Текст книги "Последние каникулы, Шаровая молния"

Автор книги: Лев Хахалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Я все про тебя понял,– помолчав, ответил Вадик.– Ты, друг Оля, не беспокойся, не трать зря силы – я тебя не комиссую, если только сама не попросишь. И извини, что лез к тебе... Дурак был.

– А теперь вдруг поумнел? – насмешливо восхитилась Оля.

– Ладно-ладно!..-Вадик вытащил из воды наживку– толстых неподвижных червяков, поплевал на них и забросил обратно в воду.– Между прочим, очень ты эмоциональная. Это вредно.

– Так ведь я живая! Мне и холодно бывает, и жарко, и больно. Как тебе, как всем, А ты со мной – как с куклой. Можно так?

– Извини,– не глядя на Олю, повторил Вадик.– У тебя ноги не замерзли? – спросил он позже, когда молчание затянулось.

Оля с любопытством смотрела на него и не уходила, а когда Вадик опять занялся червяками, усмехнулась и, повернувшись, зашлепала по воде в сторону лагеря, не оглядываясь, веселая.

Вечером внимание отряда было привлечено большим парадом – по улице одна за другой, осторожно ныряя в колдобины, проползли четыре заляпанные грязью "Волги" с московскими номерами,' затормозили у дома егеря. Захлопали дверцы, послышались мужские голоса, закричала Надежда: "Гости дорогие!.. Саша, гости к нам!"

"Эх, дядя Саша!.." – подумал Вадик, из дверей медпункта наблюдая, как бодренько побежала к дому Веры-продавщицы Надежда. Он перехватил ее на обратном пути: Надежда остановилась, перевела дух и, взяв авоську, вздутую свертками и бутылками, в другую руку, сказала:

– Да разве его, черта, удержишь? У него ж опять – ходит, ладони чешет... Самый верный признак,– она засмеялась,– к улову и гулянью.– Она заспешила к дому, во всех окнах которого уже горел свет.

Отряд еще ужинал, когда из-за оврага от барского дома вдруг, и громко – так, что все перестали есть,– послышалась музыка. Вовик тут же выскочил из-за стола и через пять минут вернулся, сияя улыбкой:

– Мужики! Там техникум приехал! Девчонок целая рота! Сейчас танцы будут. На целый месяц они – овощи убирать. Ну, мужики!..

Ребята заторопились, загремели посудой дежурные. Таня закричала:

– Не бросайте на прилавке, оглашенные!

Но ее никто не слышал. Ребята кинулись в избу прихорашиваться, и уже скоро зарыдала гитара в руках Игорька, загудели голоса. Вадик, покурив на бревнышке, еще раз зашел на кухню, взглянул на распаренную Олю, быстро моющую в тазу с горчицей грязные миски, и такую же красную, но еще более суетливую Таню, на Юру Возчикова, скребущего ножом столы.

– Чем помочь?

– Не надо, не надо! – весело сказала Таня,– Справимся сейчас.

Вадик снял куртку и, осторожно переступая, под щекочуще-моросящим теплым дождем понес ведра с помоями во двор егеря – ленивая Надежда от дармовых хлебов завела поросят; по дороге тяжелое ведро в левой руке черкнуло по земле, и Вадик окатил себе брючину. Чертыхаясь, он пошел мыть ведра к "морю", отскоблил песком грязь, отмыл брюки.

Когда он вернулся на кухню, Оля, свирепо собравшаяся накинуться на него: "Тебя за смертью посылать!" – осеклась, а Таня присела на стул,

– Как же это? – сказала она расстроено.– Вот беда! Ну, сейчас замоем. Переодевайтесь! Там ночью ногу сломать можно,– посочувствовала она Вадику.

– А мы, верно, по воздуху летаем,– отрезала Оля.– Что-то я тебя в таком виде не видела. Барин просто.

– Что ты на человека набросилась! Он-то тут при чем? Нашу работу человек делает, а ты лаешься. Вы, доктор, не слушайте ее, шумит она просто так, от характера.

Опорожняя баки, Вадик еще раз сходил с ведрами к кормушкам. В этот раз ему пришлось спрятаться в лопухах, у лодочного сарая, потому что тут же рядом Надежда разговаривала с Верой-продавщицей:

– Ну, как я тебя назову? Сестрою, что ли? Так среди них есть этот, забыла фамилию, он уже три года ездит. И потом, Вера, не те это гости, эти все разговаривать будут. Ни спеть, ни сплясать. Не ходи!..

Вера что-то бубнила обиженно в ответ.

Дождь сыпал Вадику за шиворот, мочил спину, и запах, поднимающийся от земли, щекотал нос. Потом, когда Надежда и Вера разошлись, он вернулся на кухню. И опять Оля набросилась на него.

– У тебя совесть есть? Юрка вон весь извелся,– шепотом, вырывая у него из рук ведра, сказала она.– Таня тоже человек... Юрка весь день на стройке, когда им еще повидаться?

Вадик обиделся и ушел в медпункт. Совсем ему не хотелось идти на танцы. Только-только пристроил пепельницу и подушку, как в медпункт, коротко стукнув, вошла Оля.

– Дай брюки,– велела она. Под локтем у нее был какой-то маленький узелок,– Ну, дай! Все равно стирать иду.

– Пошли на танцы,– спуская ноги с раскладушки, предложил Вадик хмуро. Оля сморщили губы, а потом весело улыбнулась.

Через луг, по мостику над оврагом, по задам почты, над дверью которой– горела лампочка, все ближе и ближе к шуму и свету, оступаясь и временами держась друг за друга, они вышли, освещая дорогу фонариком, к барскому дому, и там Вадик пропустил вперед Олю.

Танцевали в широком коридоре. Девчонок действительно было много. Отряд же пока терся у стен.

Мелодия, которая неслась из громадной колонки, показалась Вадику знакомой, но необычно, аранжированной. Когда тема заканчивались, мягкий переход на другую октаву и небольшое убыстрение ритма обновляли мелодию.

Танцевали по-разному, кто как мог. Но вот ритм стал невозможно быстрым, сквозь мягкую волну саксофонного голоса прорезались гитарные аккорды, инструменты взяли самую высокую октаву, и на ее фоне почти человеческий голос забормотал: "О-е, о-е, о-е!.." Все, кажется, обессилели, осталась одна пара: Вовик, собранный, гибкий и подвижный, танцевал так, как будто вел поединок, но партнерша парировала каждый его выпад, дразнила его.

Мелодия оборвалась на той ноте, после которой она продолжается про себя, поэтому, даже когда загремело танго, ребята не сразу вступили в круг.

– Пойдем, потанцуем!

– Я так не умею,– заупрямилась Оля, но отлепилась от стенки, положила руку Вадику на плечо,– Затолкают!.. Может быть, хватит? – спросила она, когда Вадик вторично наступил ей на ногу.

Выходя из толпы, они столкнулись с Вовиком. Вытирая рукой пот, с открытым и веселым и даже каким-то неузнаваемым лицом, он стоял, придерживая за локоток свою партнершу. Вадик запомнил тоненькие светлые пряди и рассеянные глаза.

– Ну, ты король! – с восхищением сказал Вадик.

– Пара хороша!-отозвался Вовик.

Девушка улыбнулась, посмотрела мельком на Вадика, а потом повернулась к Вовику, и Вадик замер – он увидел на лице девушки непередаваемое выражение открытой счастливой покорности. Они ушли в круг танцующих, и Вадик оглянулся на Олю и понял: она увидела то же, что и он.

Ночью на берегу Вадик светил фонариком, а Оля стирала. Они почти не разговаривали друг с другом, молчали, а все равно было хорошо,

Ночь выдалась беспокойная – с "моря" задул сильный ветер, дрожали и звенели стекла в оконце; на раннем рассвете заревели моторами лодки гостей егеря, кто-то громко заговорил, засмеялся,

Снова засыпая, сквозь дремоту, сердясь, Вадик разглядел циферблат часов, не поверил, что уже четыре часа утра, и, без толку поворочавшись в теплей постели, вышел из медпункта. Весь лагерь был залит тяжелым серым туманом-дверь на кухню едва угадывалась; нечеткой тенью мелькнула фигура комиссара, вносившего дрова; а вода, приглаженная туманом, серая, холодно блестевшая, оказалась теплой. Уже после завтрака откуда-то из туманной дали, от других берегов вынырнули лодки с приглушенными моторами; негромко переговариваясь, как тайный десант, пригибаясь, сошли на берег гости дяди Саши, И опять стало тихо, покойно, дремотно. И Вадик вернулся в медпункт, лег. Но скоро в дверь постучался егерь.

– Доктор, там... это... гости мои тебя просят прийти. Извини...

– Все-таки не удержался? – буркнул Вадик, чувствуя запах водки.

– Да я самую махонькую, за компанию, за удачу, а вон что вышло,– вздохнул егерь.

На веранде невыспавшаяся Надежда в несуразно ярком платье готовила завтрак. Непричесанные девчонки – единственные дети во всей деревне – зыркнули глазами на Вадика из угла, из-под овчин; вокруг них было уже намусорено – крошки печенья, конфетные фантики.

– Вот поэтому они есть и не хотят у тебя,– прорычал Вадик на ходу.– Кусочничают. Сладкие куски хватают. Всей деревней девок губите. Гляди, отомстится потом. Шоколад не еда, сколько раз повторять?– Надежда даже бровью не повела.

– Ладно, ладно! – успокаивающе похлопал Вадика по спине егерь.– С этим мы потом разберемся.

В горнице, оклеенной веселыми светлыми обоями, крепко пахло водкой, сырой одеждой и застоявшимся дымом. А на кроватях, заваленных добротными темными костюмами, белыми крахмальными рубашками, сидело четверо бледных солидных мужчин, они обернулись навстречу вошедшим егерю и Вадику. Пятый лежал, повернувшись к Вадику спиной, на правом боку, но в его позе не было ничего вынужденного, грозного по смыслу, заметил Вадик, еще не отдавая себе отчета в том, что он уже умеет это увидеть.

– Извините, коллега, что беспокоим вас,– сказал один из гостей – толстяк,– вставая с кровати.– Но без вашей помощи, кажется, не обойтись. Дядя Саша посоветовал к вам обратиться.

Вадик с изумлением узнал в нем институтского профессора Ильичева, физиолога. Оглядел еще раз мужчин и узнал высокого солидного академика Агеева, фармаколога, одетого сейчас в штормовку и похожего на пенсионера-рыбачка.

– Что это вы... так? – знакомо наклонив голову, будто собираясь бодаться, спросил Ильичев.

– Учился у вас, Валерий Иванович,– сказал Вадик.– Здравствуйте!

Ильичев пожал ему руку.

– Очень рад, очень рад! Ну, вот, значит, товарищи, дипломированный специалист,– объявил он,– Уже легче. Давно закончили?

– Только что,– улыбаясь, ответил Вадик.– Чем могу быть полезен? – Он покосился на лежавшего мужчину.– Болен кто-нибудь?

– Вообще-то нелепая картина – пять, нет, четыре профессора медицины, в том числе два академика– и ни одного клинициста! Все понимаем, а, что сделать, толком не знаем, и – ничего нет! – Ильичев развел руками.– Ну, вот ваш пациент,– показал на лежащего мужчину,– делайте, что надо, мы только зрители и, если хотите, советчики... Пожалуйста! Пожалуйста, доктор!..

Вадик подошел к перевалившемуся теперь на живот длинному, мосластому мужчине. Когда он повернул голову, Вадик встретил суровый внимательный взгляд,

– Жалобы такие: боль в правом подреберье и тошнота – у меня хроническая желчнокаменная болезнь. Еще – пульсирующая боль в затылке – давление, наверное, поднялось. Но – сначала все-таки желчный пузырь заныл.– Мужчина толково рассказал всё и терпеливо перенес осмотр, не капризничал, не забегал вперед с предупреждениями: "Здесь больно" – спокойный был дядечка. Пока Вадик возился, он услышал за спиной шепоток:

– Может быть, все-таки послать за местным врачом или давай я в город съезжу?

– Без прав останешься. От тебя ж разит, как из бочки! Подождем, что мальчик скажет.

– Мне кажется,– вздохнув, сказал Вадик,– что главное – это приступ холецистита, а давление, оно поднялось, вероятно, вторично. У меня есть дибазол и атропин, в ампулах.

– Что и надо! -отозвался Агеев, присаживаясь на соседнюю кровать.– Ручаюсь фармакопеей!

– Сколько там набухало? – негромко спросил больной, указывая глазами на тонометр. Вадик почувствовал напряжение в его голосе.

– Какая разница? – Он пожал плечами, и за его спиной все с облегчением засмеялись: "Так его, родимого! Много знать будешь!.." – Сейчас инъекции сделаю.

Когда он вышел на веранду, Надежда пригласила завтракать. Гости сели за стол, а Вадик, поставив на плитку стерилизатор, направился в горницу к больному.

– Нет! – сказал Ильичев, ловя Вадика за рукав.– Садитесь с нами, так не годится...– усаживая упирающегося Вадика, он тараторил, как всегда на лекциях.– Мне интересно узнать, как вам здесь работается. Я ведь декан все-таки... Представьтесь нам.

Надежда поставила перед Вадиком тарелку с яичницей, редкое в отряде блюдо, и он соблазнился, взял вилку.

– Вадик – доктор замечательный,– подходя к столу с зеленой поллитровкой, встрял дядя Саша.– Сам себе работу ищет! В другие деревни бегает. Тут был случай,– нараспев сказал он, прищуриваясь на стаканчики.– Поправимся?.. Схватило меня – помираю! Сердце из груди выпрыгивает – Ну, поехали!.. – Дядя Саша продышался, понюхал корочку, подождал, покуда гости кусок в рот возьмут.– В зобу дыхание у меня сперло, думаю – все, мальчик, кранты! А он прибегает – ка -ак даст мне в под-дых! И все.– Дядя Саша обвел всех глазами, в которых дрожали слезы.– Теперь здоров! В тот же день рыбы полное ведро ему! Или другой случай– не перебивай, доктор! – это же умереть можно! В соседнем селе, Василькове, у одного кулака– Охлопьев его фамилия, он и староста церковный и вообще...– Дядя Саша таинственно подмигнул.– У него во-от такой кобель в саду сидит, то есть сидел, значит. Верно говорю, Вадик? Кобель этот запах горькой ни на дух не. переносит – звереет! А был он на во-от такой цепи. А один чудак выпил – он к Охлопьеву в гости пришел по неизвестному нам делу – решил храбрость показать: погладить его, сахару дать. И через забор – не успел Охлопьев крикнуть – шасть! – Дядя Саша выдержал паузу и, прикрывая глаза, уронил: – Шестьдесят ран на теле!

– Пятьдесят одна,– поправил Вадик,– и лишь два укуса, остальное – поверхностные порезы. Не прибавляй, дядя Саша.– Чувствовал он себя неуютно.

– Молчи! Кровью истекает чудак этот, но храбрится. А Охлопьев в панике – гость умрет, гляди! Крозищи-то!.. Ну, кобеля впятером связали, в коляску мотоциклетную свалили и спрятали в хитром местье. Но,-дядя Саша пригрозил Охлопьеву вилкой,– мы то место сыщем и оштрафуем! А Вадик, доктор наш замечательный,– дядя Саша вдруг всхлипнул, – всего чудака зашил, бинтами обернул и в город отвез. Живет, говорят, чудак-то этот.

– Ну, дядь Саш! – вмешался Вадик.– Не зашивал я его. Скажешь, а меня под суд потянут. Шить-то нельзя. Да и нечем было.

– Да, веселая жизнь,– раздумчиво произнес Ильичев, нянча в руке стаканчик.– Ну, профессура; давайте выпьем за практикующих, молодых и старых, которые и есть медицина. Вам – тоже пить! – приказал он Вадику.– И не врите, будто не умеете.

Вадик хорошо делал уколы – напрактиковался у отца в госпитале,– поэтому больной облегченно вздохнул и, с благодарностью посмотрев на Вадика, сказал громко:

– Знаете, иногда так впорют, что неизвестно, где болит сильней – в черепе или в заднице.

– Я зайду часика через два,– отступил к двери Вадик.– Не прощаюсь.

Его проводили до дверей. А через два часа (больше он, как ни пытался, не выдержал), под сильным дождем прибежав в дом, он застал больного уже сидящим на кровати с расслабленным, порозовевшим лицом. Он возражал одному из собеседников, молчаливому, нескладно выглядевшему в куртке и закатанных черных брюках.

–...Но, ближайшие пятьдесят лет – наши: медиков, биологов. Техника и все эти ухищрения, о которых вы говорили, быстро исчерпают запасы знаний и появится, уже появилась, необходимость шире взглянуть на человека.

– По-новому,– подсказал кто-то.

– По-старому! Мы – частица Вселенной, малая, даже ничтожная, но часть целого. А вырвали человека из этой системы, вырвали Землю... А, доктор! Спасибо, кажется, миновало,– сказал он.– Теперь хоть до дома доберусь. Сейчас тронемся.

– А вы за рулем? Не стоило бы!

– Выхода другого нет,– объяснил Ильичев.– Я без прав, кто ж его машину поведет? Здесь ее оставить разве что, а? Через неделю вернемся.

– У меня в среду самолет на Новосибирск,– усмехнулся больной.– Не хватало мне только сейчас свалиться! – сердито произнес он, имея в виду что-то такое, о чем все знали; ему сочувственно покивали головами.

– У меня есть такая штучка – папазол,– убирая тонометр, пробормотал Вадик.– Ну, все: давление – норма.

– Отлично! – отозвался Агеев.– Будет сосать как профилактическое. Молодец, коллега! Сколько получили на экзамене у меня? Чувствуется, что пять. Только эти колдобины – не раскачают ему пузырь, нет? Все потроха вытряхивают наши дорожки.

– Я умею водить,– сказал Вадик,– только права дома. Но до шоссе права не нужны...

– Слушайте! – подал голос молчавший солидный дядечка, собеседник больного.– Слушайте, кого ваш институт готовит? Универсалов? Образцово-показательных специалистов? А может, вы все подстроили, а? – засмеялся он.

– Ну, Вадик, объясните замминистру про приказ,– улыбнулся Ильичев.– Ладно, я. Был такой приказ по нашему институтскому комсомолу: врач обязан уметь водить транспорт, прыгать с парашютом и...

– Делать двадцать манипуляций,– подсказал Вадик.

– Которые, замечу, врачи, как правило, делать не умеют,– повысил голос Ильичев.– Было такое. Я теперь вспомнил. При прежнем ректоре,– этим он что-то объяснил заместителю министра.

...Вадика поставили в центр колонны, чтобы можно было помочь, если у него что-то не получится. Но получилось, хотя он очень волновался – не водил прежде "Волгу", такую тяжелую и инертную в сравнении с теми разбитыми "Москвичами", на которых он накатывал обязательные часы.

На шоссе колонна остановилась, поджидая больного. Моторы негромко урчали под мокрыми капотами, от них поднимался пар.

– Пойдемте, встретим Сережу,– предложил Вадику Ильичев.

Дорога, та дорога, которая привела когда-то,– давно ли? – Вадика и Олю в рощу, была черной, липкой, пришлось идти по краю нежно-зеленой пшеницы, в которой путался туман. Ильичев поднял голову, снял берет и глубоко задышал. Небо было низкое, серое, но не ровно серое, а с пестротой, с черным – от туч, белым и пушистым – от облаков и даже нежно-голубым, маленькими клочками рассеянным по горизонту и над головой.

– Ах, чудо какое!.. И в ненастье! – удивился Ильичев.– Ловите эти минуты, Вадик. Все потом будет, а вот этого – нет. Некогда будет взглянуть. Станете вот так, как мы сегодня, наскоком, выбираться к какому-нибудь своему дяде Саше, радоваться отсутствию полировки и паласов, радоваться дождику, который льется за шиворот, запаху воды. Потянет вас в тот лес, в это поле, и даже то, что сорвалась рыбалка, запомнится крепче, чем, если бы она состоялась. Нарушится система "постановили – выполнили". Вон, видите, Сережа идет! Понимаете, Вадик,– заторопился он сказать что-то важное,– вот он заболел на наших глазах; ей-богу, все заволновались, всполошились. А будь это в городе? Я бы узнал об этом через месяц, ну, посочувствовал бы, но так, как сегодня,– нет! Так что, пока вас не затянуло, а это обязательно должно будет случиться, Вадик, кажется, вы из активных, а, значит, работяг,– он обернулся, посмотрел на Вадика,– копите в себе память о таких минутах, это будет как эталон в последующем. Я вам как физиолог говорю... Как ты, Сережа? – Ильичев заспешил навстречу больному.– Терпишь?

– Спасибо большое! – пожимая руку, сказал Вадику чуть задыхающийся больной.– Вполне дееспособный. Давайте на прощание познакомимся по форме. Может быть, когда-нибудь... Кириллов Сергей Викторович! – назвался он.– Что?

– Я читал ваши книги,– пролепетал Вадик, краснея, потому что в эту минуту происходило невероятное: он стоял на мокром поле в сотне километров от Москвы и тряс руку недосягаемому, невозможно далекому академику Кириллову, о котором он столько слышал, работы которого он читал, восхищаясь его идеями и волнуясь от их красоты,– последние два года с того памятного заседания студенческого научного кружка, когда им рассказали впервые о новом направлении в медицинской генетике.

– Что читали? "Система тайн"?

– Да. И "Введение в теорию".

– Интересуетесь этой проблемой?

– Я по этой проблеме принят в ординатуру,– сказал Вадик пересохшим голосом и облизнул сухие губы.

– Встреча на далеком меридиане! – весело хмыкнул Ильичев.– Ну...

– Вот что,– прервал Кириллов, суровея,– все эти разговоры на ходу ни к чему не приводят. Вот мой телефон.– Из записной книжки он вытащил визитную карточку на английском языке с телефоном, тем секретным-рассекретным личным телефоном, который Вадик узнавал-узнавал, и не узнал.– Когда приступите к работе, свяжитесь со мной. Поговорим. Обсудим ваши планы... Есть планы? – Вадик судорожно кивнул.– Ну, до свидания,– потеплев лицом в улыбке, сказал Кириллов и еще раз пожал Вадику руку.– Позвоните мне, я запомнил вас, Андреев Вадим...

Когда машины скрылись за дальним поворотом шоссе, стих гул их моторов и тишина дождливого дня обступила Вадика, лихая волна слепого везения обдала его с ног до головы. Угловатое, с лицом Кириллова, возможное будущее вставало из тумана неопределенности, сомнений, робости – и все это пришло случайно, вдруг, подарком.

"Все, все, что сейчас,– только пауза, заминка,– думал Вадик, широко шагая по дороге.– Там, в сентябре, может начаться главное – к чему ты шел, отказываясь от соблазнов, ошибаясь в. выборе, разочаровываясь в других учителях. Там то, из-за чего тебя считали крепкозадым отличником, из-за чего ты учил второй язык и лез, лез, невзирая на щелчки, в клиники, отделения, брался за все своими руками– и узнавал. А дать шанс испробовать себя на настоящем деле тебе может только суровый – и, по отзывам упорных ребят, пробившихся все-таки через заслоны его заместителей и помощников, злой и нетерпеливый Кириллов С. В.! Только бы он выслушал тебя однажды!.."

И снова, как спасенный из воды, он переживал тот миг, когда Кириллов назвал себя, добро и заинтересованно рассматривая его, и с испугом подумал: "А что если бы этого не случилось?" Если бы он не помог тогда дяде Саше, не подружился с ним... если бы дядя Саша не верил в него и побежал за помощью сегодня не к нему, а к Марь-Андревне или на центральную, усадьбу, то он, Вадик, проспал бы эти два-три решающих часа – и ничего бы из случившегося не случилось!..

Он понял, почему его бросает то в жар, то в холод– это наивная простота связи между прошлыми поступками и сегодняшними последствиями открылась ему. "Так, только так и должно быть",– думал он, шагая через мокрое поле, на котором только что, может быть, его судьба спрямила свой путь. И всматривался в неровную дорогу, прикрытую низким, неверным, у самых ног, туманом.

–...Провожал? – с крыльца избы спросила его Оля.– Погуляем? Я сегодня свободна. Командир ужин сухим пайком велел выдать, я тебе пряников оставила. Любишь прянички?

– Опять сухой паек! – возмутился Вадик.

– Не шуми,– сказала Оля примирительно.– Ребята довольны. Ты чего такой красный?

– А мне сегодня повезло,– глядя на Олю снизу вверх, поделился Вадик.– Знаешь, мне так сейчас повезло!.. Ты даже понять не сможешь, как это важно! Случайность, а так все упростила!.. Повезло. Вообще-то ты в судьбу веришь, а, Оль?

– Конечно,– ответила Оля.– Как мне в нее не верить? Я же заговоренная от нее – ну, от всего плохого, как спящая царевна.

Из пахнувших чем-то кислым сеней вслед за Марь-Андревной Вадик вошел в низенькую горницу с окошками без занавесок, облупленной печью и во всю стену разноцветно мерцающим иконостасом. На другой стене от потолка до пола висели пучки сушеных трав.

– Вот она,– сказала Марь-Андревна.– Верно ее ведьмой зовут, запах-то какой, чувствуете? От трав ее так пахнет.

За печью вдоль стены стояла широкая металлическая кровать -с высокими спинками. На постели, со спрятанным в подушку лицом, под толстым грязным Одеялом лежала старуха – был виден ее затылок со свалявшейся седой косой.

– Александровна, а, Александровна! – певуче позвала Марь-Андревна. Не дождавшись ответа, она приподняла одеяло.– Умерла, по-моему...

Они перевалили холодное тяжелое тело старухи на спину – открылось худое желтоватое лицо с заострившимся носом. Рот был сжат в какой-то гримасе, а руки с разбитыми, сплющенными пальцами сами по себе вытянулись вдоль длинного тела.

– Живая! – уловив длинный прерывистый вздох, удивилась Марь-Андревна.– Ишь, как измаралась, грязнуха... Идите, Вадим Владимирович, я ее хоть обмою пока– и тронуть противно. До чего себя люди доводят!..– Марь-Андревна загремела ведром, заскрипели ящики черного с просинью комода, а Вадик вышел на крыльцо.

Когда он возвратился, кровать была уже перестелена, старуха переодета в чистую рубашку, и дышалось полегче – из открытого окошка в избу задувал теплый ветер. Вадик осмотрел старуху, обнаружил все признаки сердечной недостаточности и бессознательного состояния. "Кома,– заключил он.– Интоксикация неясной этиологии. Рак?"

– Н-да! Поздненько мы пришли! – укоризненно оглянулся на Марь-Андревну.

– Кто ж знать мог! -пожала плечами Марь-Андревна.– Она из дому целыми днями не показывается,– Марь-Андвевна огляделась.– Еда-то у нее хоть есть?-Она ушла в сени.– Может, с голоду? При ее-то деньгах!.. С голоду дойти! – Марь-Андревна вернулась в, избу, пошарила под кроватью, подняла с пола стакан.– Пила что-то... Зелье какое-то... Что делать будем, Вадим Владимирович?

Вадик побежал в медпункт. Было около полудня, солнце встало над лагерем, и вся дурнота жаркого дня на непрогретой после недельных проливных дождей земле уже копилась в коротких темных тенях, в холодных, ветерках между заборами усадеб.

Нагрузив чемоданчик препаратами из своего чудо-ящика, Вадик заглянул на кухню. На плите шипел противень с картошкой.

– Оль! -позвал он.– Я задержусь на вызове, у Ведьмы, оставь картошечки! – Он весело подмигнул Тане и деловито направился в деревню.

И через час, трижды вспотев и порезав палец лопнувшим шприцем, Вадик выполнил всю намеченную программу. Оставалось теперь сидеть и ждать эффекта. Для отчета и Марь-Андревны, ушедшей в амбулаторию, а еще больше из удовольствия (будто он ведет "историю болезни") он все записал на листочке бумаги. Дописав, перечитал и засомневался в дозе одного препарата. Стал рыться в справочнике и не сразу уловил клокотание, появившееся в груди у старухи... "Подействовало! – обрадовался он.– Ну, конечно! Так и должно было!.. Правду отец сказал: эта пропись мертвого подымет..."

– Слышите меня? – наклонившись к старухе, спросил он.– Что у вас болит? Я врач, врач! – втолковывал он.– Помогу вам.– А старуха, он чувствовал, как на ощупь, пробиралась к его голосу, свету, звукам жизни из своего забытья.– Вам попить надо. Хотите молочка? Я сейчас!..

Он огляделся, не увидел подходящей посуды и выбежал на улицу. Через две избы красовался дом Глазовых, единственных в деревне, державших корову.

На стук в дверь и отчаянный лай собачонки в окно высунулась родоначальница Глазовых. Она опять была в красной кофте. Неприветливо посмотрела на Вадика. Между ними был конфликт из-за несостоявшейся аферы с больничным листом. Как-то в понедельник в одиннадцатом часу утра Глазова степенно пришла за Вадиком: "Сын захворал". А на пышной высоком кровати Вадик увидел непротрезвевшего мужика с явно выдуманными жалобами на боли в животе. Вадик тогда высказался от души, да так от души, что горбунья, секретарша директора, квартирующая у Глазовых и почему-то оказавшаяся в этот рабочий час дома, высунулась посмотреть, кто так по хозяйски шумит.)

– Здравствуйте! Не разживусь у вас литром молока? Соседке вашей.

Глазова неторопливо и неодобрительно оглядела Вадика с ног до головы, пожевала губами. Потом смилостивилась:

– Вынесу.– Она скрылась в доме, а затем прямо из окна подала Вадику холодную кринку с обвязанным марлей верхом.

– Сегодняшнее? Кипяченое?

– Ишь чего! Жива Ведьма-то? Не прибрал ее Господь? '

– Поживет еще. Я деньги вечером занесу.

– Сочтемся! – отозвалась Глазова.

...– Ну вот и молочко! – бодро влетел в горницу Вадик.– Сейчас попьем!..– Он всматривался в лицо старухи, заметил, что она перевела взгляд на кринку.– Вам надо попить молочка. Сразу сил прибавится! Вот только с посудой у вас...– На столе стоял подобранный с пола стакан. Вадик ополоснул его молоком.– Ну, глотайте, глотайте.– Он приставлял стакан к губам старухи, а они не разжимались. Вадик даже чувствовал сопротивление, и молоко пролилось на одеяло, подушку, намочило рубашку.– Ну, в чем дело? Не хотите молока? Воды? Сейчас!..– Он помнил, что в сенях стояло ведро, и уже затворил за собой дверь, когда услышал движение в горнице, потом шум падения и вбежал туда: старуха лежала на полу и корчилась в судорогах, будто пыталась ползти к комоду, притулившемуся в темном углу.

– Сейчас, сейчас!.. Ах ты, господи! – Вадик, кряхтя, поднял старуху, уложил на кровать, схватился за шприц, приготовленный на этот случай, и ввел лекарство. Судороги не повторялись, через полчаса полуопущенные веки поднялась, и Вадик, низко нагнувшийся, чтобы заглянуть в зрачки, отпрянул – с такой, показалось, ненавистью смотрела на него старуха. Отвернувшись, нащупал пульс, частый, быстрый: "Пронесло?"

– Вы меня слышите? – спросил он.– Говорить можете? – Старуха закрыла глаза и как будто уснула.– Ничего, ничего, все пройдет! – "Сейчас отек снимется и все будет нормально,– рассчитал он.– Врешь, не умрешь. Не позволю. Не хочу".

Прошел час. Старуха не то спала, не то была в забытьи. Вадик сидел у окна, курил, выдувая дым на улицу, прислушивался к воплям петухов, далеким голосам у магазина. Потом донесся упругий гул, и у дома взвизгнул тормозами "рафик". Из него, отдуваясь, вышли Светлана Филипповна и Марь-Андревна.

– А я уж не надеялась в живых ее застать. Молодцом, Вадим Владимирович! Как это вы! И лекарства какие!.. Прямо стационар! – Она вертела в руках листочек, написанный Вадиком.– Что ж нам теперь делать с ней? Она ведь нетранспортабельная! Да и не возьмут ее в больнице... Я, конечно, позвоню туда, но до завтра и думать нечего, что возьмут!.. В сознании,– обратив внимание Вадика и Марь-Андревны на движение старухи, сказала Светлана Филипповна.– Слышите нас? – крикнула она. И не дождалась ответа.– Маша, подежурь тут.

– А кто за меня мои дела сделает? – возмутилась Марь-Андревна.– В Василькове диспансеризация!.. Отчет везти в город надо!..

– Да, отчет,– согласилась Светлана Филипповна,– Ну, найди старушку сидеть здесь, а доктор рядом, заглянет. Заглянете, Вадим Владимирович?

– Не пойдет сюда никто! – уверенно возразила Марь-Андревна.– Боятся: она же всех нас прокляла, никого не пропустила! Всем беды нагадала! И хоть бы врала, а то как... Ведьма она и есть ведьма! – Марь-Андревна покосилась на старуху.– Вон, вся деревня затихла – ждут не дождутся, когда помрет: помрет – все ее проклятия силу потеряют.

– Эх, Маша! – Светлана Филипповна рассердилась: задышала часто, покраснела.– Мне перед молодым доктором стыдно – какие глупости говоришь! – Но Марь-Андревна упрямо сжала губы.– С глупостями не ходили бы, вот и ничего не было бы! Ты сама, помню, к ней бегала насчет свекрови?

– И верно она нагадала! Как сказала, так и случилось.-Марь-Андрезна с вызовом посмотрела на Светлану Филипповну и Вадика. Он улыбнулся.

– Я тут посижу. Меня она еще не трогала, мне не страшно, И если что – прорвемся!

– Молодец! – Светлана Филипповна крепко хлопнула Вадика по плечу.– Молодец! А мы вас не бросим, вечером Маша зайдет, навестит, а утром я приеду, заберу ее в город.– Светлана Филипповна отогнала назойливую муху, ползавшую по лицу старухи, подержала ее кисть.– Пульс хороший... Как думаете, Вадим Владимирович, выживет?