Текст книги "Московские повести"

Автор книги: Лев Разгон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

– Чем? На токарном станке?

– На нем самом. Так тихонечко зажать и аккуратненько срезать. Работа для токаря второго разряда. Товарищи! А где в самой близости есть токарные станки?

– Это где угодно! – ответил какой-то заинтересовавшийся красногвардеец. – Вот рядом, у Бромлея, целый цех точит снаряды. Станки уже налажены...

– А содержимое? – спросил Штернберг. – Вы что, Женя, мелинит будете выплавлять, а потом снова начинять?

– А зачем! С начинкой ничего не произойдет. Можете мне поверить. Я же не только механик. Я химик по образованию. А потом, чтобы вы не беспокоились, я людей из цеха выгоню и сам все сделаю. За час-два наготовлю снарядов достаточно, чтобы от штаба округа осталась груда кирпичей... Не беспокойтесь, профессор, все будет в лучшем виде! Чай, у Лебедева работал! И не жаловался Петр Николаевич...

И в штабе были хорошие новости. Володя Карпов уже вернулся и рассказывал членам штаба о своих переговорах с казаками. Был Карпов действительно похож на донского казака, несмотря на свою сатиновую косоворотку под студенческой тужуркой. Чубатый, скуластый, с веселыми глазами. И рассказ его был веселый:

– Я, когда приехал на Даниловскую заставу, застал там ба-аль-шой шумок. Казаки выслали вперед конный дозор – пять человек. И они, конечно, напоролись на наших. Деваться им некуда, наши их разоружили, стоят кругом, говорят им разные слова. Неласковые. Да. Я говорю казакам: «Здорово, станичники! Откуда, в каких местах проживали?» Представляете, товарищи, – почти земляки! Наша станица верст на семьдесят ниже по Дону. Ну, тут у нас пошел разговор другой. Спрашиваю их: «Далеко отряд?» Они отвечают: «Полевой рысью час-полтора». Я говорю красногвардейцам: «Отдайте им оружие и коней». А у них с собой, как положено разъезду, запасная лошадь! И говорю казакам: «Поеду с вами». Они хоть и поверили, что я с Дону, но не очень-то верили мне, что я сам – казак. А посмотрели, как сел в седло и выехал, – сразу же поверили. И пошел у нас по пути очень-очень толковый разговор. Короче... Когда приехали, они уже были почти свои. В отряде полно офицеров, командует войсковой старшина – ну, подполковник казачий. Он на меня накинулся: «Изменник родному Дону, передался большевикам, зарубим, как собаку!..» Ну, тут мои казачки выехали вперед, говорят: «Нет, ваше высокоблагородие, он нас освободил, рубить его не дадим! И казак он нашинский!» Я предлагаю им занять нейтральную позицию. Повернуть назад и отказаться от братоубийственной войны. И тут, представьте, меня поддержал один есаул. Нет, не от большой сознательности! «Пускай, – говорит он, – они режут друг друга, нам это все равно. Хватит, мы при царе влезали во все неприятности. Наше казачье дело – воевать немца, а не с рабочими драться». А я говорю казакам: «Вы, станичники, поимейте в виду, что это вам не пятый год. На нашей стороне десять пехотных полков, тяжелая артиллерия, вас и близко не подпустят к городу...» Словом, повернули назад в полном составе, решили воздержаться от участия в гражданской войне. Только у меня этот офицер, скотина такая, забрал лошадь. Я топал по грязи верст семь, пока не остановил попутный грузовик.

Темнеет. Вечер 30 октября 1917 года. Странный вечер. Тихо. Из-за реки не слышно ни одного выстрела. Начинают светлеть крыши от редко падающего снега. А напряженная и тревожная жизнь в трактире Полякова продолжается неустанно. Звонят из трамвайного парка и сообщают, что приготовили трамвайщики «броневичок», ждут только приказа, куда двигаться; сидит за столом, окруженная представителями красногвардейских отрядов, молоденькая студенточка в пенсне, Люся Лисинова, и составляет список отрядов, их количество, вооружение – ей это Штернберг заказал сделать... И Гопиус позвонил из конторы завода Бромлея и сказал, чтобы присылали грузовик за снарядами. Он их наготовил достаточно. И пришли артиллеристы – они достали лошадей, спрашивают, на какую позицию везти пушки с Калужской площади.

Штернберг сидит за столом, привалившись к стене. Куртка его расстегнута, фуражка лежит на столе рядом с поясом, к которому прицеплен большой, неуклюжий артиллерийский кобур с наганом. Вокруг Штернберга расселись красногвардейцы. Это все молодые ребята. Они уже отдохнули, выспались, командиры их заставили проверить и смазать винтовки. Каждый достал себе столько патронов, сколько только мог на себе разместить. Подсумки висят на ремнях, карманы топорщатся от обойм, некоторые надели через плечо пулеметные ленты. Таких немного. Командиры это запрещают: пулеметных лент не хватает; посадили девушек набивать патронами ленты для пулеметов.

Отряд, расположенный в здании ВРК, именуется «резервом». Составляющие отряд молодые ребята томятся от безделья и рады редкой возможности поговорить с «профессором», как они про себя называют командующего вооруженными силами ВРК. Они расспрашивают Штернберга о Петрограде, о Ленине, видел ли он его, какой он?

– Видеть видел, товарищи. Не могу сказать, что много и часто. Видел Владимира Ильича всего два раза. И с перерывом почти в двенадцать лет. Один раз встретил в январе шестого, на Большой Пресненской. И один раз весной этого года.

– В Смольном, товарищ Штернберг?

– Нет, на балконе дворца Кшесинской.

– А в Смольном вы бывали?

– Бывал в Смольном. Только было это, товарищи, тридцать три года назад.

– Ох! А зачем тогда было ходить туда?

Штернберг смеется. И он вспоминает тот чинный и тихий Смольный, где он навещал Верочку Картавцеву...

– Ну, вам легко понять, зачем я туда ходил... Был такой же молодой, как вы сейчас, а Смольный – институт для девушек. Ну, и среди них была одна...

Мирная беседа с лирическими воспоминаниями прерывается резким телефонным звонком. Звонит со Скобелевской площади Аросев.

– Ну, вопрос ясен, Павел Карлович! Переговоры, конечно, ничем не кончились. Руднев и Рябцев нахально требовали продолжить перемирие еще на сутки, наши раззявы чуть не согласились, но мы тут, большинством, постановили кончать эту волынку. Тем более Максимов сообщил, что эти господа вооружили еще человек триста студентов и направили их в городскую думу и «Метрополь». И на Кудринке юнкера занимают позиции как раз напротив наших. Словом, готовьтесь к ночному бою.

– Мы-то готовы, Александр Яковлевич. К полуночи выйдем на исходные позиции и начнем наступление. Основное направление остается прежним – через Остоженку на штаб округа, а затем через переулки и Пречистенские ворота к Александровскому училищу. Передайте товарищам категорическое мнение Замоскворецкого ревкома: мобилизовать как можно больше артиллерии и пустить ее в дело немедля, концентрированно и без ограничения! Чем мы скорее это сделаем, тем меньше крови прольется... Передайте товарищам из Мастяжарта, чтобы они выкатили на позиции шестидюймовки... И – вперед, Александр Яковлевич! Перикулум ин мора! Опасность в промедлении!

– Правильно! Теритиум нон датур! Третьего не дано, – рассмеялся в ответ Аросев.

Уже к середине ночи бой шел по всему периметру того, что у военных называется линией фронта. Странная, ни на что не похожая была эта линия... Если бы у Штернберга был воздушный шар и он мог бы взлететь на большую высоту, то увидел бы, какая причудливая линия вспыхивающих огоньков-выстрелов тянется вдоль Садовой, Бульварного кольца, как прерывается эта линия, чтобы вспыхнуть дальше, и как за тем, что именуется линией фронта, тонкие пунктиры выстрелов обозначают еще и какие-то внутренние маленькие фронты. И самой яркой в этой картине была бы густая россыпь огней-выстрелов в переулках между Пречистенкой и Остоженкой.

Как и следовало ожидать, юнкера, отдохнув за сутки перемирия и подтянув свои резервы, перешли в наступление. Связные, прибывшие от Добрынина, говорили, что в наступлении на наши позиции принимают участие не только юнкера, но и спешенные казаки. Они вышли из Малого Левшинского переулка и через Пречистенку рвутся к переулкам, идущим на Остоженку. Видно, командует ими опытный человек, хочет отрезать опорный пункт красногвардейцев от набережной и Крымского моста.

Интересно бы знать, какие силы накопили белые за сутки этого идиотского перемирия? И откуда у них взялись казаки? И сколько их? Но раздумывать об этом не было времени.

Штернберг сидел у телефонов, писал быстрые, коротенькие записки командирам отрядов, непрерывно высылал подкрепления Добрынину.

Переброшены были к Добрынину красногвардейцы из Нижних Котлов, посланы новые отряды с кожевенного завода «Поставщик», с машиностроительного завода Михельсона у Серпуховской заставы. К замоскворецким отрядам пробились солдаты 193‑го полка, который находился в казармах на Хамовническом плацу. Теперь дела у наших должны пойти веселее!..

А впрочем, не такое уж было веселье... Штернберг требовал, чтобы ему в донесениях, пусть хоть и не очень точно, но указывали потери. И на клочках бумаг, доставляемых связными, он читал цифры... Больше всего жертв от огня, который невозможно было контролировать. Стреляли из форточек, из подвалов и с крыш, из дырок в бесконечных заборах остоженских переулков. Стрелки – любители или профессионалы, черт их знает! – перебегали с места на место, застигнуть их было невозможно.

Штернберг понимал, что только полный разгром противника может прекратить это непрерывное избиение солдат и красногвардейцев! Пока идут бои, этот наиболее опасный огонь не прекратится.

И тут сообщение – самое, пожалуй, главное и самое радостное за эти несколько трудных дней: наши заняли Зачатьевский монастырь! Любому москвичу понятно значение этого тихого женского монастыря, притаившегося в запутанном узле маленьких переулков между набережной и Остоженкой. Монастырь стоял на горке, с колокольни, самой высокои точки монастыря – церкви Воскресенья, простреливался весь луч улиц и переулков, идущих к Пречистенским воротам.

Вот и пора действовать активнее! Штернберг сказал Файдышу:

– Владимир Петрович! У нас есть две французские 155-миллиметровки. И есть подготовленные Гопиусом снаряды. Одно орудие, которое стояло здесь, у ревкома, перетянули к Крымскому мосту. Второе стоит у Александровских казарм. Необходимо сейчас же оба эти орудия к Зачатьевскому монастырю перебросить прямо так, без орудийных передков. Лошадей берите любых, лишь бы дотянуть. Вот сами этим займитесь, а мы с Евгением Александровичем через час будем там. А Добрынину я сообщу, чтобы накапливал силы и ждал артиллерийского обстрела штаба округа.

– Ясненько-понятненько! Сейчас этим займусь.

Штернберга с Гониусом провели к Зачатьевскому монастырю два солдата 193‑го полка. В Остоженских переулках не умолкал винтовочный и пулеметный огонь, но здесь было какое-то затишье. Они подошли к высоким стенам монастыря. Неподалеку от ворот на пригорке задрали длинные стволы две большие пушки. Тут же рядком стояли снаряды и гильзы. По лицу Файдыша было заметно его глубокое разочарование.

– Павел Карлович, – обратился он к Штернбергу. – Оказывается, зря мы эти бандуры сюда тащили. Из них нельзя стрелять. Артиллеристы говорят, что прямой наводкой невозможно: цель далека и не видна, а все прицельные приборы на пушках отсутствуют...

– Это точно! – весело подтвердил солдат-артиллерист. – Панораму господа офицеры не доверяли нам никогда. Как учебная стрельба идет – приносят, поставят. А кончится – снимут и с собой забирают. Не было у них доверия к нам – как же, вещь тонкая!

– Ничего, ничего, борода, – примирительно ответил ему Гопиус, весело потирая руки. – Обойдемся без офицерской трубки. Павел Карлович, с чего начнем?

– Владимир Петрович! Вместе с товарищем артиллеристом полезайте на колокольню и укажите ему крышу штаба – она должна быть видна оттуда. Пусть он остается там, а сами идите на Остоженку – отсюда не видно, куда будут ложиться снаряды. А мы с Гопиусом сейчас будем устанавливать орудия... Ну, скажите угол склонения, сейчас на бумажке посчитаю! Так, еще на полградуса... Ну, давайте заряжайте эту штуку, товарищи!

– Отойди от орудия! – пронзительно закричал артиллерист помоложе. – Первая! Огонь!

Он дернул за шнур. Пушка откатилась назад, снаряд с грохотом вылетел из дула... Далеко в переулках грохотом обвала отозвался разрыв.

– Ну как, борода? – крикнул вверх Гопиус.

– Давай чуток правее! Снаряд тяпнул в дом, что в переулке ближее...

– На ноль тридцать три правее, Женя!..

– Второе! Огонь! – победно крикнул артиллерист.

– Ну, вот! Какая ни на есть несовершенная, но артиллерия у нас есть, и юнкера должны понять, что она будет пущена в ход!..

В штабе ВРК Штернберга встретили восторженно. Грохот тяжелых орудий показался всем чуть ли не концом сражения. Штернберг не разделял этого восторга. Две старые французские пушки, да еще без панорам, ничего не могли решить.

А артиллерия уже вступила в дело! И не только у красногвардейцев. Теперь винтовочные залпы и пулеметный треск то и дело перекрывались глухими раскатами. Судя по звуку и частоте, это были полевые скорострельные трехдюймовки. Приехали в штаб два красногвардейца из соседнего района. Идут бои за Симоновские снарядные склады. Они в руках у юнкеров, оттуда они берут снаряды для своих трехдюймовок. Больше им брать неоткуда, главные склады на Мыза-Раево в наших руках. Штернберг начал формировать отряд. Надобно было поскорее, на грузовиках, а может, и на трамваях перебросить их к месту боев. Склады взять у белых! Взять во что бы то ни стало!

Еще одно событие. Да еще какое! В штаб вошли несколько человек, поразившие красногвардейцев. Солдаты-артиллеристы никого бы не удивили, но с ними были два настоящих офицера. С погонами и черными петлицами артиллеристов. С офицерами был человек, хорошо знакомый и Штернбергу и Файдышу, – Блохин. Из центрального ВРК.

– Вот, товарищ Штернберг, – сказал Блохин. – По распоряжению центра привез вам батарею тяжелых орудий. С батареей снаряды, вся прислуга и командиры – это товарищи офицеры, они на нашей стороне.

Штернберг встал и поздоровался с офицерами. Старший из них был немолодым, усталым капитаном.

– Вот хорошо, товарищи! Надеюсь, что орудия у вас с панорамами? А то мы тут исхитрялись стрелять без них.

– Без них? – удивленно сказал капитан. – Значит, неприцельный огонь!

– Ну что вы! Неприцельный огонь в городе! Нет, целились! Но для этого потребовались профессор астрономии и физик лебедевской лаборатории.

– Да, профессор, – улыбнулся капитан. – Я понимаю, что астрономов и физиков у вас не так много. Но наша батарея в полной боевой исправности. Она стоит на Крымском валу. Мы пришли, чтобы узнать, на какую позицию ее выводить. Вы, профессор, руководите военными действиями, нам сказали?

Он с откровенным любопытством смотрел на Штернберга.

– Да. Надеюсь, сугубо временно. Москву и окрестности знаете?

– Наш дивизион в Москве полгода. Но по карте сориентируюсь.

– Вот посмотрите по карте – какая позиция может господствовать над городом?

– Это и смотреть не надо. С Воробьевых гор достижима почти любая точка города.

– Точно прицельным?

– Я вам сказал, профессор, что орудия в полном порядке. Я обучался в артиллерийском училище. Говорят, неплохой артиллерист.

– Отправляйтесь, товарищ капитан, на Воробьевы горы, располагайтесь на позиции в радиусе полуверсты от церкви. Часа через два я приеду к вам. Без моего распоряжения – устного или письменного – огня не открывать. Поезжайте!

РАССВЕТ НА МОСКВЕ-РЕКЕ

С Симоновскими складами все было в порядке. Склады заняли. Отряд юнкеров, приехавший на грузовиках за патронами, отбили. Штернберг уже заметил, что по мере развертывания боя у штаба все больше появлялось пушек, пулеметов, винтовок, грузовиков. Даже несколько легковых автомобилей, конфискованных из гаражей купеческих особняков. Была, очевидно, какая-то логика в том, что у наступающих силы прибавляются.

Позвонил на Скобелевскую. Долго ждал, пока разыскивали Аросева. В комнате ВРК телефонную трубку, очевидно, положили на стол, и Штернберг отчетливо слышал звуки ожесточенного боя, развертывавшегося где-то неподалеку от Совета. Непрерывно стреляли, чуть ли не рядом трещали пулеметы, а время от времени слышен был звук выстрела и гул разрыва... Потом эту звуковую панораму боя перекрыл возбужденный голос Аросева:

– Я вас приветствую, Павел Карлович!

– Ну, как дела?

– Ура! Мы ломим, гнутся шведы! Алексеевское училище взято. Шестая школа прапорщиков тоже у нас в руках. Собственно говоря, почти весь город наш. Блокируем Театральную площадь и Воскресенскую. Главные бои идут у Никитских ворот, на Неглинной и Никольской, на подступах к «Метрополю». Если там прорвемся – Дума наша. А у Никитской решается вопрос об Александровском училище. Пущена в ход артиллерия, но у трехдюймовок мало фугасных снарядов, больше шрапнель, она в городе бесполезна.

– Александр Яковлевич, сделано ли что-либо с шестидюймовками с Мастяжарта?

– Да! Демидов уже установил орудия на Швивой горке. Но наши еще не решаются пустить их в ход. Думают, что хватит трехдюймовок.

– Александр Яковлевич! Мы так можем провозиться еще несколько дней и совершенно обескровим себя. Нужно пустить в ход пушки большого калибра. Батарею, которую вы нам прислали, мы отправили на Воробьевы. Сейчас выезжаю сам туда. И не для того, чтобы отдыхать!

– Понимаю. Перед отъездом отправьте к нам с нарочным письмо о необходимости пустить в дело большой калибр. Сами начните с Никитских ворот.

– Будет сделано.

Файдыш отправлял отряды к захваченному Устинскому мосту. Теперь можно было перебрасывать красногвардейцев на Солянку и дальше через Варварку и Ильинку к Кремлю. Штернберг подозвал Файдыша и дал ему прочесть только что написанную им бумагу.

«Дальнейшее промедление и малая нерешительность могут весьма гибельно отразиться на успехе революции. Поэтому Замоскворецкий ВРК предлагает начать работу шестидюймовых орудий и просит ВРК высказать свое мнение по этому поводу. Предварительно предлагает сдаться юнкерам. И в случае отказа с их стороны начинает свои действия с 10 часов утра».

– Согласны, Владимир Петрович?

– Полностью. Я бы и не ждал утра...

– Ну и мы, вероятно, не очень будем ждать. Отправьте эту бумажку поскорее. Мы поедем на Воробьевы на автомобиле, потом я его пришлю назад, и пусть он будет полностью в распоряжении связи. Полевой телефон тянуть не будем... И свяжитесь с Максимовым, пусть он присылает ко мне своего человека. Я еду с Гопиусом.

– Счастливо.

Автомобиль был русского производства «Руссо-Балт», открытый. Ветер рвал натянутый брезентовый верх. Штернберг сел рядом с шофером – небритым, мрачным солдатом из автороты. Позади сели Гопиус с двумя солдатами-артиллеристами. Уже вечерело, о переднее стекло с треском разбивались крупинки снега. Машина тряслась по булыжнику Большой Калужской мимо градских больниц, бесконечной ограды Нескучного сада. У дворцовых ворот Нескучного Штернберг тронул плечо шофера.

– Остановитесь, товарищ. И подождите меня несколько минут.

– Куда вы, Павел Карлович? – удивленно спросил Гопиус.

– На гравиметрический пункт. Хотите, пойдемте со мной, Евгений Александрович.

Они быстро прошли аллею, ведущую к дворцу. Деревья уже были все голые, дорожки устланы толстым слоем мокрых листьев. Штернберг прошел за дворец, по узкой тропинке между дубами и кленами подошел к небольшому деревянному шалашу, обшитому толем. Возле шалаша стоял свежий кирпичный столб, инструменты на нем были тщательно укутаны брезентом. У шалаша возле догорающего костра жалось несколько человек, упрятавших зябнущие руки в рукава, подняв воротники студенческих негреющих пальто. Увидев Штернберга, они с радостным удивлением окружили его.

Штернберг начал расспрашивать о результатах работы за последнюю неделю. Гопиус с удивлением слушал, с каким вниманием председатель Замоскворецкого ВРК рассматривал журнал записей наблюдений. Неужели он думает, что через день-два вернется к спокойным занятиям в университете? Понимает ли он, что дальше – после победы! – будет не легче, а может быть, труднее и что для него, для заслуженного профессора астрономии, навсегда окончена научная деятельность?..

Штернберг как будто понял мысли своего спутника.

– Ну, вот и все, коллеги. Когда приеду в следующий раз – не знаю. А скорее всего, на этом и закончатся мои занятия по гравиметрии. Силу тяжести буду изучать в других измерениях, уже не в физических... А по всем вопросам обращайтесь к Сергею Николаевичу Блажко, мы с ним обо всем переговорили. Пойдемте, Евгений Александрович!..

Батарею шестидюймовок Штернберг и его спутники быстро нашли по яркому костру. Сразу было видно, что тут командуют профессионалы. Орудия стояли на сглаженных лопатами земляных площадках, панорамы аккуратно закрыты чехлами, брезентовые чехлы закрывали дула пушек. У зарядных ящиков стоял караульный. И подойти неожиданно к батарее было невозможно. Из-за деревьев вышли вооруженные солдаты:

– Стой? Кто идет?

И даже козырнули, узнав, что председатель ВРК. Капитан, командир батареи, спешно подошел к Штернбергу. Гопиусу стало смешно оттого, что офицер не знал, как ему обращаться к Штернбергу. Профессор? Товарищ председатель ВРК? Товарищ военачальник?..

Через несколько минут капитан быстро нашелся и стал называть своего нового и прямого командира по имени-отчеству.

– Вот садитесь на этот ящик, Павел Карлович. И погрейтесь. Хорошую позицию выбрал? Хотите посмотреть на город? Возьмите мой бинокль, он десятикратный.

Огромный ночной темный город лежал перед Штернбергом. Только в маленьких деревенских домиках около огородов на той стороне реки были видны редкие огоньки. Чем ближе к центру, тем гуще становилась тьма. Нов центре была россыпь крошечных огоньков, вспыхивающих и моментально исчезающих. Намного быстрее, чем искры от костра, что трещал у ног Штернберга. В большой полевой бинокль совершенно отчетливо можно было различить и отдельные россыпи таких огней, и целые их гнезда.

«Как похоже на ночное небо! – думал Штернберг, медленно водя бинокль вдоль панорамы города. – И созвездия есть, и туманности...»

Старый москвич, он и в темноте различал, где идут бои, в каких местах наиболее интенсивно вспыхивают тающие огоньки выстрелов. Бой шел по северо-восточной части периметра Бульварного кольца, наиболее активно в районе Арбатской площади и Никитских ворот. Кремль был темен, иногда вспыхивали и исчезали блики на куполе колокольни Ивана Великого.

Штернберг нагнулся к костру и посмотрел на часы. До рассвета еще не меньше четырех-пяти часов. Он заставил себя вспомнить астрономическую таблицу восхода солнца в октябре... Нет, надо в ноябре! Будет уже 1 ноября... Пока не рассветет, стрелять все равно нельзя.

Было зябко. Ветер продувал сквозь кожанку, сквозь меховой жилет.

Штернберг подошел к костру и опустился на ящик, пододвинутый Гопиусом. У других костров, уткнув голову в колени или привалившись к земле, дремали или же просто спали солдаты и красногвардейцы. Гопиус притащил себе ящик и уселся рядом. Он молчал, глядя на огонь костра, изредка подбрасывал в костер доски из разломанных ящиков от снарядов.

Розоватый край туч на востоке начал становиться более прозрачным, ветер унес тучи в сторону, и ясно обозначилась красная полоса подымающегося солнца. Темная Москва стала медленно выплывать из мглы – так проступает изображение на негативе, лежащем в ванне с проявителем... Только река внизу еще была совершенно черной, графитового цвета.

В темноте послышались голоса. Какая-то группа людей вышла из темноты леса и подошла к догорающим кострам. Солдаты-артиллеристы вели с собой человека сугубо штатской, даже щегольски штатской внешности. Без всякого удивления Штернберг узнал в нем Максимова. И чуть ли не рассмеялся, увидев – в такую ночь! – чисто выбритого и в свежем воротничке начальника разведки центрального ВРК.

– Как вы к нам пробрались, товарищ Максимов?

– Ну, сегодня к вам пробраться можно без больших приключений! Даже на автомобиле приехал. А у вас – полный порядок! Застава, караул. Павел Карлович, пошли в сторонку, поговорим...

Они отошли к обрыву.

Максимов изысканно щелкнул жестяным портсигаром и закурил.

– Павел Карлович! Слышите?

Далеко из города доносились усиливающиеся звуки боя. И в этом смешении звуков время от времени возникал басовитый, все перекрывающий гул.

– Шестидюймовки, Максимов!

– Они самые. Демидов из Мастяжарта пустил их в ход. Телефона к вам нет, хочу рассказать об обстановке. Юнкерский узел сопротивления в Центре сломлен. По моим сведениям, Руднев со всей компанией из Думы перебрался в Кремль. Там же и Рябцев. Главные бои в Центре сейчас идут у Никитских ворот и у «Метрополя». Там действует артиллерия, очень большие потери. Сейчас самое главное – взять штаб округа и Александровское училище. Кремль, по-моему, это последнее дело. Хотя Демидыч не удержался и уже послал парочку снарядов в Кремль. А ваша задача нанести удар по Никитским воротам, по Знаменке, по Арбатской площади. Все остальное – у нас. Да, профессор, могу вам сообщить, что мы заняли университет. Можете читать лекции – хо-хо! И Манеж наш! Сейчас еду на Калужскую площадь, в ваш штаб. Какие будут поручения?

– Совсем они, черти, заспались, что ли! Пусть каждый час присылают связных. Передайте Файдышу – чтобы обязательно!

– Будет сделано!

Стало уже совсем светло. В расступившихся темно-серых тучах голубели просветы чистого неба. Москва была теперь отчетливо видна. В некоторых местах города подымались столбы дыма.

Батарея работала. Серые тела орудий откатывались назад, снаряды с визгом улетали, артиллеристы всматривались, выискивая в бинокли место разрыва. Штернберг не отрывался от бинокля, пока не убедился, что капитан действительно артиллерист опытный. Снаряды ложились точно в цель. Да и то сказать, эта цель была ясно обозначена высоким столбом черного дыма у самых Никитских ворот.

Уже два раза приезжал от Файдыша связной. Во второй раз привез конверт, на котором знакомой рукой Файдыша было написано: «Тов. Штернбергу! Очень срочно!»

В конверте была небольшая бумага. Зато с печатным бланком ВРК, адресом и даже исходящим номером – 137... На машинке был напечатан короткий приказ:

 
Артиллерийскому отряду на Воробьевых горах.
 

ПРИКАЗ

Штаб Военно-революционного комитета приказывает прекратить стрельбу по Никитским воротам и перенести огонь на Кремль.

Член Военно-революционного комитета Аросев.

Вторая подпись, за секретаря, была Штернбергу незнакома.

Штернберг подозвал командиров батареи.

– Поступил приказ из центрального ревкома. Очевидно, белые у Никитских ворот капитулировали. Приказывают перенести огонь на Кремль. Проверьте тщательней прицелы.

– А что тут проверять, профессор! Здесь можно бить даже прямой наводкой.

– По Кремлю? – с внезапным ужасом переспросил младший офицер. – Как, по самому Кремлю?

– А что? – с таким же внезапным раздражением и даже злостью сказал Штернберг. – От чего в ужас приходите? Священная древняя столица России – да? Еще один Бенингсен нашелся!..

– Это кто – Бенингсен? – толкнул в бок Гопиуса молодой красногвардеец. – Юнкер, да? Белый?..

– Был такой деятель, – меланхолично ответил Гопиус. – Повыше юнкера. Но безусловно – белый...

– Так вот, – снова с непонятным ему самому раздражением сказал Штернберг артиллерийскому капитану, – прямой наводкой бить по Кремлю не надо. Прямой наводкой вы просто снесете колокольню Ивана Великого. А она – не центр скопления неприятельских сил. Вести огонь строго прицельно. И не по церквам – их труднее всего отстраивать. И не по дворцу. Вы были в Кремле?

– Был, – угрюмо ответил капитан.

– Дворец, а юго-западней его Оружейная палата – не военные объекты. Проще всего целиться по куполам... Не надо! В Кремле есть один важный объект, подлежащий обстрелу, – арсенал. В панораму он должен быть достаточно хорошо виден. Поэтому я и прошу, чтобы вы сами, никому не передоверяя, вели прицел... Огонь вести с большими интервалами. Повторяю: очень тщательно, просто ювелирной наводкой. Не допускайте перелета снарядов на Красную площадь – там, возможно, уже наши. И на Неглинной, у Кутафьевой башни, тоже наши. Огонь вести, пока не получите моего распоряжения. Я сейчас уеду в штаб. Евгений Александрович, вы оставайтесь здесь. Дальше дам вам знать. Ах, надо, Женя, сегодня кончать!.. Авось к ночи они сдадутся!..

На Воробьевском шоссе женщины из грузовика снимали хлеб и закутанные в тряпье огромные чугуны – привезли еду воробьевскому отряду. Штернберг сел в кабину разгрузившейся машины и поехал в штаб. Ни один патруль не остановил их, ни один выстрел не прозвучал вслед. Да, Замоскворечье стало глубоким тылом.

В поляковском трактире было, как и прежде, шумно и надымленно. Штернберг подсел к столу, к Файдышу, разговаривающему по телефону.

– Дела как идут, Владимир Петрович?

Не отнимая трубки от уха, Файдыш стал рассказывать:

– Очень упорные бои... Главным образом на подступах к Кремлю. Наши уже на Никольской. Но продвигаются очень медленно, юнкера ведут с кремлевских стен страшнейший огонь.

– Мы здесь как бы в глубоком тылу... Тут нам ничто не угрожает. И наша главная задача, Владимир Петрович, формировать все новые отряды и направлять их туда, в Центр. Через Каменный мост, через Устьинский, а если будет потребность, то и через Краснохолмский... Вот сейчас этим и будем заниматься! Где же наш секретарь? Где Люся, товарищи?..

Стоящая в углу студентка из Коммерческого – в таком же пенсне, как и у Люсик Лисиновой, – всхлипнула и повернулась лицом к стене.

– Убили товарищ Лисинову, – мрачно сказал Файдыш. – Убили на Остоженке. Недосмотрел – ушла туда с ребятами. Проклятая Остоженка! Добрынина оттуда недавно привезли.

– Он ранен?

– Тяжело ранен. Не знаю, жив ли.

– Кто его заменил на пречистенском участке?

– Командование принял Арутюнянц. И Мышкина я послал туда.

– Ах ты боже мой! Как жалко товарищей! Бедная Люсик! Товарищ Файдыш, нет сейчас никакой надобности форсировать операции на пречистенском участке. Максимов мне сообщил, что Рябцева в штабе округа нет. Он перебрался в Кремль. В штабе на Пречистенке сидит группа офицеров и юнкеров. Они изолированы, никакого значения для хода боев не имеют. На них нельзя тратить ни одну нашу жизнь! Блокировать штаб, пусть сидят себе, черт их возьми! Сами сдадутся! А нам сейчас надобно все силы бросить на Центр. И даже не на Александровское училище, а непосредственно на Кремль! А куда отправили Добрынина?

– В Градскую.

– Ах, Добрынин, Добрынин!.. Я потом съезжу к нему. А теперь, товарищи, давайте сколачивать отряд для отправки в Центр. Пойдем через Устьинский мост. И я пойду с ним.

В отряде немногим больше ста человек. Красногвардейцы с Михельсона и Бромлея, студенты-большевики из Коммерческого, солдаты из Александровских казарм. Винтовки почти у всех новенькие, привезенные с Казанской дороги, патронами набиты брезентовые подсумки и карманы. За отрядом солдаты тащили пулемет, тарахтевший по булыжнику мостовой. Штернберг своими большими, размашистыми шагами шел впереди. Ему было жарко, он расстегнул кожанку, фуражка сбилась набок, и ветер трепал вырвавшийся клок седых волос. Два часа назад, когда он присел к столу в штабе и узнал о гибели Люсик и о ранении Добрынина, он на какое-то мгновение почувствовал такую усталость, что ему показалось: не встать ему с этого стула... Потом это прошло, и сейчас он шагал так, как будто не было позади холодной бессонной ночи на Воробьевых горах и чугунной усталости, накопившейся за эту невероятную неделю.