Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Часом позже я сидел в знакомом операционном зале хабаровского телеграфа, ожидая, когда в Москве у прямого провода появится вызванный мною товарищ из редакции; телефонная связь между столицей и Дальним Востоком тогда только налаживалась. Внезапно аппарат ожил, и по ленте побежали буквы: «У провода Тихон Холодный». Я передал о своих затруднениях: чтобы получить гидроплан пограничной охраны, необходима помощь редакции. «Сейчас позвоню редактору, жди», – ответил Тихон Михайлович. Лента снова задвигалась: «Все в порядке… Хабаровской погранохране отправлена телеграмма. Редакция просит предоставить гидроплан».

В полуосвещенном вестибюле телеграфа нервно расхаживал невысокого роста человек с дорожным чемоданчиком и болтавшимся на груди фотоаппаратом. Фигура показалась мне знакомой. Дверь приоткрылась, свет упал на взъерошенную курчавую шевелюру… Это был фоторепортер Темин.

– Откуда и куда, Виктор Антонович?

– Ка-ка-я встреча! Вы тоже туда? – вскричал он, многозначительно подчеркивая последнее слово.

В день чкаловского старта Темин вылетел из Свердловска на восток: редакция поручила ему фотосъемки на финише «АНТ-25». Виктор опустился в Хабаровске за несколько часов до меня.

– Вот неудача – последняя гидра улетела чуть ли не на глазах, – горевал фотограф. – Боюсь, застрянем здесь. А нам хотя бы какую ни на есть «шаврушку»…

– Послушайте, что вы дали бы за летающую лодку?

– Всё! – трагически затряс он руками, выронив при этом чемоданчик.

– Даже вашу высокочувствительную пленку?

– Три катушки, пять… Десять!.. Весь запас!

– Отлично, завтра вас доставят на остров Удд. Но любопытно, как вы будете снимать без пленки?

– Вы шутите, шутите?! – схватил он меня за плечи.

– Без шуток, Виктор: завтра вы увидите чкаловский экипаж и, конечно, заснимете превосходные кадры: «От первого фотокорреспондента, посетившего остров Удд»…

ОСТРОВ ЧКАЛОВ

Морской бомбардировщик, похожий на огромную чайку, взлетел с амурской протоки. Ярко-голубую летающую лодку вел командир отряда пограничной авиации, седой человек с обветренным, румяным лицом. Я сидел рядом, на месте второго пилота. В носовом отсеке расположился Темин. Круглый люк перед нами частенько приподнимался, и оттуда, как из суфлерской будки, появлялась голова моего неожиданного спутника. Морщась от ветра, он нацеливался аппаратом, крутил и щелкал, щелкал и крутил…

Внизу сверкала, искрилась, переливалась блестками широкая лента Амура. Дымили пароходы и буксиры, казавшиеся игрушечными, виднелись рыбацкие лодки-скорлупки и вереницы плотов, напоминавшие школьные пеналы. Параллельно руслу через тайгу и просеки тянулась серая полоска автомобильной дороги. Выскочив из лесной чащи, она устремилась вперед и затерялась в голубоватой дымке.

– Ком-со-мольск! – прокричал пилот, выкинув руку влево.

Возвращаясь из прошлого путешествия в низовья Амура и на Сахалин, я видел, как на левом берегу реки, близ небольшой деревушки, высаживались с пароходов и барж отряды жизнерадостной, задорной молодежи. Там были москвичи и ленинградцы, смелые, боевые, жадные до всего нового; волевые, коренастые и немногословные сибиряки и уральцы; мечтательные, с певучим говором девчата и парни из украинских степей; скромные и застенчивые голубоглазые белорусы; подвижная и шумная молодежь Закавказья; юноши и девушки из среднеазиатских республик, черноволосые, опаленные жгучим солнцем; рассудительные и смекалистые псковитяне, ярославцы, туляки, рязанцы… В глухой уголок Приамурья съезжались смелые и сильные молодые патриоты, представители народов великой страны, посланцы партии и ленинского комсомола. С вещевым мешком за плечами сходили они на берег. Ставили палатки и разжигали костры. Пытливо разглядывали пустынную местность, которую предстояло освоить и обжить. Они шли покорять дремучую тайгу, корчевать вековые деревья, прокладывать дороги через леса и сопки, строить новый дальневосточный город. Имя ему – Комсомольск!

Прошло четыре года, и мы летим над этим городом. Ровные, прямые улицы, квадраты площадей, сады и цветники. Темными жучками пробегают автомашины. Сверкают окна домов. Прямоугольные, строгие, стального оттенка заводские корпуса соединены с городом полосками шоссейных дорог. Растет и ширится, отвоевывая таежные пространства, юный Комсомольск…

И снова глушь, тайга. Изредка промелькнет песчаный либо лесистый островок, прибрежное селение с деревянной пристанью на плаву, и опять тайга. Левый берег поднимается все выше, по крутизне зеленых склонов сбегают пенистые ручьи. На запад, сколько видит глаз, – никаких признаков человеческого жилья; можно идти неделями, не встречая живой души, разве что набредешь на одинокого охотника-зверолова.

Пестро разукрасила природа долину Амура. Леса, сопки, луга и воды соперничают в расцветках – нежно-голубой, сиреневой, бледно-розовой, изумрудной; как-то не верится, что месяца через три все это сменится однообразным белым ковром.

Амур круто поворачивает влево и быстро уходит от нас. Летчик бросает взгляд на часы, дважды сжимает и разжимает кулак: до Николаевска десять минут полета. Справа показался небольшой мыс, на другом берегу – строения. Аккуратные домики спускаются к реке. Порт окутан дымками пароходов. Мы – в Николаевске.

Спешим в город. На скамье перед цветником, разбитым под окнами почты, сидит человек в кожаной тужурке, перелистывая какие-то бумаги. Он поднимает голову, и я узнаю штурмана «АНТ-25».

– Александр Васильевич! Вы здесь?!

– Как видите.

– А где Валерий Павлович и Байдуков?

– Остались на острове. Я приехал для переговоров с Москвой, сейчас отправляюсь восвояси… Вот не послушали моего совета ехать прямо в Хабаровск, зря время потеряли. Из Читы как добирались?

– До Хабаровска на «Р-5», а сюда – гидрой, она ждет у берега. Полетим вместе на Удд?

– Охотно! Торпедным катером непривычному человеку довольно утомительно.

Между Николаевском и маленьким островом в эти дни стали ходить торпедные катера, летали гидропланы; делегации из города везли летчикам подарки: корзины с копченой амурской кетой, овощи, сласти… Николаевский телеграф принимал сотни приветствий.

– Вот везу, еще не разобрался, – показал штурман толстый пакет. – Что ж, летим?

Пронеслись над рыбными промыслами низовьев Амура и вышли к северной части Татарского пролива. Впереди темнело Охотское море, иссеченное белыми гребнями. Справа неясно вырисовывались контуры Сахалинского побережья. А вот и острова: маленький Кевос, кажущийся безлюдным, за ним – знакомый Лангр с его зверобойным комбинатом и, наконец, узкий, продолговатый Удд. Названия «Удд», «Лангр» и «Кевос» доживали последние дни; вскоре на картах этого района появились новые наименования трех островов: Чкалов, Байдуков, Беляков.

Гидроплан снижался спиралью. На том берегу, где однажды я уже высаживался, стоял, раскинув алые крылья, чкаловский самолет. Казалось, вот-вот он оторвется от земли и устремится в небесную голубизну… Вздымая фонтаны, летающая лодка пронеслась по заливу Счастья. Бросили якорь, к нам двинулась плоскодонка.

Вышли на берег.

Командир летающей лодки пробует каблуком грунт, и в гальке сразу образуется ямка. Летчик пожимает плечами:

– Только Чкалов и мог приземлиться на этих россыпях!

Навстречу по тропинке поднимается Валерий Павлович. На нем коричневая кожанка с орденом Ленина, белая косоворотка, брюки в темных масляных пятнах. Он весело кричит:

– Здорово! Наконец-то прибыли! Газеты догадались привезти?

Он сердечно обнял гостей, для каждого нашел доброе слово.

– Ну, выкладывайте честно: что говорит народ о перелете? Обидно, погода нам под конец подпортила, а машина – золото, и горючего осталось вдоволь, могли бы далеко за Хабаровск пройти.

На взгорье стоит особняком бревенчатый домик; запахло чем-то свежеиспеченным.

– Наша хата, – показывает Чкалов. – А вот и сама хозяйка – Фетинья Андреевна Смирнова. Впрочем, зовут ее здесь попросту тетя Фотя. Это она нас винчестером едва не попотчевала – за диверсантов приняла…

Краснощекая женщина смущенно качает головой.

Из-за пригорка появился Байдуков, опоясанный патронташем, в резиновых сапогах до бедер. Перекинув через плечо двустволку, он возвращается с охоты, важно неся связку худосочных птичек.

– Ба-а-тюшки, да мы теперь провизией до самой Москвы обеспечены! – хохочет Чкалов, разглядывая трофеи через согнутую трубкой ладонь. – Готовьте, Фотя, противни: Егор куликов добыл, насилу волочит…

Спешить некуда, и обед длится часа два. Фетинья Андреевна расстаралась на славу. Кланяясь и ласково приговаривая нараспев: «Откушайте, гости дорогие, наших шанежек», – хлебосольная хозяйка ставит на стол здоровенные пирожища с рыбой, с капустой и яйцами, с кашей и мясом; угощает дарами Охотского моря и амурского лимана – кетой во всех видах: жареной, маринованной, копченой и какого-то хитрого засола; удался и заливной поросенок под хреном со сметаной, аппетитны сласти – подарок из Николаевска. Из бочонка разливают брагу, густую и пенистую, от которой быстро слабеют ноги. Чай Фетинья Андреевна подала «по-московски» – крутой, крепко заваренный.

– Задали вы, хозяюшка, пир на весь мир, – пробасил Валерий Павлович.

Лицо хозяйки вспыхнуло:

– Мы-то вам как рады!

– Не верится мне, Валерий Павлович, будто экипаж здесь плохо встретили, – сказал я.

– Что же, врать мы будем? – сердито откликнулся Чкалов и незаметно подмигнул. – А спроси у тети Фоти: кто винчестер на Александра Васильевича навел? С виду-то она вроде добродушная, уважительная, а вот гостей с оружием встречает. Что, разве не правда?

– И не совестно век целый поминать! – упрекнула Фетинья Андреевна. – Да кому было ведомо, что это вы? Живем на острову, радио у нас нет… Гостям мы всегда радехоньки, а правду сказать, ведь и гости-то разные бывают.

Тут я узнал подробности посадки «АНТ-25».

Смеркалось. Стоял густой туман. Фетинья Андреевна Смирнова, жена корейца Чен Мен Бона, главы рыболовецкой артели, занималась домашними делами. Вдруг послышался нарастающий гул – похоже было, что над островом кружит самолет. Женщина выскочила на улицу. Мимо проходил гиляк Пхейн.

– Что за машина летает? Пойдем, может, разглядим, – сказала Смирнова и вместе с Пхейном поднялась на холм.

Из тумана вынырнул самолет с большущими крыльями – такого здесь никогда не видывали. Он пронесся над самыми крышами.

Женщина встревожилась: самолеты редко появлялись над островом, обычно они проходили стороной, по воздушной трассе между Хабаровском и сахалинскими нефтепромыслами. «Откуда взялась чудная эта машина?» – подумала Смирнова. Самолет продолжал кружить. Сбежались соседи.

– Глядите! – вскрикнула женщина, заметив на плоскостях опознавательные знаки «NО-25», в которых она не разбиралась, и смущенная нерусским N. – Беги, Пхейн, оповести народ!

Машина приземлилась километра за полтора от поселка. Двое рыбаков сейчас же двинулись на баркасе к соседнему острову Лангр, чтобы известить пограничников о появлении неизвестного самолета.

Островитяне направились к месту посадки. Загадочный самолет стоял на галечной отмели, подле него расхаживали трое, в сумерках их лица были неразличимы. Зверобои и рыбаки стали осторожно окружать подозрительных гостей.

Фетинье Андреевне показалось, что летчики о чем-то шушукаются, у нее учащенно забилось сердце. Наведя винчестер на самого рослого, она окликнула:

– Кто такие? Откуда вы?

– Здорово, товарищи! – задушевным баском ответил широкоплечий летчик в кожанке. – Да подойдите ближе. Мы из Москвы, товарищи…

«Товарищи»… «из Москвы» – многое объяснили эти слова.

– Фотя, это свои, машина советская, – сказал Чен Мен Бон.

– Разумеется, свои, и машина советская, – весело поддержал тот же летчик. – Давайте знакомиться: вот этот высокий дядя – наш штурман Александр Васильевич Беляков, этот – летчик Байдуков Егор Филиппыч, ну а я – Чкалов…

Смущенно пряча за спину оружие, жители острова приблизились. Они расспрашивали о полете, смеялись над своими подозрениями. Машину прочно закрепили, выставили около нее охрану.

Чен Мен Бон пригласил экипаж к себе. Летчики медленно побрели к поселку. Только теперь, после трех бессонных суток и сверхчеловеческого напряжения последних часов, они почувствовали невыносимую усталость.

– Лодка на Лангр ушла, скоро в городе узнают, что вы у нас, – сказал Чен Мен Бон.

Фетинья Андреевна напоила летчиков чаем, от еды они отказались.

– Вот поспать бы часиков пятнадцать, – потянулся Чкалов.

Тем временем радиостанции настойчиво вызывали «АНТ-25», в эфире неслись его позывные: «РТ-РТ-РТ»… Но самолет не откликался.

Первую весть о нем принесли николаевские пограничники: воздушный рейс через Арктику на Дальний Восток успешно завершен – «АНТ-25» прошел без посадки по ломаной линии 9374 километра.

Поздняя ночь. В домике Чен Мен Бона я дописываю первую корреспонденцию с острова. Чкалову не спится, его томит жажда. Он поднимается с меховых шкур, разостланных на полу, черпает ковшом воду и жадно пьет. Возвращаясь, он тихо подходит к широкой постели, где рядышком спят Байдуков и Беляков, поправляет сбившееся одеяло, бережно укутывает их, и лицо его светится улыбкой, напоминающей ту, что я видел в Москве, когда Валерий Павлович вернулся из детской.

– Егорушка… Саша… Драгоценные ребята!.. – шепчет он с нежностью в голосе.

– Любишь их, Валерий Павлович.

– Да как не любить таких!

А ведь им Чкалов никогда не высказывал этого: глубокое чувство братской привязанности таил за шутливо-грубоватой манерой обращения.

Подразделение инженерных войск, прибывшее из Николаевска, круглые сутки строило деревянную площадку. Чкалову удалось превосходно посадить «АНТ-25», но рисковать на взлете не следовало. Привезли бревна, доски, инструмент. Ожил пустынный берег. Бывалые капитаны, не раз посещавшие этот уголок Охотского моря, проходя теперь мимо острова в ночную пору, могли вообразить, что сбились с курса: на кусочке суши, длиною в двенадцать километров и около тысячи метров в поперечнике, сияли гирлянды электрических огней. У берега стояли баржи. Бойцы и местные рыбаки переносили по мосткам длинные доски и укладывали их рядами на прибрежной гальке.

Сновали грузовики, тарахтели тракторы, дымились походные кухни. Вырос белый городок – десятки палаток. Открылся пункт медицинской помощи. На тонких шестах повисли провода полевого телефона. Поднялись мачты походных радиостанций.

Три-четыре раза в день я отправлял в редакцию записи рассказов летчиков и свои короткие радиограммы.

Чкалов знал, что я во сне и наяву вижу возвращение в Москву на борту «АНТ-25». Его не смущало, что самолет рассчитан только на трех человек. «Понадобится, так усажу за милую душу и шестерых», – говорил Валерий Павлович. Но взять пассажира с острова он не мог: чтобы взлететь с ограниченного по размерам настила, надо было предельно облегчить машину.

– Вот что: дуй, не откладывая, в Хабаровск и жди нас, оттуда полетим вместе, – сказал Чкалов.

Полтора часа тряски на торпедном катере по Охотскому морю и амурскому лиману, четыре часа в кабине рейсовой летающей лодки, и я снова оказался в Хабаровске.

На другой день сюда прилетел краснокрылый «АНТ-25».

С ГЕРОЯМИ – В СТОЛИЦУ

На аэродроме, окраинах и центральных улицах толпы хабаровцев приветствовали экипаж. Дети осыпали летчиков цветами. Из репродукторов слышался голос Чкалова, задушевный и мужественный:

«Нам троим выпала честь совершить дальний перелет. Но таких, как мы, – многие тысячи! Когда понадобится, мы сумеем пролететь куда угодно. Мы не собираемся никого трогать, мы создаем счастливую жизнь на советской земле, но, если нам попытаются помешать, ответим на удар десятью ударами!..»

Делегации заводов, учебных заведений, учреждений приглашали экипаж к себе. Группа загорелых мальчиков и девочек с красными галстуками атаковала Чкалова:

– Поедем в пионерский лагерь, дядя Валерий, у нас хорошо!

– Обязательно навестим вас, ребятки, дайте только сперва на завод съездить. А завтра – к вам, ладно?

– Нет, сегодня, сегодня!

– Ну хорошо, пусть будет, как вы хотите, – блестя глазами, сказал Чкалов и, будто извиняясь, тихо заметил Байдукову: – Не могу я, Егор, детишкам отказать…

Он ощущал в те дни радостный подъем, свойственный человеку, завершившему серьезную и сложную работу; чувство это знакомо ученому, который после многочисленных опасных опытов сделал наконец важное открытие; архитектору, увидевшему воплощение своего долголетнего творческого замысла; геологу, обнаружившему ценные залежи; токарю, положившему начало новому, передовому методу труда…

Взволнованно звучала на машиностроительном заводе его речь, обращенная к людям, чей труд Чкалов ценил больше всего на свете:

– Не для личной славы пошли мы в дальний перелет, а для того, чтобы родину нашу прославить… В такое время живем мы, друзья, когда каждый обязан все свои усилия, всю природную смекалку свою отдавать общему делу, чтобы ярче расцвела жизнь советского народа, наша с вами жизнь!.. Вот какие мысли согревали наши сердца, когда самолету грозило обледенение…

К Чкалову, спрыгнувшему с ящика, подошел немолодой рабочий, взял за руки, привлек к себе.

– Сыпок, да ты же… что надо!.. Великого геройства души человек! – прерывающимся голосом сказал он.

Сегодня «АНТ-25» стартует на запад. Беспокойство овладело мною: что, если Валерий Павлович раздумает и я в последнюю минуту получу отказ? Но нет: на аэродроме, окруженный провожающими, Чкалов заметил меня и шутливо погрозил:

– Почему не на месте? Скорее в кабину! Пойдешь за… второго пилота.

Не ожидая нового приглашения, «четвертый член экипажа», как назвал корреспондента Байдуков, быстро взобрался по стремянке.

– Чем я могу быть полезен в полете, Валерий Павлович?

– Не было печали – занятие ему придумывай! Примечай все, записывай…

Чкалов вскочил на складной стул, высунулся из люка кабины:

– Экипаж благодарит за помощь, дружбу, любовь!

Сверкнули трубы оркестров, накренились аэродромные здания, синеватая извилина Амура устремилась вниз.

Раскрыв свой «Дневник перелета», я сделал первую запись: «Хабаровск – Чита. Занял место второго пилота. Набираем третью тысячу метров. Путь до Москвы Чкалов поделил на четыре беспосадочных этапа. Нынче мы должны быть в Чите, завтра – в Красноярске, послезавтра – в Омске; оттуда – последний, самый длинный этап, больше четырнадцати летных часов. Погода резко изменилась: солнце исчезло, все вокруг помрачнело, машину поглотил густейший туман. Но не будет же он вечно, вот из Читы передают, что у них ясно, полная видимость».

Перед стартом Беляков заметил:

– В случае облачности нам придется пробивать ее только вверх. На пути к Чите – высокие сопки, отроги Хинганского хребта, слепой полет на малой высоте опасен.

– А почему не пойти над железной дорогой? – спросил я.

– Вы же ездили через сибирские тоннели, проложенные в горах, летали над ними. Представьте, идем мы в тумане над «железкой», и вдруг – гора! Мы же не успеем набрать высоту, чтобы перескочить через нее.

А туман ожидал нас сразу же за Хабаровском.

Я продолжал записывать: «В трех километрах от земли холодно не на шутку. На Хабаровском аэродроме мы обливались потом, но прошло полчаса, и меня бросает в дрожь. Мой летний костюм, прорезиненный плащ и легкие полуботинки больше подходят для утренней прогулки по южному городу. Поневоле завидуешь летчикам – у них свитеры, теплые комбинезоны, сапоги. Но делать нечего: назвался груздем – полезай в кузов… Изо рта вылетают струйки пара. Термометр показывает минус двенадцать. Печально гляжу на альтиметр: когда же кончится подъем, сколько еще продлится погоня за солнцем? Руки закоченели, писать не в состоянии…»

Беляков указал на рюкзак, висевший подле меня, и передал записку: «Выньте теплые носки». Я хотел подняться, но не хватило сил – тело словно удесятерилось в весе; поднял руку до уровня плеча и не смог удержать ее… Что со мной? Глянул на высотомер: пять тысяч метров! Дышать все труднее и труднее. «Кислородное голодание!» – мелькнула мысль. Я слышал о нем от летчиков, авиационных врачей, но не думал, что пребывание на большой высоте связано с такими мучительными ощущениями… Надо держаться, не киснуть, не слабеть! Попробовал дышать реже – худо, ох как худо!.. Пять тысяч пятьсот…

Покосился на Белякова и не узнал: штурман надел кислородную маску. Со сжавшимся сердцем вспоминаю: у экипажа три кислородных прибора, а я на борту – четвертый, случайный, лишний… Нет, только не это! «Лишнего» летчики оставят на первом же аэродроме, и тогда из специального корреспондента на борту «АНТ-25» я превращусь в пассажира медлительного экспресса… Держаться до конца, не выдавать своих ощущений!.. Кажется, будто меня сдавило со всех сторон. В ушах заунывный гул, тонкий, пронзительный звон. Противно дрожат ноги…

Байдуков наклонился к Чкалову, что-то кричит ему, беспокойно посматривая на меня. Летчики еще не пользуются кислородом – видимо, им помогает длительная тренировка… Быть может, Байдуков хочет отдать мне свой кислородный прибор?.. Апатия овладевает мною. Забыть обо всем, уснуть… Чкалов оборачивается, насупившись глядит на меня, складка между бровями обозначилась резче. Пытаюсь улыбнуться и вижу на лице Байдукова испуг. Он тормошит Чкалова и опять кивает в мою сторону. Впрочем, теперь мне все безразлично. Гляжу исподлобья в окошечко. Самолет на мгновение выскочил из облаков и вновь погрузился в серую муть. Шесть тысяч метров! Байдуков медленно и осторожно поднимается с масляного бака…

Позднее я узнал, с какой тревогой он наблюдал за моим поведением. В «Записках пилота» Байдукова я прочел короткий рассказ «Спецкор без кислорода», там были такие строки:

«Дыхание становилось все более глубоким и трудным. Я вспомнил, что кто-то из нас четверых не имеет права на кислород…

– Валерий, – сказал я Чкалову, – не набирай больше высоты… Боюсь, как бы товарищ, притихший на заднем сиденье, не остался при пиковом интересе…»

Очевидно, после этих слов, которых я, разумеется, не мог услышать, гул мотора затих. Стрелка альтиметра пришла в движение – самолет со свистом устремился вниз. Я ничего не понимал и не старался понять – дыхания, свободного дыхания!..

В разрывах облаков показались зеленые склоны сопок. Заметно потеплело. Беляков снял кислородную маску. Георгий Филиппович хитро подмигивал мне, но Чкалов был серьезен. На горизонте появилась змейка Амура – «АНТ-25» снова оказался в Хабаровске.

– Почему вернулись? – спросил я, когда мы под проливным дождем выбрались из кабины.

– «Почему, почему»! – передразнил Чкалов. – Из-за тебя, милый, ну тебя к черту! Ведь ты без кислорода мог скапутиться там наверху…

Он говорил грубовато, с досадой, но в голосе его не было и нотки раздражения, желания обидеть. А через несколько секунд этот человек, вмещавший в своем большом сердце и мужество и доброту, шутил:

– И как это мы позабыли, что на высоте корреспондентам кислород тоже нужен!

Я сбивчиво утверждал, что возвращаться из-за меня не следовало; конечно, было трудно, но терпеть можно…

Рассказ «Спецкор без кислорода» Байдуков закончил так: «Мы догадывались: он боится, что мы его «отставим», боится возвращаться в Москву поездом и потерять удобный случай поработать как следует для своей газеты. По мы были слишком хорошо знакомы с журналистом и не хотели его обижать. Решили выждать еще день и идти на такой высоте, когда четвертому члену нашего экипажа хватало бы вдоволь свежего воздуха в тесной кабине самолета».

Действительно, наутро коварные облака развеяло, горы открылись. Через одиннадцать часов мы опустились на Читинском аэродроме. Следующий вечер застал нас на берегу Енисея, в Красноярске. Дальше путь пролегал над равнинами Западной Сибири.

– Ну, Егорушка, нынче твой день, – сказал Чкалов.

В полуденной дымке проплыл Новосибирск; новые индустриальные гиганты раскинулись по берегам Оби. Потянулась Барабинская степь – без конца и края, с синеватыми кружками и овалами озер. Из камышей пугливо взлетали стаи гусей и уток.

Снизившись до двухсот метров, Валерий Павлович передал штурвал Байдукову, а тот убавил высоту еще наполовину. «АНТ-25» шел над степной равниной. Байдуков внимательно разглядывал местность, лицо его приняло мечтательное выражение. Он подозвал Чкалова, отметил ногтем на карте точку, возле которой пролегла красная линия маршрута, и показал в окошко:

– Здесь!

«Тарышта, разъезд Омской ж. д.», – прочитал я на карте карандашную надпись Байдукова. Под крылом промелькнули три-четыре домика, маленькое станционное здание, пристройки.

На этом глухом сибирском разъезде, в семье железнодорожника Филиппа Байдукова, родился и рос шустрый парнишка. Звали его Егоркой. Детство маленького Байдукова проходило в степи, на озерах; тут и развилась в нем страсть к охоте, путешествиям и приключениям, о которых подчас занятно рассказывали странники, забредавшие на одинокий разъезд. Свесившись с полатей, Егорка слушал рассказы удивительных бородачей о зверином царстве – дремучей тайге, о многоводных реках, текущих на север, в ледовые моря, о горах, где находят золотые самородки с детскую голову… «Эх, повидать бы!» – мечтательно шептал мальчик.

А мимо Тарышты, сверкая толстыми стеклами и оставляя пыльный хвост, с грохотом мчались дальние пассажирские поезда: на восток – к Тихому океану, на запад – к Москве. Однажды любопытный Егорушка не задумываясь вскочил на подножку платформы и уехал в ближайший город. Два года прожил он в детском интернате, потом стал подручным кровельщика в паровозном депо. Жизнь привела его в будничный мир, окружающее ничем не напоминало детских мечтаний.

Восемнадцати лет Байдуков изведал радость первых самостоятельных полетов. Способному молодому летчику доверили ответственную и опасную испытательскую работу. Он безукоризненно пилотировал в тумане, ночью, в сложнейших условиях.

Какой кудесник взялся бы предсказать ему славное будущее – испытателя тяжелых самолетов, участника дальних воздушных рейсов, гвардии генерал-лейтенанта, командующего авиационным соединением в Великой Отечественной войне; потом – генерал-полковника…

Вот и Тарышта осталась позади. Скоро Омск, и снова тысячные толпы встретят летчиков. Байдукова ожидает свидание с близкими.

Чкалов дремлет в глубине кабины. Усевшись позади Байдукова на масляном баке, вижу, как со степного озерка взлетают стайки уток. Самолет настигает их, мелькают серые комочки… Удар! Машина вздрогнула, Чкалов очнулся:

– Что это?

– Пустяки. Вероятно, крылом задели птицу.

– Выше, выше!

Впереди показалась ленточка Иртыша. Омск! Машину снаряжают к последнему этапу перелета.

Большой день! Экипаж возвращается в столицу. В кабине нас уже пятеро. Чкалов захватил из Омска авиационного инженера Евгения Карловича Стомана, который готовил «АНТ-25» к беспосадочному рейсу. Самолет идет в сотне метров от земли. Где-то горят леса, в кабину пробивается едкий запах. Сквозь мглу в зените сизо-пепельного неба проглядывает оранжевый шар. Стенки кабины накалились. Чкалов скинул кожанку, за ней и свитер. Выпитая залпом бутылка нарзана и роскошные вишни омских мичуринцев не утоляют его жажды.

Степи сменились лесистыми предгорьями Уральского хребта. В долинах и на склонах лепятся поселки, пасутся стада, дымят заводские трубы. Какие богатства извлекают советские люди из этих гор! Не зря говорят, что в недрах Урала упрятана вся таблица Менделеева.

Поднялись на полторы тысячи метров. Ветер изменился, скорость возросла.

– Волга! – замахал рукой Чкалов. – Волга!..

Как дорога широкая и привольная река, воспетая русским народом, сердцу Чкалова! У берегов Волги он рос, на Волге рождались его крылатые мечты.

Москва близко. Валерий Павлович снова берется за штурвал. Он взлетел со Щелковского аэродрома, он и посадит там «АНТ-25». Беляков принял московскую радиограмму: «В 17.00 быть в Щелкове». Набегают подмосковные города, поселки. Вот и Ногинск – родина Белякова. Второй пилот и штурман переоделись в белые русские рубашки, только Чкалов не сменяет обмундирования, в котором проделал весь путь.

«АНТ-25» над Москвой. Провожаемый с земли тысячами взоров, самолет идет вдоль Ленинградского шоссе и улицы Горького к Кремлю, разворачивается, и вот уже показалось Щелковское шоссе. Длинная цепочка автомобилей движется к аэродрому. На краю летного поля – трибуны, густые толпы, знамена, оркестры.

Крутой вираж. Момент приземления почти неуловим. Самолет останавливается в центре поля, далеко от трибун.

– Вылезайте все, буду подруливать, – торопит Чкалов.

Не дожидаясь, пока принесут стремянку, прыгаем с плоскости.

– Сколько летели, Саша? – спрашивает Байдуков.

– Четырнадцать часов двадцать минут… Гляди, гляди!

По полю мчатся к самолету несколько автомобилей. Завидев их, Чкалов глушит мотор и тоже соскальзывает с крыла.

Из автомобилей выходят руководители партии и правительства, обнимают летчиков, поздравляют с победой.

Орджоникидзе вопросительно смотрит на пассажиров «АНТ-25».

– Откуда еще двое?

– Ведущий инженер самолета и корреспондент «Правды», – представляет Беляков.

– Наша промышленность строит самолеты с запасом: кабина рассчитана на троих, а летели пятеро, – шутливо говорит Байдуков.

Орджоникидзе погладил усы, рассмеялся.

^{Чкаловский экипаж завершил свой первый дальний перелет из Москвы через Арктику на Дальний Восток. Вернувшись в столицу, В. Чкалов выступает на митинге перед москвичами на Щелковском аэродроме.}

Овацией встречают москвичи героев беспосадочного перелета. Звучат приветственные речи. Привычно раскрываю блокнот, но спохватываюсь: подробное описание встречи дадут редакционные товарищи; моя спецкоровская работа на этом перелете закончена, остается только дописать очерк «С героями – в Москву».

ИЗ МОСКВЫ В США БЕЗ ПОСАДКИ

И на острове Чкалов и по пути в столицу три друга не забывали о заветном плане беспосадочного рейса Москва – Соединенные Штаты Америки. Идея перелета дальностью около десяти тысяч километров безраздельно завладела Чкаловым. Стены его домашнего кабинета были увешаны картами Северного полушария, на столе водружен глобус; вершину его пересекла узенькая красная линия.

– Вот он – самый короткий путь из Москвы на американский Запад, в Калифорнию, – пояснял Валерий Павлович. – Славное дело – проложить трассу через полюс!

Миновала осень, шла к концу зима, и тут произошло событие, подкрепившее расчеты чкаловского экипажа.

Пасмурным мартовским утром 1937 года из Москвы на Крайний Север вылетела воздушная экспедиция академика Отто Юльевича Шмидта. Флагманскую машину «СССР Н-170» вели известные всей стране полярные пилоты Михаил Васильевич Водопьянов и Михаил Сергеевич Бабушкин.

Экспедиция прибыла на остров Рудольфа – самый северный в архипелаге Франца-Иосифа. Здесь, за восемьдесят второй параллелью, в девятистах пятнадцати километрах от Северного полюса, заранее были оборудованы база и посадочная площадка.