Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Annotation

Из аннотации Б. Полевого: «Кого из советских людей, чья юность проходила в двадцатые и тридцатые годы, не волновали героические северные эпопеи, в которых с таким блеском проявились патриотизм, мужество, смелость, настойчивость в достижении цели, – эти замечательные черты социалистического характера, столь ярко выразившиеся в делах полярных исследователей, летчиков, моряков. <…>

Чкалов, Шмидт, Громов, Байдуков, Папанин, Воронин, Молоков, Водопьянов, Ляпидевский и их сподвижники были любимыми героями нашей юности. Мы носили с собой их фотографии. Появление кого-либо из них на экране, в кадрах кинохроники, мы встречали восторженными аплодисментами. Они были любимцами страны и заслуживали эту любовь. Эта любовь хранится и сейчас.

Да и сможет ли советский народ когда-нибудь забыть легендарные походы «Сибирякова», «Челюскина», «Литке», первые караваны судов, одолевших великую дорогу Арктики – Северный морской путь; героическую эпопею челюскинцев, в которой на глазах всего мира с такой силой проявились гуманизм и самоотверженность наших людей; небывалый воздушный десант в Центральную Арктику, завершившийся созданием первой в мире дрейфующей станции «Северный полюс»; беспосадочные трансполярные перелеты экипажей Чкалова и Громова из Москвы в Соединенные Штаты Америки? <…>

С волнением читаешь книгу Льва Хвата «В дальних плаваниях и полетах», посвященную делам и людям той славной поры. Недавно умерший советский журналист Л. Хват в те дни считался «королем репортеров». Он летал в самолете со знаменитой чкаловской тройкой, участвовал в арктических путешествиях на легендарных теперь ледоколах, встречал наши самолеты в Америке после их перелетов через полюс. Из его корреспонденций люди узнавали о триумфе советской авиации за океаном. И книга, которую вы сейчас держите, занимает особое место на полке географической литературы. В ней нет художественного вымысла. Книга Л. Хвата – почти дневниковые записи. Это куски жизни, запечатленные на бумаге в момент свершения события или, во всяком случае, по горячим следам. И в этом ее особая привлекательность.»

Оформление И. Жигалова, рисунки В. Юдина.

Лев Борисович Хват

Об этой книге и ее авторе

НА ВОСТОК – К БЕРИНГОВУ ПРОЛИВУ

НОЧЬ В РЕДАКЦИИ

«ЧЕЛЮСКИН» РАЗДАВЛЕН ЛЬДАМИ

ЛАГЕРЬ В ЧУКОТСКОМ МОРЕ

НА ПОМОЩЬ!

ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ СПАСЕНЫ

К БЕРЕГАМ АМУРА

ВЕЛИКИМ ОКЕАНОМ

САМОЛЕТЫ НАД ЛЕДОВЫМ ПОСЕЛКОМ

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЛАГЕРЯ

В ЛЕДОВОМ ПЛЕНУ У ОСТРОВА МАТВЕЯ

БУХТА ПРОВИДЕНИЯ

КУРС – НА БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ

НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ПОЕЗД

НАД МАТЕРИКАМИ И ОКЕАНАМИ

19 ИЮНЯ В ПЯТЬ ЧАСОВ

«АНТ-25» НАД АРКТИКОЙ

ОСТРОВ ЧКАЛОВ

С ГЕРОЯМИ – В СТОЛИЦУ

ИЗ МОСКВЫ В США БЕЗ ПОСАДКИ

ПО ТУ СТОРОНУ АТЛАНТИКИ

АМЕРИКАНСКИЕ ВСТРЕЧИ

ИЗ НЬЮ-ЙОРКСКОГО БЛОКНОТА

НАВСТРЕЧУ ГРОМОВУ

МИРОВОЙ РЕКОРД ДАЛЬНОСТИ

ПОЧЕТНЫЕ ГОСТИ КАЛИФОРНИИ

ОТ МЕКСИКАНСКОЙ ГРАНИЦЫ – К АЛЯСКЕ

РУССКАЯ АМЕРИКА

ВОЗДУШНЫЙ БИЗНЕС МИСТЕРА КЮРТЦЕРА

«ЗОЛОТОЕ СЕРДЦЕ»

ГЕРОЙ РОМАНА

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ САМОЛЕТА ЛЕВАНЕВСКОГО

ТАЙНА ЛЕДОВОЙ ПУСТЫНИ

НА РОДИНУ

В МИРЕ ЛЬДОВ

ПРОИСШЕСТВИЕ ЗА КАЛУЖСКОЙ ЗАСТАВОЙ

ШТУРМ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АРКТИКИ

СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС ПОКОРЕН

«ЕРМАК» СПЕШИТ В ГРЕНЛАНДСКОЕ МОРЕ

ЧКАЛОВСКАЯ ВОЛЯ НЕ УМРЕТ!

ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МОРЕЙ

ВОСЕМЬ ТЫСЯЧ МИЛЬ В СКВОЗНЫХ ПОХОДАХ

notes

1

2

comments

1

Лев Борисович Хват

В ДАЛЬНИХ ПЛАВАНИЯХ И ПОЛЕТАХ

Об этой книге и ее авторе

Кого из советских людей, чья юность проходила в двадцатые и тридцатые годы, не волновали героические северные эпопеи, в которых с таким блеском проявились патриотизм, мужество, смелость, настойчивость в достижении цели, – эти замечательные черты социалистического характера, столь ярко выразившиеся в делах полярных исследователей, летчиков, моряков.

Стремление к подвигу – естественная черта молодости. Подвиги полярников увлекали, захватывали, звали вперед. Одной из любимых песен тех лет был марш, в котором звучали гордые слова:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор…

А где неизведанные пространства грандиознее, где так широк простор для исканий и открытий, чем за Полярным кругом, в малоисследованной в те годы Арктике! Усилиями советских людей, вдохновленных идеями большевизма, сказка на наших глазах превращалась в быль. Осуществлялись самые дерзновенные мечты многих поколений российских мореплавателей, землепроходцев, путешественников. «Белые пятна» на карте Заполярья, издревле привлекавшие пытливые умы и энергию первооткрывательства, исчезали с вершины глобуса, обретали точные географические начертания, постепенно обживались советскими людьми.

Слава арктических исследователей, увлекательный и нелегкий труд первых поселенцев будили в молодежи необоримую тягу в дальние, малообжитые края, в те поселки и города, которые существовали лишь в архитектурных проектах, которые еще предстояло построить. В нашей стране, где человек ощущает себя хозяином родной земли, ее морей, рек, ее недр и лесов, подвиги покорителей неизведанных пространств находили бурный отклик.

Карты Арктики висели над нашими кроватями дома, в студенческих и рабочих общежитиях. Карты, исчерченные, истыканные флажками.

Миллионы молодых глаз, следя за продвижением экспедиционных кораблей и самолетов, загорались энергией далеких походов.

Мы, молодые люди тех, увы, уже не близких дней, в снах своих видели себя в штурманской рубке, в пилотской кабине, на затерянной среди грозных торосов и непроходимых снегов полярной зимовке, на хмуром, скалистом берегу острова, совсем недавно появившегося на карте. Прекрасные это были сны… А въявь тысячи и тысячи юношей и девушек устремлялись на Крайний Север нарушать тишину ледяного безмолвия, утверждать там жизнь.

Чкалов, Шмидт, Громов, Байдуков, Папанин, Воронин, Молоков, Водопьянов, Ляпидевский и их сподвижники были любимыми героями нашей юности. Мы носили с собой их фотографии. Появление кого-либо из них на экране, в кадрах кинохроники, мы встречали восторженными аплодисментами. Они были любимцами страны и заслуживали эту любовь. Эта любовь хранится и сейчас.

Да и сможет ли советский народ когда-нибудь забыть легендарные походы «Сибирякова», «Челюскина», «Литке», первые караваны судов, одолевших великую дорогу Арктики – Северный морской путь; героическую эпопею челюскинцев, в которой на глазах всего мира с такой силой проявились гуманизм и самоотверженность наших людей; небывалый воздушный десант в Центральную Арктику, завершившийся созданием первой в мире дрейфующей станции «Северный полюс»; беспосадочные трансполярные перелеты экипажей Чкалова и Громова из Москвы в Соединенные Штаты Америки?

Все это вошло в историю великих путешествий человечества. И всегда эти подвиги, совершенные во имя науки, будут волновать молодые сердца, вдохновлять молодежь на благородные дерзания.

Сколько советских молодых людей, воспитанных на примере Валерия Чкалова, воодушевляясь его делами и примером самой его жизни, проявляли поразительный героизм в дни Великой Отечественной войны! И когда на фронтовых аэродромах, слушая их, я восхищался их делами, как часто звучала в конце фраза: «Я что. Вот Валерий Чкалов!..»

И сейчас, в годы триумфа советской науки, когда с первого советского космодрома первый человек Юрий Гагарин шагнул в космос, когда мы, советские люди, первыми доставили на Луну вымпел с гербом своего государства, первыми заглянули на таинственную невидимую сторону Луны и создали ее карту, когда советская исследовательская станция первой передала на Землю репортажи с лунной поверхности, а советская космическая лаборатория приземлилась на Венере, даже в это замечательное время не потускнела героика советских научных перво-открытий 30-х годов.

С волнением читаешь книгу Льва Хвата «В дальних плаваниях и полетах», посвященную делам и людям той славной поры. Недавно умерший советский журналист Л. Хват в те дни считался «королем репортеров». Он летал в самолете со знаменитой чкаловской тройкой, участвовал в арктических путешествиях на легендарных теперь ледоколах, встречал наши самолеты в Америке после их перелетов через полюс. Из его корреспонденций люди узнавали о триумфе советской авиации за океаном. И книга, которую вы сейчас держите, занимает особое место на полке географической литературы. В ней нет художественного вымысла. Книга Л. Хвата – почти дневниковые записи. Это куски жизни, запечатленные на бумаге в момент свершения события или, во всяком случае, по горячим следам. И в этом ее особая привлекательность.

С корреспондентским удостоверением в кармане, участвуя в двух экспедициях, автор совершил путешествие вокруг света. За одну навигацию он дважды проделал сквозное плавание по Северному морскому пути – из Мурманска в Тихий океан и обратно. На ледоколе «Ермак» ходил в Гренландское море, когда первая станция «Северный полюс» завершала свой знаменитый дрейф. В Соединенных Штатах Америки он встречал экипажи Чкалова и Громова после их исторических перелетов. Ему, единственному из советских журналистов, довелось в те дни побывать на Аляске, посетить места, открытые и обжитые русскими мореходами и промысловыми людьми.

Да, мало кому из корреспондентов выпало счастье столько видеть и дружить со столькими удивительными людьми.

Вот почему эта книга уже прочно вошла в круг юношеского чтения и издательство вновь переиздает ее. Записки эти пробуждают у юных читателей жажду первооткрывательства, увлекают их в далекие края – подчинять человеческой воле непокоренную природу, строить и обживать новые города.

Б о р и с   П о л е в о й

НА ВОСТОК – К БЕРИНГОВУ ПРОЛИВУ

НОЧЬ В РЕДАКЦИИ

Холодным февральским вечером я поднимался по улице Горького, торопясь в редакцию, где меня ожидал дежуривший по отделу информации Тихон Михайлович Беляев (он печатался под псевдонимом Тихон Холодный). Корреспонденты центральных газет только что ознакомились со строительством гостиницы «Москва», и я спешил сдать заметку о новом здании в центре столицы.

В отделе информации «Правды» было, как всегда, людно. Обстановка напоминала операционный зал телеграфа. Стрекотали аппараты, печатавшие на узких бумажных рулонах сообщения собственных корреспондентов и ТАСС. Курьеры несли информацию, принятую стенографистками по междугородному телефону из Харькова, Свердловска, Одессы, Архангельска, Еревана… Звонили и передавали новости друзья газеты, ее актив – рабкоры, ученые, партийные и советские работники, колхозные бригадиры, педагоги, спортсмены.

Беляев, худощавый, подвижной, с выразительным, нервным лицом, ухитрялся в одно и то же время разговаривать с репортерами, читать и отправлять заметки в типографию, отвечать на телефонные вызовы.

– Удачное начало, Вера, очень удачное!.. Сколько же ты пробыла у Мичурина? Как тебя принял Иван Владимирович?.. Алло, слушаю. Секретариат? Да-да, в заметке речь идет о новом автомобиле «ЗИС-101»… Что?.. Ленинград просто засыпал информацией… Пока!.. Нет, так не пойдет, придется переделать – о строительстве первой линии метрополитена написал холодным, бесстрастным языком, а ведь ты спускался под землю, ходил по трассе… Типография?.. «Групповой полет дирижаблей» давно сдали, тридцать строк… О выставке посылаю…

Беляев положил трубку и повернулся к соседнему столику.

– Немов, скорее сдавай материал, – заторопил он сотрудника, вернувшегося с выставки плакатов «Десять лет без Ленина по ленинскому пути».

В кабинет влетел молодой спортивный репортер и ринулся к дежурному, потрясая исписанным листком:

– Готово! Вот это встреча!..

– Что такое? – остановил его Беляев, одинаково равнодушный ко всем видам спорта, кроме шахмат.

– А вы прочтите, прочтите! Разыграно первенство Москвы по хоккею, победил «Дукат». Ка-а-кая была борьба…

Быстро пробежав страничку, Беляев пометил шрифт и с тревогой оглядел заваленный рукописями стол:

– У кого еще есть материалы?

– Интервью с руководителем экспедиции на Памир.

– Тема?

– Земледелие на высоте четырех тысяч метров.

– Написали?

– Да, строк сорок… Очень интересные опыты. Двести пятьдесят культурных растений. Вызрели ячмень, горох, люцерна…

Лист за листом уходил в наборный цех. Трубы пневматической почты с шипением и присвистом всасывали цилиндрические патроны, заряженные свертками с информацией.

На всех сообщениях стояла дата: 14 февраля 1934 года.

Близилась полночь. Горячка утихала. Газетные полосы были уже заполнены. Вытеснить стоявшие в них материалы могла лишь информация особой важности.

Репортеры разошлись. В отделе остались Беляев, Немов и я. Засиживаться в редакции до глубокой ночи давно уже стало для нас обыкновением.

Достаточно было сигнала, чтобы любой из нас помчался к месту события, представляющего общественный интерес. Бывало и так, что перед рассветом телефонный звонок поднимал журналиста с постели, спустя час он сидел в кабине самолета, к полудню оказывался за тысячу километров от Москвы – на аэродроме областного города, в рабочем поселке, на колхозном поле, – и еще до наступления сумерек информация специального корреспондента лежала на столе редактора. В журналистской работе мы видели свое призвание и гордились, что сотрудничаем в газете, созданной Лениным, самой авторитетной, уважаемой и любимой народом.

Усевшись на скрипучем редакционном диване, мы вспоминали события недавних дней. Тихон Беляев заговорил о катастрофе стратостата «Осоавиахим». Несчастье произошло в конце января. Было раннее утро, морозило. Облака нависли, казалось, над самыми верхушками сосен. Колоссальный шар уже наполовину скрылся в плотной серой мути, когда из люка сферической гондолы показался командир стратостата Федосеенко и с высоты донесся его прощальный привет. Через несколько секунд аппарат исчез в гуще облаков.

На земле принимали короткие радиограммы: «Достигли высоты 20 600 метров… Продолжаем наблюдения… Все благополучно…» Внезапно связь оборвалась, экипаж перестал отвечать на вызовы.

Редакционные автомобили помчались по загородному шоссе на восток, куда воздушные течения уносили невидимый стратостат. В ста тридцати километрах от Москвы нас настигла жестокая весть: «Осоавиахим» упал в малонаселенном районе Мордовии, – Федосеенко, Басенко и Усыскин погибли…

Припомнилась последняя ночь перед стартом. Возбужденные и осунувшиеся лица пилотов, их решимость достигнуть высоты, на которой не бывал ни один человек.

– А ведь редко, очень редко серьезное завоевание обходится без потерь, – задумчиво сказал Немов.

«ЧЕЛЮСКИН» РАЗДАВЛЕН ЛЬДАМИ

Утомленные глаза Беляева скользили по страницам ночного «Вестника ТАСС». Вдруг он резко подался вперед, впился в лист «Вестника» и дрогнувшим голосом произнес:

– Погиб «Челюскин»…

– Что-о? А экспедиция? Люди?

– Люди живы, все живы! Нет, я ошибся… В последнюю минуту погиб заведующий хозяйством Могилевич.

Беляев протянул нам лист «Вестника». Вот о чем рассказывала радиограмма из Полярного моря:

«13 февраля, в 15 часов 30 минут, в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от Уэлена «Челюскин» затонул, раздавленный сжатием льдов. Уже последняя ночь была тревожной из-за частых сжатий и сильного торошения льда… В 13 часов 30 минут внезапным сильным напором разорвало левый борт на большом протяжении – от носового трюма до машинного отделения. Через два часа все было кончено. За эти два часа организованно, без единого проявления паники, выгружены на лед давно подготовленный аварийный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, самолет и радио. Выгрузка продолжалась до того момента, когда нос судна уже погрузился под воду.

Руководители экипажа и экспедиции сошли с парохода последними, за несколько секунд до полного погружения. Пытаясь сойти с судна, погиб завхоз Могилевич. Он был придавлен бревнами и увлечен в воду. Остальные невредимы, здоровы. Живем в палатках, строим деревянные бараки. У каждого спальный мешок, меховая одежда. Просим родных не беспокоиться, не посылать запросов – мы экономим аккумуляторы и не можем давать частных телеграмм. Связались с радиостанциями Уэлена и мыса Северного…

Заверяем правительство, что несчастье не остановит нас в работе по окончательному освоению Арктики, проложению Северного морского пути. Начальник экспедиции Шмидт».

– Больше никаких подробностей?

– Создана правительственная комиссия для спасения экспедиции и команды «Челюскина», председатель – Куйбышев, – сказал Беляев.

Схватив листки «Вестника», он побежал к редактору. Не успели мы обменяться мыслями, как Беляев вернулся.

– Номер переделывается, челюскинские материалы идут на первую полосу! – крикнул он еще с порога. – Есть важные задания.

Беляев передал мне приказание: немедленно заняться сбором информации о положении челюскинцев и подготовке спасательных экспедиций. Немову поручили связаться с видными учеными-полярниками, участниками арктических походов; такое же задание получили ленинградские корреспонденты. Полетели телеграммы в Хабаровск, Владивосток, Петропавловск-на-Камчатке.

Немов принес из редакционной библиотеки карту Заполярья. На северном побережье Чукотского полуострова мы отыскали мыс Северный и Уэлен.

– Далеконько, – вздохнул Беляев, рассматривая очертания Арктического побережья и редкие черные точечки населенных пунктов. – Дальше, как говорится, ехать некуда.

– Как же туда добираются? – спросил Немов.

– Пароходом из Владивостока. Разумеется, летом.

– А сейчас, в феврале?

– Время покажет, – неохотно ответил Беляев.

Мы обозначили на карте район ледового лагеря – на голубом фоне Чукотского моря вспыхнул алый флажок. Между флажком и побережьем на протяжении более полутораста километров лежали тяжелые льды.

Не раз подходил я к карте и взглядом измерял расстояние от Москвы до Чукотки. Путь к челюскинской льдине пересекал Урал, Сибирь, Дальний Восток, Японское море, вел мимо Курильских островов и Камчатки к Берингову проливу и далее – в Полярное море.

Берингов пролив! Рассматривая на карте голубоватое водное ущелье, разделяющее СССР и США, я не подозревал, что в ближайшие пять лет трижды побываю у берегов этого сурового пролива, а первое путешествие к рубежу двух материков ожидает меня очень скоро.

Вековой опыт полярных экспедиций и путешествий учил: в Арктике побеждают люди сильной воли, трудолюбивые, смелые, самоотверженные. Выдержат ли челюскинцы неравную схватку с ледовой стихией? Хватит ли у них организованности и мужества? Будут ли они достойны своих славных предков – Семена Дежнева, Харитона и Дмитрия Лаптевых, Семена Челюскина, русских мореходцев, проложивших пути в царстве вечных льдов?..

Осенью 1932 года Москва с триумфом встречала участников экспедиции ледокольного парохода «Александр Сибиряков». Впервые в истории им удалось пройти Северным морским путем – из Архангельска во Владивосток – за одну навигацию. Следующим летом, в 1933 году, по пути «Сибирякова» на пароходе «Челюскин» отправилась новая советская экспедиция.

10 августа «Челюскин» покинул Мурманск. Кроме команды, на борту парохода находились научные работники, смена персонала полярной станции острова Врангеля и небольшая группа строителей.

К исходу третьей недели плавания «Челюскин» пересек Карское море и вошел в пролив Вилькицкого. У мыса Челюскин, самой северной оконечности Европейско-Азиатского материка, экспедиция встретилась с караваном полярных кораблей; здесь были «Красин», «Седов», «Русанов»…

Море Лаптевых и пролив Санникова остались за кормой «Челюскина». Экспедиция шла Восточно-Сибирским морем. В середине сентября пароход приблизился к мысу Северному.

Истекала шестая неделя ледового плавания.

На мысе Северном действовала полярная станция – один из опорных научных пунктов, созданных советскими людьми на побережье и островах Ледовитого океана. Полярники изучали погоду, морские течения, режим льдов, животный и растительный мир. Пилоты полярной авиации вылетали в разведывательные рейсы, искали доступные для кораблей пути.

Воздушная разведка принесла «Челюскину» неутешительные вести: между материком и островом Врангеля возник неодолимый ледовый барьер. Экспедиция двинулась далее к востоку, чтобы затем повернуть на север, к острову Врангеля, в обход сплоченных льдов. Капитан «Челюскина» Владимир Иванович Воронин вел пароход узкими лазейками между льдами. Последний этап похода по Северному морскому пути неожиданно оказался самым тяжелым. На разведку вылетел пилот экспедиции Михаил Сергеевич Бабушкин.

– Впереди, милях в пятнадцати, открытая вода, – доложил он, вернувшись на судно.

Экспедиция пробивалась к цели. Но на подходах к Колючинской губе льды сдавили «Челюскина». Напрасны были попытки вырваться из тисков. Стихия влекла судно к скалистому острову Колючин. Едва миновала опасность напороться на камни, как возникла новая: льды остановились, и пароход оказался плененным у входа в Колючинскую губу.

«Челюскин» стоял недвижимо, а на расстоянии одной только мили льды сплошной массой двигались к Берингову проливу – такой близкой, но недоступной цели плавания. Взрывы аммонала сокрушали пласты и завалы, окружавшие судно. Ломами, кирками, пешнями полярники дробили лед, стремясь расширить трещины, но белые поля смыкались вновь, сводя на нет все усилия людей…

Об испытаниях, выпавших на долю экспедиции, Большая земля знала из радиограмм челюскинцев. 5 октября прибыла радостная весть: «Ветер переменился. Через ледяное поле, где производились взрывы, прошла трещина. Двинулись на восток». Однако торжество было коротким: льды снова зажали «Челюскина», и судно закружилось в дрейфе.

Выписывая диковинные петли и зигзаги, стиснутый ледяными полями пароход устремился на юго-восток. 3 ноября он очутился в Беринговом проливе, на пороге Тихого океана. Вслед за «Сибиряковым» еще один советский корабль в течение нескольких недель прошел по Северному морскому пути. Лишь несколько миль отделяли экспедицию от чистой воды, когда движение льдов, зажавших судно, внезапно резко изменилось: мощное течение повлекло их из Тихого океана назад, на север. Наступили тревожные дни: куда теперь понесет «Челюскина»?

На помощь дрейфующему судну пошел ледорез «Литке». Были часы, когда меньше десятка миль разделяло «Челюскина» и «Литке» и люди надеялись, что вот-вот экспедиционный пароход вырвется из ледовых объятий. Но мороз крепчал, разводья покрывались молодым льдом, а дрейф неумолимо уносил «Челюскина» все дальше и дальше. «Литке» отступил.

Челюскинцам предстояла неизбежная зимовка во льдах.

Солнце скрылось, сгустился мрак полярной ночи, но научные работы экспедиции не прекращались: ученые вели наблюдения за погодой, брали пробы воды с глубин Чукотского моря, запускали радиозонды, автоматически регистрировавшие температуру и давление в высоких слоях атмосферы. Гидробиолог Ширшов собирал планктон с поверхности и глубин, а радисты Кренкель и Иванов через станции мыса Северного и Уэлена передавали результаты исследований в Москву.

Казалось, ничто не потревожит белые громады, не нарушит гнетущее безмолвие полярной ночи. Но люди на судне, хорошо знакомые с капризами арктической стихии, готовились к встрече ледового штурма.

Их было сто пять, среди них – десять женщин и две девочки: Аллочка Буйко, дочь начальника полярной станции на острове Врангеля, и крохотная Карина, дочь геодезиста Васильева. Когда «Челюскин» вышел в плавание, Аллочке исполнился год. На судне она научилась ходить и произносить первые слова; одно из них было «море». Карина родилась у семьдесят шестой параллели и получила имя в память о месте своего рождения – Карском море. Тридцать первого августа 1933 года вахтенный штурман «Челюскина» записал в судовом журнале: «05.30. У супругов Васильевых родилась девочка. Счислимая широта – 70°46,5' сев., долгота 91°06′ вост. Глубина – 52 метра». Позднее штурман добавил: «Имя девочки – Карина».

На борту судна сошлись люди разных профессий: моряки, ученые, летчики, радисты, водолазы, инженеры, плотники, слесари, повара, печники; были там художник, пекарь, кинооператор, врач, фотограф и журналист – корреспондент архангельской газеты, поступивший на «Челюскина» матросом, чтобы участвовать в интересной и важной арктической экспедиции.

Люди были различны по характеру, национальности, возрасту – от девятнадцати до пятидесяти четырех лет, но всех их роднили общность интересов, единство цели, готовность к борьбе и невзгодам ради успеха дела. Челюскинцы знали: о них помнят, родина неотступно наблюдает за ними.

Пришел Новый год, незаметно миновал январь, и вот уже задули февральские северные ветры, вздымая тучи снежной пыли, сбивая с ног. Белые громады теперь не казались окаменевшими – они передвигались, словно живые существа. Льдины расходились и снова смерзались, со скрежетом и гулом громоздились одна на другую, образуя хаотические гряды торосов.

Всё грознее теснились льды. Подчиняясь силе ветров и течений, они будто кружились в медленном хороводе. Порою льды вплотную придвигались к судну, но вдруг как бы передумав, разжимали холодные тиски.

Полярники понимали, что решается судьба «Челюскина» – в любой час может наступить неотвратимое бедствие. На палубе приготовили аварийный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, теплую одежду, горючее и едва ли не самую большую драгоценность – радио. Каждый знал, что ему делать, когда прозвучит сигнал тревоги.

12 февраля физик Ибрагим Факидов записал в своем дневнике: «Весь день работал в палатке. Дрейф дошел до семи метров в минуту… Что ожидает нас в эту ночь? Живем, как на вулкане или открытых позициях. Издали доносятся глухие стуки».

Наутро вахтенный отметил в судовом журнале: «Северный ветер – семь баллов, пурга, мороз 30 градусов».

Сквозь пелену полярной метели виднелся мощный ледяной хребет, подступавший к судну. Смерзшиеся в сплошную гряду торосы беспокойно шевелились, будто потревоженные исполинские животные. Температура упала до минус тридцати шести градусов. Снег заметал палубу.

С оглушительным гулом лопались массивные ледяные поля, образуя новые гряды. Грозно надвигались они на судно, и не было силы, способной удержать их чудовищный напор. Ледяной хребет высотой с трехэтажный дом все ближе подбирался к «Челюскину». Настал час испытаний…

Общая тревога! Аврал!

Люди бросились на свои посты. Через борт полетели мешки, бочки, ящики. Вот уже спущен на лед маленький самолет-амфибия, и Бабушкин с механиками оттаскивают машину подальше.

Извиваясь петлей, ледяная гряда охватывает корабль. Края огромной подковы смыкаются. Заскрипела металлическая обшивка, затрещал остов судна. Нажим, еще нажим, еще – и будто тысячетонный молот загрохотал по корпусу «Челюскина».

– Продавило левый борт! – раздался заглушенный крик.

Льды прорвали обшивку ниже ватерлинии. В сорокапятиметровую пробоину с ревом хлынула вода, затопляя трюмы, коридоры, кубрики, каюты.

Полярники лихорадочно спускали за борт камельки, трубы, войлок, фанеру, глину, доски, кирпич – все, что могло пригодиться.

Корабль погружался, но люди продолжали сновать по палубе, сбрасывая на лед снаряжение, спасая шлюпки и боты. Носовая палуба скрылась под водой.

– Покинуть судно! Все на лед! – донесся приказ капитана.

Бежали по перекосившимся сходням, прыгали через борт. Начальник экспедиции и капитан пропускали мимо себя последних.

– Все? – спросил Шмидт.

Капитан Воронин утвердительно кивнул. Неистовый скрежет заглушил его слова.

– На лед…

Уже три четверти корпуса исчезло под водой…

– Борис! Борис!.. Могилевич!.. – послышались тревожные голоса.

Борис Григорьевич Могилевич, заведующий хозяйством экспедиции, стоял на палубе, словно раздумывая, серьезный, невозмутимо-спокойный. Корма поднималась все выше, и Могилевич, балансируя, с трудом удерживался на ногах.

– Прыгай, Боря! Скорее прыгай! – кричали ему друзья.

Он сделал шаг, но в то же мгновение сорвались и покатились грохочущие бревна. Могилевича сбило с ног, и он исчез в серой мгле…

Минутой позже «Челюскин», задрав корму с беспомощным винтом, навсегда погрузился в океанскую пучину.

В огромной бурлящей воронке закружились обломки. Льды медленно сходились над местом катастрофы.

На плавучем белом поле Чукотского моря, далеко за Полярным кругом, остались сто четыре человека.

Ветер бешено гнал клубы снежной пыли.

ЛАГЕРЬ В ЧУКОТСКОМ МОРЕ

Все было кончено – все, что связывалось с привычной судовой жизнью, с размеренным, упорядоченным бытом, удобствами, будничными заботами и радостями.

Каждый из участников похода по-своему переживал гибель «Челюскина». В последние часы было не до размышлений о будущем, но теперь тревожные мысли овладели людьми. До ближайшего берега более полутораста километров, да и там – безлюдная тундра, нескончаемые снежные пространства с редкими чукотскими стойбищами. Дальше к востоку, у Берингова пролива, – арктический поселок Уэлен, где, кажется, есть самолет и, конечно, собачьи упряжки… А как невообразимо далеко Москва, Ленинград, большие и шумные города!.. На родине еще не знают о катастрофе. Поспеет ли помощь до того, как очередное сжатие сокрушит ненадежное пристанище экспедиции, или придется, не дожидаясь выручки, двинуться по ледяным полям пешком? Путь к побережью долог и опасен, он по плечу только физически крепким, тренированным, испытанным полярникам. А что будет с женщинами и детьми?..

В первые же часы у челюскинцев появилось множество существенных дел. Надо было позаботиться о крове, тепле, горячей пище; надо было поразмыслить о многом таком, что на судне делалось «само собой». В неотложных хлопотах тонули беспокойные думы.

В полумраке группа челюскинцев ставила просторную палатку для женщин и детей. Вспыхнул одинокий костер. Кто-то возбужденным голосом рассказывал: «А я чайничек нашел. Растопим снег и напьемся горяченького». Передавались вести: «Идите к большому торосу за теплыми вещами… Возле ближней трещины раздают консервы и галеты…» Слышалось: «А куда девали фанеру?.. Гвоздей не видели?.. Кто знает – посуда уцелела?..» Предприимчивый буфетчик, прозванный на корабле кормильцем, подсчитывал спасенную утварь: «Котел есть… Вилок много, а вот ложек – кот наплакал… Четыре чайника. Кастрюль и сковородок ни одной. Кружек хватит на всех. Примусов двенадцать, керосинок пять, камельков девять…»

Загорались огоньки, свет «летучих мышей» озарил палатки.

Подсчитали продовольственные запасы: их должно хватить месяца на два. Удалось спасти консервы, галеты, масло, сыр, сушеный картофель, какао, муку, сахар, крупу, сгущенное молоко, три свиные туши… Можно и медведей добыть: уцелели пять ружей, семь пистолетов, ящики с порохом и патронами.

«Все будет в порядке, все образуется!» Никто не произносил этих слов, но они угадывались в тоне голосов, в шутках, в звонких ударах топоров на стройке общежития. И уже витало в лагере чье-то крылатое выражение: «Полярные робинзоны».