Текст книги "Последние каникулы, Шаровая молния"

Автор книги: Лев Хахалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Выживет! Сердце у нее неплохо тянет. Неясно только, почему она в ступоре. Но подумаю...

Светлана Филипповна странно, недоверчиво посмотрела на Вадика и распрощалась.

Они уехали, и стало тихо. Вадик курил, листал справочник и досадовал, что под рукой нет "Руководства по неотложным состояниям". Потом за окном прошумела машина, и в лагере поднялся гвалт – Вадик догадался, что отряд вернулся в деревню на обед.

Ему уже совершенно определенно хотелось поесть, и он потихоньку отхлебывал молоко из кринки. Оставить старуху одну и сбегать в лагерь он не решался – помнил, как старуха свалилась с кровати. Поэтому, когда увидел из окошка идущую к избе с тарелками в руках Олю, обрадовался, еще издали счастливо заморщился, закивал.

– Ну, что? – шепотом спросила его Оля, становясь под окном.

– Заходи! Она в коме – ну, без сознания.

В избе Оля оглянулась на иконы, на пучки сухих трав под потолком, качнула головой.

– Вадик, она на меня смотрит! По-живому смотрит! – зашептала Оля.– Как внутри у меня что-то шевелила...

– Получше вам?-громко спросил старуху Вадик, наклоняясь к ней,– Что у вас болит, скажите!.. Нет, это она бессознательно,– объяснил он Оле, поворачиваясь к старухе спиной.– Да не смотри ты так на нее – без сознания она. Это бывает: глаза открывает, а сам человек ничего не видит. Тяжелая кома у нее, похоже, что токсическая.– Но Оля ему не верила, всматривалась старухе в лицо.

– Ладно,– сказала она чуть погодя,– Ну, иди, руки мой!– И постелила на стол полотенце, расставила тарелки.

Умываясь в сенях, Вадик как будто услышал в избе негромкий голос, короткий разговор, но, когда вернулся, Оля сидела у окошка, а старуха все так же неподвижно лежала на кровати.

– Показалось, разговариваешь, с ней! – засмеялся он.– С голоду мерещится. Так, что нам дали? – Наевшись, подошел к Оле, потерся лицом о ее плечо.-Можешь считать, что ты меня от смерти спасла. Теперь покурить – и полное счастье! Нет! Пожалуйте ручку поцеловать– для счастья!.. – Оля погладила, его по щеке, улыбнулась,

– А ты, наверно, хороший доктор, Вадя,– тихо, удивленно сказала она.

– Сухие знания, а не опыт. Мне бы работы...

– Пойди, погуляй! А я здесь посижу. Вода сегодня в "море" хорошая...

– Пойти? – засомневался Вадик.– Если что, ты за мной сразу же прибеги, хорошо? Но я быстро!.. Да и, кажется, все сделал...

– Иди-иди! Не торопись.

– Пульс сосчитай и запиши,– распорядился Вадик.– Я пошел?

– Давай! – почему-то поспешно сказала Оля и без ожидаемого сопротивления позволила поцеловать себя, а потом подтолкнула к двери.– Иди! – И еще помахала из окошка. Когда Вадик повернул, на тропинку к "морю", Оля приблизилась к старухе.– Ушел он, бабушка!

Старуха открыла глаза, пристально всмотрелась Оле в лицо и прохрипела;

– Не чую тебя!.. Нагнись, девушка! Не чую! – без слез заплакала она.– Как быть-то? Руку дай! – И Оля положила пальцы на ее сухую ладонь и почувствовала слабое пожатие.– Чую, чую! Не боишься меня? – Старуха вглядывалась в Олю, торопливо ощупывала ее лицо глазами,

– Нет, не боюсь, бабушка.

– Не веришь в бога? Думаешь, нет его? А куда ж я иду?

– Бабушка! – наклоняясь к лицу старухи, уговаривающе сказала Оля.– У нас хороший доктор, он вас вылечит!..

Старуха слабо усмехнулась:

– Не от смерти меня отвел врач твой... Чего удумали? От моих трав, моего настоя увести!.. Он мне муку дал. Так бы ушла я легко, а теперь мученье будет. Вот оно, добро его! Не помолишься, а, девушка?

– Не умею я, Позвать батюшку, бабушка?

– Черное он любит, черное, не нужен он мне! – задыхалась старуха.– Исповедоваться ему не стану, Исповедуй меня, девушка! Раз тайком не ушла – исповедоваться надо!

– Не плачьте, бабушка, не расстраивайтесь! – Оля погладила руку старухи.– Сейчас доктор придет, укол сделает, легче станет!

– Силы уж нет... Была б сила, я б сама... Может, ты чего хочешь? – Старуха опять сжала Оле пальцы.– Денег хочешь? Дам, дам!.. Вижу, деньги тебе не на наряды нужны, на дело. Это не черное, это белое. Дам денег, дам, на всю жизнь дам! Не веришь?.. Да ведь деньги дать – легче легкого!

– Я заговоренная, бабушка.

– Так взять у тебя ничего нельзя, а дать можно... А хочешь приворотного дам? – оживившись чуть-чуть, спросила старуха.– Чую,– тихо забормотала она, как из какой-то книги читала,– нет меж вами родства. Слабый он. Ни удачи, ни счастья ему не будет. Разведет вас судьба, чую!.. А поправить могу. Хочешь? Лицо твое ему открою... А?

– Не надо, бабушка, про это. Говорите лучше, что вам нужно.

– Зачем меня, мучитель, сюда вернул?.. Мука какая! Я уж земли тяжесть не чуяла, от всего отошла, а он вернул! Неделю постилась, готовилась, неделю настой пила,– шептала старуха.– Добрый пришел!.. А где добро – там горе! Назову на него!.. Слепым останется. Змею ему подошлю! Ужалит в сердце, закаменеет оно, не согреешь его, не спасешь! Душу ему скрючу!..

– Эх, бабушка! Он к вам с добром... Да и не поверит он.

– А нужно мне его добро, девушка? Так бы в беспамятстве ушла, а теперь на костре меня жечь начнет, в воде топить станет, мука мне будет! Бог бы мне все простил, он добрый, а ты простишь? Исповедуй!.. Пожалею мучителя, проклинать не стану, а, девушка?

– Бабушка, вы говорите, а то он скоро придет!

– Еще не придет. Его я чую – добрый он. В добро верит. Тепло от него идет, вот ты и согрелась. Злого купить можно, доброго добром берут,– бормотала старуха.– Где ж взять его, коли нету? Тут ты, девушка? Ну, попроси, чего хочешь! Все могу дать: деньги – в руку, разум – в голову, свет– в глаза!..– Старуха с трудом приподняла голову с подушки, беспокойно спросила: – Поклянешься, что исполнишь, чего попрошу? Дай еще погляжу на тебя! Твердая ты! Как решишь, так и сделаешь, в глазах темно у тебя... Ты поклянись матерью!..

– И так исполню, говорите, бабушка! Исполню.

– Твердая ты и мне не веришь... А прозвище мое знаешь? Не от бога это, от черного. Не вперед я гляжу – людям в душу, там все написано, все видать. Слабость вся видна. Поклянись! А я доктору твоему за это глаза открою, а, девушка? Боишься... Жжет меня, уж жжет!..-Старуха отвалилась на подушку.– Ах, что исделал!..

– Попить, дать? Вот молочка попейте!..– Оля оглянулась на тропинку, но Вадик все не шел.

– Бойся, бойся за него, девушка! У доброго век короткий, добрый трудно живет. Мой-то совсем мало жил. Добрый был, слабый. А я твердая, не жалела его. Вот душу его люди и разграбили – душа-то у него высоко летала, да быстро устала. Настою моего выпил... Святым ушел, слабости его никто не знает. Черное мне одно осталось. Я его у церкви похоронила, хоть и неверующий он был, чаяла – святым местом его могилка будет. А его и как звать-то скоро позабыли. Прокляла я их, у каждого в душе черное открыла. Когда ваши-то могилку его ногами топтали, я возрадовалась: черное наружу полезло. А добро-то старое запищало – вот люди и поднялись. И крест над ним покрасили, почин положили, теперь не упадет, поддержат!.. А я их черное копила, оставить здесь хотела. Поможешь мне, а?

– Что сделать надо? – Оля встала.

– Потом, когда увидишь, что от тела отстать не могу, когда мука будет,– ты приди сюда, слышь? Не бойся! Эту муку тебе или ему не передам! Под завалинкой, в тряпице – не гляди в нее, ослепнешь!– черное мое возьми. В тряпице оно завернуто неказистой, а не гляди на него, слышь? Это добро мое к тебе – от соблазна отвожу: черные то деньги, очернят тебя.– Она прикрыла глаза, судорожно вздохнула.– Так ты эту тряпицу в воду брось! Подальше брось! Не сожги, не зарой – в воду брось!.. Сделаешь? – Оля кивнула. Старуха приподняла голову.– Не хочешь, чтобы его, мучителя моего, тревожила?.. Так тебе скажу последние слова – верит он, в добро верит, добром возвысится, добром спасется, если рядом будешь, черное копить не станешь, душою его душу поддержишь. И других секретов нету! Ты – земля его, хлеб, вода, если любишь. Муж он, душа его высоко летает, а ты плоть его... Не веришь? – забеспокоилась старуха.– Ох, жжет меня! Да на кресте напишите, докторовом: Лучков Александр Иванович...– Она обессиленно упала на подушку, закрыла глаза.-Не прощайся – останусь в тебе, на спасение твое. "Аминь!" – скажи, слышь? И ступай, ступай, встреть его!.. Не оглядывайся, не оглядывайся, ступай! – шепнула старуха,

...– Как она? – подходя к крыльцу, еще издали спросил Вадик.– Что-нибудь случилось? Что ты так смотришь? – И Оля погладила его мокрые волосы.– Еще! – попросил он, жмурясь. В темных сенях она позволила крепко обнять себя и не вырывалась. А он заторопился в избу, такой деловой, такой... Осмотрел старуху.

– Можно сказать: кризис преодолен,– похвастался он Оле.– Что ты такая грустная? Тяжело смотреть на это? – Ему вдруг стало совестно, что он перевалил на нее свои заботы.– Иди, Оль, я здесь до завтра. Если все будет нормально, приду ужинать.– Она покорно вышла, даже не оглянувшись на старуху, устало побрела в сторону лагеря.

За окном смеркалось, углы избы уже чернели, и все ярче и ярче разгорался иконостас. Когда язычки лампад вздрагивали под порывами ветра, казалось, что в иконах происходит какое-то движение, и Вадик оглядывался, недовольный.

К девяти часам вечера (Вадик все скрупулезно отмечал на бумажке) появились симптомы отека легких-это была катастрофа. Вадик метался по избе, лихорадочно хватался за шприцы, колол сердечные, гормоны и не получал никакого эффекта. Он как раз вводил в вену новый препарат – вручая его Вадику, отец сказал: "На крайний случай, коллега!"– когда в избу проскользнула Оля. Она взглянула на старуху, на осунувшегося, вспотевшего Вадика и спросила:

– Она мучается? Это больно? Она умрет?

Вадик закончил инъекцию, отошел к окну, закурил и ответил сразу на все вопросы:

– Кто его знает? Делаю, что могу. Не понимаю, не понимаю...

А старуха начала задыхаться, руки ее шарили по одеялу, брали его в щепоть и бросали. Что-то сознательное было в монотонности этих движений. И тут впервые Вадик вздохнул.

– Что это она? – забеспокоилась Оля.

– Обирается,– буркнул Вадик.– Все, уходи! Не смотри на это. Отек мозга,– пробормотал он.– Ну, с чего 'бы, а?

– Это долго будет? – У Оли в глазах была мука.

Вадик пожал плечами. И тогда Оля встала и, ни слова не сказав ему, вышла из избы. Он был удивлен, высунулся в окно, увидел, как она нагнулась к завалинке и с трудом отвалила полусгнившее бревно и шарила в темноте рукой под домом. Потом выпрямилась и почти побежала по тропинке в лагерь, что-то унося с собой.

Прошел час, за окном становилось все тише. И все громче хрипела, задыхалась старуха, и все сильнее металась на кровати. И вдруг она смолкла. Вадик наклонился и увидел, что старуха как бы успокоилась.

Она умерла утром, уже в присутствии приехавшей с носилками Светланы Филипповны, легко и просто: однажды вздохнула, а выдоха они не дождались.

– Все-таки умерла! – сказала Светлана Филипповна.– А я уж в нашу медицину снова поверила. Устал, Вадим Владимирович? Вот, дорогой, сколько сил, бывает, положим, а толку нет! Не переживайте! Кто вас осудит!..

...Вадик приплелся в лагерь, занес чемоданчик в медпункт и с чугунной головой, с болью в затылке пошел на кухню. Оли там не было.

– Танечка, дай чего-нибудь горяченького! -прохрипел Вадик, оглядываясь на треск – сейчас его все раздражало, а это в печке стреляли дрова. Таня быстро поставила перед ним завтрак и убежала за печку, вынесла оттуда дымящийся, с чем-то черным стакан. Вадик отхлебнул и зажмурился от удовольствия:

– Откуда кофе?

– Оля велела дать.– Таня остановилась, ожидая следующего вопроса.

– Спасибо тебе,– ответил Вадик.– Посиди со мной.

– Автандил заболел,– сообщила ему Таня.– Всю ночь кашлял.

– ...Понимаешь, простыл. Спал под тремя одеялками, потел, совсем здоровый стал, клянусь! – Худой Автандил складывал ладони, улыбался изо всех сил, закатывал глаза, а они у него слезились, веки покраснели, опухли. И температура у него была высокая, и справа в легких Вадик услышал подозрительные хрипы.

– На больничный! –сказал он Автандилу.

– С ума сошел, видит аллах! – завопил Автандил.– Какой сегодня день, знаешь? Пятое августа. План горит! Я каменщик!

– А воспаление легких не хочешь?

– Какое воспаление! Купался много, горло болит, красное!– Автандил широко разинул рот.– Опять смотри горло!

– Ничего-ничего,– отмахнулся Вадик,– обойдутся без тебя.

– Я не обойдусь,– тихо ответил Автандил.– Сколько дней лечить будешь? – И оглянулся на открытую дверь – в лагерь въехала машина, хлопнула дверца кабины, послышались голоса командира, Сережи-комиссара.

– Что, док, нашел работу? – В двери показалась голова командира. Вадик автоматически зафиксировал, что командир хорошо выглядит. -Я видел – старуху выносят. Уморил?

– У Автандила тяжелый бронхит, возможно, пневмония,– сухо доложил Вадик.– Перевожу на больничный. На постельный режим.

– Не буду на постельный режим! – рассердился Автандил.

– Вай! От своего счастья отказывается! – просунул голову в медпункт Вовик.– На коечке, в тепле, подушку ухом придавить не хочет!.. Совсем глупый человек! Доктор, давай я вместо него, я покашляю.

– Ты у меня другим местом покашляешь,– прогудел Сережа-комиссар откуда-то из-за угла.

– Ну, ладно! – Командир махнул Автандилу рукой.– Посачкуй пока. Если будем зашиваться, пришлю за тобой.

Автандил виновато посмотрел на Вадика.

– Здесь ложиться? – И как только проглотил таблетки, накрылся одеялом с головой.

Вадик покрутился еще немного по лагерю, проверил хранение мяса в магазине и, вконец обессиленный, вернувшись в лагерь, уснул. Дважды ему казалось, что около двери бубнили голоса, но не просыпался. А потом вдруг услышал рядом:

– Где ваш врач?-Голос был начальственный, громкий.

– Сейчас найдем,– ответил командир и постучал в дверь.

Вадик встал, оделся, потрогал спящего горячего Автандила. Помятый и хмурый, он вышел из медпункта. У дверей столовой стояла группа одетых в форму стройотряда мужчин. По аккуратности и чистоте одежды он догадался, что прибыло начальство. На него оглянулись, расступились, и Вадик увидел Сашку Шимблита.

– Что ж вы спите, ведь за полдень уже?– неприязненно сказал ему самый главный по виду начальник. Его голос и разбудил Вадика.

– А что случилось? – разозлясь, нарочно лениво спросил Вадик.

– Пока ничего. Ухо себе не повредили?

– Благодарю, по-моему, нет.

– Доложите медицинскую обстановку в отряде. Я заместитель начальника районного штаба.

– В отряде тридцать шесть человек. Один болен – в медпункте, один с травмой – на легких работах по лагерю, два бойца – на кухне. Инфекций нет. Имелись четыре случая травмы: ушибы и порезы пальцев, легкое ранение правой голени.

– При каких обстоятельствах?

– Обтесывал бревно, ну топор и соскочил...– вставил командир.

– Что ты мне сказки рассказываешь? – рявкнул начальник.– Технику безопасности нарушил, вот и все дела.

– Не было нарушения,– не согласился командир.

– Почему у тебя врач не на объекте? Почему спит днем? – Кочетков пожал плечами, отвернулся.– У вас здесь что, конфликты? Ну, зайдем куда-нибудь.

В столовой Саша Шимблит, предостерегающе взглянув на Вадика, быстро отрапортовал:

– Врач отряда докладывал мне, что не находит общего языка с командиром. Командир урезает пищевой рацион, вмешивается в профессиональные вопросы. Суть конфликта – в непонимании командиром задач врача отряда, излишней требовательности к бойцам.

– Ну, командир-то, судя по делам, здесь как раз нетребовательный,– сказал начальник.– Что скажете вы? – Он повернулся к Вадику.

– Я тут, как пес цепной, при продуктах во время закладки. И еще – в отряде есть слабые ребята. Он их не щадит. И еще – что мне делать на объекте? Здесь у меня по крайней мере хоть прием местного населения, а там? Сегодня, кстати, я не спал ночь, так что ухо просто не успел повредить.

Сашка Шимблит и еще один парень улыбнулись. – Кстати, о тебе была районная радиопередача, не слышал? Три письма в газету пришло: от какого-то покусанного, директора совхоза – ты его дочку в клинику вовремя направил – и еще от одного с рыбной косточкой. Ты у нас на хорошем счету. Отлично с лишаем справился. А могло быть!..

– А, дело прошлое,– махнул рукой Вадик.– Розовый лишай. Обошлось.

– Ладно! – прерывая их, сказал начальник.– Теперь слушайте информацию. Первое – прогноз на август плохой. Делайте выводы. Второе – усилить технику безопасности: был тяжелый несчастный случай. Третье – все силы на выполнение плана. До последнего! Мобилизуйте все, что можно. Но двадцать шестого августа – приказом! – штаб прекратит работы. Еще раз тебе говорю, Кочетков: сделай все, что можно! Больных и слабых можешь отпускать, реши это с врачом. Но выполни план! – Он с недовольной миной посмотрел на командира.– Ладно. Подхарчите нас, и двинемся дальше.

– У тебя в аптечке на объекте йод кончился и бинтов маловато,– тихо говорил Вадику Сашка.– А вообще ты молодец. На грамоту можешь вполне рассчитывать. У ребят дела такие: Суворов Коля сбежал под предлогом семейных обстоятельств. Остальные работают. Большинству трудно с командирами,– шепнул он.– Вот только Томке... Она в своего командира влюбилась,– Сашка хихикнул,– чуть до персоналки дело не раздули. Вовсю любовь крутят! У вас дела хуже всех, то есть у отряда. Мало заработают ребята, совсем мало, когда поделят на всех. Ты в коммуне?

– Нет. Меньше завишу от командира. А то бы меня здесь съели.

– Ну, а как у вас с идеологической и культурной работой?-принимаясь за компот, спросил начальник.

– Нормально... Комиссар этим заворачивает,– ответил Кочетков.

– А конкретно? Твоего комиссара я на объекте видел, он там стену выкладывает...

– Он у меня от масс не отрывается.

– Стенгазета хоть одна есть? – поинтересовался начальник скептически.– Ну, Кочетков!.. Ну и отряд!.. Ладно, черт с вами! Сейчас все побоку, но план давай! Сделаешь?

– Дам план,– твердо произнес Кочетков. Вечером за молчаливым ужином он объявил, что будет собрание. Разрешил курить, дождался тишины и поднялся. Он долго и нудно повторял информацию штаба, а отряд сидел смирно – все чувствовали, что главное впереди.

– ...По решению штаба могу отпустить больных и слабых по домам. Но, ребята, мы взяли на себя обязательства-мы должны их выполнить! – закончил командир горячо.– Ну, а теперь доктор скажет, кого он считает слабым.

– Рыжие! Два шага вперед? – спросил Вовик.

– Ребята! – Вадик встал, оглядел отряд.– Как я понял, с объектом у вас завал.– Он переждал шум.– Отстаете от графика и, похоже...

– Ты не в свои дела не лезь! – прервал его командир.– Говори по делу.

– Я по делу и говорю. Ребята, вы сыты ужином? Хорошо, пускай сыты. А я вижу, что некоторые похудели, Да не смейтесь вы! Подумайте сами, каждый ли делает посильную работу? Вот наш завхоз.– Вадик ткнул рукой в сторону набычившегося Вити,– Ему ж кирпичи таскать! А он тяжелее десяти килограммов в день не носит. А девчонки за водой ходят ни колодец семь раз... Моня, иди сюда, покажи руки! Ты теперь месяца два играть на рояле не сможешь, да? Хорошо запомнит стройотряд наш Моня.– Ребята сидели тихо.– Вы что думаете, на этой стройке ваша биография заканчивается? – Командир прервал его: "Не заканчивается, а начинается. Начинается, понял?" И комиссар кивнул.– Кому надо, чтобы вы отсюда вернулись вконец измотанными? – продолжил Вадик, кашлянув.– Я не лез в ваши дела – не секрет, что у меня с командиром отношения натянутые, но теперь, уверен, начнется такая гонка, что держись. Я предлагаю Моню перевести на кухню, помощником. Завхоза заменить, на его место можно назначить Олю.– Он спиной почувствовал ее движение,– Я все сказал,– Вадик хотел уже сесть, но вспомнил: – И, командир, больше никаких сухих пайков. Все!

Его выслушали молча, равнодушно, отводили глаза– только покрасневший Моня спрятался за спины ребят. Вся подготовленная речь была впустую.

– Не так все просто,– неторопливо начал командир,– Советы давать легко, да их исполнить трудно. Вот в чем промблема. Перебои нас замучили, Сегодня, например, кирпич не завезли – завтра на полдня перекур. Кран не достать – уж как я просил, унижался! Сами знаете. Даже взятку давал.

– Знаем! – крикнул Вовик.– Старался, за всех старался.– Он щелкнул себя по горлу.

– Тихо! – встал Сережа-комиссар,– Может быть, правда, перестановку сделаем, а, ребята? Ведь девчонки плачут на кухне.

– Да, Серега, не в том дело! – скривился командир,– Одним человеком больше, одним меньше – неважно, Иной раз вообще кажется, что на стройке слишком много народу, толкотня идет! Тут другое нужно – задание на день, урок. Пока не сделали – со стройки ни ногой!

– Ни шага назад! – прорычал Вовик. Ребята засмеялись: очень похоже на командира получилось.

– Я скажу! – вскочил Автандил. Лицо у него горело, глаза блестели,– Командир! – сказал он хрипло,– Дай на каменщика по четыре подсобника! Мы тебе помощь кубами вернем. Прости, Юра, ты совсем не мастер, а каменщик и подсобник. Что ты хватаешься за все подряд? Готовь рамы! Плюнь, что проем не готов, окно стандартное, делай! А то потом все, и я, рамы делать будем. Я тебе такую раму смастерю!.. Разделение труда есть, слышали? Комиссар, прости, дорогой, какой ты каменщик? Тебя проверять надо! А раствор ты сделаешь? Нехорошо у нас. Все на одной работе-все каменщики, все плотники! Девушка Галя раствор готовит! Позор!

– Все сказал? – Командир обвел отряд взглядом.– Стройотряд, ребята,– это школа трудовой закалки. Все равны – поэтому у нас коммуна. Все получат поровну, чтобы не держались за легкие или бегали от тяжелых работ. Мы ж не шабашники.

– Так! – хлопнул в ладоши Автандил,– Если жить в той квартире, где Игорь угол клал, сразу узнаешь– не шабашник делал, студент безрукий...

– Ладно, твое предложение ясно! – прервал его командир.– Значит, у нас остается только шесть каменщиков, да на них двадцать четыре подсобника, трое на растворе, трое на кухне? Так?

Проголосовали: вздернулись вверх руки, никто не возражал. И еще ждали чего-то, но командир распустил всех.

– Предложение доктора принять можно,– сказал комиссар, когда ребята разошлись.– Он правильно предложил. Значит, завтра сдашь дела Смирновой,– повернулся он к Вите-завхозу.– Оль, слышала? Ну, иди сюда, заседать будешь.

– Придурка этого надо было в Москву отправить. Ручки лечить,– процедил командир, глядя на Вадика в упор.– Ну, пусть на кухне покантуется.

– Тут не покантуешься,– возразила подошедшая Оля. На ней был еще мокрый спереди фартук и косынка.– Не выступай, Валя! – И вдруг она села рядом с Вадиком, коснулась его ноги бедром.

– Вот дело какое,– нахмурился командир.– Теперь у нас машины не будет – директор отбирает. И кран нужен.

– Кран может и подождать,– откликнулся комиссар, оглянувшись не Юру.– А вот с машиной... Совсем отобрал? Навсегда?

– Как же так? – расстроилась Оля.– А вы просили? И не дал? Как же быть теперь? – Она обернулась, посмотрела на Вадика, будто с упреком.– Без машины нам зарез, да?

– Пойду я, попрошу директора,– в тишине подал голос Вадик, глядя в сторону.– Насчет крана – не знаю, а машина будет, обещаю. Раз надо, так надо. Завтра пойду.

– Хотела наша телятя волка загрызть,– едко вставил командир, и Сережа-комиссар толкнул его в бок.– Ну, ладно, закончили.– Командир поднялся из-за стола. За ним разошлись и другие.

Осталась только Оля. Сидела молча, не шевелясь. Потом она встала и выключила свет в столовой.

– Ну, не кипятись! – Она подошла, погладила Вадика по голове.– Покури, давай!

– Не хочу! – Вадик сильно обнял Олю, прижался.

– Здесь? С ума сошел! – Обхватив его голову, Оля зашептала ему прямо в ухо, посмеиваясь: – Когда ты выступил, ну, думаю, теперь поеду я домой с утренней электричкой, потом смотрю, нет, при себе оставил.– Ее губы и волосы щекотали ему ухо.– Ты хитрый, Вадька! Хитрая московская бестия!

– Продувной, ох, продувной! – в тон ей зашептал Вадик, хватая ее за плечи, за изгибающуюся талию.– Охальник!

– Ох, охальник! – Она опять и опять отбивалась от его рук.– День какой длинный, Вадя! – прижалась к нему горячей щекой Оля.– Смотри, Ведьма умерла, а мы живем. У нее уже жизнь другая, она в раю с боженькой разговаривает, а мы – здесь.

– Бога нет,– сказал Вадик голосом командира.

– Это у тебя бога нет! – старушечьим голосом ответила Оля.– А правда, Вадька, есть еще что-нибудь, кроме вот этого? Ну, погоди, я серьезно!

– Ну, если серьезно... Биологию помнишь? – Оля кивнула.– Помнишь – генофонд? Генетический фонд вариантов человека. Не души, нет! Физических возможностей, способностей... Так вот!.. По теории вероятности, любая-и моя и твоя – комбинация генов может случиться только однажды. Поняла? Только один-единственный раз! Я мог быть рожден в каменном веке, до новой эры или в двадцать втором веке, и ты – в любое другое время. Но вот мы родились на этой земле, почти одновременно, и живем, такие, какие мы с тобою есть, но – однажды! Никогда – ты вдумайся: ни-ког-да! – больше нас вот таких не будет! Не будет никогда девушки – твоего двойника... Ну, а душа...

– Ты думал про это, да, Вадя? Это хорошо,– тихо сказала Оля.

– А все остальное просто: круговорот веществ в природе. Смешно? – сконфуженно улыбнулся он.

– Ничего тут смешного нет,– ласково ответила Оля.– Ты...– Но в это время около двери послышались голоса.

– Давай здесь сражнемся,– гремя шахматами в коробке, предложил кому-то Игорек и вошел в столовую.– Пардон! Миль пардон, мадемуазель, мосье! – И хохотнул.

– Идем! – Оля встала.– Всю песню нам, гад, испортил.

– Я этому Игорьку фасад покрашу! – свирепо пообещал Вадик.– Не по первому разу шутит.

– Злится, ревнует,– сказала Оля.– Ну да! А ты и не знал? Эх ты, филин! – Она засмеялась.– Ну, не как при любви ревнуют, а... Просто ему хочется вот так со мной посидеть. Ишь, хищник! Я его сразу раскусила!

– А меня?

– С тобой у меня ошибочка вышла, каюсь.– Оля толкнула Вадика лбом в плечо.– Думала, ты рыба вареная.– Она запрокинула голову, подставляя губы.– Ну! Сама прошу!

Они были уже за лагерем, на тропинке, едва натоптанной над обрывистым берегом. Под рукой жило ее тонкое податливое плечо, от него шло тепло даже из-под курточки. У дуба она остановилась, закинула Вадику руки на шею и не отстранилась, когда его жар передался ей. Ах, никогда она не была такой!

– Люблю! – шептал ей Вадик.– Люблю тебя! – Она уступала ему, то суетливо и слабо сопротивляясь, то замирая, покорная,– Оля! – позвал он ее, задыхаясь.– Ну, скажи!

Она вздрогнула, открыла глаза и, как сквозь сон, слабо улыбнувшись, села, поникнув плечами, склонив набок голову. Дальний свет луны чуть бледнил ее лицо. Вадик закурил и лег навзничь, лицом к мутному, встревоженному небу.

– Странный ты, Вадька! Не пойму тебя!-озабоченно произнесла Оля.– Как дальше будет? Ты вправду меня любишь? Тогда почему ты?.. Ну, у тебя, в медпункте... Испугался, что обженю?

– Ты про это? А ты смелая, Ольке!..– восхитился Вадик. Он сел так, чтобы видеть ее лицо, дотронулся до него.– Объясню. Красть не хочу! Понимаешь? Ведь ты то огонь, то лед. Есть вещи, которые я в тебе совершенно не понимаю!

– А я в тебе,– быстро и серьезно сказала Оля.

– Когда ты, как сегодня, мне даже страшно делается: вдруг ты завтра все перечеркнешь? Ты мне нужна и ты мне не даешься.– Оля засмеялась, и Вадик торопливо поправился: – Ну, то есть я хочу сказать,.. Ты – свободный человек, точно знаю!

– Чудик ты, Вадька! У тебя девушки раньше были? Ну, признайся, Вадя! Я за старое ревновать не стану.

– Была,– буркнул Вадик, отворачиваясь.-Только она меня не любила. Держала рядом, не понимаю для чего. У нас все было, вроде бы ничего больше не пожелаешь – знаешь, так некоторые думают?– а шел к ней на свидание, как на войну. Измучился я с ней,– признался Вадик.

– Ты тоже требовал от нее все объяснить, все назвать? А она молчала, да? – Оля вела пальцем по его носу, по губам.– Она просто не любила тебя, это ты точно угадал.

– Человек – святыня! – сказал Вадик,-А женщина вдвойне. Потом она меня ненавидела. И, может быть, всю жизнь ненавидеть будет. А за что? За то, что не полюбила меня?

– А ты не робкий, да, Вадя? Ты просто интеллигент, да?

– Ой! Оставим этот разговор, противно! Так и слышу интонации твоего друга.

– Он здесь ни при чем! – отрезала Оля.– Я спрашиваю: ты интеллигент? Мне это нужно знать от тебя. Ну?

– По происхождению и по убеждению – да.– Вадик улыбнулся и получил за это по макушке.– Оля, драться нехорошо! – Его продолжали бить.– Ну, Оль! Бить интеллигента нельзя, он слабый! Ну, Оль!.. Больно! Отрекаюсь, отрекаюсь!.. Я робкий!

– И Ведьма сказала – ты слабый, потому что добрый. А того доктора звали Александр Иванович Лучков. Вот!

– Откуда ты знаешь? – подскочил Вадик, Он схватил Олю за плечи.– Разговаривала с ней? Пока я купался? Расскажи!

– Она пила настой. Какой-то такой настой, против которого нет спасения. Так что ты все хорошо сделал, а вылечить ее не смог бы никогда. Слушай, Вадька, а почему ты совсем не переживаешь?

– Вот отчего такое затемненное сознание,– сообразил Вадик.– Я ведь все по максимуму делал, как большой...

– Она легко умерла?

– Упокоилась, как говорят старушки. Поэтому я и хочу на мой единственный раз иметь все настоящее и целиком. Настоящую работу, настоящую любовь, настоящую жизнь.

– Ну, насчет работы все в порядке, кажется,– с вызовом произнесла Оля.– А об остальном тебе судить.– Все это время она смотрела на него странно большими глазами, внимательно и пристально, а теперь отвернулась и встала. Поднялся и Вадик, опять обнял ее, но она не отозвалась.– Гляди! – Оля протянула руку.– Видишь что-нибудь? Плохо, что мы все время ночью разговариваем. Ночью сам себе кажешься большим, а все остальное не видно. Ну, видишь что-нибудь?

Их глазам, привыкшим к темноте, из-под густой ночной тени дуба открылся горизонт бугрящейся воды с серебрением по краю, а за ним – непроглядный мрак всего остального мира, про который известно, что он есть.

Вадик проводил Олю до темного крыльца. На прощание они стиснули друг другу пальцы до боли – здесь была как бы запретная зона, и они никогда не целовались. Оля поднялась по ступенькам на крыльцо, Вадик ждал скрипа отворяемой двери, но Оля вдруг испуганно ойкнула. И тут же послышался голос Сережи-комиссара:

– Тихо, тихо, не шуми, это я тут... сижу.

– Привет! – шепнул Вадик.– Бессонница?

– Да нет. Так просто... Я все про собрание думаю.

Вадик улыбнулся:

– Утро вечера мудреней, комиссар, Иди спать.

Сережа не отозвался, и была минута полной, мертвой тишины. Потом он встал и молча ушел за дверь.

– Он совета у тебя спрашивал! – с сердцем сказала вдруг Оля.– А ты его мордой об стол. Эх, Вадик!..

– Здравствуйте, доктор! – улыбаясь ему ярко накрашенным ртом, обрадовано сказала секретарша директора.– Я про вас передачу слышала! А директора нет! – игриво добавила она.– В поле. Теперь его до обеда не поймать.