Текст книги "Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже"

Автор книги: Лев Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

В свои первоначальные годы победы с так называемым крупным счетом я мог смаковать бесконечно, каждый из шести или семи голов хотелось подольше подержать в памяти.

Потом, когда стал журналистом, явился вечер, и я застал себя за тем, что после трех мячей в одни ворота потянуло заговорить с рядом сидевшими, и не о футболе, а о чем-то постороннем. Мы весело болтали, совесть нас не мучила: игра «сделана», доигрывание не заслуживало внимания.

Разгром не что иное, как авария, крушение, злой рок, он точнее характеризует ему подвергшихся, чем торжествующих. В таком матче легко найти минуту, после которой сопротивление прекращено, остались бегство и преследование. Каждые десять минут – гол, а трибуны не взрываются, гуляет смешок, ждали драму с переживаниями, вместо нее комедия с развязкой, известной задолго до конца. И не отзовешься: «Вот это игра!», скорее «Ну и ну!» Не тешат меня разгромы, нет им веры. Да и писать о них неинтересно.

Давно, в 1948 году, сошлись в кубковом полуфинале московские ЦДКА и «Динамо». Ничего выше их встреч в те годы не существовало. Стадион переполнен. Шел четвертый сезон противостояния этих клубов, каждый знал цену себе и противнику. Матч разыгрывался под знаком глубокого уважения: напряженно и умно, осмотрительно и с достоинством. Забить ник– то не смог, несмотря на дополнительные полчаса. Скучно от этого не стало, зрители сидели тихо, терпеливо, понимая, что перед ними команды, исключившие возможность малейших оплошностей и нечаянностей.

На завтра – продолжение. И снова замерший во внимании стадион. Кому же в конце концов удастся решающий эпизод? И тут в ворота «Динамо» – пенальти. Демин забил. Тем все и разрешилось.

Уходил я со стадиона глубоко разочарованным. Не помню, за что был назначен пенальти, не в том суть. Не такого исхода ждал: для этого матча он выглядел простоватым, если не глупым.

С тех пор матчи, в которых победу приносит пенальти, я числю в отдельном ряду. Не скажу, что во второсортном, просто в отдельном.

Смазанным остается впечатление, когда футболиста удаляют с поля. Игра после этого начинает припадать на одну ногу. В 1955 году в финале Кубка играли те же ЦДКА и «Динамо». Во втором тайме при счете 2:1 в пользу армейцев судья Николай Латышев удалил с поля вратаря динамовцев Льва Яшина (скандал в благородном семействе!). Замены не разрешались, и в ворота встал, натянув перчатки, полузащитник Байков. Многие на стадионе немедленно приняли сторону «Динамо», овациями сопровождали любую удачу Байкова. Игра превратилась в недоразумение. Запомнилась не победа армейцев, а то, что Байкову не забили.

На чемпионате мира 1966 года наша сборная встречалась в полуфинале с командой ФРГ, тогда первоклассной. Немцы повели игру сурово, последовательно, атака за атакой. И тут заковылял наш полузащитник Сабо. Он, как это делалось тогда, ушел на край поля, оставшись для проформы. Я сидел вместе с Виктором Александровичем Масловым. И вдруг он мне шепчет:

– Сейчас немцы сбавят, ослабят хватку – их же на одного больше. И нашим полегчает...

Я привык к парадоксам Маслова. Не ошибся он и на этот раз. Пыл сборной ФРГ поутих. Перед перерывом с поля был удален Численко. И после всех этих чрезвычайных происшествий, которые должны были вконец обезоружить нашу команду, зафиксирован счет всего лишь 1:2, а в конце даже мелькнул шанс на ничью. И это вдевятером!

Я напомнил матчи, где команды, оставшись в меньшинстве, не дрогнули, свели на нет громадное преимущество противника, обратив себе на пользу его размягченность. Можно было бы привести и противоположные примеры, когда удаление игрока вело за собой разлад у наказанных и легкий успех тех, кого было больше. Какой бы оборот ни принимало действие, игра в неравных составах не смотрится; к ней при всем желании не отнесешься всерьез.

Не по душе мне, когда игрок, только что перешедший в другой клуб, лезет из кожи вон, чтобы забить тому, где он вырос, провел немало сезонов, где приобрел имя. Прекрасно понимаю, что он – при исполнении обязанностей, что ему, возможно, хочется что-то там доказать бывшему клубу и тренеру. И все же его радость в случае удачи, со вздетыми к небесам руками, я разделить не могу. Спустя два-три сезона– не обратишь внимания, но сразу, пока он еще стоит перед глазами в футболке другого цвета, в ряду старых товарищей, его торжество выглядит кощунством.

Ничего не доказываю и не навязываю. Усмешки бывалых практиков меня не заденут. Знаю, что гол есть гол, победа в любом случае победа, пенальти входит в свод правил, как и удаление игрока с поля, и футболист не просто вправе, но и должен забивать в ворота команды, где он прежде состоял. И в своей репортерской работе, насколько могу судить, этими личными «категориями» не пользовался.

Пошел на признание без опасений. Что поделаешь, футбол сильнее, чем кажется, сильнее, чем мы подозреваем, он позволяет нам узнавать самих себя. В том, что мы любим и не любим, что прощаем и что пробуждает злость, в чем стараемся разобраться или отметаем с порога, проявляется его власть над нами. И наше боление, если честно его оценить, это то, какие мы есть, без прикрас.

Произнесут словцо «болельщик» и думают, что этим все сказано. Когда-то и я так думал: представлялось, что мы, болельщики, какая-то особая человеческая разновидность, разумеется, прекрасная, ведающая то, что неведомо остальным, даже как бы состоящая в заговоре против неболельщиков.

А потом стал замечать, что с одним нахожу общий язык, а другого стараюсь обойти, а если деваться некуда, то изнываю от скуки либо от тупости. И неважно, сторону какого клуба они держат.

Георгий Павлович Менглет, народный артист СССР, болельщик настолько заядлый, что диву даешься. Его жена, Нина Николаевна Архипова, актриса того же театра Сатиры, однажды нашептывала мне про него: «Представляете, когда мы на гастролях, Георгий Павлович города делит на те, где можно купить ваш журнал и где нельзя. Первые он называет «культурными центрами», а другие «захолустьем». Говорить с Менглетом – наслаждение. Выразительно махнув рукой, он отстраняет как тему свой любимый многострадальный армейский клуб, и обнаруживаешь, что он переполнен добрыми словами о классно играющих командах и мастерах, футбол ему нравится как прекрасное представление, он помнит все хорошее, что было и сорок лет назад, и вчера, голы Боброва, Стрельцова, Симоняна, Блохина. И исполнен любопытства – ему и в голову не придет настаивать, что играть надо так, а не иначе, делать то и не делать того. Поддакнув разглагольствующему о несовершенствах футбола, он постарается вежливо перевести разговор на красивые эпизоды, всплеснет руками: «Боже, какая прелесть, вы помните, как тонко было сыграно!»

А на кого-то другого, будь он доктором наук, генералом, кем угодно, натыкаешься как на надолбы: все-то ему известно, футбола у нас как не было, так и нет, мастера перевелись, в газетах сплошное вранье, Платини – игрочек так себе, и Марадона не очень, а Блохин и вовсе ничего из себя не представляет. В таких случаях приказываешь себе: «Молчи, не вздумай унизиться до возражений!»

Как-то раз просматривал почту. Очередное письмо на четырех тетрадных страницах. «Уважаемый товарищ редактор!» И дальше обстоятельный разбор публикации исторического материала К. Есенина. Упоминались факты, которых я не знал, даты, цифры, фамилии. Это не редкость, когда с Есениным полемизировали. Я просматривал бегло, зная, что не разберусь и отдам письмо Есенину. В самом низу четвертой странички мелко: «Убедительно прошу передать мое письмо Константину Сергеевичу». И подпись «Д. Шостакович».

Я набрал номер Есенина и спросил:

– Возможно ли, чтобы по вашей специальности высказывался Шостакович?

– Дмитрий Дмитриевич? Вполне. Он занимается статистикой, главным образом ленинградской. Я заскочу к вам, заберу письмо и отвечу.

Порой удивляешься самому себе: почему мне сразу не пришло в голову опубликовать их переписку? А когда я об этом подумал, Есенин сказал, что, пожалуй, не сыщет письмо Шостаковича: «Засунул не помню куда».

Как же основательно должен был относиться к футболу Шостакович, чтобы не пожалеть времени на многотрудные записи! И как же он должен был уважать футбол, если решил постоять за точность и возразить признанному историографу!

Редакция действует в ограниченной сфере. Я имею в виду не четыре крохотные комнатки и не ложу прессы, куда вход по пропускам. К редакции тянет тех, кого искренне заботит положение дел, кто имеет соображения по этому поводу. Ну а тем, кто устроился, прижился при футболе, для кого он доходен и удобен, кто преследует в игре собственные интересы, плутует, у кого нечиста совесть, – что им редакция?!

Запомнился мне один визит. Представитель команды только что вошедшей в высшую лигу краснодарской «Кубани», той, которой покровительствовал «сам» Медунов, пришел к редактору. И произнес речь, которая ему трудно давалась, он ее, как видно, заготовил:

– Мы считаем своим приятным долгом завязать с «Футболом – Хоккеем», нашим журналом, тесные контакты, вы теперь частенько будете о нас писать. Я наводил справки, и меня предупредили, что между нами возможен разговор и ничего больше. Но я проведал, что вы любитель хорошего чая. Прошу принять коробку, сущий пустяк, знак внимания.

Я повертел в руках сувенирную коробку краснодарского чая, высмотрел цену.

– Хорошо, знак так знак, пусть будет по-вашему. И по-моему тоже. Я беру чай, за что вам признателен, и плачу его цену.

Представитель поерзал на стуле, покачал головой, и мы расстались.

Мне довелось перезнакомиться в редакции со многими людьми, верными и полезными футболу. Однако я вовсе не идеализирую футбольный мир. Он разный, как мы в шутку вывели из своей почты – От академика до уголовника.

Пишу спустя несколько лет после расставания с редакцией. Сейчас мне особенно ясно, что еженедельник дал и что взял. Не такое простое взвешивание. Кажется, что за те годы мог бы сам написать больше и обдуманнее. Но разве было бы столько знакомств и встреч, столько разговоров по душам, ведь многие приходили к редактору своего журнала как в исповедальню, выкладывали все, что их волновало? Нет, напрасно взвешивать.

Лучше вспомнить о том, как работалось. У «Футбола—Хоккея» есть исключительная особенность: его прочитывают от доски до доски все те, кто профессионально занимается футболом. Читают ли его все болельщики, ручаться не могу: сколько их и кто они, не знает даже ЦСУ. А за мастеров, тренеров, судей, общественников могу ручаться: для них он в самом деле обязательное чтение. Мы это чувствовали безошибочно. Бывало, напечатают очерк в «Огоньке» или в «Юности», тираж которых побольше, чем у нашего журнала, и обнаруживаешь, что те, к кому, когда писал, адресовался, не читали. А еженедельник они «прорабатывали» до дыр. (Это побудило меня ввести рубрику «Что еще почитать».) «Футбол – Хоккей» гарантировал наивернейшее попадание. Это было известно и нам в редакции, и другим журналистам, и людям футбольного поприща. Отсюда и заинтересованность попасть на наши страницы. Это несмотря на то, что гонорар скупой, не то что в других изданиях. Создавался естественный отбор: кому дорого было дело, шли к нам, кому – гонорар, тот нас обходил, что и к лучшему.

Для еженедельного издания нас, строго говоря, было мало. Редактор, он же заведующий отделами литературы, иллюстраций и писем. Г. Радчук – заместитель редактора, секретариат в одном лице и заведующий иностранным отделом. В. Винокуров – высшая лига, все сборные страны, рубрики «Наша летучка», «Об игре, о товарищах, о себе», «Тренер выбирает тему для разговора». В. Асаулов – первая и вторая лиги, юношеский и массовый футбол, информация. Ю. Цыбанев – весь хоккей. Машинистка Л. Полякова – секретарь и учетчик писем.

Может быть, ощущение малочисленности возникало из сравнения с другими редакциями. Мы же приспособились и, как мне думается, даже горды были, что управляемся. Если бы вдруг о нашей редакции было бы что-то написано, то эпиграфом следовало поставить историю, которую мы постоянно вспоминали. В бытность редактором Мержанова, когда он вел поиск сотрудников, взяли в штат журналиста довольно опытного. Однажды Мержанов попросил его отнести с этажа на этаж рукопись. «Я не курьер». Мержанов тут же отрезал: «Тогда ты нам не подходишь». Журналист этот вскоре уволился.

В крошечной редакции обязательное условие, чтобы все умели работать и от работы не бегали. Если один отлынивает и прячется за спины других, это неминуемо отразится на содержании и качестве издания. Минимум есть минимум, до абсурда его доводить нельзя.

И как не испытывать чувства признательности к людям, с кем рядом работал! И я, продолжая удивляться, как у нас получалось, хочу назвать всех, кто располагался в четырех комнатушках на третьем этаже.

Корректоры Елена Борисовна Игнатьева и Лидия Михайловна Юрьева как пришли в еженедельник в 1960 году к первому номеру, так и трудятся. Уравновешенные, невозмутимые, они гасили вечную горячку своей выдержкой и улыбками. Никакие не болельщицы, семейные женщины с бесчисленными заботами, они настолько освоили всю нашу заковыристую терминологию, названия, фамилии, что можно было совершенно спокойно оставлять номер на их попечение, – все высмотрят.

Выпускающий – Тамара Павловна Черникова, тоже с первого номера. В свои юные годы, когда женщин туда тянуло, хаживала на «Динамо». Воспоминания о футбольных переживаниях в ней бродили. Прекрасный мастер верстки, Тамара Павловна работала не технически, не «вообще», а зная, какие материалы особенно желанны читателям, без наших указаний выделяла их, подчеркивала, украшала. Это было не прилежание, а неравнодушие, у нее по-болельщицки чесались руки, чтобы на полосе сотворить занятное, чего не было. Женщина трудной судьбы, а веселая, громкая, решительная, она с головой уходила в работу у талера, бесстрашно воевала с нами, если замечала, что мы согласны на «простенькое», тогда как можно сделать наряднее. Не все выпускающие читают то, что верстают, а Тамара Павловна читала.

Машинистка – Лидия Ивановна Полякова, скромная, тихая, умница. Придет ко мне с рукописью: «Почитали бы прежде».– «А что?» – «А!» – и поморщится. Все ясно, значит, пробежала глазами, а для нас два раза перепечатывать оригинал – потеря времени. Я ей верю и берусь править. «Вот видите»,– только и скажет, когда я ей верну со многими исправлениями. Грамотная, быстрая, могла бы найти место и повыгоднее, а прижилась. Иные авторы ее побаивались: ее суд первый, слово чувствует, не задобришь. Скажет о журналисте: «Зачем вы его печатаете?» И не знаешь, что ответить. «Пора бы уж ему получиться, а он на вас с Винокуровым надеется, легко ему живется». Верный человек.

Геннадий Иосифович Радчук, столп редакции, без него ее и не представишь. Вся его жизнь – редакция. Другие могли себе позволить отвлечься, что-то запамятовать, а он не отвлекался и все помнил. В общении грубоват, шумен, горласт. На него мне жаловались: «Не здоровается», «Накричал». Когда я объяснял, что он болеет за дело, сверхнадежен, горой стоит за товарищей, выручит, поддержит, в лепешку расшибется, а сделает все как надо, меня слушали с недоверием. Но это так. Более четверти века Радчук снабжает читателей футбольной «иностранщиной», и очень многое, что мы знаем, сообщено, внушено и растолковано им. Смолоду Радчук был сподвижником Мержанова и славно повоевал за идеалы футбола. Свои замечания излагал витиевато, полагалось перечитать, чтобы уловить скрытую иронию. Сергей Сальников часто мне говорил: «Люблю читать Радчука – закрутит финт, а ловко». Константин Есенин назвал его «боцманом с нежной душой».

Валерий Изидорович Винокуров, сколько ни работал в редакции, оставался юным. Уже был известен, широко печатался, для начинающих журналистов сделался метром, выпускал книги, а я все видел в нем Валерку. И седину не замечал. Явился к футбольной теме, как на нежное свидание, с букетом, в ожидании небывалых чудес, и не остепенился. Все, что узнавал при близком знакомстве, все, что его разочаровывало и оскорбляло, так и не сладило с ним, не опустошило. Букет он из руки не выпустил, но в другую взял шпагу. И бесстрашно полез в самое пекло во имя того футбола, который его поманил. Воевал, нимало не смущаясь угрозами задетых. Я повидал в нашей среде смельчаков, которые усердствовали в критике, прослышав, что она в моде, и мгновенно оборачивались благочинными, едва ее смиряли. Винокуров шел по небезопасной колее в любые времена.

Виктор Федорович Асаулов пришел к нам выпускником журфака Минского университета мало что умея. Мне нравилось, что он, чувствуя себя подмастерьем, не унывал, исписывал страниц вдвое больше, чем требовалось, не вылезал из командировок и на первых порах рассказывал об увиденном интереснее, чем писал. Произошло то, что и должно было произойти. Сделался знатоком и нашел себя как журналист. В нем, общительном одессите, бьется жилка предприимчивости: он стал инициатором создания первой лиги, реформ во второй, придумывал призы и турниры, его избрали председателем федерации футбола профсоюзов, и федерация эта, как мне кажется, по части выдумок превосходила всесоюзную. Имея уйму знакомств, не потонул в них, верен своей воинственной честности. Его попечением в городе Славянске одной из улиц присвоили название – журналиста Мержанова. А он с Мартыном Ивановичем не работал, знал о нем по нашим рассказам.

Юрий Борисович Цыбанев – самый молодой из нас. Окончил журналистский факультет Института международных отношений, имел, как я могу предположить, выбор, но заартачился и пожелал работать в нашей редакции, послушный зову симпатии к футболу и хоккею, приобретенной в мальчишестве. Его прислали стажером. Я предполагал, что придется повозиться, а он с «пробного» материала заявил о себе как журналист с собственным видением, с оригинальной манерой письма. Надобность в стажерстве отпала. Он из тех, застенчивых, не слишком с виду боевых, кто за пишущей машинкой преображается. Его не собьешь, не переубедишь, да и не надо: глаз приметливый, вкус тонкий, от правды не отступит. Его истолкования игры филигранны, с множеством попутных находок, сливаются в панораму вполне реальную, с оттенком театральности. Если Цыбанев стряхнет с себя покорность репортерской судьбе и напишет книгу о том, каким он видит хоккей и его людей, то это будет оригинальная книга.

Никто не поверит, что мы не видели слабостей друг в друге. Но то ли привалило счастье сочетания, то ли сама работа в крошечной редакции нас держала в тисках взаимных обязательств, как бы то ни было, трудностей внутри мы не испытывали, все были на месте. Даже если бы кто-то один оказался чужеродным, началась бы вибрация, и кто знает, как это отразилось бы на издании.

Удивительно, но игра, занимающая не на шутку миллионы людей, застряла на низеньком уровне специальной технологии, элементарного «футболоведения». Печатных строк ей отводится несчетное количество, а тратятся они преимущественно на чертежный разбор разыгранного вчера вечером на зеленом листе поля, на школьные нравоучения вслед ошибочным действиям мастеров, на высокопарные призывы и беспощадные разносы. Эта смесь вторжений, методических и грубо эмоциональных, создает вокруг футбола бурление кипятка, скрежет рассерженных циркулей, рейсфедеров и указок. Возможно, эта горячая смесь полезно понукает и страшит. Но далеко не все объясняет.

Думаю, что ни одна другая из известных, признанных профессий не смогла бы благополучно существовать в подобной атмосфере, она бы воспротивилась, восстала, да и здравый смысл подсказал бы, что надо угомониться, оставить эту профессию в покое, чтобы в ней воцарилась деловая обстановка. Футбольная профессия все это привычно, покорно терпит.

Почему же терпит? Уязвимость футбола – в видимой простоте успеха. Что требуется? Сущая безделица: один меткий, сильный удар по мячу, после которого всколыхнется сетка ворот, и толпа на стадионе и у телевизоров зайдется в ликовании. Все остальное, творящееся на поле на протяжении полутора часов, легко может показаться тратой времени, длинной чередой несуразных оплошностей, бесполезной беготней. Еще в сороковые годы легендарный радиорепортер Вадим Синявский повторял свое знаменитое: «Будет ли кто– нибудь бить?» Это его восклицание неспроста прославилось и запомнилось – в нем сжаты нетерпеливые чаяния.

Особенно настаивают на облегченном представлении о футболе люди, от которых он зависим. Им невдомек, да и нет ни времени, ни желания вникнуть, разобраться, постичь. Они-то и задают тон в грубом начальственном понукании, а им услужливо вторят те, что «пониже». Докатывается этот вал и до некоторых тренеров, и до некоторых репортеров. И гремит во вред.

Заявить, что футбол признан всем человечеством без исключения, было бы сильным преувеличением. Мне не раз приходилось выслушивать вежливо-ироничные отзывы о футболе образованных, интеллигентных людей, знакомых с ним понаслышке. Их как раз более всего забавляла примитивность футбольного спектакля, где только и требуется, что ударить и попасть. А свое суждение о примитивности они заимствовали, заглядывая искоса в спортивные рубрики газет, слушая вполуха телекомментаторов. И ничего удивительного, что заходила речь о «грубом зрелище», о «неразвитом вкусе толпы». Для них вопрос давно и окончательно решенный, а разговаривали они со мной на эту тему в силу воспитанности, помня о моей профессии. И никакие они не эстетствующие личности, не позеры, не «оторвавшиеся от масс». У них просто не было повода задуматься о феномене футбола. Да и где сыщешь такой повод, кто его предложит в горластой, бестолковой суете, окружающей футбол, да еще с его убогим жаргоном?

Приучившись с самого начала, «с младых ногтей», видеть футбол и его людей неразгаданными, я так и остался с этим ощущением, несмотря на годы профессионального, близкого знакомства. И сколько ни читал о нем и сколько ни писал сам, долг не только не погашался, но и рос. Приближение – да, но не постижение. Не футбол, а мы, о нем пишущие, ради собственного удобства предложили череду «стандартных положений», которые и разрабатываем, считая их достаточными, сводя к ним любые ситуации и переживания.

Хочется верить, что наша редакция, пусть немного, но что-то сделала для приближения к футболу. И авторов привлекали с разбором, тех, кто имел что сказать, и рубрики изобретали – а они нечто вроде смотровых инструментов, помогающих более глубокому проникновению,– и героев футбола заставляли разговориться, и прикасались к психологической подоплеке, и настаивали на том, что без искренности, идейности футболу не жизнь, и жаргон, как могли, вытравляли.

Типографским способом был изготовлен список «Наше сквернословие», включавший слова и обороты, запрещенные для употребления в материалах еженедельника. Он был у каждого сотрудника, висел на стене. Приведу кое-что из него.

Автор гола                                                      Питал мячами

Эффектно и эффективно                               К сожалению...

Баталия                                                            Дуэт, трио, квартет, квинтет

Бескомпромиссность                                     В рекомендациях не нуждается

Наставник (в значении «тренер»)                 Отличился (забил гол)

Выверенная передача                                    Сплав молодости и опыта

Словно слаломист...                                      Качественные действия

Вратарь на высоте                                         Штанга спасла

Легкая добыча вратаря                                 Культура паса

Турнирный экватор                                       Подопечные (такого-то тренера)

Голый энтузиазм                                           Цементировать

Ниже своих возможностей                           Кредо

Отдаю себе отчет в том, что маленький журнал специального назначения – никакой не литературный альманах, на его страничках дай бог уместить самое необходимое. И все же чем дальше, тем яснее подступала неудовлетворенность.

Перестало придумываться. Если прежде я ехал в метро в редакцию и соображал, что бы сотворить, то теперь читал или разглядывал попутчиков. Наверное, всему свои сроки. Это почувствовал Валерий Винокуров и переменил место работы. Вслед за ним и я положил предел своему редакторству.

Однако, как и раньше, как и всегда, мне не дает покоя ощущение, что футбол нуждается не в одной деловой чертежной прозе. И жаль, что мало для этого сделано. Хотелось наметить хоть тоненькую тропочку. С этим чувством, сделавшись свободным, писал книги «Форварды» и «После матча», с тем же чувством пишу и эту. Как знать, не заглянут ли в них молодые продолжатели, не извлекут ли что-то из нашего опыта, чтобы пойти гораздо дальше. Да и время – за них.

Чтобы не повторяться, не топтаться на месте, да и не мешать, я обрубил связь с «Футболом – Хоккеем». А годы, прожитые на улице Архипова, 8, на третьем этаже налево по коридору, вспоминаю с нежностью.