Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

21 мая «Н-170» достиг Северного полюса и опустился на дрейфующее ледяное поле. Между Землей Франца-Иосифа и северным побережьем Америки появился важный метеорологический пункт, откуда четыре раза в сутки сообщали о состоянии погоды в центре Полярного бассейна.

В эти весенние месяцы я часто встречал Чкалова, Байдукова и Белякова; довелось даже полетать с каждым из них в отдельности. Георгий Филиппович Байдуков, занятый в то время испытаниями скоростных бомбардировщиков, предложил мне совершить с ним полет. Мы поднялись с заводского аэродрома. В задней кабине сидел военный инженер, в носовой – штурманский – отсек поместили меня. В широком меховом комбинезоне, с двумя парашютами, я насилу протиснулся через нижний люк кабины. Байдуков включил внутренний телефон.

– Гляди, как быстро набираем высоту, – прозвучал его голос в наушниках.

Поднялись до четырех тысяч метров. На горизонтали Байдуков дал полный газ и, весело крикнув: «Держись!» – перевел самолет в пике. Машина молниеносно потеряла тысячу метров, выровнялась, вошла в правый боевой разворот, опять спикировала, развернулась влево, и снова началось: рывок вперед, прыжок вправо, влево, носом вниз… Мне казалось, что летчик-испытатель со своего места не так отчетливо видит землю, как я сквозь стекла штурманской кабины, – земля неслась на нас с безумной скоростью. На выходах из пикирования я чувствовал, как могучая сила инерции прижимает меня к спинке кресла. Не успев в полной мере вкусить все эти прелести, я услышал насмешливый голос Байдукова:

– Жив? Идем на посадку.

Полет занял пятьдесят минут и с избытком насытил меня впечатлениями для корреспонденции «Испытание бомбардировщика». Летчикам и авиастроителям я откровенно признался, что мою заметку можно было бы назвать: «Пятьдесят тягостных Минут».

Неделей позже мне удалось полетать с Валерием Павловичем. Народный комиссариат тяжелой промышленности подарил ему комфортабельный двухместный «У-2». Чкалов повел легкую, окрашенную в нежный кремовый цвет машину над каналом, который лишь за несколько дней до того связал Москву с Волгой и сделал нашу столицу портом пяти морей.

Кое-где еще работали строители. Чкалов резко снижался, на крутом вираже дружески махал рукой; строители в ответ подкидывали шапки. Горизонт потемнел. «Московское море»! Внизу сновали лодки и моторные катера. «Пойдем вверх по Волге», – написал Чкалов на планшете. Но не так-то легко было отыскать волжское русло в разлившемся до горизонта водоеме. Повернули к Москве…

С Александром Васильевичем Беляковым я летал на репетицию первомайского авиационного парада. Он был главным штурманом. В этом ответственном полете счет шел на секунды. Не спуская глаз с хронометра, непрерывно поддерживая радиосвязь с командирами колонн, штурман стягивал к себе воздушные корабли, взлетевшие с разных подмосковных аэродромов. А 1 Мая одновременно с боем часов на кремлевской башне над Красной площадью появился головной самолет: Беляков вел авиационную колонну.

Вскоре мне довелось участвовать в полете на побитие международного рекорда скорости. Летчик Николай Кастанаев только что закончил испытания мощного четырехмоторного самолета. Для своего времени машина обладала выдающейся скоростью, большим радиусом действия и могла принять многотонный груз. На борту находилось семь человек, в кабине уложили мешки с пятью тоннами песка. Байдуков и Кастанаев условились вести самолет посменно; Георгий Филиппович взял на себя и воздушную навигацию. Стартовав с подмосковного аэродрома, Кастанаев прошел над столичной астрономической обсерваторией, где спортивные комиссары засекли время, и взял курс на юг, к Мелитополю, близ которого, ровно в тысяче километров от Москвы, находился второй пункт спортивных комиссаров. Полет проходил на высоте четыре тысячи метров. Достигнув южного наблюдательного пункта, Кастанаев развернулся и пошел обратно. Дистанцию в две тысячи километров, при пятитонной нагрузке, самолет прошел со скоростью более двухсот восьмидесяти километров в час.

Поздравляя Байдукова с новым международным рекордом, Чкалов многозначительно заметил:

– Наше дело, Егор, в порядке!

Понятно, речь шла о трансполярном перелете.

Вечером 25 мая я позвонил Чкалову.

– Валерия вызвали в Кремль, Георгий Филиппович ушел с ним, – ответила Ольга Эразмовна.

Часа полтора меня мучили сомнения: «Неужели им не разрешат? Ведь все подготовлено… Нет, не откажут!..» Звонок прервал размышления. Я услышал торжествующий голос Чкалова:

– Полет разрешен! Мы с Егором прямо из Кремля. Саша тоже здесь… Скорее ко мне!

На письменном столе были раскинуты географические атласы. Клубы дыма окутали летчиков. Они намечали неотложные дела, Беляков записывал: «Машину перегнать в Щелково… На аэродроме подготовить комнату… Вызвать инженеров и метеорологов… Связаться со станцией «Северный полюс»… Договориться с астрономами… Врачам подобрать продовольствие… Раздобыть новую литературу об Аляске и Северной Канаде…»

– Как будто все? – спросил Александр Васильевич.

– А кто поможет организовать связь со стороны Америки? – сказал Чкалов. – Хорошо бы специально послать людей.

– Михаил Беляков, брат Александра Васильевича, сейчас в Париже, на конференции метеорологов, пусть он едет в Вашингтон, – предложил Байдуков.

– Правильно! Ну, а еще кто? – сказал Валерий Павлович и неожиданно обратился ко мне: – Поедешь в Америку? Сможешь хорошо поработать для газеты, а заодно Михаилу Васильевичу пособишь в организации связи. Думаю, редакция возражать не станет?..

Чкаловский самолет стоял на стартовой горке аэродрома. Вблизи алели крылья его «родного брата» – второго «АНТ-25», на котором к рекордному перелету на дальность тренировался экипаж Михаила Михайловича Громова.

– Больше задерживаться нельзя, – сказал мне Валерий Павлович. – До встречи в Америке!

На рассвете 18 июня Чкалов стартовал со Щелковского аэродрома. Мне удалось выехать лишь накануне.

Впервые оказался я за рубежом. Пройдет несколько дней, и я увижу Америку. Какой предстанет она моим глазам? Что чувствует в этой заокеанской стране человек, не помнящий капитализма в России, воспитанный советским строем? Представления о Соединенных Штатах сложились у меня по американской литературе. Но книги, разумеется, не могут дать всего того, что приносит личное знакомство со страной, ее порядками и нравами, встречи с людьми.

Экспресс «Митропа» пересекал Германию. Грохоча на стрелках, поезд подкатил к главному вокзалу Берлина. На перроне Маячили гестаповцы, слонялись хмурые носильщики.

Купив в газетном киоске «Берлинер Цейтунг ам Миттаг», я принялся отыскивать сообщения о чкаловском перелете. Над ухом заскрипел голос вокзального охранника:

– Вернитесь в вагон!

В купе я снова перелистал газету: портреты фюреров, реклама искусственного меда, статья по расовому вопросу… Неужели ничего нет о перелете?.. Где-то на задворках оказалась четырехстрочная заметка: «Русские пилоты, вылетевшие в Америку, вчера около полуночи находились в двухстах километрах от Северного полюса». И всё!..

Поезд прибыл на парижский вокзал Сен-Лазар. На улицах французской столицы голосистые газетчики выкрикивали: «Русские летчики над Америкой! Северный полюс побежден!..» Корреспонденты телеграфировали из США: «Советский самолет прошел без посадки по маршруту Москва – Баренцево море – Северный полюс – Полюс недоступности – северное побережье Канады и идет к Тихому океану». Я безнадежно опаздывал к финишу.

Специальный экспресс доставил пассажиров парохода «Нормандия» в Гавр. Состав вкатился под навес огромного зала. Со стороны моря его ограждала металлическая стена с большими круглыми окнами – точь-в-точь как пароходные иллюминаторы.

– А где «Нормандия»? – спросил я попутчика-француза.

– Вот же она, мосье!

«Металлическая стена» оказалась… бортом судна-гиганта. У трапа младший офицер делил пассажирский поток на три неравномерных ручья: мелкая рыбешка косяками шла на корму, в третий класс; самодовольные, важные киты и их спутницы, разодетые в пух и прах, сверкающие брильянтами, источающие парфюмерные ароматы, медленно проплывали в апартаменты первого класса, сопровождаемые поклонами пароходной челяди.

– Турист-клясс, – процедил молодой офицерик, бегло взглянув на мой билет, и отработанным театральным жестом передал меня моряку, занимавшему пост у верхнего конца трапа.

Мальчики в коротких красных курточках и в круглых шапочках набекрень провожали «второклассников» в каюты. Не успел я осмотреться, как прибежал клерк из бюро обслуживания.

– Рад поздравить вас с прекрасной победой советских летчиков! – бойко заговорил он по-русски. – Очень приятно, мосье, что они натянули нос всем скептикам…

– Есть радиограмма?

– Известие о посадке было еще в полдень. Я пришлю вам сейчас гаврские газеты.

Под портретами, в которых Чкалова, Байдукова и Белякова вряд ли распознали бы даже их родные, была напечатана «радиомолния»:

«Находясь над Британской Колумбией (Канада), экипаж принял решение пересечь Скалистые горы и вышел на побережье Тихого океана. Пролетев на юг над территорией США, пилоты совершили посадку близ Портланда, на военном аэродроме Ванкувер, в штате Вашингтон. Советский самолет находился в воздухе шестьдесят три с половиной часа и прошел только над льдами и океанами около шести тысяч километров. Воздушный путь между Европой и США через Северный полюс открыт!»

В тот вечер единственный советский пассажир «Нормандии» с чувством гордости за свою родину и соотечественников слушал радиопередачу: «Трепет радости и облегчения испытала вся Америка, когда трое русских, пролетев из Москвы над «вершиной мира» – Северным полюсом, благополучно сели в США. Хладнокровие, с каким они выполнили свою опасную миссию, точность, с какой они следовали по намеченному ими пути, вызывают удивление перед мужеством и смелостью, которые не знают никаких преград».

ПО ТУ СТОРОНУ АТЛАНТИКИ

Мутной свинцовой зыбью колыхалась Атлантика. Гигант-пароход мчался наперерез волне. Далеко позади, на английском берегу, замигал последний маяк. Прощай, Европа!

Скорость возросла до тридцати миль, и корпус «Нормандии» вздрагивал, как живое существо в лихорадке. Это были «остаточные явления вибрации», не предусмотренной конструкторами судна; проявилась она в первом же рейсе. Французские газеты упоминали о вибрации в мягких тонах; английские, напротив, не щадили красок, описывая «лихорадочные» ощущения путешественников. Конкурируя с французской пароходной компанией, англичане тоже построили океанский гигант – «Куин Мери». Началось острое соперничество, рекламный шум, сманивание пассажиров. Французская «Компани женераль трансатлантик» встревожилась, что вибрация отпугнет публику, и «Нормандию» срочно вернули в док для переустройства; однако полностью избавиться от дефектов не удалось.

Пассажиры разбрелись по каютам, барам, кино. В просторном читальном холле было безлюдно. Одинокий старик, позевывая со странным скрипом, перелистывал иллюстрированный журнал. Я подсел к столику джентльмена и заговорил с ним.

Отставной семидесятилетний чиновник из Вашингтона возвращался домой после путешествия по Европе.

– Захотелось перед смертью поглядеть на землю наших предков, – с мрачной улыбкой произнес он.

– Довольны поездкой?

– Скука, сэр, невероятная скука! Музеи, картины, руины, старые вещи – большая антикварная лавка… Нищая Европа!

Из увиденного в двухмесячном путешествии ему пришлись по душе только пароходы. В Европу он прибыл на «Куин Мери», а возвращается «Нормандией», где, несомненно, лучше кормят.

– Английские повара двух центов не стоят, а вот французская кухня, скажу вам, действительно высший класс. Какие у них кулинары!

Говоря о «французской кухне», старый джентльмен плотоядно чмокал губами, и его вставные челюсти издавали при этом беспокойный скрип.

На стене висела карта Атлантики, пересеченная голубой полоской маршрута Гавр – Нью-Йорк. Миниатюрная модель «Нормандии» автоматически передвигалась по путевой черте, показывая местоположение парохода. Повсюду лежали отлично иллюстрированные проспекты, воспевающие достоинства парохода. Пассажиров приглашали в бассейны для плавания, на теннисные корты и площадки для игр. Были открыты три кинотеатра, концертный зал, боксерский ринг; в гимнастических залах тучным путешественникам предоставлялась отрадная возможность сбавить жир, «разъезжая» на неподвижных велосипедах, шлюпках и деревянных лошадках. К услугам религиозных путешественников были штатные англиканский священник, католический ксендз, еврейский раввин и мусульманский мулла, добросовестно отправлявшие богослужение. Пассажирам первого класса рекомендовали насладиться благоухающей растительностью в застекленном тропическом саду. Роскошные киоски в холлах и коридорах торговали парижской парфюмерией, галстуками, дорогими безделушками. На пароходе действовали платный госпиталь и амбулатория. Радиотелефонная станция связывала со всеми пунктами земного шара.

Путешествуя на «Нормандии», пассажир мог развлекаться, объедаться, худеть, жиреть, молиться, лечиться и даже, пользуясь услугами радио, заказать с доставкой корзину цветов к именинам бабушки, жительствующей где-нибудь в Марокко, Патагонии или в штате Оклахома. Проспекты благоразумно обходили молчанием стоимость разных видов сервиса; видимо, не к чему было упоминать, например, что трехминутный разговор по радиотелефону с Европой или США обходится немногим меньше месячного заработка квалифицированного парижского рабочего…

Но и превосходный сервис не привлекал пассажиров на «Нормандию» и «Куин Мери»; люди предпочитали находиться в дороге лишние три-четыре дня и выбирали пароход подешевле. В «нищей Европе», как выразился старый вашингтонский джентльмен, не нашлось достаточно путешественников, чтобы раскупить хотя бы половину из трех тысяч пятисот мест «Нормандии». Во всех ее классах не набралось и тысячи пассажиров, три четверти кают пустовали. А рейсы «Нормандии» обходились не дешево. На пароходе работало около тысячи трехсот человек команды и обслуживающего персонала. Сто шестьдесят тысяч лошадиных сил, заключенных в четырех двигателях плавучего города, поглощали ежечасно сорок тонн нефти…

Если бы люди могли проникать взором в будущее, мы увидели бы «Нормандию», застрявшую в дни второй мировой войны в нью-йоркском порту. Гитлеровские диверсанты подожгли океанский гигант. С него сняли ценную обстановку, уничтожили отделку и превратили судно в военный транспорт. А после второго пожара «Нормандию» превратили в металлический лом.

Истекали пятые сутки трансатлантического рейса. Ранним утром пассажиры выбрались на верхнюю палубу – «крышу» девятого этажа. Она была влажной, как после обильного дождя. Ветер перегонял клубы тумана невероятной густоты; временами справа проглядывал американский берег. «Нормандия» замедлила ход. В плотной белесой пелене мелькнула женская фигура с зеленовато-бурыми пятнами и подтеками – статуя Свободы.

Невидимые пароходы, буксиры, катера перекликались сиренами. Вдруг сизая завеса вверху будто заколыхалась, сдвинулась, начала таять, и на большой высоте, как фантастическое видение, всплыла гряда горных вершин. Сказочные башни, купола, шпили и кубы холодного серого оттенка повисли в воздухе.

– Манхэттен! Манхэттен! – послышался рядом старческий голос.

Вашингтонский турист глядел не отрываясь, скептическое выражение его лица сменилось радостным, пожалуй, даже взволнованным.

Панорама центральной части Нью-Йорка развертывалась сверху вниз. Железобетонные нагромождения небоскребов были погружены в облачное месиво, вершины их постепенно обнажались. Туман словно давил на город-колосс. Казалось, все там недвижимо и мертво.

«Нормандия» прибыла в Соединенные Штаты Америки.

По каменным ущельям таксомотор пробирался от берега Гудзона на Шестьдесят первую улицу, к особняку генерального консульства СССР.

Проливной дождь загнал пешеходов под навесы витрин, в ворота и подъезды. Полисмены в черных резиновых плащах, властно взмахивая рукой, дирижировали потоками автомобилей. Лязг и грохот надземной железной дороги, резкие тревожные сирены полицейских машин, панические выкрики газетчиков, рев автомобильного стада, короткие свистки на перекрестках, голоса репродукторов – все это сливалось в неистовый вопль.

Приближался час второго завтрака – ленча. У людей, пережидавших дождь под прикрытием, и у тех, кто бежал по улице, подняв воротник, были нетерпеливые, озабоченные лица. С высоченных рекламных щитов и плакатов в суетливую толпу стреляли большущими голубыми глазами расписные блондинки, прославлявшие ароматную жевательную резину, непревзойденные шнурки для обуви, какой-то «вечный пятновыводчик» и томатную пасту – залог долголетия… Над серой бензиновой колонкой склонился пятиметровый румяный джентльмен и торопливо выплевывал светящиеся буквы. Перекувырнувшись несколько раз в воздухе, они выстраивались в ряд, образуя любезную фразу: «Здесь обслуживают с улыбкой».

Шофер включил приемник, и низкий, гортанный голос затянул надрывную песенку:

«Как хорошо, что день долог».

Похоронный напев сменился лихой чечеточной дробью.

– Сиксти фёрст-стрит, консулат дженерал ю-эс-эс-ар, – объявил шофер, останавливаясь у пятиэтажного особняка.

Над дверью сверкали серп и молот.

Мне не пришлось пробыть в Нью-Йорке и часа.

– Наши летчики гостят в Вашингтоне, можете попасть туда рейсовым самолетом, – сказал консул.

Длинный многоместный автобус повез пассажиров к аэропорту Нью-Арк, расположенному в соседнем штате Нью-Джерси. Пробежав минут двадцать по чадным улицам, автобус нырнул в широкий тоннель. Рядом, на параллельных дорожках, разделенных белыми полосками, мчались легковые и грузовые автомобили. Пологий спуск скоро прекратился, машина неслась по ровной магистрали, проложенной под рекой Гудзон. Дорога пошла на подъем, показалось окошечко дневного света, и автобус выскочил на другой берег. Это был штат Нью-Джерси, со своими законами и порядками. Штат Нью-Йорк остался позади, за Гудзоном.

Трое пассажиров забрались внутрь «Дугласа». Одиннадцать мест на самолете пустовали: как и океанские пароходы, воздушные линии переживали плохие времена.

Подросток, обслуживающий пассажиров, притащил газеты и журналы. Я взял увесистую пачку в тридцать с лишним страниц. На первой полосе бросился в глаза портрет мрачного субъекта средних лет, снятого крупным планом; вокруг – более мелкие его фотографии в разных позах. Вероятно, газета рекламирует модного киноактера?.. На следующей странице он был показан в обществе болезненной особы с испуганными глазами; незнакомец тянулся к ней, но женщина отстранилась, загораживаясь рукой. Далее я увидел этого джентльмена в стальных наручниках; его обступили дюжие полисмены. Четвертая страница: мрачный дядя распростерся на полу, запрокинув голову… Кадры из новейшего «кинобоевика», что ли?.. На все семь столбцов протянулся заголовок: «Калифорния мэрдер» – калифорнийский убийца. Ну, ясно – в Голливуде состряпали очередной «стреляющий фильм», с неизменными бандитами, погонями и смертоубийствами… Но я, оказывается, не разобрался. Болтливый попутчик, захлебываясь от непонятного восторга, долго бормотал об арестованном накануне калифорнийском изверге. Описаниям его преступлений были отведены четыре газетные страницы.

Мы миновали Филадельфию, Балтимору и летели над местностью, густо пересеченной серыми полосками. Автомобильные магистрали пролегли вдоль побережья Атлантики и, разветвляясь, уходили на запад. Из зелени, как багровые пальцы, торчали фабричные трубы. К заводским корпусам тянулись стандартные домики. Показался большой город. Блеснула лента реки Потомак. Среди прекрасных садов и зданий, украшающих центральные районы американской столицы, бросился в глаза Белый дом – резиденция президента.

В кабине вспыхнула предупредительная надпись: «Привяжитесь!» Самолет клюнул носом и круто пошел на снижение, пассажиры ахнули… Позднее я узнал, чем была вызвана эта фигурная посадка. На воздушных линиях, связывающих Вашингтон со всей страной, лишь накануне окончилась уже вторая забастовка пилотов; они требовали улучшить условия столичного аэродрома или перенести его в другое место. Господствующие здесь ветры вынуждали пилотов заходить на посадку с той стороны, где их путь преграждали… трубы кирпичного завода. Под давлением летчиков и пассажиров авиационная компания начала переговоры с заводчиком, побуждая его перенести производство в другое место. Делец заломил непомерную сумму; клочок земли, где расположен заводик, – его личная собственность, и компания отступила. Все осталось по-прежнему: подлетая к столичному аэродрому, пилоты проносились над ненавистными трубами, резко пикировали и только у самой земли, к невыразимому облегчению пассажиров, выравнивали машину…

…В столицу США я прибыл из Москвы на восьмой день. У наших отцов и дедов такое путешествие занимало недели. Чкаловский экипаж долетел в Соединенные Штаты за двое с половиной суток. Пройдет еще десяток лет, и воздушная дорога между двумя материками – над Атлантикой – будет измеряться часами. Какие скорости узнает новое поколение?!

«Слава мировым героям!», «Победителям магнитных джунглей Арктики привет!», «Да здравствуют советские летчики – победители Северного полюса!» – с такими плакатами американский народ встречал чкаловский экипаж на пути от Тихого океана к Вашингтону.

Нетерпеливо ждал я в советском посольстве возвращения летчиков – они были на приеме у президента Франклина Рузвельта. Казалось, месяцы миновали с тех пор, как я простился с ними на Щелковском аэродроме… Вдруг послышались мягкие шаги, донесся знакомый голос:

– Где же наш москвич?

Я бросился навстречу Валерию Павловичу.

– Прямо скажу, не рано прикатил, не рано!.. Ну, только без обиды, я же шутя, – сказал он, улыбаясь лучистыми глазами. – А мы только что из Белого дома…

Чкалов находился под впечатлением встречи с Рузвельтом. Президент принял летчиков у себя в кабинете, расспрашивал о трудностях воздушного пути, самочувствии, планах пребывания в США.

– Большой деятель, большой человек, – сказал Валерий Павлович.

Пять лет прошло, как Рузвельта избрали президентом Соединенных Штатов Америки. По его инициативе между Советским Союзом и США были установлены дипломатические отношения. Когда истек четырехлетний срок президентских полномочий, американский народ снова доверил ему высший государственный пост. Никто в то время, разумеется, не думал, что, вопреки историческим традициям США, Франклин Делано Рузвельт еще дважды будет избран президентом…

– А вот и наш писатель! – воскликнул Валерий Павлович, увидев входящего в комнату Байдукова. – Мы и не догадывались, что Егор такой мастак…

Георгий Филиппович успел уже написать небольшую книгу о полете через полюс, начав ее в купе поезда Сан-Франциско – Вашингтон. Американские книжные издательства предложили пилоту срочно выпустить его рукопись. Байдуков согласился, но предупредил, что советские читатели первыми узнают подробности перелета. На другой день я отправил рукопись в редакцию «Правды».

В посольстве собрались советские дипломаты с семьями, приехали товарищи из Нью-Йорка: всем хотелось обнять воздушных посланцев родины, услышать от них, как далась победа.

– Нечего скрывать, друзья, тяжелый был перелет, досталось нам по самую макушку, – рассказывал Чкалов. – И циклонов хватили, и обледенения, и часами на кислороде сидели… Трудно было над Баренцевым морем, а особенно на подступах к Американскому материку… Летим в облачном киселе, вслепую, машину ведет Егор Филиппович, высота пять тысяч семьсот, лезем вверх, а мути все нет конца! Самолет бросает. Гляжу, машина обрастает льдом. Лед белый-белый, как фарфор. А фарфоровое обледенение – его так и называют – самое опасное: лед держится долго, не оттаивает часов десять, а то и больше… Пошли мы вниз… Три часа потеряли в этом циклоне. Но то были только цветики, а ягодки достались нам над Северной Канадой…

Просто и как бы подшучивая над собой, говорил Валерий Павлович о напряженных и тяжких часах… Циклон надвинулся откуда-то слева. Летчикам пришлось обходить его, расходуя горючее, которым они так дорожили. Но иного выхода не было; полет к Тихому океану напрямик грозил гибелью: вести машину ниже четырех тысяч метров, вне зоны обледенения, невозможно – путь преграждали хребты Кордильер…

– Сорок пять часов высотного полета, конечно, дали себя знать: мы то и дело прикладывались к кислороду, аккуратно прикладывались, потому что осталось его у нас не богато,–продолжал Чкалов. – У штурвала больше часа не просидишь!.. Да, спасительная это штука кислород, когда идешь на шести тысячах метров! А мы его бережем, дышать все труднее. Вдруг чувствую – что-то теплое на губе. Тронул рукой – кровь. А через несколько секунд как хлынет носом!.. Дышать уже вовсе нечем, сердце частит, и будто тонкие-тонкие иголочки в него втыкают. Остановил я кровь, надел кислородную маску – сразу полегчало… Несравнимо сложнее прошлогоднего был этот перелет, но зато и куда интереснее!.. Вот приедем в Москву, возьмемся втроем – глядишь, и новое надумаем. Есть у нас подходящий маршрут на примете, да рано еще о нем толковать…

Утром принесли почту, Беляков принялся ее разбирать.

– Ну, скажите: от кого эта телеграмма? – интригующе произнес штурман, помахав бланком. – Нипочем не догадаетесь. От самой Фетиньи Андреевны!

– От Фоти? С острова? – изумился Чкалов.

– Подана в Николаевске. Вот что она пишет: «С большой радостью узнала о выполнении вашей заветной мечты. С далекого острова Чкалов мы следили за вашим полетом. Сообщаю, что слово свое я сдержала – учусь. Эту телеграмму писала сама. Фетинья Смирнова».

Двумя часами позже вашингтонская радиостанция передала ответ летчиков на остров Чкалов.

Валерий Павлович настроился на веселый лад, рассказывал занятные и трогательные эпизоды первых дней пребывания в Америке, вспомнил о торжественном шествии по улицам Портланда, близ которого опустился самолет. Увенчанные гирляндами цветов, летчики проходили через городской центр. Им подносили венки почета, дружно кричали «хуррэй». Среди шума и приветствий на английском языке Чкалов услышал русскую речь: «Пустите меня к ним! Я же своя, я вятская!» Валерий Павлович взглядом отыскал немолодую женщину. Простирая руки к летчикам, она порывалась пробиться сквозь цепь полисменов. Чкалов сделал выразительный жест, и ее тотчас пропустили.

– Родимые мои! Да ведь я ваша, русская! Двадцать шестой год живу здесь, а родную речь не позабыла, не позабыла… Дайте поглядеть на вас, милые мои! – твердила она, бросаясь то к Чкалову, то к Байдукову и Белякову…

^{Первый трансполярный маршрут из Москвы на американский запад проложен! Советский самолет «АНТ-25» на аэродроме в Ванкувере.}

^{Экипаж самолета «АНТ-25» заснят точас же после посадки. Слева направо: штурман А. В. Беляков, командир воздушного корабля В. П. Чкалов, второй пилот Г. Ф. Байдуков.}

Накануне отъезда в Вашингтон к летчикам обратились солдаты ванкуверского гарнизона: нельзя ли из имеющегося в кабине самолета получить что-нибудь на память? Летчики роздали весь запас советских консервов. Проведав об этом, некий делец сокрушался: «Какой бизнес упустили эти русские! Следовало разложить все, что им не требуется, в баночки и коробочки с автографами и пустить в продажу. На таких сувенирах можно было бы сделать хорошие деньги».

АМЕРИКАНСКИЕ ВСТРЕЧИ

Летчиков ждали в Нью-Йорке. Экипаж принял последнее приглашение и отправился на завтрак, устроенный в его честь Вашингтонским национальным клубом прессы. Оттуда Чкалов вернулся расстроенный – конечно, не без причины. Началось с того, что за завтраком корреспондент одной из нью-йоркских газет громко высказал свое недовольство: почему на прием пригласили женщин-журналисток? Чкалову «объяснили», что женщин, как и негров, не принимают в члены клуба.

– Но ведь в Вашингтоне есть журналисты-негры, – сказал летчик.

– К сожалению, есть, но в клуб им допуска нет.

Возвращаясь пешком в посольство, наши пилоты увидели как бы иллюстрацию к клубному диалогу. У входа в парикмахерскую, где работали мастера-негры, висела табличка: «Только для белых». Чкалов вышел из себя.

– Не знал ты об этом раньше, что ли, – успокаивал друга Байдуков.

– Знать-то знал, а теперь своими глазами увидел. Это же дико, Егор, унижать людей за цвет их кожи или национальность!..

Байдуков только головой покрутил. В его записной книжке, с которой пилот не расставался, как и каждый настоящий путешественник, содержались многочисленные факты: кроме парикмахерских, «только для белых» существовали гостиницы, автобусы, кинотеатры, парки, трамвайные вагоны; и это в столице, где почти треть населения – негры! «Только для белых» – красивые и благоустроенные дома Вашингтона, а неграм – столичное гетто, особый район, – там они населяют трущобы.

Экипаж распростился с Вашингтоном. Через пять часов поезд подошел к Пенсильванскому вокзалу Нью-Йорка. Двойная цепь полисменов едва сдерживала натиск встречающих. В воздухе стоял пронзительный свист.

– Почему свистят? – обиженно спросил Байдуков.

– Это хорошо, о’кэй, вас приветствуют, – растолковали американцы.

Публика в европейских странах свистом проявляет недовольство, а в США, наоборот, это общепринятый способ поощрения.

Летчики в открытом автомобиле поехали к ратуше. Впереди торжественной процессии мчались, заливаясь сиренами, мотоциклы почетного эскорта. Утренние газеты сообщили маршрут проезда летчиков по центральным улицам. И вдруг, буквально в последний час, полиция изменила этот путь: вероятно, власти хотели избежать массовых демонстраций в честь советских пилотов. Но весть о новом маршруте распространилась молниеносно, и на всех улицах, по которым ехал чкаловский экипаж, собрались людские толпы. Движение остановилось. Герои стояли в автомобиле, их забрасывали цветами. Услышав нарастающий вой сирен, из домов и подворотен выбегали люди в комбинезонах. Советских гостей приветствовали на многих языках – английском, итальянском, польском, испанском, русском, французском, еврейском, норвежском…

Разноязычная речь нас не удивляла: мы знали, что в городе-колоссе живут более полумиллиона славян, по миллиону итальянцев и евреев, по семьсот тысяч ирландцев и немцев, двести тысяч выходцев из Скандинавии; знали мы о существовании сирийских, польских, шведских, китайских, еврейских, японских кварталов, улиц, целых районов; слышали, конечно, и о негритянском гетто – Гарлеме.

Процессия остановилась у «Сити-холл». Летчиков встретил мэр Нью-Йорка. И снова приветственные возгласы, а вместо аплодисментов – неизбежный свист.