Текст книги "Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже"

Автор книги: Лев Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Я не жалел его. Наоборот, вся эта история вызывала симпатию. Не получилось? И не беда. Иначе и быть не могло. И не потому, что поздно взялся, да и экспромтом, с налета. Его человеческое естество идеально подходило именно для хоккея, скоростного и азартного. И кипящее самолюбие, которым он отмечен, не вынесло бы испытания долготерпением, необходимым футбольному тренеру, знающему, что абсолютного первенства быстро и надолго никому не дано добиться. А в хоккее, в сильнейшем, прочном клубе, полновластие оказалось достижимо. И в таблицах, и в теории, и в печати, и в публичном признании.

Большая удача, что Тарасов всего себя отдал хоккею, с первых его шагов у нас. Вместе с ним взмыл на гребне победной волны и получил от него все, что положено лауреату «Гран-при»: известность, почетные звания, право быть высшим судьей в проблемах игры. В Канаде его называют «отцом советского хоккея», по его книгам там учатся, его методы тренировки перенимают.

Сезон 1970 года ЦСКА начал без него.

– Почему ушли? – спросил я его при встрече.

–   Здоровье, нервы... Губит меня тренерская скамейка. Не выдерживаю волнений.

– Не верю, вернетесь.

– Год передышки – наверняка.

Он вернулся спустя три месяца. И команда, до этого вялая, разрозненная, проигрывавшая более слабым, казавшаяся устаревшей, чуть ли не вчерашним днем хоккея, с первого же матча под его началом принялась побеждать и заиграла, как и раньше. И никто не удивился перемене: устной молвой Тарасов был давно возведен в сан всемогущего хоккейного владыки.

Человек крутого, противоречивого, изменчивого нрава, человек не без коварства, Тарасов, сам о том не помышляя, создал нечто вроде моральной проблемы: что простительно, чем можно пренебречь в человеческих отношениях ради побед, ради игры высокого класса? Речь не о прописных вещах, не о выпивке, курении, сквернословии, расхлябанности... У Тарасова со многими функционерами, тренерами, бывшими игроками, журналистами были либо вконец порванные, либо надтреснутые отношения. Его версия: «Я превращаю безвестных игроков в чемпионов, да, я неумолим, безжалостен, но пусть хоккей, один хоккей с его высшими интересами, нас рассудит». Их версия: «Мы прекрасно знаем, что он выдающийся тренер, все им содеянное – на виду, но разве нельзя одновременно быть человеколюбивым, великодушным, не считать, что за успехи все спишется?»

Думаю, неспроста на тех мировых чемпионатах, на которых нашу сборную единолично возглавлял Тарасов, она первой не становилась. Когда же старшим тренером поставили Аркадия Ивановича Чернышева, человека уравновешенного, спокойного, с повадками старого московского интеллигента, а Тарасов был при нем вторым, дела пошли на лад. Хоть и видывал их в работе на чемпионатах мира, не возьмусь судить, каким образом сливались воедино эти два разных человеческих начала. Но сливались. Тарасов обострял, Чернышев сглаживал, и получалось как надо. Поначалу Тарасов, как мне кажется, несколько тяготился тем, что он «второй», а потом смирился, практичность сосуществования стала очевидна и для него. Тем более что общественное мнение без него, второго тренера, дуэта не мыслило: дома-то Тарасов со своим ЦСКА оставался первым, а Чернышев со своим «Динамо» – хорошо если вторым, а то и третьим.

Душевные соприкосновения людей в моменты наивысшего напряжения сил и нервов, в разгар конфликта привлекали и, чем дальше, будут привлекать к себе еще сильнее. В спорте эти соприкосновения и наиболее заповедны, и наиболее интригуют. Расхожий афоризм «победителей не судят» произведен на свет как широкий жест всепрощения в момент долгожданного торжества. Афоризм шикарный. Да только слишком далеко он уводит.

Спорт разведывает возможности тренированных людей, это несомненно. Но гонка за победами вынуждает порой опережать эти возможности. Тогда нарушается смысл спорта, он уходит от людей в область затаенную и секретную, о которой помалкивают. Думаю, что на этом направлении его поджидает тупик;

мнится момент, когда придется заворачивать оглобли и выезжать снова на прямую магистраль. Рассуждение, понимаю, общего характера, но невольно оно напросилось, коль скоро было упомянуто, что одним из многообещающих и надежных резервов являются поиски наилучших человеческих отношений. Про одного тренера мне говорил его сподвижник, наблюдательный и знающий: «Он никогда не выведет команду в чемпионы – для этого людей надо объединять, а он разъединяет, ссорит».

Тарасов создал лучший наш клуб, руководил сборной, когда она обосновалась на вершине любительского хоккея, изобрел оригинальные методы тренировок, обладал даром так готовить и нацеливать игроков, что они в каждом матче, без исключения, не давали противнику ни передышки, ни поблажки – всего этого более чем достаточно, чтобы признать его заслуги выдающимися.

Он пошел дальше: взялся объяснять и обосновывать хоккейную игру. Незамысловатая, она под его неугомонным пером стала приобретать облик игры тончайшей и бесконечно разнообразной. Он расчленял, анатомировал азартную стихию гонки и столкновений, чтобы выделить, подчеркнуть тактическую гармонию и целесообразность. Читая его книги, люди стали с любопытством приглядываться к хоккею, задумываться.

И от чтения напористых работ Тарасова и от разговоров с ним у меня обычно оставалось ощущение, что ему в хоккее тесновато, что он дует в шарик, который уже не в состоянии больше раздуться. Перед одним из чемпионатов мира по футболу мы говорили по телефону, и мне запомнилась его фраза, сказанная едва ли не с болью: «Слушайте, как я вам завидую, у вас даже сборная Перу и та интересна...». В его трактовке хоккей выглядит много сложнее, чем он есть на самом деле, в своих книгах он напридумывал больше, чем способна воспринять эта игра. Тактические варианты хоккея ограничены размером катка, числом действующих лиц (пять на пять), распределением обязанностей между ними. Тарасов вводил, как он выражается, новые мотивы. Одному из нападающих присвоил наименование «полузащитника», одну пятерку клуба назвал «системой» и уверял, что она играет особенным образом, но, по-моему, никто, кроме него самого, этого не разглядел. Его влекло к новинкам, выдумкам, да борта тесны... Однако порядок в командных действиях он выдерживал всей силой своей темпераментной убежденности, и имел благодаря этому явные выгоды. Может быть, и Бобров, уникальный игрок, его задевал, не давал покоя, потому что тот пренебрегал стройными исчислениями, «просто», по-своему всех обыгрывал и забивал, не мудрствуя лукаво.

На протяжении многих лет шла дискуссия между Анатолием Тарасовым и Николаем Эпштейном. Любопытна она была скорее не сутью своей, а исполнением, аргументами, поскольку оба спорщика – люди незаурядные, самостоятельно мыслящие. Да и обязательно надо иметь в виду, что они футбольные по происхождению люди. Дискуссия не завершилась, да и не могла завершиться. Она не была умозрительной и, кроме газетных страниц, развертывалась и на ледяных прямоугольниках. Тарасов представлял ЦСКА, Эпштейн—«Химик». Казалось, какие могут быть противоречия между тренером суперклуба и тренером скромной команды из подмосковного Воскресенска? Однако спор шел не на жизнь, а на смерть.

Тарасов, выступая с позиции силы, предъявлял Эпштейну, который занимал позицию слабого, обвинение в том, что его команда играет «неправильно». Тарасов проповедовал хоккей атакующий, когда команда никого на свете не опасается, большую часть любого матча проводит в наступлении. Тарасовский ЦСКА так и играл, такой игрой он добыл себе первенство дома, признание за рубежом. А «Химик», видите ли, не желает играть в том же ключе и ищет, как бы ему защититься от прославленных чемпионов, а при случае, исподтишка, их запутать и обмануть. Эпштейн со своей подмосковной командой разработал способ игры, называемый «игра от обороны», когда за игроками противника устанавливается неусыпный надзор, когда их навязчиво и надоедливо преследуют, когда команда первым делом гасит пламя атак на свои ворота, а потом, сбив противнику игру и дыхание, норовит извернуться и нанести несколько ударов.

И мало-помалу – круговая оборона, два игрока, как постовые, на «пятачке» у своих ворот, бесконечные прижимания шайбы к борту, чтобы выиграть время и погасить темп, ужесточение силовых столкновений, замедленные смены игроков. Все это меняло облик хоккея. На льду становилось тесно, как на узком перекрестке в часы пик. Даже на слух стал другим хоккей: вместо четких синкоп сухих щелчков по льду и шайбе – глухие удары тел о борта.

Как бы мы ни относились к этим переменам, происходили они не по чьей-то злой воле. Одна из вечных игровых загадок: как нам, будучи похуже, обыграть тех, кто получше? А хоккей – из игр крайне чувствительных к доматчевому соотношению сил. К тем, кто слывет посильнее, победа является обычно сама собой, рано или поздно. Скромный «Химик», наверное, остался бы приговоренным к заурядности, если бы не взялся за разгадку. И команда, из которой постоянно (и до сих пор) выхватывали лучших игроков, где всегда много «приготовишек», тем не менее благодаря паутине, сотканной Эпштейном, иногда покусывала ЦСКА, две трети игроков которого – в сборной страны. Тарасов был убежден, что козни Эпштейна создают игру второго сорта, тянут хоккей назад. Он призывал всех играть так же смело и твердо, как ЦСКА, – это, мол, столбовая дорога. Эпштейн посмеивался: «Нет уж, дудки, нам так играть против заведомо более сильных – все равно, что поднять руки вверх. Мы хотим побеждать, для того и существуем. А как побеждать – это наше дело». Когда «Химику» не удавался его «паутинный» вариант, он бесповоротно, иногда с двузначным счетом, продувал, а если удавался – то мог выиграть «чуть-чуть» или же «сбежать» на ничью, приобретая драгоценнейшее очко.

Не думаю, что одного из участников дискуссии следует объявить человеком передовых взглядов, а другого – отсталых и вредных. Дискуссия была рождена хоккейной явью: в рамках любого турнира сосуществуют команды разной силы, разных возможностей. Одно из несовершенств хоккея, на мой взгляд, как раз и состоит в том, что в нем чересчур много матчей, результат которых мы знаем наперед. Эпштейн был, возможно, первым из тренеров, дерзнувшим замутить воду. Позже его идеи получили права гражданства, «игру от обороны» не раз видели мы на мировых чемпионатах. Бывало, наша сборная, игравшая по Тарасову (сменивший его в ЦСКА и в сборной Виктор Тихонов выдерживает ту же линию), терпела поражения, проведя весь час игрового времени на половине поля противника.

Тарасов, этот архиреалист, вдруг оказался одиноким идеалистом. Позиция у него была красивая. Но она – для той команды, которая заведомо сильнее остальных. И потому для этих остальных – не пример для подражания. Да и эволюцию игры не повернешь декларациями.

Я умышленно упомянул, что участники той дискуссии – люди футбольные, их спор – из футбола. Тарасов был близок к знаменитому ЦДКА послевоенных лет, почитал, как младший, как ученик, его тренера – Бориса Аркадьева. А армейские футболисты в те сезоны, зная себе цену, выходили на поле с открытым забралом, считая своим предназначением переигрывать, атакуя, что им и удавалось. Эпштейн состоял в «Локомотиве», эта команда жила, подобно хоккейному «Химику», по принципу: не до жиру, быть бы живу.

Так что обе спорящие, конфликтующие стороны ориентировались на свои футбольные воспоминания. В футболе неравенство в классе совсем не обязательно выразится в результате одного матча – итог любой встречи гадателен. И сама игра сложнее, и давным– давно разработана оборонительная тактика. И вполне естественно, Эпштейн свою хоккейную разгадку искал по аналогии с футболом.

Назвав Тарасова идеалистом, таким же вижу и Эпштейна. У обоих были благие намерения, оба по-своему пеклись о будущем хоккея, видимо, смутно чувствуя, что в игре скоростной, дух захватывающей, привлекшей к себе симпатии зрителей, далеко не все ясно и благополучно.

Да, как ни странно, хоккей живет трудно. Его счастьем было, что он прижился и понравился в нашей стране. Представьте так называемый мировой хоккей без советских команд. Пусть существовала бы Национальная хоккейная лига в Канаде и США, как и сейчас, сама по себе. А команды европейских стран разыгрывали бы потихонечку свой чемпионат, и выглядел бы он незаметным, провинциальным. Да и то удивительно, что спустя сорок лет после появления хоккея в СССР на мировой арене все те же действующие лица: Чехословакия, Швеция, Финляндия. Завели хоккей в ФРГ, но силу набрать он никак не может. Из года в год одни и те же противники. Среди них сборная СССР выделяется подобно тому, как в нашем клубном хоккее – ЦСКА. Турнир, заведенный по подобию футбольного и носящий громкое название Кубка европейских чемпионов, для ЦСКА превратился в разновидность приятного туризма.

Совсем удивительно, что хоккей прямо-таки томится, изнывает из-за того, что в нем не выработаны понятия о добре и зле. Громко сказано? Что ж, разберемся. Все знают, что в ходе матча возможны самые вульгарные потасовки, один на один и групповые, что при этом наотмашь бьют в грудь и по лицу, сваливают с ног. На первый взгляд, кулачные схватки караются, для чего служит скамья штрафников. Но послушаем в этот момент телекомментаторов: «Ну вот и осложнения», «Не надо было горячиться», «Это лишнее», «Судьи сейчас разберутся и наведут порядок».

На судей смотреть жалко. Они в отцы годятся хоккеистам, а вынуждены нырять в схватку, разнимать, оттаскивать, рискуя получить нечаянную зуботычину. Потом их еще и обвинят за то, что не доглядели, не приняли мер вовремя. Хоккеисты медленно разъедутся с чувством исполненного долга. Двое, по одному из каждой команды, кого судья признает зачинщиком, усядутся ненадолго на скамью, и их покажут крупным планом на телеэкранах. Комментатор им сочувственно вслед: «Теперь можно успокоиться». И инцидент исчерпан, игра продолжается.

В зале возбуждение, пересуды, смех, словно только того и ждали. Для некоторых хоккей без драк пустоват, пресен. Если свалка приобретает облик скандала, произносятся обличительные речи. Но все равно, в следующем матче всех, кто махал кулаками, мы увидим на льду.

Расследование происшествий – занятие бесполезное. Кто-то начал, кто-то ответил, другие вступились. Но большей частью все участники заварушки считают себя не только правыми, но еще и молодцами, постоявшими за себя, за товарищей, за команду. Да и тренеры так называемые бойцовские качества хоккеистов проверяют по их умению «дать острастку».

Так ведется исстари, в играх любого уровня. К этому все привыкли. Что бы ни говорили блюстители хоккейного порядка, всем известно, что игрокам не возбраняется подраться. Если представить, что у хоккеистов действовал бы футбольный кодекс, после двух– трех матчей некого было бы выпускать на лед.

Кивают на канадцев: им, изобретателям хоккея, присущи драчливость, буйство, распущенность. Но канадцы играют и в футбол: видели мы их на Олимпийских играх, на чемпионате мира, и ничего плохого сказать нельзя, послушны, как миленькие, всем футбольным запретам.

Вытравить потасовки не так уж и сложно, для этого надо отредактировать, ужесточить правила, безжалостно карать каждого, поднявшего руку. Сложнее другое: прийти к общему согласию, решиться на этот шаг. Так и живет хоккей по единственным в своем роде «моральным» установлениям, каких нет ни в одной другой спортивной игре. Две минуты штрафного времени за право съездить по физиономии на глазах у тысяч людей. Соблазнительная возможность! После этого пойди разберись, где джентльменство, а где хулиганство.

На свою беду хоккей разобщен. Трудно представить, чтобы за стол переговоров сели представители канадской национальной лиги и мировой. Канадцы, судя по всему, довольны тем, как у них идут дела, да и с какой стати им кого-то слушать, если они придумали и подарили миру хоккей. Ради редких показательных встреч с европейцами затевать реформы им ни к чему. Как и ради чемпионатов мира, куда ездят канадцы из клубов, занявших последние места в национальном чемпионате, да еще те, кого удастся уговорить. Даже Олимпийские игры зимы 1988 года, проходившие в Калгари, не соблазнили канадцев выставить сильную сборную, хотя участие профессионалов разрешалось. Так и сложилось, что каждая из сторон считает возможным прожить без другой. Даже размеры катков в Европе и за океаном и то не совпадают, как и некоторые правила.

Только если когда-нибудь берега хоккея, разделенные Атлантикой, сомкнутся с помощью регулярных турниров, в которых будут разыгрываться главные призы, станет возможным договориться о единых принципах.

Самое большое, лучше сказать громадное, впечатление осталось после серии матчей сборных СССР и Канады в 1972 году. Тут было все, что может пообещать игра. Получилось то, что и должно было получиться: сборная канадцев и советская сборная обнаружили практическое равенство сил при заметном стилевом отличии, что и сделало эту хоккейную «фреску» незабываемой. Замечу, как бы в скобках, что и тогда драк на льду было хоть отбавляй. Не столь существенно, что канадцы имели на одну победу больше, важнее общее впечатление. Желание повторения мучило почитателей игры, как сердечная тоска: «Было ведь, можно же...»

Спустя пятнадцать лет, в сентябре 1987 года, повторение состоялось. В розыгрыше Кубка Канады сборным СССР и Канады довелось провести между собой четыре матча: один в рамках турнира, где между собой встречались шесть команд, и три – в финальной серии. Вот их итоговый счет: 3:3, 5:5 (в дополнительное время шестую шайбу забили наши хоккеисты), 5:5 (теперь шестая удалась канадцам) и 6:5 в решающей встрече в пользу канадцев. Нельзя не вспомнить, что в 1972 году сборная Канады выиграла восьмую встречу в Москве с тем же счетом – 6:5. Как будто бы не прошло пятнадцати лет, как будто бы не выступало на льду другое поколение игроков!

Что же это означает? Думается мне, что эти два крупнейших сражения должны прежде всего унять амбиции и позволить прийти к обоюдному удовлетворению. Нашим нет необходимости горевать из-за маковой росинки проигрыша, а канадцам торжествовать по поводу такой же величины выигрыша. Дальновиднее всего признать, что существуют, к счастью для хоккея, две равные силы, и на них все держится. Все – это благополучие игры. А благополучие – это существование загадки на будущее. В конце концов, чемпионаты мира с хоккейной точки зрения стали пресноватыми, однообразными, приедаются. Хотя изредка командам Чехословакии, Швеции и Канады (не самой лучшей) удается вымучить победу или ничью во встречах с нашей сборной, все же на протяжении многих лет сложилось отчетливое представление, что сборная СССР – фаворит. С ней и играют как с фаворитом: приспосабливаются, ловчат, хитрят, пользуются ошибочками как заведомо слабейшие.

Матчи сборных СССР и Канады (восемь в 1972 году и четыре в 1987-м) одарили хоккеем, какого нигде и никогда больше не увидишь. Перед зрителями были две команды, считающие себя не хуже (а может быть и лучше) противника. С этим сознанием они обе и вели игру, обе – на победу, только на победу, и в открытую. Отсюда – драматизм, неожиданности и высочайший класс. Посмотришь такой хоккей и печалишься: «Что же он так редок, случаен, ему бы стать регулярным, обязательным?!»

У канадцев хоккей возник сам по себе. У нас он вырос как ответвление от сильного ствола футбола и хоккея с мячом. Отсюда, как мне кажется, и различия. Футбольное начало проглядывает у всех европейских команд, ведь и в Швеции, и в Чехословакии – первоклассный футбол. Канадцы взращены на молодечестве, ухарстве, желании покрасоваться, быть заметными. У них свой набор любимых приемов, включая кулачные. Тамошняя публика, дорого платящая за билеты, и любит своих хоккеистов такими. По выучке канадцы не уступают европейцам, а в чем-то и превосходят. Когда же им приходится противостоять командным, строгим, позаимствованным из футбола маневрам европейцев, они оказываются в чужеродной, загадочной среде и даже не понимают, почему им то и дело туго, несмотря на то, что и катаются, и бьют по шайбе, и обводят, и кидают на борта не хуже, чем приезжие.

Они мало знают о практике сборных команд, детально изученной в Европе, где мировые чемпионаты для сборных разыгрываются ежегодно. Для канадцев сборная – компания игроков, ненадолго съехавшихся накануне выхода на лед. Сборные европейских стран за сезон проводят матчей не меньше, чем клубы. Так что хоккей, несмотря на считанное число стран, его культивирующих, лишен единства, и выражение «мировой хоккей», по аналогии с мировым футболом, ему не по росту. Поэтому и не удивительно, что в хоккее существует рукоприкладство, к которому не знают как подступиться. Негоже драться на глазах у публики, надо бы этот атавизм выжечь. Но как без единства?

Я позволил себе сравнение хоккея и футбола. Но лишь для ясности. Дележ некорректен хотя бы потому, что у нас на хоккейных матчах в большинстве собирается та же публика, что и на футболе. И юноши – с одного двора, из одних школ, приятели – потом расходятся кто в футбол, кто в хоккей. Двойная мораль (одним можно, другим нельзя) – к добру не ведет. Это не довод, что стычки хоккеистов безобидны, схватились и разъехались, никто не пострадал. А аудитория? Наши телевизионщики отводят камеры от сомнительных сцен, и их нетрудно понять: неловко, стыдно.

Понимаю людей, влюбленных в хоккей. Слышу их голоса: «Сколько голов, и темп какой, и схватки, и ничьих не бывает!» А не лучше ли признать, что у этих игр больше различий, чем совпадений? Смотрите, термины те же: вратарь, нападающий, гол, ворота, офсайд... Однако и вратари несхожи, как и ворота, и нападающие, орудующие клюшками, голы забрасывающие, и офсайд совсем другой. В хоккее счет и должен быть крупнее: шайбе легче прошмыгнуть в ворота, бросают ее руками, и голевых моментов можно успеть создать уйму, передвигаясь по небольшой площадке со скоростью конькобежца-спринтера. В гандболе, скажем, еще больше голов, чем в хоккее, однако я не слышал, чтобы по этой причине кто-нибудь предпочел хоккею гандбол...

Нет, не давайте затягивать себя в водоворот беспредметного, пустозвонного спора о том, какая игра лучше. Футбол и хоккей мало в чем совпадают и ни в одном пункте не противоречат друг другу. Точнее всех это знают хоккеисты. Они относятся к футболу с превеликим уважением, и ни один настоящий мастер не позволит себе даже в шутку проводить выгодные для своей игры сопоставления. И ни хоккей футболу, ни футбол хоккею не указ. А вошедшие в моду фут– больно-хоккейные аналогии ничего не в силах доказать, кроме слабого знания предмета.

Но каждая игра имеет свою среду обитания. Хоккею остается посочувствовать. Он заслуживает жить яркой, броской жизнью. А живет однообразно, даже стал терять зрителей.

Сначала как болельщик, потом как журналист я влез в хоккей с головой. Мне было интересно в нем разобраться, что-то для себя открыть. И, пожалуй, подходил я к нему с футбольными мерками, искал и находил знакомые проблемы, конфликты, ситуации. Так или иначе, создалась у меня репутация журналиста, который способен «сделать материал» на хоккейную тему.

Однажды прозвучал звонок из редакции журнала, кажется «Огонька», с предложением написать «что-нибудь хоккейное». Для журналиста такое предложение наиболее лестное: тебе доверяют самому выбрать, придумать. В подобных случаях я обычно беру два дня для обдумывания. С футболом осечек не помню. А тут промаялся, ничего не придумал. Позвонил в редакцию и отказался. Заодно дал зарок, что больше за хоккей не возьмусь: повторяться, сочинять вариации об одном и том же, высасывать из пальца – это не настоящая работа.

Спустя много лет, в 1981 году, в редакции «Советского спорта» оказалось некого командирован, на чемпионат мира в Швецию, и мне предложили «тряхнуть стариной». Потом меня убеждали, что этот чемпионат из крайне неудачных, что мне не повезло, но, как бы то ни было, я все время натыкался на его игрушечность, кукольность. Все те же команды Чехословакии, Швеции и Финляндии, те же случайно, в разные дни приехавшие разномастные канадцы, где рядом с двумя звездами, Лефлером и Робинсоном, подвизались игроки посредственные, не понимавшие друг друга. Наша сборная обыграла шведов, считавшихся ее главными противниками, 13:2. Как бы ни была приятна победа своей команды, в таком матче при всем желании невозможно увидеть что-либо заслуживающее разбора и подробного описания. Шведские зрители расстроенными не выглядели: посмеивались, шутили. И все, как один, объясняли: «Что удивительного, если двадцать четыре наших лучших игрока в отъезде, играют в клубах НХЛ». И нельзя было не подумать, как бы выглядела наша сборная без стольких же лучших?

Работал я добросовестно, однако чувствовал, что пишу формально, внешне, душа подремывала. И был рад, что на дворе апрель и, вернувшись домой, окажусь в начавшемся футбольном сезоне. С удовольствием сходил на стадион «Уллеви», в Гётеборге, тот самый, где в 1958 году наша сборная дебютировала на чемпионате мира, встречаясь с командами Англии и Бразилии.

Хоккей как игра тут ни при чем. Не было соперничества, борьбы, вопросов. Даже если тот, шведский, чемпионат был не из удачных, а какие-то другие разыгрывались интереснее, все равно остается ощущение, что хоккей под названием «мировой» таковым не является. Он не устроен, разрознен.

Еще раз скажу: хоккей хорош. Он и телегеничен, целиком укладывается в телеэкран, только смотри. Но никакая спортивная игра не способна заинтересовать нас сама по себе, напоказ. Все они живут, процветают, радуют и прогрессируют в матчах и турнирах, как принято говорить, достойных соперников. Если это условие нарушено, достоинства игры сходят на нет. По журналистам это бьет особенно сильно. Мне трудно представить, как можно разнообразно писать о наших чемпионатах, если одиннадцать лет одна и та же команда, ЦСКА, первая, и все это знают со дня открытия. Возможно, клуб-фаворит удобен для сборной, он легко в нее трансформируется, переодевается. Но каково при этом хоккею и его приверженцам? И не беспощаден ли уклад, когда во всех значительных турнирах с нашей стороны одни и те же лица? Попробовать бы на турнире «Известий» команду молодых. Куда там! Но тогда чего же удивляться, что так редко появляются новые звезды?

О хоккее у нас пишут изрядно, но большей частью именинно, на десерт к призам и медалям. Лишь в последнее время, озадаченные несколькими проигрышами международных турниров да однообразием чемпионатов страны, журналисты стали проявлять беспокойство. Как мне представляется, с опозданием. Оттого на них и косятся те, кому хотелось бы продолжать жить на проценты с хоккейной славы. Если установлено, что наши команды умеют тренироваться, то в одном разделе у них зияющий пробел – они не испытаны реализмом, правдой в глаза, остротой суждений. «Великолепная пятерка и вратарь» – припев бодрый, но не ведущая тема. Ведущая тема – «Как хоккею быть лучше?». Нас дома она тревожно вопрошает: что за ненормальность, столько сезонов позади, а один клуб вне конкурса?

Дважды «Спартак» становился чемпионом во главе с тренером Николаем Ивановичем Карповым. Для нашего клубного хоккея достижение уникальное. А между тем избранные знатоки не спешат принять Карпова в свою компанию, снисходительно улыбаются ему вслед, считая простоватым, хотя ни одному из них и не снилось дважды побеждать в чемпионате при «живом» ЦСКА. Когда я однажды завел об этом речь с Николаем Семеновичем Эпштейном, он уклончиво произнес:

– Ну, Коля для «Спартака» хорош...

Не видел ни одного тренера, который был бы так беззащитно непосредствен, как Карпов. На его крупном лице, как на экране, отражалась вся игра, и радость и боль. Он не курсировал деловито, как заведенный, туда-сюда вдоль скамейки, не строчил таинственно в блокноте, заставляя нас предполагать, что готовится диссертация, не изображал язвительную усмешку, которая дала бы понять, как ему тяжко руководить бесталанной компанией. Он стоял как обреченный, поводил плечами, будто повторял движения своих игроков, вздрагивал и при каждом завихрении чуть не вываливался на лед через бортик. И удивительно – команда была послушна его порывам, откликалась на них. Если бы у хоккеистов не получалось, Карпов был бы смешон. А у них получалось, и его страстное дирижерство оказывалось в самый раз, вело игру.

Глядя на него и помня, что он дважды чемпион, я невольно задумывался о том, какими же разными могут быть удачливые тренеры.

Однако нынешние молодые тренеры, образованные, умеющие решительно все разложить по полочкам, кажутся мне заранее расписанными «по департаментам», по местам со второго по десятое, благоразумно исключившими даже мысль о возможности потягаться за звание чемпиона.

Карпов-тренер не вошел в большую прессу, и это умолчание лишило нас ниточки, за которую надо тянуть, чтобы распутать клубок неясностей и затруднений. И сколько еще таких ниточек!

И тут как тут – новая напасть: HXJI наложила свою лапу вслед за шведским, финским и чехословацким и на советский хоккей. Вдруг обнаружилось, что уже давно все наши мало-мальски заметные игроки там, за океаном, приписаны к местным клубам и дело за формальностями.

Контракты заманчивы, и ничего удивительного, что наши хоккеисты, во главе со звездами – Фетисовым, Макаровым, Ларионовым, были рады их подписать. Чисто житейски – все понятно.

Должен признаться, что сама НХЛ, с ее двадцатью одним (и все сильные!) клубом, с ее миллионными прибылями, с нескудеющей зрительской аудиторией, с рекламой и прессой, вызывает у меня почтение и зависть как едва ли не идеальный пример крупного, с размахом, спортивного предприятия, о чем мы можем лишь мечтать... И с этой точки зрения администрация НХЛ вполне закономерно прибирает к рукам, «покупает» наших мастеров. А что ждет советский хоккей? Он и до этого сделался беднее личностями, в наших чемпионатах полно пустых матчей, как и пустых стульев в залах. Не создастся ли со временем у нас еще и хоккейный дефицит и не начнем ли мы судить об этой игре по ее импортному варианту?