Текст книги "Последние каникулы, Шаровая молния"

Автор книги: Лев Хахалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Вы счастливый, доктор милый! – Актриса встала, отошла к лабораторному столу.– Тратьте себя только на дело. И идите теперь – дороги скользкие. Если фотографии вам не понравятся, объявите мне завтра выговор. До завтра,– попрощалась она.– Любви вам!

 Кузьмин вышел на улицу.

 Вокруг что-то происходило: где-то булькал ручеек, выбегающий из-под сугроба, и хрустнул, обваливаясь, его подточенный угол, терлись друг о друга ветки над головой – мир жил своею жизнью.

 Смутно, полосой молочного тумана обозначился забор, посверкивала игольчатыми лучиками голубая звездочка, и пахло, пахло!.. Кузьмин зажмурился,

 Когда глаза привыкли, Кузьмин увидел глубокую черноту тропинки от корпуса к забору и удивился, что в общей темноте окружающего были оттенки. Алешка писал: "Солнце село. Все исчезло. Свет зажгу – и вижу снова. Мир, который существует, если есть свет, шорох, слово? Где же лежит его граница? На моих губах и коже? На глазах, на пальцах, в сердце?.. И на что она похожа?"

 Кто-то далеко в одиночку шлепал по лужам; шел медленно, в раздумье останавливаясь перед препятствиями. Кузьмин двинулся к забору, пролез в его дыру и увидел Наташу: в своем коротком весеннем пальто, высоко поднимая ноги и чуть балансируя, она шла ему навстречу. Вокруг мерцала жидкая грязь.

– Натка! – негромко окликнул ее Кузьмин.– Не ходи дальше, здесь прямо трясина.– А сам прыгнул через лужу и еще одну, а в третьем прыжке достиг Наташу.– Привет! – сказал он.– Как ты, Наточка? Все в порядке?

– А что может случиться с обеда до ужина? – улыбаясь, спросила его Наташа. От ее щек вкусно пахло чем-то свежим, как яблоком с мороза.

 И так – каждый будний день. Расставаясь утром на конечной остановке автобуса, он встречал Наташу в ее обеденный перерыв в столовой. Обедали по-семейному, и к ним никогда не подсаживались.

 Она сама уносила грязную посуду и выпроваживала Кузьмина на улицу, там устраивала, как ребенка, на солнышке и молча, лишь кивком, улыбкой поощряя, слушала его излияния. И только изредка, освободившись пораньше, он прибегал встречать ее к техникуму, Она выходила, брала его за руку, гордо кивала девчонкам, и они шли во флигелечек.

 Однажды она вынесла с собой маленький лоскутик синего с розовыми пятнышками ситца.

– Как назвать, Андрюш? *• блестя глазами, спросила она.

– "Надеждой",– подумав, сказал Кузьмин, а потом вдруг поправился: – Нет, лучше "Март".

 Эта попрсвка была не случайной. После командировки Федора в хоре ликующих голосов вдруг исчез голос Кузьмина. Уже тогда, не препятствуя Коломенской и Любочке изучать свои "розочки", сам ОН стал повторять опыты Коломенской, вернувшись назад, к исходной точке, и как-то особенно свободно экспериментируя. Все материалы он отсылал в Москву. Его постоянным курьером была Наташина родственница, работавшая вагонной проводницей.

 (Неизвестно, что думала она сначала, каждый раз принимая из рук вечно опаздывающего к отходу поезда Кузьмина аккуратный пакетик и взамен получая в Москве от невысокого, с сухим умным лицом Н. пачки хрустящих фотографий.

 – Что вожу, скажи хоть! – взмолилась она, с ужасом разглядывая запыхавшегося Кузьмина.

 Растрепанный, в облезлой шапке Кузьмин страшно осклабился, бесовски сверкнул глазами:

– Все золото мира! – И засмеялся, глядя на ее лицо.– Все наши надежды, тетушка! Не боись!

 А зима кончилась, и хотелось петь и орать, таскать Наташку на руках, построить просторный дом и купить ей приличные высокие сапоги.

 Во флигелечке стало уютно-то ли от красивых занавесочек на промытом окне, то ли от перестановки, а может быть, от ярких Наташиных вещей или портьеры, закрывшей дальний угол с кроватью.

 Наташа купила таганец с газовыми баллонами, сделала из корней подсвечники, и теперь к ним по воскресеньям стали заходить гости на чай с пирожками или на блины.

 Еще не прошел месяц со дня свадьбы, как к ним из деревни приехала теща. Она прожила у них неделю, торгуя под праздники на рынке телятиной.

– Чтой-то ты мужика постом держишь? – на третий день гостевания сказала теща.– Хоть бы выпить ему разок поставила.– Теща озорно подмигивала Кузьмину.– Гляди, он у тебя зеленый стал, Мяска ему поболе давай! А то орехи греческие, молоко да творог... Что он у тебя – дитя или слабогрудый, а, зятек? И чтой-то вы, как на собрании, разговариваете? Я, бывало...

– По-разному бывало, мама,– говорила Наташа.– Я на отца пьяного нагляделась, хватит!

– А что отец? – возмущалась теща.– Пока был здоровый, огонь-мужик был! Кабы не покалечился да не запил, какая жизнь была бы! И, прости господи, насажали бы мы с ним ребятушек!.. А не тебя одну, телку бездушную! Ну, какая ты есть жена!..

 – Перестань, мама!

– Вот ты жизнь по плану строишь, выгоду ищешь,– говорила теща, присаживаясь на стул.– По показателям, как учетчик, вычисляешь. А жизнь-то, ребятушки, одна и, ой, какая короткая! Прожить ее надобно, как песню спеть. А вы? Молодые!.. Ты, Андрей-свет, под Наташку не подлаживайся! Не давай ей большой воли. Сухостойная она, прости господи!.. Ну ладно! Запаляй свои свечки, зятек, садись

  родной, к столу! Теща приехала бо-о-гатая! Зятя угощать будет! Зятя угостить мне она не запретит, – говорила теща, роясь в чемодане. – А попробует хоть слово поперек сказать, так я её за косу!.. Спасибо тебе! – говорила теща. – Моей девкой но побрезговал, да и меня освободил. Теперь и я найду себе какого ни есть мужичка-хозяина...

  – Мама, перестань! – вмешивалась в интересный разговор Наташа.

  Теща быстро хмелела, размякала. Сидела, смотрела на молодых, блаженно улыбалась. Обняв жарко Кузьмина и Наташу, пронзительным голосом запевала. Наташа довольно безразлично подтягивала. В трогательных местах («...и-и в той степи-и глухой...») теща поворачивалась лицом к Кузьмину и, любовно качая головой, вопросительно-зазывно поглядывала на него.

  Кузьмин будто играл с ней в одну игру: пел ее песни, хохотал и топал ногами от восторга над частушками, завороженно слушал ее болтовню. Хмель его почти не брал, хотя, случалось, теща изрядно угощала его. Он только никак не мог понять, почему Наташа не веселится вместе с ними – ведь она так была похожа на свою мать ухваткой, статью и неизбывной уверенностью в счастливом будущем.

  Потом, когда теща уходила спать к хозяйке, он валился на кровать, закатывался на самый ее край, к стенке, и там задремывал, чутко сторожа шорохи.

  Ложилась Наташа; некоторое время они отстранялись друг от друга, но потом нечаянное столкновение создавало некое магнитное поле. Еще совсем недавно лед и пламень – сейчас они любили друг друга одинаково властно, без лепета восторга, и были этим навек сроднены.

 II

  В конце мая пришла телеграмма Герасименко – он отзывал Кузьмина в Москву.

  Слишком многое произошло с ним за эти месяцы, и, вернувшись в Москву, еще на вокзале он испытал возбуждающую радость обретения позабытого. Московский весенний воздух, веселая толкотня, звонкий спор воробьев, знакомые интонации, знакомые улицы...

  В комнате было полно пыли, и она чем-то показалась Кузьмину незнакомой. Он оглядывался, представляя, как по ней будет ходить Наташа... Он занял у соседки пылесос и потом долго ползал с тряпкой по полу, расспрашивая дядю Ваню о новостях. (У дяди Вани, взобравшегося на антресоль, на коленях лежала потрепанная тетрадка, куда он все это время записывал телефонные звонки Кузьмину, и, исполненный важности, он все оттягивал сладкую минуту приобщения к серьезным, государственным, как он понимал, делам Кузьмина.) К вечеру, отведя душу в болтовне с Галкиными и родителями и не дозвонившись до Н., Кузьмин созрел для разговора с Герасименко.

– ...Вам необходимо в течение недели представить отчет о проделанной работе,– сказал суховато Герасименко.– Нам грозят неприятности с вашей темой.

– Догадываюсь,– усмехнулся Кузьмин.– А отчет готов,– пряча улыбку, как будто Герасименко мог ее увидеть, сказал он. Герасименковское «вы» было достаточно многозначительно.

– У нас тут новые формы отчетности,– намекнул Герасименко. – Познакомьтесь с ними.

– Завтраже я буду в лаборатории,– улыбнулся Кузьмин, и его улыбка была уловлена Герасименко.

– У меня к вам просьба,– сказал он. И, поколебавшись, осторожно складывая слова, попросил: – Не показывайте отчет до меня никому.

– Хорошо,– посерьезнев, пообещал Кузьмин. Было уже поздно; он поднялся на антресоль, лег, не раздеваясь, на кровать, задремал. Привыкнув уже ощущать все время рядом Наташу, сейчас он томился, затосковал; ему представилось, что сейчас она, растопив печь, сидит за столом и при свете двух керосиновых ламп зубрит физику.

  Он стал мысленно вызывать ее. Но, должно быть, между ними лежало слишком много сырой тяжелой земли, и Наташа, как она это умела, не слышала сейчас ни ее дрожания, ни зовущего его голоса.

  Он решил подождать – скоро она ляжет спать, поищет его плечо, чтобы уткнуться в него лбом, и тогда она откликнется, и натянется звонкая струна.

  Когда раздался тот чужой, длинный и настойчивый звонок во входную дверь, он вздрогнул, сел на кровати.

  По коридору легко, по-солдатски размашисто прошел дядя Ваня, заговорил с кем-то негромко. Тревога подступила к Кузьмину.

– Открыто! – крикнул он на стук и стал спускаться с антресоли.

– Извини, что поздно,– сказал Н., осторожно входя в комнату. Он исподлобья, как-то пристально рассматривал Кузьмина.

– Да, поздновато, молодой человек,– прогудел неодобрительно дядя Ваня, делая Кузьмину за спиной Н. возмущенные знаки.– Вот, Андрюша уже спать прилег...

– Привет! – нараспев, обрадованно сказал Кузьмин.– Да проходи ты, не стой в дверях! Дядь Вань, поставь чайничек, пожалуйста, ладно? А выпить у тебя ничего нет, а, дядь Вань?

– Поздно уж, чтобы вино пить,– сказал дядя Ваня.– Чайком обойдетесь, чтобы не рассиживалися...– Он, бурча, пошел на кухню.

– Да проходи же! – Кузьмин сунулся к Н. с протянутой рукой, радостно помял ее, твердую.– Раздевайся! Он добрый, только так, воспитывает...

  Топчась поближе к вешалке, Н. снял свое толстое ворсистое пальто с волосатым воротником, аккуратно сложил шарф и вдруг снял ботинки.

– Зря ты это,– смутился Кузьмин.– У меня полы все терпят.– Ну, садись! Откуда узнал, что я приехал?

  Н. вошел в круг света под люстрой, и Кузьмин разглядел у него на лице маленькие, аккуратные усики, делающие Н. значительным, даже каким-то скрытно-строгим.

– А ты изменился,-сказал Кузьмин. – Стал – не подступись!

  Н. бледно улыбался, оглядываясь.

– Ты один? – с облегчением спросил он.

– Наташка там осталась, учится. Садись, в ногах правды нет. Что случилось-то? Ты какой-то не такой!

– Вот что случилось! – сказал Н., доставая из кармана пачку фотографий.

– Ух, ты! – сказал Кузьмин.– Такая наглядность впервые, да? Когда, давно? Доказали! – хмыкнул он.– Здорово!

– Я уже месяц это наблюдаю,– сказал Н. сдержанно.– Вы что, поменяли методику?

– Это моя серия, экспериментальная,– сказал Кузьмин, поглядев на номер. Он представил себе лицо Коломенской и испугался. Н. посмотрел на его лицо и засмеялся:

– Ты гигант, Андрей! Молодчина! Так разнести всю ее вакцину в клочья! Не-ет, это просто шедевр! Новая живая вода? Конец "включениям"!

– Послушай! – озаботился Кузьмин и вскочил, обежал вокруг стола.– Это ужасно! Это ее убьет. Вот так штука! – Он опять просмотрел фотографии.– Знаешь, я нащупал это недавно. Маялся, маялся, и вдруг меня будто подтолкнуло! Кошмар!..– Он схватился за голову.

– Отличная работа! – весело сказал Н.– Спасибо тебе от имени... ну, науки! Беру на себя полномочные представительства.– ("Уполномоченный!" – хотел съязвить расстроенный Кузьмин, но не до того было: завертелись идейки). – Слушай, из-за чего я к тебе пришел: надо, чтобы ты переходил в наш институт. Дадим бой по всем правилам. Ты ее методику знаешь... С Герасименко я живо договорюсь. Ну, мы ее!..

– Обалдел? – изумился Кузьмин.– Что ты лепишь?

– Покажем всем, что нет таких вакцин. И быть не может! Ты доказал. Гигант, товарищ Кузьмин! Эх, Андрей! Какую мы работу сделаем!.. Бога за бороду возьмем!

– Взяли старика за бороду, да обожглись, – огрызнулся Кузьмин.– Меня честно допустили до проверки – тьфу! – до работы, а я, значит?.. Без согласия Коломенской я на публикацию не пойду! – твердо сказал он.

– Ты смешной! – Н. подошел к Кузьмину.– Какой автор согласится? Ты бы согласился, если бы взялись за твою живую воду?

– Честный – согласится! – Кузьмин встал во весь рост.– И, слушай, без моего разрешения эти фотки никому не показывай, понял?

– Почему?

– Потому что бывают ошибки, заблуждения. Я мог ошибиться,– отводя глаза, сказал он.– Мало ли что? Нельзя перечеркивать вот так чужую работу. Я не ревизор. Я не прокурор. И тем более не палач. Мечта это ее, понимаешь?

– Хорошо,– терпеливо сказал Н. Он взял одну из фотографий, полюбовался на картинку.– Переходи ко мне в сектор. Проверим.– Он улыбнулся.– Тебя. Раз ты так хочешь. С удовольствием проверю!

– Нет.– Кузьмин махнул рукой.– Ты сядь, остынь. Понимаешь, с тобой и у тебя это не выйдет– ты не будешь ждать, будешь торопить... И вообще, какое тебе дело до ее вакцины? Я возьму это туда, поговорю, повторю опыты... Может быть, я что-нибудь пропустил!

 Н. посмотрел на него и усмехнулся.

– А ведь ты ничего не знаешь,– сказал он печально.– И там тебе ничего не рассказали? Конечно. Так вот: есть желающие перенести опыты в клинику. Понял? И найдутся жертвы...

 Кузьмин передернул плечами.

– Это надо срочно публиковать,– тихо добавил Н.– Хватит сказок про "включения" и волшебные вакцины. Про чудо. Хватит! Есть только научный путь, Андрей, ты знаешь! Видишь, что получилось, едва ты потрогал легенду?

– А что, собственно, получилось? – взвился Кузьмин.– Ты, наверно, воображаешь, что все ясно? А мне не ясно! – он покосился на фотографии, рассыпанные на столе.

– Это – ясно!-убежденно сказал Н.– Ты – ребенок! Для тебя сантименты выше долга. А твой долг – заявить об этом.– Н. собрал фотографии в кучу.– Ну, ладно. Ты не хочешь...

– Не могу. Я не уверен.

– А я могу. Я обязан.

– Только попробуй! – предупредил Кузьмин.– Костей не соберешь! Ты же не сможешь воспроизвести мои фокусы. И окажешься очернителем, клеветником.

– Во имя личной порядочности – и есть такая, а? – хочешь заблокировать меня? – спросил Н.– Хорошо. Я прошу только об одном: покажи эти фотки Коломенской.

– Нет! – сказал Кузьмин.– Забирай их с собой. Я их не видел!

– Я пошлю их ей,– решившись, заявил Н. Он побледнел.

– Подонок! – Кузьмин сжал кулаки.– Ты в какое меня положение ставишь, подумал?

– А тех, кто может обратиться за вакциной, услышав про ее разудивительные свойства? Что важней?

 Кузьмин сел за стол, положил руки ладонями наверх. Линия жизни у него была длинной и единой, и ничто не пересекало ее.

– Андрей! – вдруг шепотом сказал Н.– Я сейчас тебе скажу: ты очень, очень талантливый человек. Поверь своим рукам! Переходи ко мне! – попросил он.– Скажи мне по-человечески: почему ты не хочешь? Я даю тебе шанс быстро и легко стать независимым и известным, знаменитым Кузьминым. Пойми, рак... Ведь помогаем еще не всем! Между прочим,– опять новым тоном сказал Н.– можно сделать так, что тебя заставят перейти ко мне.

 Кузьмин засмеялся, покачал головой:

– Это невозможно. Даже если меня уволит Герасименко – к тебе я не пойду. Останусь у Коломенской, а? – Он хитро прищурился.

– И этот вариант я учел,– грустно сказав Н. Он с жалостью смотрел на Кузьмина.– Останешься там навсегда – будешь ходить по кругу, как заговоренный. Это гипноз абсурда. Заразился?

 Кузьмин вспомнил, как Актриса рассказывала про своего мужа, на мгновение задумался, смутился.

– ...Есть вещи, которые надо принимать таковыми, как они есть,– говорил Н.– Это тупики. От незнания, непознаваемости на данном этапе. А я хочу, чтобы ты не потратился на пустяковые теорийки, на объяснения мыльных пузырей и тумана, чтобы сделал то, что можешь сделать. Пойми, ты нужен. Хорошо,– помолчав, сказал Н. Он покраснел, вытер руки платком.– Я скажу. Ты талантливей меня. Помоги!

 Кузьмин откинулся на спинку стула и стал рассматривать свои домашние тапочки. Потом он сказал:

– Главное, что я хочу сделать,– это выяснить возможности биостимуляторов. Может быть, за ними все будущее, за живой водой.

 Н. отрицательно покачал головой, устало вздохнул. Потом расстегнул тесноватый пиджак (кожаный, отметил Кузьмин, Наташа говорила – модно), собрал фотографии в аккуратную пачку, словно собираясь спрятать их на сердце, и вдруг, широко махнув рукой, пустил их по комнате. Они разлетелись. Какие-то упали за шкаф, одна залетела за антресоль, другие рассыпались на полу.

 Кузьмин присвистнул.

– Беспорядок делаешь,– скрипуче сказал он.– Ну, да убраться недолго, вот только выметешься за порог...

 В комнату вошел дядя Ваня, держа фыркающий чайник на отлете; оглядев их, он поставил чайник на пол, присел на диван. На длинном лице его было внимание.

– Поругались? – спросил он, гладя худые коленки.– Так всегда: кто ночью ломится, всегда с бедой!

– Дядь Вань,– сказал Кузьмин, с прищуром поглядев на молчащего и не собирающегося уходить Н.– Давай его отлупим!

 Дядя Ваня посидел-посидел и вдруг громко и весело расхохотался.

 – Большие люди! Ученые! Ох!.. Об чем спор хоть?

– Он хочет правду скрыть,– сказал Н.

– Не слушай его, дядь Вань.– Кузьмин сел рядом с ним, обнял.– Моими руками хочет с врагом посчитаться. Гад.– Он знал, что победил, теперь надо было мириться.

– Ну? – насупился дядя Ваня.– Говори, гостюшка!

– Обещают смертельно больным дать жизнь. А дать не могут.

– Надежду, что ль, дают? Облегчение?

– Какое же облегчение может дать вранье? Кого обманет оно?

– Это как сказать... Бывают, знаешь, заговаривают. Слыхал? Ты, Андрюш, чего хочешь? Чтоб верили, что ли?

– Не понять тебе этого, дядь Ваньь~– смягчая слова улыбкой, отозвался Кузьмин.– У каждого своя вера. И отнимать ее – грех, верно?

– Ну и в свою веру тянуть не годится. Тем более– жизнью манить.

– Речь идет о фактах, мнимых и действительных. Скрывать факт – это, знаешь...– сказал Н.

– Все, поговорили,-оборвал его Кузьмин.-Подбери, что разбросал, и – скатертью дорожка!

– Оставь себе на память,– сказал Н.– Между прочим, не волнуйся! С тобою все будет хорошо. Отчет утвердят. Там все и так убедительно, без фоток. Эх, тебя судьба бережет!..

– С чего ты взял, что я волнуюсь за отчет? – начиная злиться, спросил Кузьмин.– Это что же, все уже предрешено? – И, не выдерживая улыбки Н., сказал: – А теперь вали отсюда!

 Н. надел ботинки, взял в руки свое толстое пальто и, уверенно справившись с замком на двери, ушел.

– ...Вы уверены, что к вам не прицепятся? – спросил Герасименко назавтра, изучив коротенький отчет.

– Уверен,– сказал невыспавшийся и хмурый Кузьмин.– А в чем дело? Чистая работа. На уровне.

– Кое от чего из тематики я отбоярился,– неторопливо сказал Герасименко. Он все приглядывался к явно изменившемуся Кузьмину, зацепился взглядом за обручальное кольцо (на миг его лицо расслабло, губы смягчились, разъехались в улыбке, но потом он собрался опять в свои новые рамки).– При благоприятном исходе дела я, пожалуй, войду с этими данными в Академию и буду просить создать группу для изучения вот этих дел.– Он показал на отчет.– И выполню, таким образом, свое обещание...

– Фактически такая лаборатория есть – у Коломенской,-подбираясь, сказал Кузьмин.

– И еще есть в институтах морфологии и рака, да вы знаете. Н. ведь ваш приятель?

– Я говорю не о формальной стороне дела,– сказал Кузьмин.– А с Н. я покончил. Сволочь он оказался. Карьерист.

 И Герасименко от неожиданности сморгнул. Потом он спросил:

– Как я понял, с вашим приходом Коломенская продвинулась вперед, да?

– В экспериментальной части,– уточнил Кузьмин и откинулся на спинку кресла. (А кабинет был уже другой, и другая, мягкая мебель стояла в нем, и на полу лежал новый палас, да и сам Герасименко в достойном костюме, спокойно, надолго усевшийся в кресло, разговаривающий веско и без горячности, как то округлился, потяжелел. Его смуглое лицо с седыми висками грубо контрастировало со спокойными белыми руками, будто от другого человека.) – Но кое-что смущает...

– У нас ведь совсем другая фирма, академическая,– сказал Герасименко вкрадчиво.– Мы моей дорогой учительнице не помеха и конкуренты...

– Нет,– сказал Кузьмин.– Я не хочу. Помогать – буду.

 Герасименко поднял брови и укоризненно и даже как-то начальственно посмотрел на Кузьмина.

– Это же бессовестно! – напомнил ему Кузьмин.

– Ай-я-яй! – сказал Герасименко.– В науке такого критерия нет. Что делать-то будешь? – спросил он прежним тоном.

– Я подумаю,– сказал Кузьмин.– Мне нельзя на время туда вернуться? На пару месяцев?

– Нельзя,– что-то взвесив, после паузы сказал Герасименко.– Командировка закончилась.

 Он проводил взглядом Кузьмина. Когда тот тихо закрыл за собой дверь, положил его отчет в красную папку с тиснением "Академия". Он побыл еще некоторое время на работе, дожидаясь, пока разъедутся на машинах сотрудники, а потом электричкой поехал домой. Всю дорогу он стоял, и об его дорогой серый плащ терлась грязным ватником старуха. У него было много сложных проблем, но вот сейчас решалась одна из них, и он прикидывал варианты защиты и нападения.

 Дома, до отвала наевшись и распустив на себе все узлы, он полистал газеты, посмотрел телевизор, бесстрастно регистрируя перипетии футбольного матча, и уже совсем поздно позвонил Н.

– Я разговаривал,– сказал он.

 На том конце линии промолчали.

 Герасименко слышал, как Н. попыхивает сигаретой, представил себе его, маленького, уютно свернувшегося в удобном кресле, обмысливающего какой-нибудь новый коварный ход против Кузьмина.

– Он не хочет,– сказал Герасименко.– Наверно, не видит перспективы. Или ты его смутил.

– Что он собирается делать?

– Думать,– усмешливо сказал Герасименко.– Типичный лабораторный гений.

– Можешь заставить его дать публикацию?

– Нет!-открестился Герасименко.-Устроит скандал.

– Пришли мне копию его материалов. И не пускал бы ты его больше к Коломенской!..– сказал Н., влиятельный член академической комиссии, курирующей лабораторию Герасименко.– Может, очнется?

– Надеешься? – как бы удивился Герасименко, подавляя злорадную улыбку, и вежливо, мягко положил трубку на рычажки аппарата. Он сел на диване, в угол, и, почесывая висок, стал рассуждать. Время от времени его разбирала злость: если действия Н. подчинялись законам своекорыстия и дальновидного планирования, то Кузьмин в своих поступках был непредсказуем!

 Отчет Кузьмина утверждали на комиссии. На этом настоял Н. Хоть так он хотел закрепить факт.

 Председателем комиссии был шеф, а среди ее членов Кузьмин заметил Тишина и Н. В зал Кузьмина пригласили только на минутку – по-видимому, кто-то из членов комиссии полюбопытствовал, что это за тип. Шеф вышел к нему навстречу из-

 за стола, поблагодарил за работу от имени членов комиссии, сказал, что все недоразумения исчерпаны, спросил, где Кузьмин собирается опубликовать материалы. С понимающей улыбкой в глазах он выслушал вежливо-уклончивый ответ, покивал Кузьмину и отпустил. Кузьмин оценил тонкую усмешку, тронувшую губы Герасименко, и молчание Н.

 Он пошел по Солянке к Яузе, постоял полчасика на ветру и уже продрог, когда заметил машину шефа, медленно ползущую вдоль тротуара. Тишин пристально вглядывался в прохожих.

– А мы боялись тебя в коридоре встретить,– сказал он, тиская Кузьмину руку.

 Кузьмин заметил седину в его голове.

– Я ж давнишний конспиратор,– сказал Кузьмин.– Я вам репутацию не испорчу.

– Зато себе в таких передрягах вы ее можете подмочить,– сказал шеф, энергично крутя руль.– Ну, что, молодые люди, скинемся на троих?

 Он увез их в какие-то переулочки. В шашлычной было сумрачно – на улице пошел дождь,– но тихо и уютно.

 Тишин разлил вино, разложил по тарелкам бутерброды.

– Боря,– сказал шеф.– Выпьем за Кузьмина, анархиста и тихоню. От всего сердца пожелаем ему удачи и впредь! – Шеф, пристально глядя на Кузьмина, поклонился ему и поднял бокал.

 Кисленькое винцо не пьянило, утоляло жажду.

– Между прочим! – сказал шеф.– Что это Н. на вас взъелся, понимаете? Да! Поздравляю, вас перепечатали в "Сайенс" – из "Вестника Академии".

– Ту, первую статью? – изумился Кузьмин. – Лестно!

– Дозрели американцы,– сказал Тишин.– Теперь, Андрей, держись!

– Дельный совет,– согласился шеф.– Будьте осторожны со своими идеями. Или скажите наконец громко и ясно: про вашу живую воду, про то, что вы натворили у Коломенской. Что вы отделываетесь таблицами? Думаете, я скажу? Нет, дорогой мой, я человек порядочный. Лет через десять – пятнадцать все дозреют до понимания вашего пути, и, если вы не будете мятой шляпой, станете великим и единственным, гражданином мира, понимаете? – Шеф сердился.– Ну, что там в самом деле у Коломенской? Такой отчет написал, ловкач...

 Врать шефу было бы свинством. Кузьмин поерзал и выдавил:

– На стимуляторах "включения" исчезли. Исследуем...

– И, конечно, все на пальцах?

– Почти все,– сказал Кузьмин.– Нет аппаратуры, штатов. Оценка результатов больше на эмоциях. Она не хочет проверки здесь.

– Чушь какая-то...– вздохнул Тишин.– Боится?

– Зло всегда персонифицировано, поэтому зримо; можно и нужно ткнуть пальцем в некоторых субчиков, но главное зло всегда – мы сами,– сказал шеф. Он оглядел Тишина и Кузьмина злыми глазами.-Почему он молчит?-Шеф ткнул пальцем в Кузьмина.– Почему? Стесняется, робеет? Почему мы с тобой молчим? Не принято рекламировать работу товарища? Сам он не хочет, понятно?

– Ничего еще не ясно,– сказал Кузьмин.– Мы ж ничего толком пока еще не доказали. Пробирочная сенсация! А вдруг я ошибся? Ну, вдруг?

– Вот видишь, Боря? Один автор жмется, другая вообще молчит. А между тем, ходят слухи. Это вредно. Делу.

– Вы что, думаете, уже все ясно? Перед самым отъездом такая ловушка приоткрылась!..– признался Кузьмин, немного раздраженный словами шефа.

– И охота тебе браться за глобальные темы! – сказал Тишин со вздохом.– Ты глупый, Кузьмин.

– Он же анархист и постник,– сказал добро очень шеф.– Я ж сразу понял, что его объезжать бессмысленно. У вас с Коломенской один выход, Андрюша,– разобраться во всем до конца. Я абсолютно верю в вашу объективность. Лично вашу.

 Шеф задумался, подняв брови. Они смотрели на него, мудрого, любимого, и ждали. Он вздохнул чему-то своему и вернулся к ним.

– За вас! – сказал Кузьмин, разливая остатки вина.

– Подвезу? – предложил шеф.– Совершенно бесплатно и в лучшем виде. В обмен на живую воду. Настоящую.– Он совсем невесело посмотрел на Кузьмина. ("И ты?" – испугался Кузьмин.)

 Ночью до него дозвонилась Наташа.

 – Как твои дела? – спросила она.

– Нормально. Ужасно скучаю без тебя! – кричал Кузьмин.– Меня больше не отпускают. Я беру отпуск и приезжаю, Как ты, Наташ?

– Хорошо,– сказала Наташа тихо.– Тебе велено передать: привези новые стимуляторы. Приезжай скорее, – как будто смутившись, сказала она.

 Через неделю он вернулся в городок. Во флигелечке его ждали накрытый на два прибора стол с ведром, из которого торчало горлышко бутылки шампанского, и записка: "Андрюшенька! Сразу же иди за мной на работу. Целую!"

 Они прошептались-с тихими смешками, приглушенными счастливыми всхлипами до утра, такое повторится только еще раз. Утром, ахнув, Кузьмин вспомнил-он бросился к чемодану, на дне его нащупал замшевый мешочек и, вернувшись бегом на кровать, высыпал в ямку, продавленную их головами в подушке, горсть перстней, золотые побрякушки.

 Наташа, облокотившись на подушку, сначала недоверчиво рассматривала их, потом, взглядом испросив разрешения, стала примерять перстни, один за другим, полюбовалась удивительной формы дымчатым аметистом.

– Вот этот,– сказал Кузьмин, надевая ей на палец темный таинственный александрит,– за темную холодную ночь с белыми звездами, за тебя.

 Наташа, все понимая, кивнула, благодарно приклонив к нему голову.

– Вот эти,– он положил в ямки над ключицами по серьге,– за твои глаза. А все остальное,– он осыпал ее, полунагую,– за всю тебя! Люблю тебя,– сказал он.

 И она любила его. И невозможно было понять их восторженный лепет.

– Это Крестнины? – спросила Наташа днем, осторожно украшаясь серьгами,– они шли на обед к Коломенской.– А моя свекровь не обидится?

– Нет,– сказал Кузьмин.– Крестна завещала их тебе – ну, моей жене. Это от ее первого мужа – символ любви.

 Он работал в лаборатории, много гулял, нашел букинистический магазин с сокровищами и все мучился, мучился, не зная, на что решиться. Наташа молчала.

 А Коломенскую вызвали к директору; там она узнала ошеломляющую новость, но справилась с собой и заручилась у него обещанием – она просила ставку для Кузьмина. Вечером у нее поднялось кровяное давление, и она приболела.

 В этот же день Федор, заманив Кузьмина в виварий, шепотом признался, что получил приглашение из Москвы, от Н. Федор волновался, хватался руками за клетки, и, много раз потом в памяти возвращаясь к этому разговору, Кузьмин обязательно вспоминал вонь и шуршание пугающихся мышей.

– У них лимит есть, Андрей Васильевич! – шептал Федор.– Да с вами!.. Вы ж знаете, я никакой работы не гнушаюсь!

– Это инициатива Н., его? – начиная кое-что понимать, спросил Кузьмин.

 Федор, сильно покраснев, кивнул.

– Она знает? Федор пожал плечами.

– Сволочь ты! -сказал Кузьмин. Федор быстро взглянул на него.

– Вот.– Он показал Кузьмину краешек знакомой фотографии.– Я больше не верю. Раньше я сомневался, а теперь... не верю!

– А мне веришь?

– Верю. А если все-таки вы правы,– то есть, вот, на фото? А вы сомневаетесь, да?

 Кузьмин цокнул языком. Потом вытащил из рук Федора снимок и порвал его.

– Послушай,– сказал он.– У Актрисы был муж, фотограф. Он в ее лице видел что-то свое, одному ему ведомое. Может быть, Коломенская тоже видит то, что не видим мы?

– А факты? – Федор подобрал все клочки и ушел.

 "Подонки...– шипел Кузьмин, мотаясь по флигелечку.– Ну и кашу я заварил! Расхлебаю? Полезу вглубь. До донышка".

 Два дня он просидел над программой, координируя будущие свои и здешние опыты. Он написал ее умело, убедительно.

– ...Вот как? – сказала Коломенская.– Прекрасно! Но весь эксперимент вы оставляете нам, почему, Андрей Васильевич?

– Я займусь фармакологией.– Кузьмин сидел подле ее кровати подтянутый и уже наполовину нездешний.

– Вы знаете, Федор уходит.

– Я не предаю друзей,-сказал Кузьмин. -Я во всем виноват, я и завершу эту историю.

 Актриса внимательно смотрела на него; когда он замолчал, она кивнула.

 Озабоченных и растревоженных каждого чем-то своим Кузьминых шумно проводили – девчонки плакали и даже бежали за вагоном. От лаборатории была только Любочка. В ненасильственной ее улыбке– увидел Кузьмин – была какая-то растерянность. Сомнения опять смутили его.