Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Валерий летал, – подтвердил Александр Васильевич. – Видели, как он снижался вне зоны, больше ничего не известно.

Глубоко взволнованный, я вызвал летно-испытательную станцию, где работали Громов и Байдуков. К телефону подошел Михаил Михайлович.

– Чкалов испытывал опытную машину и пошел на вынужденную посадку, – сказал он. – А где опустился, никто не знает. Байдуков летает сейчас вокруг аэродрома, ищет…

Быстро темнело. Звонки не прекращались. И вдруг – ошеломляющее известие: Валерий Павлович в Боткинской больнице! Еще несколько минут гнетущего неведения, и на вопрос, правда ли, что Чкалов доставлен в больницу, главный врач отвечает утвердительно.

– Его состояние? Какие надежды?

– К нам его привезли бездыханным, – слышу печальный голос.

Великого летчика не стало.

Еще утром, веселый и довольный, он ласково простился с семьей, пообещав сыну часа через три вернуться с аэродрома. Там стоял истребитель новой конструкции. Испытать самолет в воздухе, нащупать и вскрыть все его уязвимые места, определить достоинства и высказать мнение о боевой машине, которая должна усилить мощь отечественной авиации, Чкалов считал своим святым долгом.

Полет на остров Удд и трансполярный рейс в Америку принесли ему любовь и уважение народа, всемирную славу. Но он постоянно чувствовал себя в неоплатном долгу перед Родиной и слышать не хотел о том, чтобы оставить любимую и опасную испытательскую работу: «Я буду держать штурвал самолета, пока в моих руках есть сила, а глаза видят землю». Он остался верен своему слову до конца.

После полудня Валерий Павлович приехал на аэродром.

– Не замерзли, друзья? – обратился он к механикам. – Говорят, нынче чуть ли не все тридцать градусов!

Летчик обошел вокруг истребителя, с удовольствием подлинного ценителя оглядывая строгие его очертания.

– Все в порядке?.. Лечу!

Самолет пошел в воздух. Первый раз опытная машина поднялась над землей.

Истребитель описал круг за границей аэродрома, зашел на второй. Мотор ровно гудел в прозрачном морозном воздухе.

Люди на старте, запрокинув головы, следили за машиной. Сейчас Чкалов закончит второй круг и пойдет на посадку. Что он скажет?

На двухсотметровой высоте самолет приближался к аэродрому. Внезапно гул оборвался: что-то произошло с мотором! Люди на старте замерли.

До аэродрома оставалось пролететь каких-нибудь полтора километра. Чкалов планировал, но высота убывала слишком быстро. Прыгать с парашютом бессмысленно: земля уже совсем близко…

Чкалов на гибнущем самолете боролся. Вокруг были жилые дома, сараи, склады. Он направил истребитель к маленькой ровной площадке, но дотянуть до нее не смог – не хватило секунд…

Рабочие склада строительных материалов вышли во двор, направляясь к столовой. С нарастающим свистом неслась на них машина. Люди оцепенели. Прямо перед собой видели они нос истребителя. Вот-вот он врежется в толпу!..

Но Чкалов заметил людей. Нет, ни один не должен пострадать! И рука великого летчика отвела от них смерть. Истребитель послушно отвернул – в последний раз.

Чудовищной силы удар о землю вырвал пилота вместе с сиденьем из кабины, взметнул в воздух и бросил вниз…

Сбежались рабочие. Его бережно подняли, уложили в автомобиль, помчали в Боткинскую больницу. Машина остановилась у приемного покоя. Врач взял его за руку. Пульс не прощупывался. Сестры держали наготове шприцы. Разрезали комбинезон. На военной гимнастерке блеснули ордена Ленина и Красного Знамени, депутатский значок.

– Чкалов! – отчаянно вскрикнула сестра. – Валерий Чкалов!

Это было в третьем часу пополудни.

Главный врач больницы проводил меня в маленькую комнату приемного покоя. Ярко горели лампы. Под белым покровом лежал Валерий Павлович. Лицо его было серьезно и строго. Такое выражение принимало оно в часы, когда решались судьбы дальних перелетов, когда он обдумывал планы нового маршрута – вокруг земного шара без посадки. Пряди русых волос прилипли к влажному лбу. Брови сурово сдвинуты. Руки сложены на богатырской груди.

Ушел из жизни великий летчик-большевик, любимый народом.

Скорбью прониклась страна. На заводах Запорожья и Урала, в колхозах Полтавщины и Алтая, на берегах Волги и Енисея, в шахтерских поселках Донбасса и на далеком острове Чкалов пролилась не одна слеза. Сколько отцов и матерей назвали в те дни своих новорожденных именем великого летчика… Тысячи юношей и девушек дали клятву: быть такими же преданными родине, бесстрашными и стойкими, как Чкалов.

ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МОРЕЙ

Пришло лето 1939 года. Страна жила интересами третьего пятилетнего плана. Росло могущество социалистического государства.

Менялась карта нашей родины. Советские люди вели стальные пути и автомагистрали через пустыни, лесные дебри, горные хребты. Моря и реки соединялись судоходными каналами. Рождались города. Старшему поколению пришлось заново изучать экономическую географию – возникли Турксиб, Магнитогорск, Днепрогэс, Комсомольск, Кузбасс, Караганда, Второе Баку… Из таежных просторов Сибири, предгорьев Урала, среднеазиатских республик двигались эшелоны с хлебом и углем, нефтью и лесом, рудой и хлопком, сложными машинами, удобрениями…

Ученые проникали в недра, где тысячелетиями таились бесценные сокровища, поднимались в заоблачные высоты. Советские конструкторы создавали машины, облегчающие труд человека. Все больше появлялось отечественных автомобилей и самолетов. В недавней глухомани загорались лампочки Ильича.

Многое изменилось и за Полярным кругом. Самолеты и корабли сблизили огромные пространства Крайнего Севера с промышленными и культурными центрами. Арктика стала доступнее, потускнел ее романтический ореол. В мертвую тишину льдов и снегов, нарушаемую лишь пронзительным криком чаек и ревом зверей, ворвались властные человеческие голоса, гул компрессоров, рокот моторов, визг электрических пил. На побережье Ледовитого океана дымились костры строителей заполярных городов. Советские люди смело проникали в глубь Арктики, на нехоженые земли и одинокие островки.

Летом в ледовые моря шли десятки транспортов с грузами для Заполярья, Якутии, Дальнего Востока. Караваны возвращались из Арктики с сибирским лесом и ценными ископаемыми. Родина поручила полярникам превратить Северный морской путь в нормально действующую водную магистраль.

Арктическая навигация 1939 года началась успешно: в конце июля первый караван судов, шедших на восток, миновал пролив Вилькицкого. Навигацией руководил Иван Дмитриевич Папанин; вместе со штабом он находился на борту линейного ледокола «Сталин».

Флагманский ледокол с машиной мощностью в десять тысяч лошадиных сил, построенный на ленинградских верфях, впервые вышел в плавание предыдущим летом. Под командованием капитана Воронина осенью 1938 года он пробился в тяжелых льдах за восемьдесят третью параллель, повторив рекорд свободного плавания в высоких широтах, установленный за месяц до того «Ермаком». Конечно, суда, зажатые льдами и дрейфовавшие вместе с ними, бывали и севернее, но по доброй воле ни один пароход или ледокол не забирался в район за четыреста двадцать миль от полюса.

Июльским вечером на линейном ледоколе взвились сигналы отплытия, в тусклом солнечном свете затрепетали флаги.

Мурманск спал. Проводить ледокол собралась небольшая группа горожан. Матери и жены полярных моряков, прощаясь с близкими, напоминали: «С Диксона или Тикси обязательно отправь письмецо». Давно ли арктических путешественников провожали с горестными вздохами и слезами! На наших глазах полярные походы стали обыденными.

Ледокол шел широким заливом. На мостике Папанин оживленно беседовал с Михаилом Прокофьевичем Белоусовым. Стройный, красивый тридцатипятилетний капитан со всеми держался одинаково ровно и вежливо. Вдумчивый, уравновешенный, корректный, он четко и коротко отдавал приказания. Трудовую жизнь Михаил Прокофьевич начал рядовым землекопом. С десятилетним опытом штурмана дальнего плавания он перешел в полярный флот и принял командование «Красиным», только что закончившим поход к челюскинцам; это был комсомольский ледокол – вся его команда состояла из молодежи. Белоусова увлекла борьба со льдами. Он изучал их свойства, особенности, законы дрейфа; когда необходимо идти напролом; когда выгоднее отступить и выбрать обходный путь; когда вернее всего – выждать…

Скалистые берега Кольского полуострова расплылись за кормой. Ледокол резал волны Баренцева моря. Мы вышли на трассу Северного морского пути. Таинственный Северо-восточный проход! Легендарная дорога к сокровищам Китая и Индии. Веками великая арктическая магистраль слыла страной ужасов и ледяной смерти. Четыре столетия привлекала она и алчных хищников, и честолюбивых искателей славы, и бескорыстных ученых-одиночек. Те, кому посчастливилось невредимыми вернуться на Большую землю, рассказывали диковинные истории и, смешивая быль с небылицами, самыми мрачными красками описывали полярные моря: нагромождения льдов, туманы, дьявольский холод – пройти невозможно, и возврата оттуда нет!..

Сколько безумных надежд развеялось в Ледовитом океане, сколько безымянных могил скрыто под снежным саваном Заполярья! Века миновали после гибели участников морской экспедиции, в страданиях и тоске умиравших у берега Мурмана, с которым мы только что расстались… То была английская экспедиция под командованием Хьюга Уиллоби, посланная «Обществом купцов-изыскателей» на поиски Северо-восточного прохода. Три корабля в 1553 году вышли на восток и достигли «Мурманского моря». Осенью два судна встали на зимовку у восточного Мурмана. Спустя год их случайно обнаружили русские промышленники. Суда казались покинутыми. Но на палубах и в каютах лежали трупы, их насчитали шестьдесят пять. Все английские моряки, среди них и Уиллоби, погибли от холода и цинги. Лишь одному кораблю удалось добраться до «Московии» – в устье Двины… Еще несколько десятилетий «Общество купцов-изыскателей», переименованное в «Московскую компанию», безуспешно пыталось найти кратчайший морской путь в страны Востока.

Семнадцатое и восемнадцатое столетия ознаменовались крупнейшими географическими открытиями русских землепроходцев и мореплавателей. Они прокладывали дороги во льдах, открывали земли, проливы, бухты. Но и после Великой Северной экспедиции морской путь из Атлантики в Тихий океан через арктические моря оставался недоступным.

Летом 1878 года из шведского порта Гетеборг отправился в полярные моря пароход «Вега» с экспедицией исследователя Адольфа Эрика Норденшельда, организованной при поддержке сибирского коммерсанта и общественного деятеля Александра Сибирякова. За двенадцать с половиной месяцев «Вега» прошла весь Северный морской путь, но… с вынужденной девятимесячной зимовкой во льдах Колючинской губы, на подступах к Тихому океану. Это, вероятно, и склонило Норденшельда к мнению, что арктическая водная магистраль «едва ли будет иметь действительное значение».

Шли десятилетия. Иногда среди ледяной пустыни появлялся одинокий корабль: путешественники стремились к полюсу или продолжали поиски пути вдоль побережья Ледовитого океана. К северу от Новосибирских островов погибла «Жаннетта» – корабль американской экспедиции Де Лонга. В высокие широты проник Фритьоф Нансен на «Фраме». Долго дрейфовал со льдами и корабль Руаля Амундсена «Мод».

Русские суда «Таймыр» и «Вайгач» после нескольких попыток и вынужденной зимовки совершили первое в истории сквозное плавание Северным морским путем с востока на запад – из Тихого океана в Атлантику.

Экспедиции эти дали много ценного, расширили знания о полярной стране. Но великая водная магистраль, пройденная на всем протяжении только «Вегой», «Таймыром», «Вайгачом» и «Мод», не подчинилась воле человека: на пути кораблей природа воздвигала неодолимые ледовые преграды, вынуждая мореплавателей долгие месяцы зимовать где-либо у Сибирского побережья.

В советские годы речь шла уже не о проходимости Северного морского пути, а о том, чтобы совершать сквозные плавания без зимовки, за одну навигацию – в летние месяцы, когда ледовая магистраль бывает более доступной для судов.

Как и сотни лет назад, идея эта волновала ученых и путешественников. Советским людям выпала честь претворить ее в действительность: в 1932 году «Александр Сибиряков», выйдя из Архангельска, через шестьдесят четыре дня достиг Берингова пролива. Впервые водная магистраль Арктики была пройдена без зимовки. Годом позже рейс «Сибирякова» был повторен «Челюскиным». В обратном направлении, с востока на запад, прошел за одну навигацию ледорез «Литке». Всё больше судов появлялось в полярных морях. Летом 1936 года сквозное плавание совершили уже четырнадцать кораблей. Советские флаги реяли над морями Ледовитого океана.

Полным ходом двигался флагманский ледокол к проливу Югорский Шар. В небольшой каюте расположился штаб арктической навигации. Из Москвы и Ленинграда, из северных и восточных портов, с ледоколов и транспортных судов, с авиационных баз и полярных станций, с рудников и самолетов воздушной разведки круглые сутки поступали сюда донесения, запросы, предложения. Во главе штаба стоял Николай Александрович Еремеев, человек большой культуры и знаток дела. Он помнил не только названия всех транспортов, гидрографических судов и ледоколов, вышедших в плавание, но и в каком караване они идут, под чьим лидерством, где сейчас находятся, когда и где должны бункероваться. Начальник штаба знал по именам всех капитанов и старших штурманов, их достоинства и недостатки.

В полдень и по вечерам на коротком оперативном совещании Еремеев докладывал, где находятся караваны, какие планы у капитанов судов. Гидролог и синоптик говорили о движении льдов, циклонах и антициклонах, показывали карты, испещренные цифрами, значками и волнистыми линиями, понятными только специалистам, давали прогнозы: «У острова Белый льды отодвинулись на север. Черепичный пятнадцать часов летал над морем Лаптевых и восточной частью Карского моря. В районе архипелага Норденшельда можно ожидать резкого ухудшения ледовой обстановки…»

От флагманского корабля во все концы Арктики протянулись невидимые нити. «Мы начали нормальную эксплуатацию Северного морского пути. Каждый должен выполнить свой патриотический долг!» – передавала радиостанция ледокола полярникам.

Еремеев улучил час, чтобы познакомить меня с особенностями навигации. Подняв полотняную шторку на стене штабной каюты, он обнажил большую карту Арктики. Пунктирная линия отмечала трассу Северного морского пути. Через пять морей – Баренцево, Карское, Лаптевых, Восточно-Сибирское и Чукотское – к Берингову проливу и Тихому океану тянулись гирлянды разноцветных флажков. Кое-где они сближались плотными группами – караванами, иные держались одиночками, некоторые скучились в устьях сибирских рек.

– Вот положение нашей флотилии нынче в полдень, – сказал Еремеев. – Голубые флажки – ледоколы, красные – транспорты, синие – гидрографические суда, а черные – угольщики.

Преобладали, конечно, красные флажки. Транспорты везли муку, машины, продовольствие, книги, медикаменты, ткани, обувь – все необходимое для населения Якутии, Крайнего Севера и дальневосточных окраин.

– Вы когда-нибудь подсчитывали, насколько арктическая магистраль сокращает путь судов из антлантических портов на Дальний Восток? – спросил Еремеев. – Не зря наши предки увлекались мыслью о Северо-восточном проходе! Смотрите: от Мурманска или Архангельска до Владивостока Северным морским путем одиннадцать тысяч километров, а через Средиземное море и Суэцкий канал – в два с лишним раза больше. Ну, а путь в обход Африки, мимо мыса Доброй Надежды, еще намного длиннее.

– К тому же северная трасса проходит в отечественных водах, – заметил молодой гидролог Михаил Михайлович Сомов.

– Да, это очень важно, – поддержал Еремеев. – Но вернемся к нашим исчислениям. Предположим, нужно завезти в Заполярье полтораста тысяч тонн грузов. Для отправки их по железной дороге потребовалось бы не менее сотни составов. А сколько автомашин и вездеходов заняла бы доставка этих грузов за тысячи километров от железной дороги! Притом, заметьте, часть наших грузов идет на Чукотку и Камчатку, а до бухты Провидения из Архангельска или Мурманска Северным морским путем только шесть с половиной тысяч километров. Вот выигрыш в расстоянии!

– Как же будет проходить навигация?

– По всей трассе расставлены ледоколы. В Карском море караваны пойдут под лидерством «Ленина» и «Ермака», в море Лаптевых транспорты поведет «Литке».

– А наш ледокол?

– Мы двинемся с караванами через пролив Вилькицкого и морем Лаптевых в Тикси. Поможем всем, кому придется трудно. Работы ледоколам хватит: транспорты идут на Колыму, к устью Лены, в Нордвик, на Яну, к полярным станциям.

Радист принес телеграмму. Начальник штаба пробежал ее глазами и омрачился:

– Сейчас в Арктике – как на новоселье в недостроенной квартире… Представьте себе: семья перебралась, свалила в комнатах вещи, а тут еще вставляют вторые рамы и стекла, по углам мусор. Пока родители наводят порядок, ребенок упал и ушибся… Оказывается, нужен глаз да глаз! Вот он – ребенок, – помахал Еремеев радиограммой.

В дверях появился Папанин:

– Есть новости, Николай Александрович?

– «Ненца» едва не затерло…

Произошло это в восточной части Арктики. Навигация там была в разгаре, многие тихоокеанские транспорты прошли Берингов пролив и разгружались на побережье. Операциями руководил бывалый полярный моряк Афанасий Павлович Мелехов. С борта ледокола он указывал капитанам транспортов, какого направления им держаться. Судно «Ненец» получило совет обойти льды. Но его капитана, впервые попавшего в Арктику, предложение Мелехова удивило: «К чему нам обход, если в этом битом льду можно отлично пройти по прямой!» И новичок повел судно прямым курсом. Однако в ледовом плавании, вопреки элементарной геометрии, прямая далеко не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками: «Ненец» очутился в восьмибалльном льду – восемь десятых поверхности моря были покрыты белыми полями. Капитан струхнул, что судно затрет, и сообщил о трудном положении. Подоспевший ледокол выручил «Ненца» из беды.

– Словом, отделались легким испугом, – заключил Еремеев.

В каюте было душно, Папанин открыл иллюминатор.

– Видно, человеческая память недолговечна, – сказал он. – Лишь пять лет миновало после гибели «Челюскина», и словно уже позабыты все опасности ледовых морей. Вот попадает в Арктику самонадеянный, беспечный человек вроде капитана «Ненца» и для пущей важности прикидывается специалистом по льдам, хотя на деле знаком с ними разве только по зимним каткам и разбирается в ледовой обстановке, как петух в футболе… Такой капитан способен завести судно в ловушку, из которой его не вытащить…

Донесся глухой шум, скрежет, удары в корпус; можно было подумать, что корабль задевает морское дно.

– Первый лед, – сказал Папанин, переводя стрелку настольного телефона. – Михаил Прокофьевич, с почином вас!.. Входим в Юшар?.. Да-да, на полярной станции обязательно побываем.

Подступы к проливу Югорский Шар были забиты льдом.

Справа тянулись отлогие берега материка, по другую сторону зеленели холмы острова Вайгач. Ледокол остановился у рубежа Баренцева и Карского морей. Моторный бот доставил нас на полярную станцию, одну из старейших в Арктике. Чистые бревенчатые домики, похожие на дачи, мачты радиостанции, ветряной двигатель, маяк… Навстречу бежали полярники:

– Вот радость-то! Милости просим, товарищи!

Девушка-метеоролог познакомила гостей с лабораториями. Полярники наблюдали за режимом льдов и течениями в проливе, изучали климат, жизнь моря, каждые шесть часов передавали в Москву метеорологические сводки.

Вернулись на ледокол. Мы двинулись к востоку, но через четверть часа пришлось остановиться: лавируя между льдинами, к нам спешил катер; там были инженеры, возвращавшиеся из бухты Варнек к себе в Амдерму. Продрогшие и посиневшие, обжигаясь чаем, они рассказывали в кают-компании амдермские новости. Позднее по трапу поднялся молодой атлет в зюйдвестке и глянцевитом черном плаще, из-под которого виднелась меховая безрукавка.

– Куда прошли наши инженеры? – спросил он.

Я сразу узнал гостя, хотя он заметно возмужал и его молодой басок звучал довольно внушительно.

– Локтев!.. Какими ветрами принесло сюда, Вася?

– А я в Амдерме радистом.

– Значит, добились своего?

В глазах Васи забегали веселые искорки.

– Не совсем! Амдерма все же на материке – Большая земля, а мне желательно на Рудольф или Новосибирские острова. Обещают в будущую навигацию перевести…

Вот и Карское море! Издавна славилось оно как «ледовый мешок», опаснейшее место Северного морского пути. Бывает, в течение двух-трех суток обстановка здесь меняется неузнаваемо: мощные белые поля спускаются к материку, образуя неприступные барьеры, но подуют иные ветры, и льды постепенно уносит.

Из репродуктора в штабной каюте послышался голос капитана Белоусова:

– В миле по курсу дрейфуют два иностранца-лесовоза, будем их выводить.

Английские суда «Скрин» и «Севенчур» шли из Гулля на Игарку. Незначительные для нашего корабля льды были опасны лесовозам, и капитаны их предпочли задержаться в ожидании выручки. Наш ледокол проложил широкий канал, по нему за лидером двинулись иностранцы и к утру вышли на чистую воду. Англичане поблагодарили Белоусова за помощь и повели суда к Енисейскому заливу. То была наша первая ледовая проводка. Корабль пошел на северо-восток, к рубежу Карского моря и моря Лаптевых – проливу Вилькицкого. Курс лежал через архипелаг Норденшельда.

В штабе совещались. Прилетели Илья Павлович Мазурук, начальник полярной авиации, и Ареф Иванович Минеев, руководивший морскими операциями в западной части Арктики. Грузы, воздушная ледовая разведка, уголь, строительство портов, флот сибирских рек, ледоколы и караваны, события навигации – обо всем этом говорили на совещании. То, что со стороны выглядело второстепенным делом, здесь оказывалось важным и неотложным: постройка школы в Тикси и гаража для вездеходов на Диксоне, закладка парников, установка маяков открытие поликлиники… Все это требовало людей – инженеров, плотников, педагогов, штукатуров, врачей, агрономов. Денег хватало, материалы были подвезены, но люди?! Без них самые превосходные замыслы остаются на бумаге. С запада на «Русанове» шли сто двенадцать строителей, с востока на «Анадыре» – сто десять. «Капля в море!» – хмурился Еремеев.

Ледокол вклинился в стену тумана, до того плотного, что, казалось, его можно черпать ведрами, словно сметану, и даже резать ножом, как студень. Ветер рвал серовато-белые полосы, открывая безжизненные острова архипелага Норденшельда. На расстоянии трех корпусов позади двигался «Сакко», пристроившийся к лидеру в районе Диксона; пароходу предстоял далекий путь, его трюмы были заполнены грузами для колымских новостроек.

Суда вступили в зону девятибалльного льда. Проносились обломки самых причудливых форм и массивные поля, будто обсыпанные ослепительно белым кристаллическим порошком. Ударяясь в обшивку судна, льдины с грохотом отваливались. Для «Сакко» такие удары были небезопасны; пароход часто останавливался и, словно жалуясь, подавал гудки. Мы возвращались и вновь прокладывали дорогу.

Жизнь на флагманском корабле текла размеренно. Москвичи освоились с полярным солнцем, светившим все двадцать четыре часа в сутки, и в полночь, опустив занавески над иллюминаторами, укладывались спать.

– Михаил Прокофьевич, куда пойдет наш ледокол? – спросил я однажды у капитана. – Мы еще так мало видели! Придется ли нам побывать в арктических портах?

– И почему до сих пор нет белых медведей? – тоном шутливой претензии продолжил синоптик-москвич.

– Погодите, все будет: и порты, и разные неожиданности, и, надеюсь, медведи, – пообещал Белоусов.

Провожая меня в Арктику, журналист Михаил Розенфельд предостерегал:

– Тебе еще не приходилось встречаться с белыми медведями? Смотри не увлекайся! Соблазн будет велик… Нет сомнения, что рано или поздно ты разразишься восторженным творением на медвежью тему. Это участь всех арктических корреспондентов, и тебе ее не избежать…

Наш ледокол и «Сакко» подходили к проливу Вилькицкого. В кают-компании собирались к обеду, «доминисты» в своем уголке гремели костяшками.

– Медведь! – завопил страшный голос с палубы.

Все бросились к иллюминаторам. Метрах в тридцати, у края льдины, стоял матерый зверь с густой желтоватой шерстью. Задрав длинную морду, хозяин полярных льдов глядел на черное дымящееся чудовище. Мазурук с винчестером выскочил на палубу. Поздно! Будто почуяв опасность, медведь мгновенно соскользнул в воду.

Вскоре я отправил небольшую корреспонденцию для «Последних известий по радио». Вечером мы оказались у мыса Челюскин и в суете прозевали московскую передачу, но на другой день мне принесли радиограмму. «Растроган встречей с медведем, передай ему привет, предсказание сбылось», – торжествовал мой друг Миша.

Ледокол стоял в проливе Вилькицкого, близ выхода в море Лаптевых. Оно было свободно от льдов, и «Сакко», погудев на прощание, самостоятельно продолжал плавание к устью Колымы. Мы находились у семьдесят восьмой параллели, против мыса Челюскин, самой северной оконечности Европейско-Азиатского материка.

Туман приподнимался, открывая мыс Челюскин. На невысоком скалистом берегу выстроились домики полярной станции. Бдительным стражем возвышался сорокапятиметровый маяк. Полоса льда тянулась вдоль побережья. Грянул пушечный выстрел – полярники салютовали ледоколу.

– Откуда на Челюскине артиллерия? – спросил я у Минеева.

– Там есть старинная пушчонка. В туманную погоду выстрелами сигнализируют судам, что берег близко.

С полярной станции привезли подарок – белых медвежат Свирепого и Тихонького, взятых во время недавней охоты. Их устроили на палубе. Свирепого посадили на цепь, а его братца, с умильной и доверчивой мордочкой, привязали веревкой: малыш, дескать, никуда не денется. Но в первую же ночь незримо для вахтенных Тихонький перегрыз привязь, полез за борт, плюхнулся в родную стихию – и поминай как звали! Оставшись в одиночестве, Свирепый пришел в ярость; он пытался освободиться от ненавистной цепочки, с хриплым ревом бросался на людей, приносивших ему пищу. Пришлось перевести его в клетку. Медвежонок остервенел пуще прежнего, метался из угла в угол и протяжно рычал, не давая людям покоя ни днем, ни ночью, а к пище не притрагивался. С первым попутным судном его отправили в зоопарк.

Две недели ходил наш ледокол проливом Вилькицкого, проводя транспорты с запада в море Лаптевых, и шесть раз миновал мыс Челюскин. Над проливом барражировали самолеты, их штурманы сообщали по радио обстановку. Там, где недавно море было свободно, сплотились непроходимые льды. Но вот ветер с материка усилился, белые поля тревожно задвигались. Ледоколы повели одиннадцать судов – последний караван с запада.

В море Лаптевых бушевал шторм, шквальный ветер вздымал пенистые бугры. За флагманским ледоколом шли транспорты, земснаряды, катера для арктических портов. Тяжко доставалось маленьким судам. «У нас полно воды!» – кричали в рупор с ближнего катера. Его взяли на буксир.

За сотни миль от нас, во льдах Центрального Полярного бассейна, дрейфовал в то время пароход «Георгий Седов». На борту его было лишь пятнадцать арктических моряков во главе с молодым капитаном Константином Бадигиным. Необычайный дрейф начался в 1937 году в море Лаптевых, у семьдесят пятой параллели.

Пятнадцать седовцев превратили свое судно в плавучую лабораторию. Их научные наблюдения в Центральной Арктике представляли большую ценность, дополняя исследования станции «Северный полюс». За два года дрейф отнес «Седова» почти к восемьдесят седьмой параллели; только двести миль отделяли седовцев от полюса.

Папанин пригласил начальника радиостанции:

– Вызовите на четырнадцать часов «Седова», буду говорить с капитаном Бадигиным.

За пять минут до назначенного срока радиостанция ледокола стала посылать в эфир позывные «Седова». Дрейфующее судно немедленно откликнулось.

– Что у вас нового? Какая ледовая обстановка? – спросил Папанин.

– Вокруг сплошной торосистый лед, но временами видно «водяное небо» – где-то далеко есть разводье, – сказал Бадигин. – Арктическое лето чувствуется и у нас: с середины июня началось бурное таяние, в центре ледяных полей возникли большие озера, наши товарищи нередко путешествуют там на лодках.

– А как идут научные работы?

– Регулярно продолжаем наблюдения – астрономические, магнитные, метеорологические, измеряем глубины океана, собираем планктон.

– Люди чувствуют себя хорошо?

– Отлично! Вторая полярная ночь еще крепче сплотила наш коллектив.

Дрейф седовцев продолжался двадцать семь месяцев. Судно прошло через области, где не бывала ни одна экспедиция. В начале 1940 года флагманский ледокол пробился к восемьдесят первой параллели, между Гренландией и Шпицбергеном, и вывел «Седова» из льдов.

В порт Тикси мы прибыли ранним утром. Ледокол встал на рейде. В бухте собралось пятнадцать судов. Вдоль пологого берега протянулся растущий поселок: бревенчатые дома, общежития, палатки. В небольшой бухте слегка покачивались краснокрылые летающие лодки авиалинии Якутск – Тикси.

Расположенный близ дельты Лены, почти в центре Северного морского пути, Тикси становился одним из главных арктических портов. Прибывающие морем товары для Якутии здесь перегружали на речные суда. Многоводная Лена связала Тикси с Якутском, золотыми приисками, Сангарским угольным бассейном, дающим топливо арктическому флоту. Население поселка исчислялось уже тысячами.

– А недавно тут была мертвая пустыня, – заметил капитан Велоусов. – Шестидесяти лет не прошло после трагедии Де Лонга…

Льды раздавили «Жаннетту», судно американской экспедиции Де Лонга, далеко к северо-востоку от Тикси. Путешественники двинулись по льду к Новосибирским островам, рассчитывая оттуда добраться до материка. У них было пять саней и четыре шлюпки; в трое саней запрягли собак, остальные пришлось тащить людям. Спустя три месяца ослабевшие, обмороженные и больные путники кое-как добрели к дельте Лены. Незнание сибирского побережья погубило их: они пошли на юг, в безлюдье, а не на запад, где могли повстречать якутов-промышленников.

Истощенные длительной голодовкой, лейтенант Де Лонг и его спутники едва влачились. Они ограничили себя суточным пайком: пятнадцать граммов спирта или ложка глицерина с горячей водой. Когда иссякли спирт и глицерин, люди питались отваром кустарниковой ивы и кожей своих сапог. Они уже не могли двигаться и сознавали, что обречены на мучительную, медленную смерть. Первой жертвой пал матрос Эриксон, за ним аляскинский индеец Алексей. Де Лонг кратко записывал: «Страшная ночь». «Иверсен умер рано утром». «Ночью умер Дресслер». «Бойд и Герц скончались ночью. Коллинс умирает». Это была последняя запись – на сто сороковой день после гибели «Жаннетты». Спустя пять месяцев возле трупа Де Лонга нашли его дневник…