Текст книги "Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже"

Автор книги: Лев Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Телепоказ избирателен: кадры на экран шлет режиссер, и, как правило, все они неотлучны от мяча, он – в фокусе. И правильно: транслируется событие, надо идти за ним шаг в шаг, особенно не отвлекаясь. Да и огромную телеаудиторию, следящую за сюжетом, это устраивает.

А журналиста, кроме сюжета, интересует и многое другое. Это тактический рисунок атак; расстановка защитников; то, что происходит на том фланге, где мяча нет; поведение игроков, находящихся вдали от завихрения. И, наконец, хочется не терять из виду главные фигуры, независимо от того, участвуют ли они в эпизоде. Скажем, в матчах, где играл Круифф, я с него глаз не спускал. Мне это было нужнее, чем зигзаги мяча.

Если матч удается на славу, я обычно жалею, что поленился, не поехал на стадион, не все понял. Матчи средненькие, серые сожаления не пробуждают, наоборот, думаешь, что бог миловал: не хватало ради такого сомнительного зрелища терять время.

Есть и другая сложность – комментарий. Телекомментатор – такой же журналист, как и ты, со своим видением, со своими представлениями о футболе, о нравственности и о русской речи тоже. Ваши взгляды и слова могут совпасть. А если не совпадают? Если принципиально расходятся? Если вульгарность пояснений убивает картинку? Легко ли, скажем, терпеть назидательный тон, когда любая—понятная, натуральная, извинительная—неточность большого мастера сопровождается нудными попреками, указаниями, как он должен был поступить? Противно слушать, когда поучали Марадону, Платини, Блохина, словно первоклашек.

Журналисту необходимо самому прийти к выводу, самому заметить достойное внимания. Пусть потом выяснится, что он не один того же мнения, но все же он сам вывел свое заключение. А повторять с чужих слов – гиблое дело.

Николай Озеров, Владимир Маслаченко, Коте Махарадзе – мои товарищи, я уважаю их знания, опыт, взгляды, но не думаю, что из этого должно следовать полное с ними согласие. Да и аудиторию вряд ли устраивает одноголосие откликов, она охотнее вылавливает варианты, особенности, расхождения, чем совпадения.

В комментировании матчей у нас в чести стиль, который я назвал бы «сентиментальным». Он построен на эмоциях, на нагнетании страстей, рассчитан на болельщика, который подскакивает на своем диване.

Игра на чувствах—занятие обоюдоострое. Войдя в роль, комментатор, хочет он того или нет, впадает в перехлесты. И глядишь, желаемое выдается за действительное, неважная игра – за превосходную. Происходящее на экране меркнет за завесой слов, голос за кадром неведомо по какому праву обретает исключительное значение, начинает существовать сам по себе, и неясно, что же делать: смотреть или слушать?

Построенный на чувствах репортаж искажает зрелище; пустяковый промах ни с того ни с сего превращается в вопиющее безобразие, случайная удача – в подвиг, поражение – в трагедию, скромная победа – в триумф. Один лишний пропущенный гол оборачивается поводом для скоропалительных выводов не только о сегодняшней игре, но и в целом о бедственном состоянии дел в футболе, и, наоборот, один лишний забитый – преподносится как знак процветания.

Такой комментарий, как мне думается, все более устаревает, он рассчитан преимущественно на аудиторию слабо подготовленную, а потому легковерную. Если она и была такой когда-то, то ныне наших болельщиков, представляющих крупнейшую спортивную державу, одной чувствительностью не обольстишь.

Комментатор, казалось бы из лучших побуждений торопящийся чрезмерно превознести победителей либо в пух и прах разнести побежденных, на самом деле ставит футболу и аудитории подножку. Это бросается в глаза, когда одна и та же команда вскоре после победы терпит поражение или после поражения одерживает победу. Тональность комментария меняется до неузнаваемости: неделю назад разруганные превращаются в молодцов, а вчерашние молодцы – в мокрых куриц. Нагнетание чувств не что иное, как нервический стиль, который никогда никого не приближал к истине.

Да и кроме того, слушая комментарий, который по аналогии с известной разновидностью игры заслуживает наименования «Бей – беги!», начинаешь думать, что репортер не просто работает в той манере, которую выбрал и готов защитить и обосновать, а умышленно, нарочно ею пользуется, чтобы произвести благоприятное впечатление своей воинственной преданностью. На кого же произвести впечатление? А просто долгие годы было принято делать хорошую мину при плохой игре, неудачи считать случайностями, валить вину на судей, что легче и дешевле всего. Благодаря такому звуковому ряду, пусть он и не совпадал с изобразительным, а то и прямо ему противоречил, удавалось наводить тень на ясный день. Кто-то на своих диванах попадался на удочку, а из умевшие смотреть диву давались.

Бьют пенальти в ворота нашей команды. Комментатор либо прямо заявляет: «Ни за что!», либо произносит: «Оставим это решение на совести судьи», да таким тоном, что ясно: какая там совесть?!. Бывало, я не выдерживал и звонил Николаю Гавриловичу Латышеву: «Что скажете?» – «Чистейший пенальти, никаких сомнений». Я успокаивался, но ведь не каждый может свериться с авторитетнейшим арбитром. И что остается? Негодовать, развивать в себе подозрительность. Но какого же поведения тогда ждать от зрителей?

Всей душой я за комментарий реалистический. Тот, при котором во главу угла ставится то, что действительно есть, а не то, чего хотелось бы, заставляет смотреть правде в глаза, а не выдувать мыльные пузыри иллюзий. Комментарий мужественный, как сам футбол, умный, разнообразный, как сам футбол, и, как футбол, не терпящий суеты, суесловия и подтасовки.

Работать для газеты или журнала возле телевизора не так просто, как может показаться. Иногда, если почувствуешь, что закадровый голос начинает уводить в сторону, морочит голову, выключаешь звук. Смотришь «тихий» футбол, и все становится на свои места; уходишь из дискуссии, которую внутренне вел, и начинаешь привычно, самостоятельно работать, готовишь свой отзыв об увиденном.

Конечно, репортеру, находящемуся у телевизора, необходим такт: с самого начала надо дать зарок не равнять себя с теми, кто смотрит матч на стадионе, и уж тем более не воображать себя искусником, которому нипочем расстояние в тысячи километров. Оно сказывается: нет общения с коллегами в пресс-центре, которое всегда наводит на мысли, не можешь выслушать тренеров, взглянуть вблизи на футболистов, почувствовать их состояние, неощутима погода, реакция зрителей. Картинка есть картинка, она сжата в рамке пространства и времени: полтора часа игры и ни минутой больше.

Значит, и брать на себя надо то, что можешь взять. И обязательно с первых же слов признаться читателю, что ты не там, а здесь, а то иногда фальшивят, умалчивают, пишут так, что можно подумать, что автор на чемпионате.

Я не то что допускаю, а совершенно уверен, что, будучи «московским спецкором» испанского чемпионата для «Огонька» и «Юности» и мексиканского – для «Известий», далеко не все сумел так рассказать, как если бы был спецкором испанским и мексиканским. Но, видимо, отчасти выручала память о чемпионатах, на которых бывал ранее, имел с чем сравнить, чем дополнить «картинку».

Скажем, проявившееся еще на чемпионате 1978 года увеличение числа сильных, разных команд, способных оспаривать призовые места, что стало ведущей тенденцией мирового футбола, было отличительной чертой и двух следующих чемпионатов. Для такого вывода достаточно телевизора.

Не оставило телевидение в секрете и причины того, почему советская сборная и в Испании, и в Мексике раньше срока выбывала из борьбы. Старая, бесконечно повторяющаяся история: никак не научатся у нас привести в соответствие игровой класс футболистов со всем тем, от чего зависит его проявление. Если раньше, как уже говорилось, наша команда отставала в тактике, запаздывала с модернизацией, то в 1982 году в Испании ее подвел тренерский разнобой, несовместимость К. Бескова и В. Лобановского. В 1986 году в Мексике скоропалительная подмена за 19 дней до начала сборной, которую возглавлял Э. Малофеев, киевским «Динамо», только что выигравшим Кубок кубков. Экспромт удался наполовину: позволил команде, приехавшей в Мексику с корабля на бал, произвести первыми матчами впечатление, но затем растерявшей и задор, и стройность, что, справедливости ради, полагалось объяснить отсутствием необходимой подготовки.

В который уже раз что-нибудь да не слава богу! Впрочем, для того чтобы знать о нашей неорганизованности, не требуется ехать за тридевять земель: она нам известна, и возле телевизоров.

Сомневаться в игровом умении наших мастеров давно уже не приходится. Но с удивительным постоянством они попадают в экстремальные ситуации «наибольшего неблагоприятствия». Вернее, не попадают, а привозят их с собой из дома.

Каждый чемпионат мира нов и по-своему прекрасен. Дистанция в четыре года между ними не кажется чрезмерной: этого срока как раз хватает, чтобы улеглось взбаламученное футбольное море, чтобы собраться с умом и силами перед очередным дальним плаванием.

Мне, репортеру, работавшему уже на семи чемпионатах (а это более тридцати лет), ничего не остается как закончить вопросом: придет ли время, когда наша сборная явится на чемпионат во всеоружии своей игры, свободной от вериг недоразумений, неподготовленности, неорганизованности? Вывод, может быть, и печален, но все ее провалы и полууспехи на чемпионатах мира в большей мере предопределяются дома, чем на полях игры.

Но что бы то ни было, чемпионаты мира, эти горные цепи, всегда будут властно тянуть к себе, владеть сердцами, сведя с ними знакомство, уже не мыслишь без них большого футбола.

НОЧЬ В ПОЕЗДЕ

Ни в какой другой город я столько не ездил, как в Киев.

Ни по какому другому городу столько не кружил. Наши командировки весенние, летние: тянули к себе днепровское плавное кудрявое взгорье, длинные набережные с неподвижными, как их поплавки, удильщиками, стадиончик «Динамо», где и без футбола приятно посиживать на дальней скамье в тени старых деревьев. Киевские площади, театры, музеи, редакции, церкви, памятники, скверы, рынки, вареничные, гостиницы, маршруты метро и троллейбусов я не то что припоминаю, я их знаю, как свои московские, знаю так, словно среди них живу.

Июньский солнечный день, открывали памятник расстрелянным оккупантами четырем динамовцам. Строем стояли мальчишки из футбольной школы, старавшиеся быть серьезными, женщина – секретарь горкома разрезала красную ленту. Неподалеку, в бассейне, прыгали в воду, гулко вскрикивали, и тишина вокруг памятника казалась хрупкой, стеклянной. И пока эта тишина была цела, в глазах стояли двое из четверки, те, кого видел: вратарь Николай Трусевич и хавбек Иван Кузьменко – сильные, молодые, на зелени предвоенного московского стадиона «Динамо».

Мне нравилось слоняться во внутреннем дворике республиканского стадиона, мавританском, с колоннадой, слушать степенные, солидные речи до матча и горячечные – после; нравилось, проводив оба автобуса с командами, не спеша выйти на улицу, еще возбужденную, перекрикивающуюся, толкающуюся. Как и дома, в Киеве я обзавелся собственным ритуалом посещения матчей.

.Кроме знакомств необходимых мне, там выпала удача найти надолго душевную близость. Михаил Михайлов, работавший в журнале «Старт», перед футболом благоговел, любил его возвышенно и всепрощающе. Меня он высмотрел при первом появлении на киевском стадионе и отличил без выведывания и приглядывания: для него было достаточно моей причастности к миру футбола. Завязалось сотрудничество: он писал для «Футбола – Хоккея», я для «Старта». Прогулки по Киеву, в которых он был восторженным, неутомимым гидом, вечера в кругу его милой семьи – все это сделало свое дело: мы подружились.

Среди журналистов, пишущих о футболе, немало таких, для кого эта тема единственная, –  трудно представить, чтобы они занялись чем-то другим. А есть и такие, кто пришел к футболу, сделав выбор. Михайлов пописывал рассказы, лирические, юмористические, и сообщал мне об этом не без смущения, проверяя, как я отношусь к измене. Для вида я журил его – ему, при его влюбленности в футбол, по-моему, этого даже хотелось. Но в глубине души я знал, что футбольной теме совершенно необходимы люди в ней не запаянные, как в ампуле.

Михайлов изрядно потрудился для киевского футбола: он преподносил его в центральной прессе, помог написать книги известным мастерам Юрию Войнову и Леониду Буряку, знакомил нас со взглядами тренеров Виктора Маслова, Александра Севидова, Валерия Лобановского, для «Футбола—Хоккея» проинтервьюировал, должно быть, всех футболистов, игравших в киевском «Динамо» в чемпионские сезоны. С помощью Михайлова я знал о команде и ее людях, кажется, все, что можно знать.

Перечитав предыдущий абзац, приостановился на словах «потрудился для киевского футбола». Не убрать ли «киевского», не лишнее ли? Заминка вынуждает объясниться.

Журналисты, которые команду города, где живут, видят воочию, на стадионе, раз двадцать в году, а все остальные – по разочку, которые в своих газетах всю жизнь пишут о своей команде, и когда их из Москвы просят «дать материал», то тоже об их команде, такие журналисты тем не менее обидятся, если их назвать «местными». Любому человеку нашей профессии с руки, да и необходимо философствовать о футболе в мировом масштабе. И все-таки у тех, кто породнен с одной командой и душевно и служебно, она – и отправная– точка, и пробный камень, и символ веры. Так заведено от сотворения журналистики. Таков закон спроса. Когда мне заказывали обозрения для газет Киева, Тбилиси, Вильнюса, непременно напоминали: «Надеемся, что о нашей команде вы отзоветесь поподробнее».

Киевских коллег их единственная команда повела за собой далеко, снабдив впечатлениями европейского и мирового значения. Мы, москвичи, числящие себя представителями центральной прессы, в глаза не видели Кубок кубков (а киевляне – дважды), московские игроки в сборной наперечет (а киевских – большинство), нам осенью присылают билеты на чествование призеров (а киевляне то и дело посещают вечера, где славят чемпионов). Уж и не помню, сколько раз ездил на такие торжества в Киев с призом «Крупного счета» или с дипломом «Лучшему игроку года» и выходил на сцену с поздравительной речью.

Может показаться, что столичность московские журналисты приобрели исторически, в годы главенства своего футбола. Такое объяснение лежит на поверхности. Есть и другие.

Нас держит в узде работа. Условие первое, непременное, соблюдение которого мы же сами и контролируем – выделять в многообразии футбола то, что истинно заслуживает внимания. Клубным симпатиям, точнее сказать слабостям, подвержен каждый сотрудник «Советского спорта» и «Футбола – Хоккея» – это в порядке вещей. Нам они известны и становятся поводом для подтрунивания, оживляют, веселят редакционные будни, но всерьез не принимаются. Заняты мы поиском наилучших игровых проявлений, равно как и болевых точек, требующих срочного критического вмешательства. Этим и измеряется наша квалификация. И не в «инстанциях», а в редакции, друг перед другом. Однажды пришло письмо: «Всех вас надо выселить, лишить московской прописки, вы только и пишете про другие команды, а не про наши». Мы обсудили его в своем кругу и сочли несостоятельным: московские клубы в тот момент ничего собой не представляли.

Я говорю о всесоюзных изданиях, которые иные горячие головы причисляют к московским. Признаться, с грустью наблюдаю за футбольными рубриками городских московских газет. Было время, они держали столичную марку, освещали чемпионаты без местного акцента. Постепенно, не знаю под каким влиянием, угол зрения сузился до «наших земляков». Тем самым было проявлено неуважение к читателям: нелепо же предположить, что искушенных москвичей интересуют исключительно свои клубы, а об остальных, играющих лучше, достаточно двух строк. Как-то «Вечерняя Москва» предложила мне написать обозрение. Московские команды играли тогда скверно, что и было отражено. Редакция принялась «советоваться» – куда-то мое обозрение возили на просмотр – и в конце концов с извинением вернула: «Для нас чересчур остро». Обозрение было тут же напечатано в «Футболе – Хоккее» и «чересчур острым» читателям не показалось. С тех пор я взял себе за правило контакт с московскими читателями держать помимо городской печати, чтобы не мельчить с оговорками и реверансами.

Мы как журналисты взращены на противоречиях. Для нас футбол с мальчишеских лет – нескончаемая задиристая полемика. Мне трудно представить, какими бы мы были, если бы Москва имела одну команду. К счастью – их пять. Благодаря этому есть гарантия, что любому московскому клубу ничто не будет прощено: оценку выставит не милостивый согласный хор, а жюри, которое рассмотрит самые разные доводы. Перехваливать «Спартак» или «Динамо» нам не к лицу: будет неловко взглянуть в глаза товарищам по редакции. Состязательность во взглядах – какая игра достойна поддержки, как созвучная идеалу, и какая ее не заслуживает, будучи примитивной,– вошла в привычку, без нее мы не мыслим работы. Нет ничего легче потрафить болельщикам, футболистам, тренерам, получить благодарственные отзывы, но за это придется расплачиваться, когда нарвешься на скептические усмешки в стенах родной редакции. Это опасение незримо витает за спиной, когда сидишь за машинкой, и верой и правдой нам служит.

Так сложилось. Ради того чтобы центральные издания взвешенно вели футбольную тему, Москве и полагалось иметь несколько команд.

Киевским журналистам труднее. Даже при условии, что «Динамо» – первоклассная команда, что вкус развит и наблюдений предостаточно, все же она одна, всегда одна, более полувека, и волей-неволей становится печкой, от которой все танцы.

У журналистов, вынужденных глядеть сквозь одну призму, представление о всех других командах создается от их короткого полуторачасового пребывания на местном стадионе, где далеко не каждой хватает мужества быть самой собой, не подстраиваться под «чужое» поле. Постоянное сравнение всех со своей командой таит в себе изолированность любопытства и заведомую схематичность выводов. Каково было журналистам Еревана, Тбилиси, Алма-Аты, когда, скажем, в чемпионате 1987 года их клубы дома регулярно побеждали, а из других городов летели столь же регулярно известия о проигрышах?

Принимаясь за чтение отчетов в «Советском спорте», заранее знаю, что победу своей команды местный автор преподнесет как пример отличной игры, а поражение объяснит усталостью, внезапной инертностью, непростительными ошибками защитников и вратаря, если не судьи. Достоинства победивших гостей будут отмечены из вежливости, скороговоркой, как бы в пику своей команде, чтобы подчеркнуть досаду. В этом я не вижу намеренной предвзятости – так годами сориентировано восприятие журналиста. Выработался даже стилистический прием: рассказав, как играла своя команда, автор, словно опомнившись, задается вопросом: «А что же гости?»–и приписывает несколько невразумительных фраз.

Михаил Михайлов по части информации о киевском «Динамо» заменял агентство, он водил нежное знакомство с игроками. Когда же я переводил разговор на другие разделы, он превращался в слушателя, чаще удивлялся, чем спорил, честно восклицал: «Неужели? Я как-то об этом не подумал». Ему не свойственно было строить из себя всезнайку – этот распространенный в нашей среде грех его счастливо миновал.

И еще одному киевлянину я многим обязан – Рафаилу Моисеевичу Фельдштейну. На протяжении сорока лет, с 1934 года, он служил администратором киевского «Динамо». В его бытность сменились двадцать два старших тренера, сотни мастеров, и о каждом из них у него наготове отзыв, большей частью добрый. Много потеряют историографы знаменитого клуба, не записав его живописные рассказы, его «сказки о тысяче и одном матче».

Мы до сих пор с Рафаилом Моисеевичем состоим в переписке. Вот кусочки из его писем:

«Бываю у Кости Шегодского, бывшего нашего игрока, который играл в 1937 году за «Спартак» против басков. Он один из первых награжден орденом «Знак почета». В 1938 году его по доносу посадили, а спустя два года выпустили. Перенес инфаркт, не двигается, никто его не вспоминает...

50 лет назад в Киеве я принимал сборную Басконии, поселил ее в гостинице «Континенталь». Тренер Михаил Давыдович Товаровский мне сказал, что Лангара и Регейро просят показать мячи, какими будем играть. Я принес один белый, другой красный. Они сами надули и поинтересовались, кто их изготовил. Мячи были макшановские, ленинградские, тридцати– двухдольные...»

Служба открывала Фельдштейну футбол изнутри, с изнанки. Хватаясь за сердце, он рассказывал:

«Вы представить не можете это босячество. Договорился, что нашему игроку, между прочим заслуженному мастеру спорта, продадут мебель, как только привезут. Ребятам же некогда пороги обивать, они в разъездах, вкалывают. И так получилось, что его отчисляют: честно закончил. Заезжаю в магазин – смеются: «Опоздали, он уже не играет». И никто помочь не мог. Отрезанный ломоть. Нет, вы скажите, есть правда? За что человека обидели? Весь Киев им восхищался».

Начав с того, что ни в какой другой город я столько не ездил, как в Киев, продолжу: ни о какой другой команде столько не писал, как о киевском «Динамо». Никакие другие мои работы, судя по откликам, не читались так привередливо. Иначе быть не могло: если кто и имел право на амбиции последние лет двадцать пять, то, разумеется, киевское «Динамо» и его бесчисленные, ревностные сторонники. Большой клуб!

Пора закончить вступление и пойти по порядку.

Чтобы не выглядеть поздним реставратором, ворошу довоенные тетрадочки. В описании матча сборных Москвы и Киева 6 октября 1938 года нахожу: «Матч был живой, противники достойны друг друга. У Москвы больше силы, у Киева – техники. У Москвы непробиваемая защита, у Киева – активное нападение. Явного перевеса ни на чьей стороне не было, хотя Москва выиграла 2:0».

Если юный московский болельщик всего на третьем году своего знакомства с футболом обнаруживает, что «у Москвы больше силы, у Киева – техники», то нет сомнений, разница бросалась в глаза. Ну а техника и тогда, как и сейчас, равнодушным не оставляла, победы победами, а есть и удовольствие от созерцания изящного.

С самых первых чемпионатов киевское «Динамо» было мне симпатично. Споры о столичных клубах – «Спартаке», «Динамо», ЦДКА, «Металлурге», «Торпедо», «Локомотиве» – крутились по-семейному: кто сильнее? Футболистов, состоявших в московских командах, сравнивать было просто: все имели «должности» и, скажем, при обсуждении, кто лучший правый инсайд, выбор шел из шести фамилий. Само собой, нас интриговало, кто победит в предстоящем матче, кто станет чемпионом. А вот о самой игре московских команд не помню, чтобы мы подолгу рассуждали: как видно, поводов не подворачивалось, их успехи измерялись вкладом личностей, имели человеческий подтекст.

Стиль игры киевского «Динамо» довоенных лет был иной, чем у московских клубов: мягче, затейливее, тоньше, щеголеватее. В сравнении с напористыми, в себе уверенными московскими мастерами мастера киевские вносили в общую панораму свой оттенок – тут как раз и можно было посостязаться во вкусах. Кроме киевских динамовцев еще и динамовцы Ленинграда и Тбилиси предлагали нам игру привозную, «импортную».

Тогда мы воспринимали все увиденное таким, как оно есть, и объяснить разноплановость зрелища не пытались. Да и не смогли бы. Это теперь ясно, что заметное деление футбола на атлетический и техничный отражало молодость игры, то, что она у нас развивалась изолированно, тренеры, которые только– только объявились, вели дело на свой страх и риск, как бог на душу положит. Встряхнул приезд басков, принудив перейти на «дубль-ве». Баски открыли нам глаза еще и на то, что классная игра должна быть и атлетической, и техничной. То, что сегодня доказывать не нужно, тогда выглядело чуть ли не откровением. Думаю, что московские клубы сумели раньше к своей атлетичности добавить техничности, чем киевское «Динамо» к своей техничности —атлетичности. Это опережение надолго предопределило главенство москвичей.

Для нас много значило, состоят ли в команде игроки выделяющиеся. В киевском «Динамо» они были.

Легонько, невидимо управлявший нападением худенький умница центрфорвард Константин Шегодский. Яркий блондин Виктор Шиловский, инсайд, заметный и внешне, и своими неординарными приемами. Круглолобый краек Макар Гончаренко, упрямо скашивавший углы, чтобы забить. Черноволосый яростный хавбек Иван Кузьменко, от которого ждали страшного удара издали. А чего стоили вратари, игравшие по очереди: Антон Идзковский и Николай Трусевич – оба тонкие, оба «воздухоплаватели», летавшие во все углы! Вратари тогда одевались в темное, носили кепки, а выходец из Одессы Трусевич – без кепки, с пышной шевелюрой, в полосатом, тигрином, красно– черном свитере.

Киевское «Динамо» было в чести у московских зрителей, его уважали – «красиво играет!». Относились к нему добродушно и снисходительно, зная, что – не конкурент. Да и сами киевские футболисты, способные время от времени показать класс, как-то уклонялись от борьбы за первые места, вечно срываясь там, где не должны были срываться, выглядели «легкой фигурой» в сравнении с «ферзями» – «Динамо» и «Спартаком».

После войны и оккупации киевская команда долго мыкалась. Это было понятно, ей сочувствовали. Футбольная жизнь, переменчивая, ломкая, капризная, где, что ни год, у команд другие места в таблице, все же не в силах повлиять на сложившиеся представления. Вот и киевское «Динамо», занимая последние и предпоследние строчки, оставалось командой с именем, с ней считались по-прежнему и, даже догадываясь, что она скорее всего проиграет, на ее матчи ходили. Не одно имя привлекало: пусть и хрупко, тоненько, но в игре ее продолжали сказываться хорошие манеры.

Когда в 1954 году киевляне в Москве, на стадионе «Динамо», выиграли финал Кубка у ереванского «Спартака», их успех был принят как должное, он казался задержавшимся.

Второй, решающий, гол правого инсайда Михаила Комана помнится до сих пор: выбежал к воротам, а с ударом медлил, поиграл на нервах, пока не улучил момент наверняка. Коман был в той команде самой влиятельной фигурой. Выходец из Закарпатья, одарившего киевское «Динамо» многими мастерами, он, как и его земляки Товт, Юст, Михалина, вносил в строй игры команды твердость, расчет, ясность без изысков и выкрутасов и, вполне возможно, в какой-то мере предвосхитил будущие изменения.

До 1960 года все шло по заведенному порядку. Никому не приходило в голову, что футбольная Земля вертится, свято верили, что она возлежит на трех китах, чемпионах,– московских «Динамо», «Спартаке» и ЦДКА.

И тут взошла ярчайшая звезда – «Торпедо». Очаровательная команда! Счастливый подбор мастеров – один к одному, рафинированные перемещения в стиле позднего «дубль-ве», направления уже заканчивавшегося, но еще не скомпрометированного. Вспоминая то «Торпедо», первым я вижу Виктора Александровича Маслова, тренера. Ему исполнилось пятьдесят, и он, прежде не слишком удачливый, я бы сказал, провинциал среди столичных знаменитостей, высоко взмыл вместе со своим родным замоскворецким клубом. Маслов оказался тем, кого называют сильной личностью. Такой человек как раз и был необходим для того, чтобы замахнуться на чемпионство с командой, которая до этого в притязаниях не заносилась, среди московских слыла окраинной.

«Торпедо» взбунтовалось не в одиночку. Параллельным курсом рванулось и киевское «Динамо». Той осенью я ездил на завершающий матч этих команд в Киев. Торпедовцы выиграли 2:1, они были чуть лучше. Приметой матча остался протест динамовцев, причем без видимых оснований. Случай давнишний, в свое время я о нем писал подробно. А сейчас вижу в нем то, чего не мог заметить тогда. В досаде на поражение и в протесте, выразившем досаду, проглянуло то новое, что несколько лет спустя преобразило команду: пробудившееся честолюбие. Заканчивалась ее жизнь в покорности судьбе, в отдалении от призов. Киевляне жаждали побыстрее увериться, что они им доступны. Но «Торпедо» перешло дорогу.

В следующем году киевское «Динамо» взяло свое, оно – чемпион. Для меня одним из верных признаков, что команда хороша, служит то, что, сколько бы лет ни минуло, ее состав легко вспомнить. О. Макаров, Н. Кольцов, А. Сучков, В. Щегольков, И. Сабо, Ю. Войнов, О. Базилевич, В. Серебренников, В. Каневский, А. Биба, В. Лобановский. Написал по памяти, проверил – не ошибся. Эти два сезона были вершиной в тренерской карьере ученика Б. Аркадьева – полузащитника команды лейтенантов Вячеслава Дмитриевича Соловьева.

Несправедливо умолчать, что команду исподволь собирал другой тренер – Олег Александрович Ошенков. Он из того поколения тренеров-первооткрывателей, которое свою науку постигало на бегу. Людям этого поколения, жившим своим умом, было в радость говорить о футболе хоть день, хоть ночь напролет. Я имел с ним немало вольных бесед. Олег Александрович не поучал, не оглоушивал каменными тезисами, рассуждал на равных, защищался и нападал, был терпелив, покладист. Тренеры того поколения, преданно служа командам, умели говорить о футболе как о неделимом, разгадки они искали всюду, где только можно.

...Итак, свершилось! Как разгибают подкову, так была разомкнута троица старых московских чемпионов.

Что же дальше? Могло показаться, что бунт подавлен: два года чемпионы—столичные «Спартак» и «Динамо». Потом – тбилисское «Динамо», которому полагалось вырваться в чемпионы. Возникла «большая шестерка».

А у киевского «Динамо» места – пятое, девятое. Угомонилось, отступило, задвинуто в ангар, туда, где мирно обреталось много лет?

В 1964 году в Киев переехал из Ростова Виктор Маслов. Классическим примером недомыслия меценатов стало его увольнение из «Торпедо» за... второе место. Это было настолько нелепо, что авторитет Маслова от увольнения только вырос. За два сезона он выправил, настроил, как рояль, ростовский СКА.

Мне доводилось выслушивать разные версии по поводу того, откуда и когда взяло начало то киевское «Динамо», каким мы знаем его сегодня, где вбит столб, от которого полагается вести отсчет. В истории большой команды ничем нельзя пренебрегать, тут каждое лыко в строку. Наверное, нелишне держать в уме даже и то, что в самом первом мини-чемпионате 1936 года киевское «Динамо» – второй призер.

Все же новая глава была открыта с приездом Маслова. Единичный успех не невидаль, у нас одиннадцать клубов побывали первыми. В разное время то тех, то других может обуять дерзкий порыв. Перековать дерзость в обязанность – нечто совсем иное. Маслов и осуществил это превращение. Не на ровном месте, разумеется,с помощью и участием многих. Его крутая воля, темперамент воителя, колдовская интуиция, может быть, и раззадоренное самолюбие после обиды в родном «Торпедо», и то, наконец, что знал он: времени для хорошей работы у него в обрез – все это вместе взятое позволило 55-летнему могучему человеку совершить то, что до него удалось у нас одному Борису Аркадьеву, – создать команду, которая из года в год ни о каких других местах не помышляла, кроме первого. Деятельность Аркадьева была грубо оборвана. Сделанное Масловым продолжено и развито.