Текст книги "Последние каникулы, Шаровая молния"

Автор книги: Лев Хахалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

А Глазова наступала на красного, затравленно озирающегося Сережу-комиссара: – Говори, говори, ты ихнее начальство?!

А командир сидел на поваленном кирпичном столбе ограды и курил, сплевывая себе под ноги. За его спиной стояла Оля, вытянувшаяся, со сжатым ртом.

– Да побегите кто за директором!..

– Побегли уже. На почту побегли. Звонят уж в контору!

– Чего удумали!.. И докторову могилку затоптали,– взвился чей-то голос, и все посмотрели налево – там худая высокая старуха, одетая во все черное, бледная, встав на колени у колес самосвала, пальцами выскребала замятый в землю металлический крест. И замолчали. Шофер, молодой парень, торопливо впрыгнул в кабину, включил мотор и, громко просигналив старухе, отогнал самосвал далеко в сторону. И уже не выходил из кабины.

– Бабушка, бога нет,– в наступившей тишине сказал командир старухе, стоявшей перед ним.– Да и вся эта церковь уже не церковь, а...– повернулся он к Сереже-комиссару, сокрушенно качая головой.

– Это у тебя бога нет! Глядите, фюрер это, фюрер, как есть!..

И вдруг вперед вышла та худая, бледная старуха. Вадик увидел ее сбоку -резкий профиль с большим хищным носом, узкими губами, что-то несшими на себе, и тяжелыми веками. Старухи попятились, натыкаясь и хватаясь друг за друга.

– Ух,– шепнул егерь.– Ведьма пошла. Ну, сейчас она его...

– Что, бабуся? – спросил командир, вскинув голову.– Нету ведь бога.

Старуха нагнулась к его лицу и, чуть наклоняя , голову, как бы нацеливаясь ему в глаза, негромко сказала:

– Не предавайся греху и не будь безумен: зачем тебе умирать не в свое время? Кто копает яму, тот упадет в нее, и кто разрушает ограду, того ужалит змея.– Она будто втолкнула эти слова командиру в глаза и, медленно подняв руку, дотронулась пальцем до его лба. Резко повернулась и пошла в деревню. Старухи охнули.

Егерь рядом с Вадиком перевел дух, посматривая на трогающего лоб и оглядывающего свои пальцы командира.

– Все, спекся ваш командир. Прокляла.

– Брось, дядя Саша! – успокоил его Вадик.– Не пугайся, он это переживет. Вон, смотри, директор!

Около самосвала остановился "газик", из него выскочил директор, на ходу снимая кепку.

– Это кто же распорядился? – еще издали крикнул он.– Кто? Да вы... Граждане! Идите по домам, не беспокойтесь! Ни один кирпич отсюда на стройку не уйдет, это я вам обещаю. Пожалуйста, граждане! – Он комкал кепку в руках, вытирал пот, проступивший на лбу.– Это самоуправство я сейчас разберу, обещаю вам, граждане!.. Пожалуйста, граждане!..

И старухи послушались его, медленно побрели к деревне, оборачивались, останавливались и снова шли, поддерживая старика с клюкой.

– Да вы что? – хрипло спросил директор, быстро оглядывая весь отряд.– Как вы можете? Это же ведь... Зачем? Что за баловство?

Командир крякнул, поднялся.

– Это не баловство. Это я велел. Ну? Бутового камня нет – не достал. Камень сейчас – промблема. Вот так!

– Да нельзя же так – любой ценой! – дернулся директор и повернулся к командиру спиной.– Ведь это памятник, неужто не понятно вам? Да после всего, что эти люди здесь пережили,– это памятник! Прошлому их. Войне! Крови сколько на этих камнях, ребята!.. Что же вы – варвары? Или без роду, без племени? Да кто же вы, ребята?

– Я виноват,– подошел к директору красный до ушей Сережа-комиссар.– Они ни при чем. Не подумал я.

– Обожди виноватиться!– оборвал его командир.– Не лезь, не спеши. Это еще как дело повернуть. А что случилось-то? – Он склонил голову набок, смотря на директора.– Вам дом нужен? А бутовый камень у вас есть? Нету! Сами себе сук рубите, на котором сидеть хотите. Необходимость была– вот что скажу. И спокойно, голос на меня не повышайте.– Командир обернулся к отряду:-Все, ребята. Собирайте инструмент, пошли на обед. Работы, похоже, сегодня не будет.

– Будет работа! – крикнул директор ему в спину и вытер рукой лоб.– Будет! Достал я для вас камень. Ты мне только скажи, командир, что можно делать, а что делать нельзя?

– Все можно делать за ради дела,– нагибаясь за ломом, ответил командир.– Надо было – на пушки колокола переливали. Из могильных оград баррикады делали. И все ради дела. Дело само за себя говорит, У нас есть задача, и мы выполним. Верно, ребята?

– На кладбищах не сеют, а на крови не дома – памятники ставят,– сказал директор.-Замученные здесь люди погребены в землю, осторожно здесь ворочать надо. С умом.

– А-а-а!.. Пошли!-отмахнувшись, приказал командир и зашагал в лагерь. И отряд торопливо потянулся за ним, а около директора, вытирающего платком лоб и щеки, остались Сережа-комиссар и Вадик. Да в сторонке на корточки присел егерь.

– А вы что же, доктор? – спросил директор.– Не остановили, не объяснили?.. Вам-то бы...

– Я не знал, честное слово,– покраснел Вадик.– За ним не углядишь.

– Как теперь дело-то поправить? – переминаясь, спросил Сережа-комиссар.

– Не знаю,– мотнул головой директор.– Зло добром исправляют. Подумайте, что сделать можете. Ну и ну!..

И на обеде и вечером в лагере было тихо, перешептывались. Громко разговаривали только командир и Игорек. А Сережа-комиссар после ужина вместе с тихим невысоким Юрой Возчиковым, мастером и художником отряда, ушли к церкви. Юра взял с собой кисточки и краски. Вернулись они поздно, встали у костра, трещавшего сушняком.

– Слышь!-Комиссар толкнул Вадика плечом, присаживаясь на кожанку.– Подвинься. Там на кресте не разобрать ничего. Так я тебе поручение дам, ладно? Узнай про доктора, имя-отчество, фамилию, даты. Сделай доклад? Коллега все-таки был, тебе это с руки. А то со мной разговаривать никто не стал, плюются, как на фашиста. Сделаешь? И вообще походи по деревне! Стариков-то сколько здесь, видал? Полечи их. Будь поактивней, доктор! Загладь как-нибудь нашу промашку,– глухо сказал он, потирая руки, измазанные в серебряной краске, и вдруг поднялся, отошел. Вадик повернул голову и увидел, что рядом стоит Оля.

– Можно сесть? – Она была одета не в кофту, как обычно, а в брюки и куртку застегнутую на все пуговицы, перепоясана ремнем.

– Знобит? – подвигаясь, спросил Вадик,– Давайте температуру померяем? Я серьезно, напрасно вы улыбаетесь.

– Погулять хотела, вот и оделась. А вы сразу – "температура"! Иди сюда! – позвала она Таню.

Когда Таня проходила мимо командира, он хлопнул ее по спине так, что она даже споткнулась.

– Ну, Татьяна, и худющая же ты! Ешь больше, раз такая возможность представилась. А то Юрка любить не будет. Чего любить-то? – Ребята засмеялись. И беспокойно качнулась фигура Юры Возчикова.

– Ничего! – весело сказала Таня.– Сухие дрова жарче горят.– И засмеялась вместе со всеми.

Костер пригасал, обступала темнота. Ребята потихоньку уходили к "морю" сполоснуться на ночь, потом – в избу спать, и скоро у костра остались вчетвером: Вадик с Юрой и Оля с Таней.

– Погулять хотела, иди! Мы костер погасим,– негромко предложила Таня, и Оля встала и посмотрела на Вадика.– Слезай,– велела Таня Юре и поднялась с кожанки.– К воде идете, возьмите, замерзнете, доктор!

Спустились на берег и пошли по его изгибам, переступая через выброшенные на песок голые белесые стволы топляка, спотыкаясь о большие камни и обходя валуны. Оля шла впереди, не оглядываясь, и Вадик, сначала ждавший какого-то разговора, скоро привык к ее молчанию.

– А я не думала, что вы завтракать откажетесь,– нарушила молчание Оля.– А котлеты ваши мы никому не отдали, стоят на плите. Хотите?

– Барин сыт.– Вадик усмехнулся.

– Обиделись? Зря. На что обижаться? На правду не обижаются.

– Я не барин, Оля, Я врач. Если надо, я ночь спать не буду, а то и две. И работать столько, сколько потребуется. А нет работы, буду спать. Я специалист, понятно?

– Ясно, А то непонятный вы мне были. Теперь всем так объяснять и буду. А то все спрашивают друг друга: зачем он нам? Спрашивают,– с усмешкой сказала Оля.– А что это вы читали все время сегодня?

– "Терапию". Учебник.

– Интересно?

– Ага.

– А мне наши учебники читать совсем не интересно. И нужно, а не могу,– поделилась Оля.– Что это там? – Она показала на темное пятно под козырьком обрыва. Вадик вскарабкался по осыпающемуся склону наверх и обнаружил глубокую сухую нишу. Оля поднялась к нему, отказавшись от протянутой руки, огляделась.– Хорошо,– сказала она.– Все видать.– Вадик заметил легкую одышку и, высвободив из-под обшлага куртки ее кисть, начал считать пульс.– Вот еще! – хотела выдернуть руку Оля, но он не отпускал ее руку, наоборот, притягивал к себе, и вот ее отворачивающееся лицо оказалось рядом, и он заспешил целовать ее щеку, нос, шею, а Оля как будто ждала этого и уступала ему.

– ...Сколько уже времени? – спросила она, руками задерживая его движение.– Опять проспишь.

– Куплю будильник,– зашептал Вадик, сильно обнимая ее.

– Где это ты так научился? – позже оттолкнула его Оля.

– А ты?

– Верно,– вставая, признала Оля.– Не мое это дело.

– Нигде я не учился. Так получается.– Он сидел, недовольный ее вопросом, ее тоном, ею самой. А она вдруг погладила его по голове. И оказалось, что это приятно. И, расставаясь у крыльца, она скороговоркой сказала:

– Ты хоть сдерживайся завтра. А то так смотришь... Ну, даже стыдно голову при ребятах поднять. Хорошо?

– Постараюсь,– вздыхая, пообещал Вадик,

...Через два дня пришла первая почта: в обед в лагерь с маленьким чемоданчиком явился странный парнишка. На худом озорном лице под белобрысой копной волос сияла подпорченная фиксой жизнерадостная ухмылочка.

Он предъявил направление, подписанное районным штабом, а из чемодана вытащил толстую пачку писем. Этот парнишка, Вовик, хорошо держался.

– Спокойно! – сказал он обступившим его ребятам.– Почта работает с гарантией.– И, зачитывая фамилии, вручал письма.– Андреев В. В.! – выкрикнул он.– Вам.– Взгляд его мгновенно оценил должностное положение Вадика, и он с поклоном повторил: – Вам.

"Здравствуй, сыночек! Получили твое письмецо, но читала его только я – папа улетел в командировку, а Маша уже уехала на каникулы. Перед отъездом оба нежно вспоминали тебя – папа скорее всего потому, что увез твой фотоаппарат, а Машка – та раскулачила тебя на те голубые штаны, над которыми ты трясешься. У нас стоит жара, надеюсь, что и у вас – то же. На базаре много зелени, появились фрукты. Мой дорогой доктор, не забывай про витамины! Тебе звонили; два раза какая-то девушка-очень вежливая! – и Слава. У него все в порядке, отпуск в сентябре. Мы с ним решили, что вы поедете на море. Я позвонила к тебе на кафедру, разговаривала с доцентом Китом. Он помнит тебя, мой дорогой! Но сказал, чтобы ты прислал телеграмму на кафедру о предоставлении неиспользованного отпуска в сентябре этого года. Так что, дорогой мой сын, я заставлю тебя отдохнуть перед началом профессиональной деятельности– так, кажется, говорят в канцеляриях? Тебе надо отдохнуть – ведь это твои последние каникулы.

Напиши мне еще и обязательно расскажи о том, что ты делаешь, а то в твоей записочке об этом ни слова.

Целую тебя. Мама".

Вадик заулыбался, представив себе, как мама, присев, на уголке кухонного стола писала эти строчки.

В столовой почти каждый читал письмо, хлебая щи, лица у ребят были серьезными, но время от времени на каждом возникала улыбка.

Вадик отнес свою миску на кухню, постарался попасться Оле на глаза, и она, как ни была занята, мимолетно улыбнулась ему. День должен был его порадовать: с утра к нему приходил больной, говорливый, напуганный рыбачок-любитель – проглотил рыбную косточку. Расставаясь с Вадиком, успокоенный, что не умрет от кровотечения, он с чувством сказал:

– Спасибо большое.– Потряс ему руку.– Все, что назначили, выполню.– Уже с улицы, заглядывая в дверь медпункта, добавил:-Только вы молодой, не зазнавайтесь... Но вы очень хороший доктор!

Вадик, усмехаясь, сел на бревнышко, закурил. "В нашей профессии без шаманства не обойтись,– заключил он.– В следующий раз вообще халат надену. А теперь вот и письмо – как домой заглянул. А вечером – Оля".

Но вечером командир оставил весь отряд после ужина в столовой. Вадик решил, что будет производственное собрание, и устроился в сторонке, не со штабом.

Командир встал, обвел всех таким взглядом, что ребята притихли.

– Вот, ребята, глядите, наш воспитуемый. Встань! – приказал он Вовику. – Направлен районным штабом. – Вовик , церемонно поклонился, шаркнул ногой. Ребята довольно захихикали. – Состоит на учете в отделении милиции. Не успел приехать – уже номер отколол. Мы, понимаешь, с комиссаром праздник "Первого кирпича" наметили, а он, понимаешь, целый первый ряд самовольно выложил!..

– И криво!.. – засмеялся комиссар. – Весь наш дом скривил...

– Я поправил, – оборвал его командир. – Сорвал нам мероприятие. Ты гляди, Вовик!.. Мало этого, так еще одно ЧП, – Командир выждал паузу и выпалил: – Оказывается, наши девчонки к гадалке бегали. К той, которая меня постращала. Да! – Он кивнул удивленному комиссару. – Ну, по этому вопросу ты давай – дело политическое. – И сел, насмешливо улыбаясь.

Ребята тянули головы, рассматривали сконфузившуюся Таню, заволновавшуюся Элизабет и, казалось, равнодушных Олю и Галю.

– Правда, что ли? – негромко спросил комиссар. – И когда успели?

– После обеда, – призналась покрасневшая Таня. Она прятала глаза, руки, сжалась. Вадик пожалел ее и подал голос:

– Да бросьте вы, ребята! Что вы шум поднимаете?

– Ты, доктор, в наши дела не лезь, – привстал командир. – Твое дело – йод-бинты, кухня, туалет. – Ребята неуверенно засмеялись. – Тут комиссар главный. Ну, девочки, рассказывайте, о чем гадали, что нагадали. – Девочки молчали. – Говори, Оль!

Оля встала, спокойная, даже вызывающе спокойная, усмехнулась:

– Ну, ходили!

– Зачем ходили? – вроде бы даже ласково поинтересовался командир.

– Судьбу свою узнать ходили. А тебе, что ль, Валя, не хочется? Хотя, тебе все уж сказали.

Командир погасил появившуюся было у него на губах улыбку.

– Человек сам хозяин своей судьбы. Так нас учит материализм, – сообщил он. – С тобой ясно. Ну, Элиза-Лиза-Лизабет?

– А что? Мне и не гадали! – Элизабет встряхнула головой. Прикрытые косынкой бигуди вздрогнули. – Гальке гадали!

– Ну, дура! – громко сказала Оля. – Не говори им, Галька. Тебе ж в уговор гадали? Если скажешь, не сбудется. Не говори.

И тут Галя – временами отчаянно-дерзкая – выпятила грудь, повела по-цыгански плечами и с надрывчиком, так что Игорек захохотал, выдала командиру:

– Пытай, не скажу, Валя!

Командир разулыбался, махнул рукой, а комиссар встал, оглядел веселящийся отряд и грустно сказал:

– Какие ж вы комсомольцы?.. Шутили, что ли? А? Неужто всерьез? Девочки, вы что?..

– Между прочим, знаменитая гадалка, – достаточно громко, но обращаясь будто бы к Юре Возчикову, сидевшему рядом, произнес 'Вадик. – К ней аж из города ездят. Между прочим, не всем гадает. – Ребята притихли, слушали его внимательно. – Ведьмой ее в деревне зовут. Травки собирает, кое-кого от запоя вылечила... Меня так на порог к себе не пустила при диспансеризации. Сразу отгадала, что я врач. – Он немножко подыгрывал девчонкам. Ведьма, едва он представился, решительно выставила его за дверь, хотя вот уж ей-то он, кажется, был нужен в первую очередь: очень уж худа и бледна была старуха, слаба – когда руку подняла, Вадик заметил ее дрожание.– А гадает точно. Таковы факты.

Комиссар кашлянул и, с недовольством поглядев на Вадика, объявил:

– Выговор тебе объявляю по комсомольской линии, а, Галина? Встань.

Та встала, дернула плечом, и все увидели у нее на лице не то усмешку, не то улыбку, и стало ясно, что Галину это не волнует – знала теперь она о себе что-то такое, что было важнее остального...

– Если еще раз будет что-нибудь в этом роде... Отчислю из отряда! – пригрозил командир.– Все! Расходись!

Ребята разошлись, а в столовой остался штаб. За кухонной стенкой, переговариваясь, звенели посудой девочки, и Вадик, вполуха улавливая: "Красный кирпич... сороковка...",– прислушивался к голосу Оли, но слов не разбирал: она говорила очень тихо, хотя и сердилась на что-то. А потом она и Таня с узелочками спустились к воде и там стирали, деловито, молча.

Вадик посидел у костра, дождался, когда девочки вернутся в избу, и все надеялся, что Оля выйдет, И они погуляют. Но Оля не вышла, и Вадик залег на раскладушку:, раскрыл "Терапию", прочел страничку и отложил учебник. Стосвечовка резала ему глаза, поэтому он выключил свет.

Одна из стен его клетушки была общей с девчонками, и, если они разговаривали громко (теперь уже привыкнув и забыв о его соседстве), он, случалось, все слышал.

Сейчас он лежал в темноте, всматривался в стекло оконца, в которое косо засвечивала луна, в блеск ее света на листьях дуба, в игру теней на стене и услышал Элизабет, спросившую:

– ...А почему мне не гадала? Да? А ты чего не пошла – ведь предлагала?

– А мне уже на семь лет нагадали,– ответила Оля.

– О-хо-хо-хо!...– закудахтала Элизабет.– Мистика это все. Метафизика, вот! Значит, насчет счастья она Галке говорила? Вот что бы я хотела знать, так это насчет моего счастья. "Ах, кто б мне дал такое счастье..."– низким голосом пропела она. У ребят закричали: "Тихо! Отбой!" – А когда сбудется, сказала тебе, Галина?..

Не привалило счастья Элизабет: через два дня, когда измаявшийся от безделья Вадик вызвался поколоть для кухни дрова и, разогнувшись, взглянул на дорогу, то увидел, что Элизабет идет, делая руками Движения, будто отгоняет мух. Вблизи оказалось, что эти она смахивает слезы, стараясь не размазать по щекам тушь. Вадик отложил колун и пошел к умывальнику мыть руки.

– Ну что? – спросил он.– Что случилось, Лиза? Из кухни выглянула Таня, а потом и Оля.

– Увидели! Футболку сняла – и увидели! – заревела в голос Элизабет.-Командир сказал: "Ничего. До вечера подожди",– а комиссар к вам послал.– Она с надеждой посмотрела на Вадика.– Болячки у меня!..

– Ну пойдем! – Вадик подтолкнул Элизабет к медпункту.

Оля вошла вслед за ним, встала за спиной И, сжав губы, наблюдала, как Элизабет, все еще плача, раздевается. Вадик почувствовал на себе сердитый взгляд. Хотел обернуться, объяснить – хоть взглядом, хоть жестом,– что, мол... Но тут Элизабет сняла футболку, и на ее спине, груди и плечах он увидел маленькие шелушащиеся розовые пят-нышки. Сердце у Вадика упало. /

– Подожди реветь! – заорал он.– Еще где есть?

– Везде есть,– быстро сказала Оля. Вадик посмотрел на нее и улыбнулся. Изучив типичное пятнышко, Вадик заволновался: под аллергию не подходило – все оказывалось не так-то просто.

– Знаешь, одевайся. Я сейчас по книгам уточню.. Это какой-то лишай,– объявил он, полистав справочник.– Нужно обследоваться. Давно они появились?

– Уже с неделю,– ответила Оля.

– Так-так, барышни,– начал кипятиться Вадик.– А расчески у вас общие, да и полотенца путаете. Ох! – сказал он, вспомнив, что видел на Элизабет Танину косынку.– Ты почему не пришла сразу же, а? Завтра в город поедем!-свирепо пообещал он.– А пока постарайся собрать все свои вещи, все! Вспомни! И скажешь мне, у кого что из твоих вещей было, поняла?

Элизабет рыдала. Оля выпроводила ее и сразу же вернулась, оставив дверь полуоткрытой.

– Я вчера на ее постели вечером лежала...

Вадик притянул Олю к себе и сказал в ухо:

– А утром со мной целовалась!

– Мы теперь все заболеем?

– Черт его знает! Я ведь диагноз не поставил.

– Может быть, это не лишай? – Оля погладила свои волосы.

– Это не то, не бойся!

– Мы дуры, да? Закрой глаза. Я не заболею, я знаю,– вырываясь из его рук, уверяла она...

Назавтра, после консультации у дерматолога, посадив Элизабет на электричку, Вадик вернулся в лагерь с дезинфекционной машиной. По дороге они как раз попали под дождь, первый долгий дождь.

Увидев необычный автомобиль, отряд, не вышедший после обеда на работу, вылез на улицу. Санитарный врач сурово распорядилась: быстро собрали белье, загрузили в камеры, выстроились на осмотр. Заболевших не было. "Вы удачливый",– так и сказала Вадику доктор.

Оставив всех обсуждать происшествие, Вадик повел ее и шофера обедать. Доктор, молодая женщина строгого вида (даже командир скисал, глядя на нее), ела молча, а шофер все вздыхал, оглядывался. И родился у Вадика план.

– Выпьете? – громко зашептал он шоферу.

– Я всегда "за"!-Шофер поднял обе руки. Докторша улыбнулась.– Пока то да се – запаха не будет,– пообещал шофер.– Все равно еще одну закладку делать,– объяснил он докторше.– Да и ребятам сухое белье надо дать, матрасы опять же.

С самого дна своего чудо-ящика Вадик достал обернутую в компресс литровую бутыль, налил полную кружку и осторожно отнес на кухню. Оля, увидев кружку, улыбнулась и придвинула еще одну. Вадик показал на пальцах – еще одну!

Он не пил с самого выпускного вечера и тут, хватив разбавленного спирта, чуть захмелел.

Докторша раскраснелась, стала хихикать над монотонными рассказами Вадика, а шофер оказался просто благодушнейшим человеком: он несколько раз бегал проверять давление и температуру в дезкамерах, объяснял устройство машины и похлопывал ребят по спинам, обещал им что-то неопределенное и, в общем, надоел всем ужасно.

– Делаем как для себя, культурно! – говорил он и подмигивал Вадику, шевелил бровью, указывая на кружки.

– Может быть, останетесь у нас на ночь?-сообразил Вадик.

– Это как доктор,– скорбно, сказал шофер.– Матрасы еще сырые,– озабоченно доложил он.

Все решил робкий приход Марь-Андревны. Вспомнились ненаписанные акты на магазин, на санитарную зону...

– А уж вечером к себе прошу! – приторно улыбнулась Марь-Андревна.– Не погнушайтесь.

Она постаралась на славу – стол получился богатый, от души. Первый тост был, ну, конечно, за медицину, второй – за хозяйку дома, третий – за русское гостеприимство.

Пили наливочку. Захмелевшая докторша потребовала у Вадика сигарету и, чуть покачиваясь, вышла на крыльцо. Вадик огляделся, увидел, что шофер полностью заговорил Марь-Андревну, с вежливым вниманием кивавшую в такт его бормотанию, и тоже вышел на крыльцо.

Наплывали с "моря" сумерки, ранние из-за непогоды, В горьковатом прохладном воздухе реяла тонкая водяная пыль; было тихо, знобко.

Малиновое пятнышко на кончике сигареты докторши, беспрестанно стряхивающей пепел, вдруг упало на ступеньки; нагибаясь, чтобы затоптать его, Вадик столкнулся головой с наклонившейся докторшей и нечаянно, потеряв равновесие, ткнулся губами в ее щеку. Оба смущенно извинились, потом докторша сказала:

– Ну, бог знает что! Ну и наливочка!-Вадик прокашлялся.-Я всегда ужасно пьянею. Что-то вы молчаливый очень, доктор Андреев, рассказали бы еще что-нибудь!

– Никогда не был душой компании,– отозвался Вадик.

– Вы куда распределились? В ординатуру! – с завистью повторила докторша.– А там, глядишь, и аспирантура! А здесь мы, бабы, воевать останемся...

– Ну, да вы за двух мужиков повоюете...

– Да уж приходится! – оживилась докторша.– Вот сегодня в магазине, например. В закрытом выключенном холодильнике в каких-то грязных тряпках мясо. Чье? Почему? (Вадик обмер.) Ну, пришлось акт написать, чтобы неповадно было. Еще оштрафую! – Она засмеялась, уже совсем трезво. Вадик тоже натужно посмеялся и сказал:

– Это мое мясо, отрядное... Только я не знал, что Верка холодильник выключает! Нам больше негде хранить. Мы ж с ней договорились!..

– Ну, Вадик!.. – протянула докторша.– Ну, ладно! Акт порвем. Я ей завтра мозги вправлю. А вы... проверяйте почаще. Такая у нас с вами жизнь: проверяй, проверяй, проверяй!

На крыльцо, сильно потопав и покашляв в сенях, вышел подвыпивший шофер.

– Извиняюсь, товарищи доктора,– покачиваясь, но стараясь быть культурным и обходительным, отчего докторша прыснула, сказал; шофер.– Извините, вас на минуточку можно?-позвал он Вадика.– Где тут?..– торопливо шепнул он за углом дома.

Вадик вернулся к крыльцу. Докторша, обхватив плечи руками, смотрела на зыбящееся свинцовое "море". Получилось, что они одновременно вздохнули.

– Ничего, это ведь ненадолго! – успокоила докторша то ли его, то ли себя.– Пройдет и забудется.

– Скорей бы... Я здесь, как в принудительном отпуске.

– Пошли камеры разгрузим,– из-за угла предложил шофер.– Ребятам спать пора.– Ему было трудно держать голову прямо, брови у него задирались, играли.– А то сгорят матрасы ваши.

Марь-Андревна на кухне мыла посуду, что-то напевая.

– Спасибо за угощение,– поблагодарил ее Вадик.– Домашняя еда – самая вкусная.

– Заходите, в гости,– улыбнулась Марь-Андревна вдруг искренне и приятно.

С криками и шутками расхватали ребята матрасы, избили старым сеном чем-то медицински пахнущие наволочки. Вадик распорядился, чтобы вымели полы: "И – чисто. Проверю".

– Эй, доктор! – окликнул Вадика командир.– Зайди в столовую. Что же это ты своевольничаешь? – зло сказал он. Вадик обвел глазами Сережу-комиссара, насупленно гонявшего по столу пуговицу, Витю-завхоза, сидевшего с понурой головой.– Без моего решения Лизку домой отправил! Эту заразную машину в лагерь приволок! – Вадик услышал, что на кухне возятся девочки.– Чего ты все выступаешь? Сухой закон нарушил! – В глазах командира был недобрый огонек, серьезно он начал разговор.

– Все сказал? – тихо выговорил Вадик.– Это я тебя спросить хочу: что ты не в свои дела лезешь, а? Это же все мои вопросы. Я их решаю сам! Ты мне не советчик и не командир. Если бы не я, отряд оштрафовали бы сегодня! За мясо! – Вадик зыркнул на Витю-завхоза.– И если не будет повторных случаев этого лишая, инфекции, моли бога – под счастливой звездой родился! Нас на карантин, на тридцать дней изолировать могут, понял?– в крик сорвался он.– Кочетков!.. Ты... Упиваешься своей властью, а ее у тебя нет! – Он встал и ушел в медпункт.

"Ну, все! – думал Вадик, лежа и пуская сигаретный дым колечками.– С завтрашнего дня!.." Когда он успокоился, вспомнил, что не видел еще Олю. Накинул незаменимую свою кожаную куртку и вышел из медпункта. А Оля, оказывается, сидела тут же на завалинке, почти сливаясь с темнотой стены. Вздохнув, он присел рядом.

– Выпил? – холодно спросила она.– Не дыши на меня!

– Хорошо. Буду смотреть на тебя, не дыша.– Она резко встала и хотела было уйти, но Вадик поймал ее руку.– Что с тобой?

– Я этот запах не переношу, не могу, у меня сердце болеть начинает,– со слезами сказала она.– Он всю жизнь нам отравляет...

– Сейчас,– заторопился Вадик, доставая сигареты,– сейчас...

– Ой, Вадик,– заплакала Оля, – плохо мне! – Валилась на него, запрокидывала голову.

– Ну-ка! – Он усадил ее, поймал неровный пульс.– Сердце болит? – Нырнул в медпункт, на ощупь порылся в чемоданчике, вытащил пузырек с нитроглицерином, вслепую накапал на кусочек сахара...

Она сидела, прижавшись к нему плечом, изредка всхлипывала, а под его пальцем дробно билась ее кровь; то сильными, то слабыми, нагоняющими друг друга толчками, ее сердце с трудом делало свою работу. Вадика прошиб пот: рецидив? Не похоже. Надо бы послушать, но ведь...

– Душно! – сказала Оля и расстегнула пуговку на кофте. Она встала и шагнула в темноту, скрипнула мокрая трава под ее резиновыми сапожками. Олю шатнуло, и Вадик обнял ее.

Тихо накрапывал дождь, и неизвестно как прорвавшаяся через тучи на "море" светила кривая луна. Оля зябко повела плечами, и Вадик накинул на нее кожанку.

– Что она такая тяжелая?' '

– В одном кармане фонарик, в другом пакет со шприц-тюбиками. Пососи еще нитроглицеринчику?..

– Ничего, оклемаюсь,– почти обычным своим голосом отозвалась Оля.– Залезай под куртку, вымокнешь.

Под курткой было тепло, уютно. Осторожно обняв Олю одной рукой, другою Вадик опять захватил пульс, что-то показалось ему знакомым в сбивающемся ритме. Неужели?.. Они постояли, не шевелясь, несколько минут.

– Ну-ка, вздохни,– велел Вадик.– Задержи дыхание! Так! Присядь, еще! Еще! Дай руку!..

– На что я тебе такая больная? – Она прислонила голову к его плечу, попробовала отнять руку.

– А чем ты больна?– пробормотал Вадик, считая пульс.

– Ревмокардит. Вялотекущий. Правильно сказала?

– А это вопрос. Тебя хоть раз толково обследовали?– Вадик отпустил ее руку, взял ее лицо в ладони.

– Из больницы я зимой сбежала – сессия была. И еще – там такая врачиха!.. Фу-ты, ну-ты!..

– А приступы всегда так протекают?

– А сегодня почти ничего и не было. Я как понервничаю...

– Лапа! – шепнул Вадик.– А ведь у тебя, похоже, вегетодистония, а не ревмокардит. Вот что у тебя! Это большая разница, Олюша. Давай я тебя полечу! – Она молчала, тихо дыша ему в щеку.– Ну, пожалуйста! Я сумею, честное слово! Ладно?

Исподволь, дрожанием, задержанным вздохом, сцеплением пальцев поднималась в них слепая волна. Каждый поцелуй прибавлял ей силы. "Остановись!– шепчет Оля.– Вадик!" Но нежность и теплота ее шеи, бесконечный мрак ложбинки на груди и боль в затылке от ее сильных пальцев – не остановиться! Но губы ее просят – тихо, тихо! Сердце ее, вот оно, под щекой, ровно и мощно бьется в руке. "О, Вадя!.."

– Что ты затих?

– Слушаю.

– Ну вот еще! – Она оттолкнула его голову и, повернувшись спиной, застегнула кофточку.– Дай фонарик. Вот прочитай. И не говори потом ничего, хорошо? Не спрашивай, ладно?

"Здравствуй, дочка моя, Олечка! – из-за Олиной спины прочел Вадик.– Опоздала с ответом, прости. Потому что решила денег послать тебе, знаю, виновата, что давно не посылала. Но ты ж знаешь мое положение. Посылаю тебе пятнадцать рублей, потрать их аккуратно, скоро опять не пошлю. Дома, не беспокойся, все здоровые, работаем весело. Алекша с дядей много сена накосил, если с погодой повезет, то на зиму мы сеном обеспечены. Дядя обещал машину щепы выписать на лесопилке, раз так, то и с дровами мы будем. Витя и Алекша классы хорошо кончили, на четверки. Их в школе хвалили и тебя добром вспоминали, говорили, что в московский институт поступить не шутка. Про твою учебу я не спрашиваю, отношение твое серьезное к ней я знаю. Уж хоть ты у нас в люди выйдешь, мечту мою исполнишь. Один меня страх за тебя точит: как бы ты не встретила там парня непутевого и не сбил бы он тебя, не показалось бы, что институт тебе не главное. Мужчины это умеют, дочка. Мою жизнь ты знаешь – не гонись за красотой и веселым характером, не это в Жизни главное. Только это меня и пугает, а что ты самостоятельно живешь, так это хорошо. Не поняла я, про какой отряд ты пишешь, за 'деньги работаете, нет? Отставать от девчат, конечно* нельзя, но и меня пойми. На зиму тебе зимнее пальто справить надо. Не хотела я писать тебе про то, но раз уж такое письмо получается. Одним словом, на День Победы он опять пришел. Чемодан свой принес, потом и постель притащил, с ребятами разговаривал, шутил, паспорт мне свой отдал, трудовую книжку показал – экспедитором работает. По нему работа. Два дня в будни держался, потом опять домой в дряни стал приходить. А в субботу надел черный костюм, одеколоном набрызгался и в общежитие на стройку поехал. Опять к ней, наверно. Слово ему не сказала, а вещи его собрала, в сени вынесла. Документы на чемодан положила. Всю ночь проплакала, ждала ирода, боялась, ребят опять напугает. Утром гляжу – он в сарае спит. Глаз у него подбитый, морда синяя. Прогнала я его, Олечка, совсем. Пусть под забором умрет, тогда в дом возьму, похороню по-человечески, а жить ему с ребятами не дам. Написала, что бы ты мне посоветовала, как я решила, какое твое мнение. Алекше до армии пять лет, и возраст у него самый опасный, и лучше он вовсе без отца растет, чем с таким папкой. Из твоих подружек Галя замуж вышла, а Машка Козлова девочку родила, ее встретила с ребенком, привет тебе передает и говорит, чтобы замуж не спешила. Живет она у свекрови, богато одетая, по-городскому, да, видно, не ладится. Днями вернулся из армии Коля. Заходил, про тебя спрашивал, но адрес я ему не дала. Он все такой же, ласковый, трезвый. Сказал, что до осени в лесхозе побудет, а потом на стройку, наверно, уедет. Правильно я сделала с адресом? Еще бы написала, поговорить охота, да бумага кончается. Поклоны тебе от дедушки и бабушки, совсем они старые стали. Другая твоя бабка, отцова, меня теперь знать не желает. Ну, и я ее тоже. Целую тебя. Твоя мать Надежда Смирнова".