доктором рядом, через стеночку спим.– Она стукнула по колыхнувшейся стенке.– Может быть, у нас с ним сны одинаковые.

– Балаболки! – внимательно все выслушав, определила Оля.– Пойдем, поешь! Вон Моня уже стучит.

– Когда заниматься-то начнешь?

– А это, доктор, не ваша забота,– отрезала Оля. А потом улыбнулась ему.

Кажется, никогда по-другому и не было – он сел, не выбирая, на первое же свободное место (и Моня чистыми руками подал ему миску с борщом), надкусил толстый ломоть хлеба и как уткнулся носом в миску, так и не поднимал головы, пока ложка не заскрежетала о донышко.

Во второй половине дня, как обычно, пришли степенные, молчаливые каменщики из совхоза, и все уработались до стонов.

А после ужина комиссар задержал отряд в столовой.

– Надо решить, что делать. Ведь ЧП у нас! – произнес он устало.– Чтобы не тянуть, предлагаю: отчислить Вовика, а Кочеткову объявить выговор.

– За что отчислять? – вскочил Автандил.– За то, что в Кочеткова раствор бросил?

– Как – раствор? – оторопел комиссар.– Не толкнул? Валя, ты мне что сказал? – привставая на цыпочки, спросил он.– Кочетков?

– Нет его,– отозвался Игорек.– Лежит он. Спина у него болит.

Вадик быстро пошел в избу. Только что, вернувшись в лагерь, он заглянул к дремавшему Кочеткову, осмотрел его, не реагируя на подначки, и решил про себя, что все обошлось...

Кочетков лежал, покуривая. Белая чистая майка красиво обтягивала его смуглый сильный торс, на выбритом лице были покой и свобода.

– Где болит? Покажи спину,– сбросил с него одеяло Вадик.

– Перестало.– Кочетков натянул одеяло на себя.– Все прошло. Но – болело! Вся спина болела.

– Что же ты, когда падал, не сгруппировался? – Вадик презрительно усмехнулся.– Десантник!

– Почему не сгруппировался? – лениво и высокомерно ответил Кочетков.– Мы себя сбережем. Но спина болит.– Он ухмыльнулся.

– Я, конечно, не невропатолог,– сказал Вадик.-И чтобы ошибки не было, отвезу тебя завтра в район, к специалисту.

Он подошел к двери, и Кочетков, словно выброшенный из постели пружиной, достал его в прыжке на пороге, притиснул к косяку.

– Слушай! – прошипел он.– Не волнуйся. Поболит-поболит и пройдет. Обещаю. Ну, Вадик!

– Дурочку валяешь.– Вадик освободился от его рук.– Так прыгнуть с больной спиной нельзя, Кочетков. Попался ты! – засмеялся он.

– Ты такой прием знаешь?-Схватив Вадика за поясной ремень, Кочетков резко присел, готовый кинуть его на пол. И Вадик неловко, левой рукой, ударил его в основание шеи, по нервному сплетению. Кочеткова отбросило.

– Откуда знаешь? – без обиды в голосе, искренне заинтересованный, спросил он.

– Добрые люди научили. Чтобы от подонков отбиваться,– с порога ответил Вадик.– ... Дурочку валяет, не хочет сюда идти. Ручаюсь, здоров! – входя в тихую столовую, объявил он.– Его надо отчислить, ребята, а не Вовика.

– Сначала выговор объявляют,– неторопливо, раздумчиво напомнил порядок Игорек.– Можно, конечно, задним числом... Уже делали это. Но не советую. Что это все задним да задним числом! И чего суетиться! Осталось две недели! До того ли? Тактически неверно.

– Тактика – стратегия...– произнес комиссар,– А уважение у нас к себе есть? Ну, давайте помолчим... Обучил он нас этому.– И замолчал.

А отряд без команды разошелся.

Укутались в кожанку, дошли до своего места под обрывом, влезли в нишу; как уютно было на Олином плече! Он все время задремывал, но беспокоила его ее одышка, он спрашивал:

– Приступ? Дать капель?

– Нет, нет,– шептала она, теснее прижимаясь к нему.– Поспи! Мне домой захотелось. И яблок наших. Знаешь, какие у нас яблоки?! Крепкие, зеленые, с желтинкой, а вкусные!.. Я тут не утерпела, сорвала у дяди Саши... Не то. Ах, яблоки!..

До них доносились голоса бушующих в доме егеря гостей, потом над обрывом продавщица Вера хохотала и взвизгивала, отбиваясь, а мужик сопел, и только после того, как Вадик догадался шумно сбросить несколько кусков глины в воду, они ушли.

– Эта Верка...– пробормотал Вадик.

– Одной-то как плохо быть! Страшно,– сказала Оля.

– ...Грубые у меня руки стали, да? – спросил он, наклоняясь над ней. Оля затрясла головой. Одышки у нее уже не было.

Когда они поднялись на обрыв, Вадик увидел у дверей медпункта движение чьей-то тени. Оля шагнула вперед, напряглась – почувствовал Вадик.

– Заждалась! – подходя к нему, недовольно сказала старуха Глазова.– Гуляешь? Ну, пошли. Квартирантка моя заболела, За тобой послала. Я бы ничего, да она послала...

...Секретарша директора лежала в кровати, укрытая до горла толстым красным одеялом. Ненакрашенные губы казались синими на ее бледном лице, а в глазах была боль. Вадик сел на подставленный Глазовой стул и кивнул секретарше, чтобы она рассказывала. Та переглянулась со старухой.

– Ну, вот что,– за его спиной проговорила Глазова нерешительно, и Вадик повернулся к ней.– Женская беда у нее. Травила нагуленного, и видишь... кровью исходит.

– Господи! – вырвалось у Вадика.– Ну как же вы?.. А я-то что могу сделать? Только специалист может.– У него по спине пробрало холодом: маточное кровотечение – это...

Секретарша разлепила сухие узкие губы:

– Ничего сделать нельзя?

– Да вы сами знаете, что надо делать,– пробормотал Вадик.– "Скорую" надо вызывать! Давно кровотечение?

Секретарша переглянулась с Глазовой.

– Три часа уж,– поглядев на громко застучавший в тишине будильник, ответила Глазова.

– Вы чего ждете? С ума, что ли, сошли?.. Немедленно идите на почту и дозванивайтесь до города! – заволновавшись, приказал Вадик.– Срочно! Говорите, что хотите!.. А я пока хоть в вену что-нибудь введу. Голова не кружится? – Он раскрыл чемоданчик, достал стерилизатор и последнюю коробку с ампулами глюкозы.– Лед в доме есть?

– Это пока "Скорая" приедет – утро будет,– не двинувшись с места, сказала Глазова.– Заводи свою машину, доктор, вези ее сам. Она мне не родня, и человек я старый. А ты доктор.

– Ей сидеть нельзя,– рявкнул Вадик.– Только лежа!

– В кузов матрас положим. Матрас дам.

– А кто сопровождать будет? Я ж за рулем...

– Не знаю,– вздохнула Глазова. Она скрылась в другой комнате, взяла там таз с какой-то огромной кровавой тряпкой и вышла во двор.

– Помогите мне,– шепнула секретарша.– Надо, чтобы вы меня отвезли. Наших медиков припутывать сюда нельзя. Догадаются.

"О чем?" – хотел спросить Вадик и вдруг все вспомнил и понял: "Глазова, Глазова!.. Сын ее, самодовольный и пьяный, и проспавшая на работу секретарша..." Он сел на стул и, морщась, охая, закачал головой.

– Я сама помочь попросила,– слабым голосом проговорила секретарша.– Она хотела, как лучше. Не могу я ее подвести. Уголовное ведь дело. Ну, пожалуйста! А вы в этом деле ни при чем. Уедете и все наше забудете или с собой увезете. А мне жить здесь! Из меня много крови вышло...– испуганно произнесла она.– Раньше Ведьма бабам помогала, а теперь... Вы,– она посмотрела на Вадика,– вы поможете? Я не умру? – приподнимая голову, спросила она.– Нет? Я ведь молодая, доктор.– Вадик кивнул.– Устала только я.

Он скормил ей десяток таблеток, не задумываясь над тем, много это или мало, надеясь только, что кровотечение остановится или хоть ослабнет, и побежал в лагерь. Свет в избе был погашен. Тогда Вадик приник к тонкой стенке и стал толкать ее в том месте, где спала Галя.

– Галя, Галя! – шептал он.– Тихо! Это я, доктор. Попроси Олю выйти ко мне. Быстрей!..

– Олюш! – беря ее за плечи, теплую, сонную и немного испуганную, сказал он.– Помоги!

...По дороге через поле он несколько раз останавливался, вскакивал на подножку:

– Какой пульс?

– Давай быстрей! – кричала ему побледневшая и испуганная Оля.– Сто двадцать! Быстрей, Вадя!..

"Сто двадцать,– повторял он про себя.– Двадцать за счет страха, а сто много? Какой же пульс при анемии второй степени? Спокойно, спокойно! Скорей!.."

Потом он вырулил на шоссе. С пугающей скоростью понеслась ему под онемевшую от давления на акселератор правую ногу серая лента дороги, казалось, гладкая, но сзади громыхало ведро, и он вздрагивал и втягивал в плечи голову, зная, как там, в кузове, трясет и бросает из стороны в сторону цепляющуюся за борт Олю и лежащую на тощем, промокшем кровью матрасе женщину.

Стволы берез, попадая под луч фар на поворотах, вспыхивали остро-белым, и когда он мчался через долгий березняк, ему на мгновение почудилось, что он несется вдоль бесконечного белого забора, потеряв направление, цель, надежду успеть, что всей этой гонке не будет конца, и впервые за всю дорогу руль дрогнул в его руках, правая нога соскользнула с педали акселератора, и машину повело к обочине, и она послушно замедлила бег... "Вадик!" – послышалось ему. Он сцепил зубы и, выводя опять машину на центр дороги и не выключая дальнего света, снова дожал акселератор до отказа.

У самого города навстречу начали попадаться машины, и Вадик издали длинными гудками, миганием фар пугал их, заставляя притормаживать, жаться к обочинам... Он надеялся, что на посту ГАИ к нему пристроится мотоцикл и станет не так одиноко и страшно, но дорога, как испытательная трасса, была пустынна, глуха и открыта для него. У подъема на гору к центральной площади он переключил скорость и полез вверх, слыша, как с грохотом покатилось к заднему борту пустое ведро, как в два голоса вскрикнули женщины, и опять сцепил зубы и не позволил больше себе волноваться,– за его спиной лилась неостановленная кровь.

Когда он вбежал в открытые двери приемного покоя городской больницы, вид у него был достаточно красноречивый – сразу же вызвали дежурного врача, позвонили на станцию переливания крови. Он проводил носилки с мертвенно-бледной безразличной горбуньей до самых дверей операционной и быстро написал направление – он сочинил его по дороге.

– Ну, спасибо! – тонким равнодушным голосом сказала ему спокойная дежурная врач.– Сейчас займемся вашей красавицей. Значит,-все-таки– крими-нальный-аборт? Расследуем. До свидания,– кивнула она ему, отворачиваясь.

"Когда я стану таким? – подумал Вадик.– Сопляк я еще желторотый". Во дворе, сориентировавшись, он увидел, что в операционной вспыхнул яркий свет. И долго не гас.

А Оля дремала в кабине. Он подставил ей плечо, обнял, и так они продремали до рассвета, прижимаясь друг к другу от холода.

– Обойдется,– ответила на его вопрос дежурная врач утром.– Еще рожать, будет.

На центральную усадьбу совхоза Вадик дополз на последних каплях бензина. Глядя на измызганную машину и помятого Вадика, завгар сдвинул кепочку на нос, почесал затылок, но ничего не сказал.

А на стройке Вадика сморило: заснул, прислонившись к стене дома, около которой на минутку присел покурить.

Выло солнце, прикрытое высокими облаками, было тепло, отдаваемое землей, но был и ветер, в чем-то изменившийся; как будто он нес в себе что-то новое, тревожное. Вадик еще не понимал, в чем дело, оглядывался, искал объяснение в лицах ребят, сосредоточенно таскавших наверх, на перекрытия второго этажа и в дом, кирпичи, доски... И только в очередной раз оглянувшись, он обратил внимание на едва видную отсюда крону дуба – твердая зелень листвы потемнела. И все – и ветер, несший в своей сердцевине что-то острое, холодное, и отстраненное от земли небо, и первоначальная желтизна листвы – сложилось в первый аккорд осени, еще неслышный тугому равнодушному уху, оставляющий безмятежным глухое сердце.

Он опять, щуря глаза, посмотрел на солнце, присел, выдернул из земли травинку. Она была уже ломкой, полумертвой. "Скоро, скоро,– понял он.– Что же будет?" И обернулся на дом.

Взял на совок лопаты песок и бросил в ненасытную узкую щель между бугристым фундаментом и краем земли.

– Двадцать два, двадцать три,– считал он. Отдых полагался теперь только через сорок бросков.

За ровным гулом бетономешалки он не сразу услышал:

– Вадик! Вадик! – Его подзывал перемазанный раствором комиссар.– Смени меня,– попросил он.

– Готовься! – сверху предупредил их Юра.– Комиссар, еще два замеса!

Все собрались на перекрытиях второго этажа, на тяжелых плитах, установленных еще только вчера. Ровными рядами стояли носилки с бетоном, и вот-вот Юра должен был дать команду: "Давай!",– чтобы начать опрокидывать их, разливая бетон по будущему полу чердака, а пока все, сгрудившись в центре, крутили головами, рассматривая горизонт с высоты тех шести метров, на которые сами себя подняли.

– Высоко! – сказала Галя. Вцепившись руками в робы Юры и Автандила, она, вытянув голову, поглядывала вниз, на землю.

– Митинг надо! Комиссар! – закричал Автандил.– Такой день, двадцать первое августа. Запомнить надо! Дом есть. Крыша сгореть может, а дом стоять будет. Праздник у нас! – объяснил он медлительному инженеру, толкущемуся почему-то сегодня с утра на стройке.

– Так выпить надо,– серьезно предложил Вовик.– Я сбегаю.

Инженер снял шлем, погладил лысину рукой.

– Я здешний,– сказал он, заводя руки за спину. Покашлял.– Земля у нас вытоптанная и соленая. Откуда соль? От слез да крови. Но – своя. После войны, когда тут в землянках жили, здесь, на Поповом поле – так у нас его кличут – одни рвы были. Теперь сеем. А вот и первый дом сложили. Комом он – первый потому что. На следующий год приедете,– он улыбнулся,– еще один поставите. И побежит улица к "морю". Мне, например, в этом доме жить и помирать, должно быть. Я бы как сказал: были бы стены, а крыша будет. Словом, спасибо, спасибо, ребята. Вот, значит, что.– Он подошел к крайним носилкам и взялся за их ручки.– Ну, мастер...

– Давай! – закричал Юра.

Бетон расползался, утекал в какие-то щели, и ребята, не жалея, бросали все новые и новые порции в возникающие водоворотики. Снизу, от бетономешалки, еле успевая наполнять носилки бетоном, Вадик видел, как отступают все дальше и дальше каменщики– единственные зрители. Вадик тоже бы поднялся наверх, но решил остаться: еще нужен был бетон, а сменить его было некому.

– "Сыпь в носилки больше!"-заорал на него Вовик,– Мои будут последними! Я этот дом начал, я его и кончу.– Он вприпрыжку побежал по ступенькам помоста. Его пара – комиссар – еле успевал за ним.

– Все! Коробка есть! – крикнул Юра.– Ура!

– Эх, комиссар! – вздохнул Автандил.– Я митинг за тебя делал!..

– Не могу говорить! – задыхался комиссар.– Лапу мою приложить дайте. Кто тут последний? – Ребята делали отпечатки рук на сыром бетоне, толклись на узкой площадке.

– Тебе место оставили,– успокоил его Юра.– И доктору. Идите! Доктор! На память руку приложите, ну, оттиск сделайте! Положено...

По узенькой лестнице Вадик поднялся к лазу на будущий чердак, осторожно приложил руку к плотному упругому бетону, нажал посильней, чтобы след был глубокий, не смазался. И увидел среди отпечатков рук след сапога.

– Это Кочетков,– глухо сказал Юра и вздохнул.– Жаль, все равно не успеем дом под ключ закончить.

– Каждый, значит, свой след оставил, кто что...– как будто спросил Сережа-комиссар и вдруг побежал вниз, и загремела бетономешалка.

– Зачем замес, комиссар? – удивился Автандил.– Все залили, хорошо залили!

– Берегись! – заорал комиссар Вовику.– Наверх давай. Посторонись! – скомандовал он Вадику и Юре и, покраснев от натуги, поднял и вывернул носилки с бетоном на гладкую разровненную поверхность.– Иди сюда, иди, Владимир Иванович!– Он за рукав подтащил к себе чего-то испугавшегося Вовика.– Разровняй бетон! Хорошо разровняй! Так, хорошо! На, замуруй ее.– Комиссар протянул Вовику его финку,-А теперь и руку приложи. А сверху я приложу. Так! И помни: чтобы взять ее обратно, ты наш дом сломать должен.– Комиссар говорил это в наступившей тишине, потому что все, оказывается, стояли рядом и слушали. И смотрели на Вовика.

Директор приехал через день, в обед. Вадик, прислонившись к холодной стенке будущего первого подъезда, то посасывая ноющий от ушиба палец, то затягиваясь сигаретой, отдыхал. Увидев директора, он свистнул, как его научил Вовик, уже освоенным сигналом оповещая отряд, и из ближайшей квартиры вышла Галя.

– Директор,– не отводя взгляда от него, шагающего под проливным серым дождем, предупредил всех Вадик.

Директор, не выдерживая напора дождя, последние метры пробежал, а под навесом, прежде чем войти в подъезд, отряхнул плащ. Пожимая Вадику руку, повернул его ладонь вверх, покачивая головой, потрогал уже твердые мозоли.

– Созывайте всех, доктор!

– Ходи все сюда! – закричал Вадик.

– Хреновое дело, ребята,– вытирая мокрое лицо, сказал директор, когда все собрались. В полумраке неотделанной комнаты его рубашка ярко белела.– Прогноз-хуже некуда. Я решил – заканчивайте сегодня же.– Останавливая поднятой рукой собравшегося возражать комиссара, добавил:-И не спорь, комиссар. Тот самый случай, когда надо жертвовать делом, но спасать людей. Посмотри на ребят!.. Сам как обструганный!.. Сколько уже заболело?– Вадик смолчал. В лагере, в медпункте, он изолировал трех простуженных, у Автандила опять был тяжелый бронхит.-Бухгалтерию я предупредил. Сегодня вечером подпишем последние наряды, и завтра расплачусь с вами. Доктор, машину сдайте сегодня. Все, ребята!-Он оглядел отряд.– Знаю, сделали все, что смогли. Поэтому приехал.

– А может?..– сказал Юра.

– Шабаш,– махнул рукой комиссар.– Только домажем последнюю квартиру! Двое чистят инструменты и с доктором едут в гараж. В лагерь пойдем пешком. Вечером-банкет. Ну?.. Ребята?..

Все молчали, слышно было, как хлопают на ветру полосы рубероида.

– Что ж ты не скажешь: "Банкет – это хорошо"?– спросил директор Вовика.

– А что хорошего – девчонка остается здесь, а я уеду! – сердито ответил Вовик. Его припорошенное алебастром лицо было озабоченным и вдруг оживилось: – Кореши, где наш экс-командир? Уговор помнишь?-растолкав ребят, кинулся он к стоящему у стены Кочеткову.– Банка с тебя, доработал я испытательный срок! – Вовик засмеялся и до того заразительно, что и ребята стали посмеиваться. А Вадик заметил в его глазах слезы.

Втроем набросали в кузов инструменты, свалили кабель от бетономешалки; втиснулись в кабину, вытирая руками холодную воду с лиц. Знобило, поэтому Вадик сразу поехал – от мотора тянуло теплом,– и забыл оглянуться на дом.

Когда они, насквозь вымокшие, пешком вернулись в лагерь, из печи валил дым, в столовой была полная иллюминация, и наскочившая на него Оля, торопливо оглянувшись, чмокнула его в щеки, держа руки, перепачканные в тесте, на отлете.

– Пирог попробуем сладить, с яблоками,– сказала она счастливо.– Замерз? Переодевайся скорей, а все мокрое принеси на кухню, понял? Чего ты грустный такой, а, Вадя? Заболел? Устал?..

...Сухая штукатурка мигом обвалилась, стоило только раза четыре пнуть ногой в жидкую обрешетку – рухнули стены клетушки-медпункта. Переодетый в сухое, согретый обедом, Вадик отпаривал руки в тазу с горячей водой, наблюдая, как суетятся ребята посреди линейки вокруг разгоревшегося до неба жаркого костра, в который сыпали все ненужное, лишнее: июльское сено из подушек, прочитанные письма, бумагу, рваные майки и грязные штаны, сломанные расчески, сточенные зубные щетки...