Текст книги "Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже"

Автор книги: Лев Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

ГОРНАЯ ЦЕПЬ

В 1970 году в Мехико, в пресс-центре, мне несколько раз показывали на одного человека: «Он видел все чемпионаты!» На вид ему было лет семьдесят, в нем угадывался бывший жгучий брюнет, одет пестро, щегольски, с цветным платочком в кармашке пиджака. Он обычно сидел безучастно, вяло, для виду посасывал сигару. Когда меня с ним на ходу познакомили, он вместо того, чтобы, как принято в пресс-центрах, назвать имя и газету, без улыбки, привычно произнес и мне перевели: «Был на всех чемпионатах». Он вошел в роль достопримечательности, никто и не думал отнестись к нему юмористически, в глазах репортеров то, что человек ведет свой стаж с 1930 года, с первого, уругвайского, чемпионата, было достойно уважения, независимо от того, какой он репортер и как пишет. Я посматривал на него с интересом редакторским: «Вот бы заполучить серию статей очевидца о всех чемпионатах мира!» У нас ведь о первых пяти никто толком не знает: какие-то «пунические войны». Но возможности подступиться к нему я не нашел. Да и, признаться, мне как редактору старый щеголь доверия не внушал.

Сейчас вряд ли разыщешь человека, который видел все чемпионаты. Может, и есть такой, но лет ему должно быть под девяносто. Живут ли столько журналисты?..

Я не собираюсь рассказывать о мировых чемпионатах, на которые в свое время был командирован. В газетах, журналах и книгах все по-футбольному примечательное, что сумел подметить, изложил. Но коль скоро речь о репортаже, обойти чемпионаты невозможно, наша работа на них – единственная в своем роде.

И снова – по порядку.

I

1958 год. VI чемпионат. Швеция.

«Еду – не еду?» Ромашка – для нас, репортеров. Двое журналистов, которых планировали послать от

«Советского спорта» в Швецию и заранее аккредитовали, поехать не смогли: один увольнялся, другой проштрафился. Оставались считанные дни. Кандидатура Владимира Пашинина сама напросилась. Ведущий очеркист, о футболе, правда, не писал, но «побаливал», на «Динамо» хаживал, да и оформить его поездку просто: частенько ездил за границу.

Со мной было куда сложнее. О футболе писал регулярно. А если иначе взглянуть, через документы, – редактор отдела учащейся молодежи, и что ему делать на чемпионате? Да и моя «реабилитация» состоялась совсем недавно, о зарубежных командировках ни руководство, ни я сам не заикались. Потом мне стало известно, что на редакцию нажал Мартын Иванович Мержанов, сам собиравшийся в Швецию от «Огонька». Он терпеть не мог, когда за футбольную тему брались случайные люди. Мы не были тогда коротко знакомы, но, наверное, во мне он видел журналиста, которому футбол близок. «Бумаги» были посланы. Меня вызывали в разные здания и кабинеты, проводили со мной разведывательные беседы, интересовались и тем, как поживает, что поделывает мой отец. Пашинин уже улетел, а для меня «добро» не прозвучало. Мне в те две недели важнее всего было держаться, как будто ничего не происходит. А провода нервов гудели, но слышал их я один. Сказали бы: «Твои дела в порядке, билетов только нет», и я был бы счастлив.

Прихожу в редакцию, встречаю в коридоре Владимира Андреевича Новоскольцева, главного редактора, и он напускается на меня для виду: «Где вы пропадаете? Берите машину, и – в «Аэрофлот», рейс завтра утром. Нам нечего печатать о футболе, а вы тут разгуливаете!»

Так я и покатил. В голове ни единой мысли ни о неведомой загранице, ни о чемпионате. Не смутило и то, что шведских крон не выдали, моя доля – у руководителя делегации, в Гётеборге, а туда надо добираться из Стокгольма поездом. Хорошо, что нашлись снисходительные люди в посольстве, выручили странного репортера с пустым карманом.

Что и говорить, особое, личное значение события сделало меня легкомысленным. Первые дни я пребывал в радужном настроении, рассматривал вблизи эту самую заграницу и в чемпионат включиться никак не мог. Помню, наибольшее впечатление на меня произвело левостороннее движение, принятое в Швеции, старался побыстрее приспособиться – москвич же, не провинциал, – но то и дело совался невпопад на переходах и с позором отступал.

Репортер не заявляется на стадион свеженький как огурчик, ни о чем не помышляя, чтобы только там нахвататься впечатлений и изложить их на бумаге. Нет, мы приходим с выношенными, обдуманными предположениями, больше того, мы жаждем, чтобы наша точка зрения восторжествовала. Читатель может этого и не заметить, но в том, что мы передаем со стадиона, обычно торчат уши внутренней борьбы, мы полемизируем сами с собой, сами себя убеждаем. Да и как иначе, если живешь жизнью футбола.

Я же на шведском чемпионате высадился в полном неведении, точнее сказать, в обольщении. Мне было легко думать, что у нашей команды дела пойдут прекрасно, недаром же она за два года до этого выиграла Олимпийский турнир в Мельбурне, побеждала в товарищеских встречах сборную ФРГ – чемпиона мира, сборную Венгрии – второго призера, сборные Швеции, Польши, Югославии, делала ничьи со сборными Англии, Франции. Не один я, а все тогда у нас переживали горделивое удовольствие от бодрого выхода на международную арену нашей сборной. Она только начинала, первый матч в рамках чемпионата мира был для нее всего-навсего тридцать третьим, все предыдущие мы знали назубок, и никаких тревог не испытывали. И никто – ни тренеры, ни игроки, ни журналисты, те, кто были постарше меня, – понятия не имел, с чем едят эти самые чемпионаты мира.

Все это вместе – и мое настроение, и мое неведение –  привело к тому, что ничью с англичанами я принял как досадное недоразумение, тем более что в ворота нашей команды был назначен пенальти за нарушение, случившееся до линии штрафной площади. Такого рода судейские ошибки потом приходилось неоднократно видеть и в международных встречах, и на чемпионате страны – они всегда возмущают, они наглядны, особенно после появления телеповторов. Тогда и вовсе осталось ощущение как от небывалой нелепости.

Самомнение позволило мне не поехать в город Бурос на матч СССР – Австрия («наши выиграют, какой разговор») и остаться в Гётеборге на встречу Англия – Бразилия. На это мое решение повлиял

тренер-наблюдатель Константин Бесков, с которым мы поселились в одной комнате. Он успел посмотреть бразильцев с австрийцами и по секрету сказал мне, что чемпионами станут бразильцы: играть лучше, чем они, невозможно.

Матч этот закончился «по нулям», счет наиболее сложный для выводов, аргументы не явные, не подтвердившиеся – в таких случаях надо дать волю воображению, представить будущее обеих команд на основании их скрытых достоинств. Мне тогда это было не по силам, к матчу я отнесся сдержанно, хотя, разумеется, и разглядел, что у бразильцев два центральных защитника и два центральных нападающих. Но что из этого следует, не понял, всего лишь 0:0, все равно что ?:?.

Чемпионат для меня начался на «Уллеви» с матча СССР – Бразилия, того самого, когда на поле впервые вышли Пеле, Гарринча, Зито и бразильская сборная оказалась в том составе, в котором она мало того что стала чемпионом, еще и стала надолго недосягаемым образцом команды, составленной из одиннадцати звезд.

В апреле восемьдесят первого я был в Гётеборге на хоккейном чемпионате. Зал, где с шипением резали лед, сухо похрустывали клюшки, трещали борта, глухо сталкивались тела, находился в двух шагах от стадиона «Уллеви», заколдованного тишиной и ожиданием. Улицы были сухими, чистыми, полными солнца, попадались афиши, сообщавшие, что в ближайшее воскресенье по всей Швеции – открытие футбольного сезона. Я вздыхал, шагая на работу в зал мимо запертого стадиона. Искушение томило душу. И я улизнул от своих спецкоровских обязанностей. Не простил бы себе, не сделав этого.

Медленно шел вдоль высокой трибуны с ребрами скамеек, отыскивая те, где в пятьдесят восьмом располагалась ложа прессы. Ноги сами принесли, озираться и примериваться не пришлось. Сел там, где сидел без малого четверть века назад.

Память немедленно предложила Гарринчу. Вот здесь, на этой полосе, именуемой правым флангом, совсем рядом, под скамьями прессы, он мелькнул с одиннадцатым номером на спине. Крадучись приближался с мячом к защитнику Б. Кузнецову, тот пятился как загипнотизированный. Бразилец склонился влево, до самой травы, словно подстреленный, а когда защитник, поверив, сделал шаг в ту же сторону, неуловимо быстро выпрямился (недаром бразильцев зовут «кобрами»!) и справа пронесся к воротам. Штанга басом загудела, потрясенная ударом мяча. С этого эпизода начался тот знаменитый матч.

Наши проиграли 0:2, оба мяча забил центральный нападающий Вава, а состоявший с ним в связке 17– летний Пеле в день своего дебюта, как видно, еще не освоился (в моем блокноте он ни разу не упомянут). Свою головокружительную карьеру «короля» он начал в следующем матче, забив гол сборной Уэльса.

К поражению нашей команды я заранее не был готов, долго внутренне сопротивлялся, на что-то надеялся. Но ближе к концу почувствовал, что мое простодушное боление за своих не исчерпывает впечатлений, что тут какой-то невиданный футбол и его грешно прозевать. Помимо моего желания прорвалось восхищение игрой бразильцев, потеснившее горечь. Я уходил со стадиона в смятении. Знал, что некрасиво, нечестно отступаться от своей команды, но ничего не мог изобрести ей в утешение и оправдание: бразильцы покорили.

В автобус, в котором я должен был ехать вместе с футболистами, вошел, стараясь остаться незамеченным, уселся далеко сзади и дал обет молчания. Так всегда лучше держать себя репортеру после поражения, а в этот раз я боялся выдать свою раздвоенность, в которой еще не разобрался.

Когда мы тронулись, в автобусе вопреки обыкновению задвигались и заговорили, да оживленно, наперебой, едва ли не весело. Я прислушался и понял, что моя раздвоенность не преступна, что и мастера, как их ни огорчило поражение, покорены игрой бразильцев, игрой, с которой им сталкиваться не приходилось. Для меня услышать эту звонкую, добрую разноголосицу было огромным облегчением, мне тоже захотелось принять в ней участие, я заговорил с соседями, и они кивками и улыбками встретили мои восторженные восклицания.

Потом, когда в полуфинале французам и в финале шведам бразильцы забили по пять мячей, да еще с подчеркнутой легкостью, я оценил по достоинству проигрыш нашей команды. Это был тот проигрыш, когда за побежденных нисколько не неловко, когда их достоинство не пострадало. Оттого, наверное, наши мастера и позволили себе с легкой душой расхваливать бразильцев, что сами не сплоховали, заставили победителей помучиться.

После этого матча футбол вышел для меня из турнирных рамок и задал уйму вопросов. Ответить на них я не умел, но почувствовал, что обязан учиться отвечать.

Как спецкор на том чемпионате я отработал слабенько, по-школярски, писал кое-что и кое о чем. Критических отзывов в редакции после возвращения я не услышал и объясняю это тем, что тогда, в пору нашего первого приобщения к мировым чемпионатам, никто толком не знал, как их освещать. Если бы сейчас редакция получила корреспонденции подобные тем, которые я передавал из Швеции, меня бы уволили. Что ж, и мы, репортеры, проходим свою дорогу вместе с теми делами и теми людьми, о которых пишем. Как наш футбольный мир открывал для себя неведомое, так и наша пишущая братия брела на ощупь.

Я мог, например, позволить себя написать следующее: «Мы видели на чемпионате много сильных и отличавшихся друг от друга коллективов. Французы играли иначе, чем немцы, а англичане—не так, как шведы». И все, даже не попытавшись поискать, подумать, в чем же отличие.

Мог, сославшись на реплику болельщика, соседа в поезде – «мы, французы, дорожим хорошим настроением», одним этим настроением объяснить победу сборной Франции в матче за третье место над сборной ФРГ.

К счастью, мне удалось по достоинству оценить бразильцев. Время для этого у меня было: я видел четыре матча с их участием. Да и вся обстановка заставляла смотреть за ними в оба: все вокруг ими восхищались.

И тем не менее в отчете о финальном матче, где подводились итоги, вижу такое место: «Что же выделило сборную Бразилии? Схема расстановки игроков общеизвестна: 4—2—4. Бразильцы не имели преимущества и из-за какой-то исключительной быстроты...»

Вот тебе на! Система четырех защитников, примененная бразильцами на чемпионате, в то время как все остальные придерживались «дубль-ве», когда и дома все клубы играли с тремя защитниками, и другого варианта я просто-напросто не мог видеть, вдруг объявлена спецкором «общеизвестной». Нахальное невежество! Наш футбол на эту систему переходил мучительно долго, лет пять, должно быть, а спецкор ничего, заслуживающего внимания, в ней не разглядел.

А как можно было не подметить взрывной быстроты бразильцев? Их знаменитая аритмия и тогда действовала, на ней издавна и до сей поры строится игра бразильцев. Кажущаяся, обманная медлительность и в непредсказуемый момент – выстрел.

Я, видимо, равнялся на постоянную скорость движения игроков, свойственную нашим командам.

Позже я не раз возвращался к шведскому чемпионату, к его героям, но воспоминания были подсвечены поздними впечатлениями, когда появилась возможность сравнивать.

Как бы то ни было, из Швеции я вернулся с ощущением, что футбольное поле для меня – поле деятельности и теперь только и начнется настоящая работа, что быть самоуверенным – стыдно, футбол тот, который я увидел, этого не примет и не простит.

II

Только спустя восемь лет, в 1966 году, отправился я вновь на чемпионат, в Англию.

Эти восемь лет представляются мне наиболее красочными в истории нашего футбола. Любое время имеет свой смысл, свой пафос, но эти годы были насыщенными, как никакие другие.

Футбол опирается на факты. Сначала о них. После первого выезда на чемпионат мира, который сам по себе был поворотным пунктом, в 1960 году в Париже наша сборная выиграла Кубок Европы.

Нет, я не собираюсь рассказывать о матче сборных СССР и Югославии, которым завершился первый розыгрыш Кубка Европы. Когда заходит речь об этом событии, красной строкой вошедшем в хронику советского футбола, я почему-то вспоминаю не поле под туманом мелкого теплого дождя, не перипетии захватывающей борьбы, потребовавшей дополнительных полчаса, не голы наших форвардов Славы Метревели и Виктора Понедельника, а тесную раздевалку сразу после матча. Пожимая чьи-то руки, кого-то обняв, кому-то сказав слова поздравления, я помнил – такова уж доля специального корреспондента, – что мне необходимо взять у всех футболистов и у тренеров коротенькие интервью. Но все были так прекрасно возбуждены, что мне полагалось выдержать паузу. И я подсел к столику, стоявшему в углу. На нем по-домашнему, среди бутылок с оранжадом, стаканов, рассыпанных абрикосов стояла высокая амфора на подставке из зеленого камня, та самая, которую только что пронес по овалу стадиона капитан Игорь Нетто.

Она была новешенькая, только что от ювелиров, ей предстояло первое путешествие – в Москву. Я не мог удержаться, чтобы не прикоснуться к ней: неожиданно она оказалась теплой, хотя остро сверкала чистым серебром. Постучал ногтем, и она послушно, певуче отозвалась.

Это сегодня, много лет спустя, напрашивается изречь: самый славный трофей в истории советской сборной! Но тогда такая пышная фраза и в голову не приходила. История сборной выглядела коротенькой, и то, что вслед за золотыми медалями на Олимпиаде в Мельбурне в 1956 году завоеван Кубок Европы, представлялось просто-напросто добрым началом. Серебряной амфоре, при знакомстве с которой я позволил себе некоторую фамильярность, суждено было на многие годы стать героиней репертуара, удачами и неудачами проверявшей положение вещей в нашем футболе. Приближение или удаление от амфоры достоверно характеризовало нашу сборную: ее серебро оказалось безобманно чутким.

Та победа забавно коснулась меня, спецкора. Командировка выписывается на строгий срок. Получилось так, что согласно расписанию авиарейсов, чтобы соблюсти срок, я должен был сесть в самолет утром, не дождавшись финала СССР – Югославия. Закрыв глаза на грозившие неприятности, я остался. Денег на оплату номера уже не было, и я попросился переночевать на диване к Андрею Петровичу Старостину, начальнику команды. Он меня приютил. В общем, жил я на птичьих правах, «незаконно», но помалкивал, решил все взять на себя: не уезжать же в самом деле, не увидев финала? Ну а толкнуться со своей незадачей к руководству постеснялся, догадываясь, что перед таким матчем не до меня.

Когда все было позади, в полночь, меня вызвали в «штабной номер», где жил руководитель делегации

Дмитрий Васильевич Постников, заместитель председателя Спорткомитета. Шел я с ощущением, что мое самовольство раскрыто и предстоит разбирательство.

– Садись,– широким жестом показал на кресло Постников. Тут же были Гранаткин, Старостин, Качалин.

– Просьба к тебе. В Лужниках будет чествование сборной. Поедем туда прямо с аэродрома. Должен выступить капитан команды Нетто. Набросай коротенькую речь, потеплее. Но без зазнайства. Сделаешь? Да, мне тут сказали, что у тебя командировка кончилась. Продлим. Валентин Александрович, – обратился он к Гранаткину, – сделай, как полагается, и деньги выдай...

Победа милостива. Так я избежал неприятностей, и за страничку, написанную ночью, получил «гонорар» – суточные во франках, – какого сроду не получал.

Наша сборная без осложнений выходила в финальную стадию чемпионатов мира в Чили и Англии, дошла до финала второго розыгрыша Кубка Европы в 1964 году. Эти маршруты и эти места (в восьмерке лучших в мире и в четверке – в Европе) сделались «своими», считалось, что иначе и быть не может.

И домашние дела шли увлекательно. Чемпионами страны становились, кроме привычных московских «Динамо» и «Спартака», еще и «Торпедо», киевское «Динамо», тбилисское «Динамо», все чемпионы привносили что-то свежее, их отличавшее.

Какие незабываемые матчи разыгрывались! «Спартак» – «Динамо» (Киев) осенью 1958-го в Лужниках, переигровка после окончания сезона, решавшая, кому стать чемпионом (3:2). «Динамо» (Киев) – «Торпедо» в Киеве в 1960-м (1:2), завершившая блестящий сезон торпедовцев. Кубковый финал в том же году «Торпедо» – «Динамо» (Тбилиси) с дополнительным получасом (4:3). «Динамо» (Тбилиси) – «Торпедо» в Ташкенте в 1964-м, дополнительная встреча за звание чемпиона (4:1). Двухдневный финал «Спартак» – «Динамо» (Минск) в 1965-м (0:0 и 2:1)...

В 1965-м киевское «Динамо» дебютировало в розыгрыше Кубка кубков, открыв новую страницу, без которой теперь и футбол не футбол.

И какие мастера подвизались на полях в те годы! Всех достойных упоминания не перечесть, но хоть нескольких назову: Яшин, Шестернев, Воронин, Нетто, Стрельцов, Иванов, Метревели, Месхи, Хурцилава, Хусаинов, Понедельник, Войнов, Сабо, Шустиков, Гусаров, Турянчик, Биба...

Я бы сказал так: футбол наш в те годы был на замахе, от него ждали больших побед, претензии были самыми высокими, а критика – из лучших побуждений. Словом, мы в футбольном Большом театре сидели на хороших местах, в партере, не подозревая, что не за горами время, когда придется перебираться на галерку.

То время отличала напряженная дискуссионность. После того как была сломана перемычка и наш футбол влился в русло мирового футбола, информация хлынула, как в распахнутое после зимы окно, и хотелось надышаться ей.

Летом 1960-го футбол получил собственный печатный орган – еженедельный журнал «Футбол». На его страничках и развернулись дискуссии. О тактических новинках, разных школах игры, звездах, об энергетике, интенсификации и универсализме.

Кроме радости от новых познаний была в этом и практическая необходимость. Как-то так получалось, что наши команды и тренеры, долгие годы проживавшие в самодовольной изоляции, не поспевали за бурным течением, медлили, опасались, норовили проплыть там, где тише, привычнее. Дискуссии это обнаруживали. Кто-то из тренеров был против четвертого защитника, другой стоял на том, что два крайних форварда («крылья») совершенно обязательны, без них не взлетишь, третий опасался засилья игроков в середине поля.

Говорилось и писалось разное, противоположное. Сейчас нетрудно, полистав страницы газет тех лет, выявить консерваторов, упорно стоявших за старину, либо торопыг, подобострастно хватавшихся за каждую черточку у иноземцев, чтобы немедленно ее скопировать. Но это было бы нечестно. Те дискуссии велись открыто, как на духу, из одного единственного побуждения – желания добра нашему футболу. Это, наверное, дороже всего. Тогда было особенно заметно, как высоко ставят все причастные к футболу общие интересы, какая готовность за них сражаться.

На чемпионат в Англию мы полетели вместе с Мартыном Ивановичем Мержановым, он от «Футбола», я от «Советского спорта». И в самолете, и в отеле, где мы поселились в одном номере, и на прогулках по Гайд-парку мы с ним говорили и говорили о футболе, из матчей, которые увидели, черпали аргументы и доказательства. Не в пример шведскому, за этим чемпионатом мы вели наблюдение во всеоружии знаний и взглядов. События не кружили нам голову, если и встречалось что-то прежде невиданное, мы тут же подбирали объяснения. Мы оба знали, что обязаны дойти до сути футбола середины шестидесятых годов,– в этом, а не в добросовестном описании матчей видели свою репортерскую службу.

Тот чемпионат долго прятал свои тайны. Поначалу слишком много матчей отличались не своеобразной игрой, а однообразным упорством. Но упорства можно насмотреться на любых стадионах, для этого не обязательно ждать чемпионата мира.

А тут рухнула сборная Бразилии, от которой многие ждали уже не неожиданного, как в Швеции, а предусмотренного чуда. Был сражен предательскими, бесчестными ударами Пеле.

Я ездил в Ливерпуль на матч Бразилия – Венгрия. Венгры играли, мало сказать, вдохновенно, им захотелось переиграть бразильцев, двукратных чемпионов мира, не иначе как «по-бразильски», утонченно, во всей красе технических изысков. Они играли не для публики, нет – для самих себя, для собственного наслаждения. Немало я перевидал футбола с участием венгров и до этого матча и после, но такой игры напоказ, где бы им удавалось все, что они любят, не видел. Любуясь венграми, среди которых особенно блистал высокий, худой Альберт, я в то же время подозревал, что матч – из тех, которые удаются однажды и повторить их невозможно. Бразильцев было просто-напросто жаль: разрозненная компания прекрасных мастеров, не знающая, что ей делать, растерянная, даже как бы униженная. Можно проиграть, выбыть из турнира прежде срока и оставить о себе память. Бразильцам в тот год нечего было сказать футбольному миру.

Но кто же тогда скажет?

И мы вели поиски. С этой целью я ездил из Сандерленда в Бирмингем (две бессонные ночи в автомобиле) на матч Испания – ФРГ и, хоть был он увлекателен, ответа не предложил. Тогда я впервые увидел молоденького Беккенбауэра и запомнил сразу и навсегда.

У нас, журналистов, тогда сложились ни на что не похожие отношения с руководством делегации. В начале самого первого матча советской сборной с командой КНДР наши изрядно нервничали. Это нашло выражение в эпизоде, который в отчете Г. Радчука в «Футболе» был описан так: «Удары не клеятся. После одного из них мяч отправляется даже на крышу стадиона, эдак метров на 30 выше перекладины». Необыкновенный удар нанес один из двух центрфорвардов – Э. Малофеев. За мячом долго бегали, и игра остановилась. Все, кто был на стадионе, отнеслись к этому происшествию юмористически. Потом наши взяли себя в руки и уверенно выиграли 3:0, причем два мяча забил Малофеев.

Когда номер «Футбола» с отчетом Радчука был доставлен в расположение нашей команды, ее руководители прочитали его первыми и тут же постановили, что его ни в коем случае нельзя показывать игрокам, что их обидит, чуть ли не разоружит та фраза. Номер был изъят, а заодно было выражено недоверие всему журналистскому отряду. После этого и Мержанов, и я с руководителями делегации на протяжении чемпионата не встречались, полагая, что те, пребывая во взвинченном состоянии, в собеседники не годятся.

Ума не приложу, по какой причине так часто в футбольных делегациях искусственно нагнетается сверхнапряженная обстановка. Делается это намеренно, считается обязательным, но, как я не раз убеждался, цели не достигает, скорее, наоборот, отрицательно сказывается на команде, делая игру скованной.

С этим впервые я столкнулся на шведском чемпионате 1958 года. Наставляя игроков перед встречей со сборной Швеции, один из руководителей (не тренер), сам бледный от волнения, насупив мохнатые черные брови, говорил мелодраматическим полушепотом примерно следующее: «Я призываю вас вспомнить Полтавское сражение, как его описал Александр Сергеевич Пушкин. Читали, надеюсь? Завтрашний матч ему не уступает по значению». Сидевший рядом со мной Сергей Сальников, которому предстояло играть, наклонился и шепнул: «Чего это он: война что ли?» Я пожал плечами. Допускаю, что в иных случаях для возбуждения самолюбия могут потребоваться сильнодействующие средства. Однако применять их надо с умом, с чувством меры, а не так, чтобы у игроков ноги дрожали от волнения.

Вот и на английском чемпионате стараниями сопровождающих команду начальственных лиц была высосана из пальца экстремальная ситуация. В этом, с одной стороны, проявляется незнание спортивной жизни, неуважение к мастерам, которых равняют с учениками, а с другой – желание иметь право впоследствии «доложить», что было предпринято все возможное, и тем самым приобщиться к победе либо откреститься от поражения.

Однажды Никита Павлович Симонян, и поигравший, и потренировавший, уже седой, на заседании, где обсуждалась какая-то неудачная игра, вдруг горестно воскликнул: «И что мы, в самом деле, вечно перенапряжены, оттого и проигрываем!» Кстати говоря, и он тогда слушал, с «девяткой» на спине, про Полтавское сражение...

Наша сборная в Англии впервые выиграла четвертьфинальный матч. Факт знаменательный, на двух предыдущих чемпионатах наши футболисты в полуфинал, в четверку лучших не пробивались. Мне предстояло писать в газету, и до матча я размышлял о предстоящей работе, ходил по улицам и проговаривал отчет в уме. Знал, что буду ограничен во времени. Решил сочинить два варианта – для победы и для поражения. Вышло так, что вариант для поражения не получился. Пожалуй, не потому, что он нежеланен и уныл – работа есть работа, просто мне не верилось, что наша команда не обыграет венгров. И не мог себя заставить, так и пришел на стадион с заметками в блокноте – на случай победы.

Мне всегда нравилось, как играют венгры. Футбол хороших манер, хорошего воспитания, галантный, с изысками, в котором особо ценится (публика этого требует) все красивое, редкое, я бы сказал, гусарское. Только что в Ливерпуле венгры отвели душу, сплясав великолепный чардаш, затмивший бразильскую самбу. С нашей командой это у них не могло повториться. Часто какая-то команда объявляется для другой неудобной. Так бывает. Тут сказывается и психология, и стилевые противопоказания. Для венгерской сборной наша как раз и является неудобной.

Думаю, это началось с 1952 года, когда сборная Венгрии провела два матча в Москве, один из которых проиграла, другой свела к ничьей. А надо помнить, что венгры тогда имели основания считать себя лучшими в мире. Пушкаш, Кочиш, Божик, Хидегкутти, Грошич – все это были крупные звезды. И их тактика с выдвинутыми вперед инсайдами была оригинальной. Тем не менее с нашей командой они справиться не сумели (а она в тот год только объявлялась на свет). Венгерских мастеров это должно было озадачить. И загадка так и осталась на долгие годы, до сих пор. На фоне энергичной, скоростной, длинноманевренной игры нашей сборной технические изыски венгров становились напрасными, тщетными, им приходилось, того не желая, включаться в состязание по быстроте, выносливости, упорству, и они его не выдерживали —не та закалка, не то терпение. За редкими исключениями венгры чувствуют себя не в своей тарелке, играя с нашими командами, что со сборной, что с клубами.

Так все и получилось на стадионе в Сандерленде. Венгры справились с «неудобством» лишь во втором тайме, а счет уже был 2:0 не в их пользу. Правда, тут они начали добираться до штанг ворот Яшина, трясли их, но лишь однажды «яблоко» упало в сетку. В общем, все сбылось: и венгры себя показали и наши сыграли со знанием дела, в духе сложившихся футбольных отношений. И мой отчет в блокноте наполовину был готов.

Когда улеглось возбуждение после победы, какой у нашей сборной до этого не было, и отчеты были продиктованы в Москву, мы с Мержановым, запершись в номере, снова разобрали матч. Спора не получилось, оба пришли к заключению, что и советская команда не тянет в образцовые на чемпионате. Слишком она была традиционной, постоянной, без вариантов, со своей схемой 4—2—4, соблюдавшейся неуклонно. Она жестко придерживалась этой расстановки, получившей еще в 1958 году название «бразильской». Хорошо выученные, но все же вчерашние уроки.

В дни чемпионата я познакомился с Львом Абрамовичем Кассилем. Произошло это легко, словно и не познакомились, а встретились. Я с детства помнил его «Кондуит» и «Швамбранию», видел «Вратаря», да и его заметки футбольные почитывал. А он сразу мне заявил, что имеет привычку, которой верен всю жизнь, не пропускать ничего, что пишется о футболе в прессе. Мы с ним провели прекрасные полдня в Национальной галерее, где, разумеется, о футболе не говорили.

При выходе из галереи Кассиль в киоске приобрел план Лондона и сунул его в карман пиджака так, что он форсисто наполовину высовывался. На улице он посмотрел налево, направо и сделал мне знак остановиться.

– Сейчас мы с вами проложим маршрут к отелю.– И достал план.

– А я помню дорогу...

– Да? Сомневаюсь. Такой великолепный план! Итак, за спиной у нас Трафальгарская площадь. Находим ее... Наша улица вот здесь. Что я вам говорил? Без плана как без рук. Как вообще можно по Лондону ходить без плана? Смотрите, есть и другой маршрут. Второй подлиннее, но там на пути что-то интересное помечено. Так как?

Несомненно: со мной был Лев Кассиль, детский писатель. Я больше не настаивал, что знаю дорогу и без плана. По-моему, и он ее знал.

Я попытался подбить его сделать что-либо для газеты о чемпионате.

– Вам это, быть может, незаметно, а я вижу, как изменилось то, что пишется о футболе. Не хочется попадать пальцем в небо.

– Неужто так?

– Что вы! Вы теперь в игре такое замечаете, что мне и не снилось. Мне, чтобы «соответствовать», надо переучиваться. Я приехал полюбоваться и поболеть. Это вы здесь – «при исполнении». Так что увольте...