Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Хирургическую практику Ширшов приобрел в анатомическом театре. Вот как просто объяснялся разговор за Калужской заставой, смутивший Васю Локтева.

СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС ПОКОРЕН

В полдень 22 марта 1937 года флагманский корабль воздушной экспедиции «СССР-Н-170», пилотируемый Водопьяновым и Бабушкиным, взлетел с Центрального аэродрома Москвы. Следом поднялись самолеты Молокова, Алексеева и Мазурука. Четырехмоторные машины были покрыты оранжевой краской, ярко выделяющейся на фоне льдов и снегов. Шестнадцать моторов ревели в воздухе. Курс – норд, место назначения – остров Рудольфа, дальняя цель – «вершина мира», полюс!

С экспедицией отправились специальные корреспонденты «Правды» и «Известий», журналисты, которые первыми в мире побывают на Северном полюсе. Завидная участь! «Не горюй, оставляем на твою долю Южный полюс», – шутили мои товарищи.

Летчики, штурманы, механики, журналисты вернутся в Москву, вероятно, месяца через два-три, а те четверо… Трудно освоиться с мыслью, что они останутся среди просторов Ледовитого океана. Полет в центр Арктики, особенно посадка на ледяное поле, – дело серьезное, но у пилотов богатый опыт, штурманы вооружены навигационными приборами; многолетняя практика наших летчиков доказала полную возможность посадки и взлете со льда. Гораздо сложнее и необычнее ближайшее будущее четверки.

Экспедиция отлично снабжена всем необходимым для научных исследований. Но, пожалуй, лет через 30-40 технические средства и оборудование станции «Северный полюс» покажутся такими же примитивными, какими нам, в середине двадцатого века, представляются сигнальный телеграф наполеоновских времен или воздушный шар.

Самолеты прибыли на остров Рудольфа. Оставался последний, решающий «прыжок» – на лед полюса.

Меня разбудил телефонный звонок: «Водопьянов вылетел». Вскоре я сидел в аппаратной московского радиоцентра Севморпути. Диксон повторял короткие донесения с борта флагманского самолета: «8 часов 4 минуты. Подходим к восемьдесят шестой параллели. Полет над облаками, высота две тысячи метров, температура минус двадцать три… 10 часов 34 минуты. Широта восемьдесят девять…» Еще сто километров, и они будут над «вершиной мира»!

Самолет пробил облачность, снизился до двухсот метров. Водопьянов, Бабушкин и флаг-штурман Спирин высмотрели обширное ледяное поле. Лыжи коснулись его поверхности, самолет побежал по снежному ковру. Моторы заглохли.

– Вот и на полюсе, – сказал Водопьянов начальнику экспедиции Отто Юльевичу Шмидту.

Было это 21 мая 1937 года, в одиннадцать часов тридцать пять минут. На Северном полюсе впервые опустился самолет.

Люди сошли на лед, их было тринадцать. Определили местоположение: двадцать километров по ту сторону полюса, немного западнее меридиана Рудольфа.

Общими усилиями пробили лунку в ледяном поле, Ширшов измерил его толщину: «Три метра – жить можно!» Начали разгружать машину, ставить палатки. В Москву ушла радиограмма № 1.

Прилетели Молоков, Алексеев и Мазурук. В центре Полярного бассейна возник научный городок: палатки, склады, метеорологическая будка, мачты радиостанции, ветродвигатель…

^{Первые дни на дрейфующей станции «Северный полюс» № 1. Строят «снежную кухню» у жилой палатки. Исследователи обживают ледовую территорию.}

Мои товарищи журналисты еще в полете задумывались: как им описать «вершину мира»? Внизу тянулись гигантские белые поля, иные были изуродованы морщинами торосов и черными змейками разводьев. «Я с грустью убедился, что рассказывать читателям нечего», – писал спецкор «Правды» Бронтман. Корреспондент «Известий» Виленский радировал: «Лед местами не отличается от поверхности любого подмосковного пруда зимою, никаких признаков полярной романтики!»

Каждую весточку советских журналистов перепечатывали газеты всех стран. С каким интересом была встречена новость: Ширшов и Федоров видели пуночку! Маленькая птица явилась вестницей жизни на полюсе.

Обитатели «вершины мира» перевозили на нартах грузы, их набралось десять тонн. Добрую половину весил «двухгодичный обед» четырех исследователей; остальной груз состоял из снаряжения, аппаратуры, одежды и обуви, горючего, всевозможных вещей, вплоть до зубных щеток и иголок с нитками. Рассчитывая добывать медведей, полярники взяли с собой винчестеры, а также озорного пса, оправдавшего свою кличку «Веселый».

^{Ученый станции «Северный полюс» № 1 Е. Федоров записывает показания метеоприборов.}

Включив электрическую лампочку, они могли в часы досуга проводить шахматные и шашечные турниры, вести дневники, читать; в их маленькой библиотеке были труды В. И. Ленина, произведения Толстого, Горького, Стендаля, Драйзера.

Воздушная эскадра вскоре вернулась на остров Рудольфа. Отсюда три машины отправились в Москву, а четвертая осталась дежурить на главной базе, чтобы по первому сигналу лететь к исследователям.

Проходили недели и месяцы необычайной дрейфующей экспедиции. Шла к концу полярная ночь. Станция «Северный полюс» приближалась к Гренландскому морю.

«ЕРМАК» СПЕШИТ В ГРЕНЛАНДСКОЕ МОРЕ

Хмурые облака лениво ползут над крышами. Сыплет мокрый, тающий на лету снег. Сыро, слякотно. Неприветлив ленинградский февраль.

Прожекторы выхватывают из мрака фигуры людей. Двумя параллельными цепочками выстроились они на льду. Идет погрузка топлива. Над Финским заливом, заглушая человеческие голоса, стук лебедок и кранов, гремят марши. «Веселее, друзья, дорога каждая минута!» К рассвету бункеры «Ермака» будут заполнены – так обещали военные моряки.

«Ермаку» предстоит далекий путь – в Гренландское море. На десятки миль, от берега к берегу, Финский залив закован в белый панцирь. Старейший арктический корабль, «дедушка русского ледокольного флота», небывало рано откроет навигацию.

Дрейфующая научная станция начала действовать в мае, сейчас – февраль. По прямой льдина прошла за эти месяцы больше двух тысяч километров. Но ветры заставляли ледяное поле совершать зигзаги и замысловатые петли; извилистой ленточкой протяжением около двух с половиной тысяч километров выглядит на карте путь станции «Северный полюс». Дрейф вынес ее в Гренландское море. Почему же так торопятся Отто Юльевич Шмидт, капитан «Ермака» Владимир Иванович Воронин, все сто пятьдесят советских людей на борту линейного ледокола?

Долгие месяцы льдина дрейфовала на юг, и ничто не вызывало сомнений в ее надежности. Правда, в жизнь полярников нередко врывалась тревога. Порою скорость дрейфа превышала две тысячи метров в час, а однажды льдина прошла за сутки сорок три километра. Чем дальше к югу, тем больше возрастала скорость. В Москве решили вывезти полярников самолетом, но они запротестовали: никакая беда пока не угрожает, все идет хорошо.

Не раз в мрачную полярную ночь они ощущали сильные толчки, как при землетрясении, глухой гул прерывал сон. Люди вскакивали, прислушивались минуту-другую и снова засыпали: грозные звуки и толчки стали привычными. Над льдиной бушевали ураганы, палатку заносило снегом. Иногда температура падала ниже сорока четырех градусов, но бывали дни, когда хрустящий белый ковер льдины становился вязким, возникали озерки.

^{Полярное лето в разгаре. На льдине образовались озера.}

В декабре задули сильные ветры. Станцию понесло к Северо-Восточному мысу Гренландии. Столкновение с прибрежными скалами грозило гибелью. Папанин писал в своем дневнике: «Мы уверены в благополучном исходе. Если же уцелеет хотя бы один из нас, он постарается доставить на родину результаты наших трудов. Важнейшее мы уже передали по радио». В любую минуту могло начаться катастрофическое сжатие. У палатки стояли наготове нарты с аварийным имуществом. 22 декабря льдина пересекла широту Северо-Восточного мыса, опасность столкновения с гренландскими утесами миновала, но возникла новая: дрейф резко ускорился. В Москве с беспокойством следили за движением льдины. На разведку южной кромки полярных льдов вышел из Мурманска зверобойный бот «Мурманец».

1 февраля, когда Папанин и Кренкель разыгрывали послеобеденную шахматную партию, за палаткой раздался сильный треск. Хотя было это не в диковину, полярники легли спать одетыми. Сквозь сон Папанин услышал зловещий скрип и поднял товарищей: «Под нами ломается лед». Ширшов выскочил с фонарем и быстро вернулся: «Трещина проходит рядом».

Все вышли из палатки. В нескольких метрах чернела узенькая полоска, края льдины медленно расходились. Завывала пурга, колючий снег бил в лицо.

Опасность нарастала: за полчаса трещина превратилась в широкий канал. Полярники бросились спасать имущество, на середину льдины вывезли самое ценное. У радиомачты зияла новая трещина. Ледяное поле – единственное пристанище четверки – расползалось на куски.

Они вернулись в свое жилище, завели патефон. «Музыка отвлекает от печальных размышлений», – заметил Кренкель. Вскипятили чай. Не успели наполнить кружки, как льдина с гулом треснула буквально под ногами. Выбежали стремглав, неподалеку установили маленькие запасные палатки. Ширшов подготовил байдарку. В обычный срок передали на остров Рудольфа метеорологическую сводку. Дежурили попарно.

Непрестанно возникали и ширились черные пасти трещин. От мощного ледяного поля, на котором опустились в прошлом году четыре воздушных корабля, остался торосистый обломок величиной в половину футбольной площадки; станция «Северный полюс» не могла бы теперь принять даже маленькую амфибию. Но научные наблюдения не прекращались, и сигналы УПОЛ появлялись, как и прежде, точно в срок.

3 февраля сквозь туман выглянул ободок алого диска. Солнце! Четыре человека щурились на горизонт, откуда появилось дневное светило, с бледными улыбками разглядывали друг друга, дивясь, какими они стали грязными, обросшими.

Разразился шторм. Опять задвигались льды, разрозненные части лагеря то отдалялись друг от друга, то вновь сближались. Веселый внезапно перескочил на соседний обломок льдины, и четвероногого друга полярников понесло; едва удалось его спасти… Когда ураган утих, посветлело. «Земля!» – прозвучал возбужденный голос Ширшова. Вдали маячили острые шпили Гренландских гор.

Навстречу станции «Северный полюс» спешили корабли. Небольшой «Мурманец» смело пробивался во льдах севернее норвежского острова Ян-Майен. Преодолевая жестокий шторм, приближались ледокольные пароходы «Таймыр» и «Мурман», вышедшие из Мурманска. Ленинградские судостроители сказочно быстрыми темпами отремонтировали «Ермака», и ледокол встал под срочную бункеровку в Кронштадте.

Береговые прожекторы уперлись в корабль. Взлетели сигнальные флаги. Капитан Воронин вышел на мостик. Поход в Гренландское море начался. Около двух тысяч миль отделяло нас от дрейфующей станции.

Как четыре года назад на «Сталинграде», дни и ночи проводил я в радиорубке. Здесь можно было узнать новости о полярниках и движении мурманских кораблей. Радист «Ермака» перехватил телеграмму УПОЛ: «Сегодняшний день полон событий: шторм утих, мы построили снежный дом, убили трех медведей».

За двое суток дрейфующая станция переместилась к югу на целый градус! Чем южнее спускалась ледяная площадка, тем больше тревожились мы за судьбу славной четверки. Надо было спешить и спешить; на ледоколе это понимали все – от капитана до кочегара, и старик «Ермак», ходивший в арктических морях почти сорок лет, делал чудеса. Могучий «дедушка» с ходу взбирался на ледяные поля, давил и крушил их своей тяжестью; льдины переворачивались, вставали ребром, наползали одна на другую, царапая обшивку. Гул, скрежет, грохот, всплески сопровождали наш путь.

Горизонт впереди потемнел. Воронин пригляделся и сказал повеселевшим голосом:

– Водяное небо.

Облака, как зеркало, отражали темную поверхность воды. Льды кончились.

– Полный вперед!

Ледокол шел по Балтийскому морю на запад. Встречные суда салютовали знаменитому кораблю.

Впервые довелось мне идти на судне под командованием прославленного капитана «Сибирякова» и «Челюскина». Со времени нашего совместного путешествия из бухты Провидения в Москву Воронин внешне почти не изменился, только казался еще строже и серьезнее. Дружно, слаженно работала команда – Владимир Иванович был требователен и справедлив; лодыри и болтуны у него на судне не задерживались, а старательные, добросовестные моряки всегда могли рассчитывать на поддержку своего капитана.

Владимир Иванович вышел из рода потомственных поморов, русских людей, издавна населяющих Северное побережье нашей страны. Моряками были их отцы, деды и отдаленные предки; еще сотни лет назад отважные поморы ходили на деревянных судах за морским зверем. В семье Ворониных было шесть братьев, шесть мореходов. Самым известным стал Владимир Иванович. Он сроднился с Арктикой, полюбил суровые полярные моря. Год за годом прокладывал Воронин пути во льдах. В Советской Арктике нет, кажется, места, где бы он не проходил. Воронин – один из зачинателей карских экспедиций в устье Енисея. Он обошел вокруг Северной Земли, провел «Сибирякова» за девять недель по Северному морскому пути, а годом позже повторил этот поход на «Челюскине». На карте Карского моря за семьдесят восьмой параллелью обозначен остров Воронина. Он открыт в 1930 году экспедицией ледокольного парохода «Георгий Седов», которым тогда командовал Владимир Иванович. Еще мальчонкой, «зуйком», вышел он на рыбацком боте в первое плавание. Четыре десятилетия он совершенствовал свои знания, воспитывал новые поколения полярных мореплавателей; многих учеников Владимира Ивановича встречал я в капитанских рубках, на штурманских вахтах.

Вот он стоит на мостике «Ермака», слегка приподняв плечи, высокий, кряжистый, с пышными усами; вглядывается полярный капитан в синеющую даль, и в уголках глаз появляются сеточки морщин. Страстно привязан он к просторам родного Севера. «Тут и доживать буду», – говорит Владимир Иванович.

Миновав шведский остров Готланд, наш ледокол вышел проливами в Северное море и двенадцатимильным ходом устремился на северо-запад. Слева остались Шетландские и Фарерские острова. Все реже встречались суда. Похолодало.

– Ночью увидим льды, – сказал капитан.

Журналисты не покидали радиорубку. За семидесятой параллелью, восточнее Гренландии, происходили большие события: «Таймыр» и «Мурман» вошли в гущу льдов, вновь сплотившихся вокруг станции «Северный полюс». Ни одно судно в это время года не рисковало забраться в ледяной массив Гренландского моря.

В радиорубке слышались сигналы УПОЛ: «Заметили на горизонте силуэты парохода. «Таймыр» это или «Мурман»? Зажигаем костер. Следите».

Минут через пять застучал вахтенный радист «Таймыра»: «Видим дым. Надеемся скоро выйти на чистую воду. Ошвартуемся у кромки льда. Далеко ли она от вас?»

Кренкель ответил: «Немногим больше мили. Следите – зажигаем факел».

Не убавляя хода, «Ермак» продвигался в битом льду Гренландского моря. Каждые четыре часа расстояние до станции «Северный полюс» сокращалось на полсотни миль. Льдина тоже дрейфовала к югу и за сутки приблизилась к нам на семь миль.

«Хорошо видим ваш факел», – передали с «Таймыра».

«А мы – ваши прожекторы», – откликнулся Кренкель.

В Москве давно уже отзвучали двенадцать ударов кремлевских курантов, когда УПОЛ и радист «Таймыра» обменялись пожеланиями спокойной ночи.

Полярникам не спится; дважды разводили они огромный костер, и к небу взвивались языки пламени.

Ровно в шесть утра, как всегда, в эфире появилась УПОЛ, вызывающая остров Рудольфа. Федоров передал координаты станции; и сводку погоды. Полярники позавтракали. 19 февраля началось буднично, как и предыдущие двести семьдесят три дня.

«Давайте огни, факелы, мы подходим… Больше огней!» – требовали «Таймыр» и «Мурман».

Миновал еще час.

«Стоим у кромки, ясно видим станцию… Наши люди отправляются к вам… Привет героической четверке!» – весело отстукивали судовые радисты.

До чего хотелось нам присоединиться к морякам «Таймыра» и «Мурмана»! Они быстро двигались по сплотившимся льдам к поселку… А «Ермаку» оставалось пройти каких-нибудь сто миль – две вахты…

Звонок созвал нас к обеду. В кают-компанию вошел Шмидт.

– Я рад сообщить вам прекрасные вести, – торжественно начал Отто Юльевич. – Станция «Северный полюс» успешно выполнила задание. Только что полярники передали рапорт партии и правительству, затем последнюю радиограмму – «Всем, всем, всем!». Сейчас наши товарищи находятся на «Таймыре» и «Мурмане». Мы идем на соединение с ними.

^{Четверка полярников встречает моряков ледокольных пароходов «Таймыр» и «Мурман», прибывших для снятия персонала первой дрейфующей станции «Северный полюс».}

Ночная темь сгустилась над Гренландским морем. «Ермак» подминает белые поля, льдины переворачиваются, глухо плюхаются и скрежещут у бортов. Ослепляющий сноп прорывает снежную завесу. Из радиорубки доносится дробный стук:

«3-а-ж-г-л-и   п-р-о-ж-е-к-т-о-р.  Д-а-й-т-е  с-в-о-и  о-г-н-и».

Еще полчаса-час, и мы увидим победителей полюса. Впервые за долгие месяцы они разлучены: двое – на «Таймыре», двое – на «Мурмане».

– Огонь на горизонте, – докладывает вахтенный.

Чуть видно желтое пятнышко… А вот и другое!.. Прожекторист «Ермака» трижды мигает, встречные корабли отвечают условным сигналом.

Мы – у семидесятой параллели. Озаренные нашими прожекторами, «Таймыр» и «Мурман» осторожно подходят к «Ермаку», сближаются с ним бортами. Уже перекинуты трапы, сюда нацелились юпитеры кинооператоров. Торопясь занять более удобное место для съемки, мчится фоторепортер Виктор Темин.

Вот и полярники – в черных шинелях и форменных фуражках арктических моряков. Парикмахер и горячая ванна преобразили недавних жителей дрейфующей льдины.

Подавая прощальные гудки, «Таймыр» и «Мурман» скрываются во мраке; их путь лежит на Мурманск. «Ермак» разворачивается и идет в обратный рейс – к Ленинграду.

Вместе с четырьмя полярниками на «Ермак» перешло несколько московских корреспондентов. Провожаю своего товарища Оскара Курганова в крохотную каюту боцмана, который еще в Кронштадте предложил мне верхнюю койку. Работать в каюте удобно: есть две табуретки и столик, на котором как раз умещается портативная пишущая машинка. Мы пишем коллективную корреспонденцию – «Встреча в Гренландском море». Уже далеко за полночь, но утром читатели узнают о свидании трех советских кораблей вдали от родных берегов.

Все, кроме вахтенных, отдыхают, но журналистам, конечно, не до сна: устроившись где придется, они пишут очерки и корреспонденции, которых ждут миллионы людей. Нам выпала счастливая участь – рассказать о замечательной экспедиции со слов ее участников.

Между корреспондентами идет соревнование: кто ярче, интереснее, обстоятельнее отобразит эпопею покорения Северного полюса… Четыре полярника почти ежедневно вели записи о жизни на льдине, Папанин – наиболее подробно. Если бы они предоставили свои личные дневники для опубликования!..

Привычка рано начинать трудовой день подняла их в тот час, когда на судне еще не началась утренняя суета. Мы с Кургановым зашли в каюту Папанина.

– Настало время подробно рассказать читателям о дрейфе, Иван Дмитриевич…

Он вытащил из вещевого мешка объемистый перевязанный пакет:

– Здесь мои дневники, можете использовать.

И вот мы сидим в боцманской каюте, листая летопись дрейфующей станции. Это пять плотных тетрадей. Дневник открывается записью от 21 мая: «В одиннадцать часов утра «СССР-Н-170» совершил посадку в районе Северного полюса…» Страница за страницей раскрывают необычайную жизнь на плавучей льдине, будни исследователей, их внутренний мир, радости и огорчения, волнения и тревоги, дружескую спаянность, споры и стычки.

Папанин отмечал всякие события – большие и малые. Вернувшись с ночного обхода, он снимал ледяные сосульки, наросшие на бровях, и, растерев окоченевшие пальцы, брался за карандаш:

«К вечеру я опять почувствовал себя плохо. Измерил температуру – 37,4. Петр Петрович дал мне две таблетки аспирина… В перчатках очищать металлические приборы от снега неудобно, а касаться их голыми руками – все равно что трогать раскаленное железо… Странное явление: нас постоянно клонит ко сну. Может быть, это действие полярной ночи? Но почему же я не наблюдал его прежде – на Земле Франца-Иосифа, на мысе Челюскин?.. Слышен сильный грохот, началось сжатие. Я вышел из палатки, кругом – вой, стон, треск».

^{Исследователи станции «СП-1» за работой. П. Ширшов рассматривает показания батометра. Радист Э. Кренкель ведет связь с Большой землей.}

Новый год они встретили близ восьмидесятой параллели, за тысячу с лишним километров от полюса. «Готовясь к новогоднему вечеру, я открыл банку паюсной икры, достал сосиски, копченую грудинку, сыр, орехи, шоколад, – писал Папанин. – Все мы побрились, помыли голову, подстригли свои длинные косицы…»

Серьезное в дневнике перемежалось с шутками. Некоторые записи нельзя было читать без волнения. За три дня до окончания дрейфа над лагерем появился маленький самолет. Пилот Геннадий Власов с «Таймыра» опустился на площадке, заранее расчищенной полярниками. «Я побежал туда по сплотившимся льдинам. Мы встретились с Власовым на полдороге, бросились друг к другу, расцеловались. За много месяцев это был первый человек с Большой земли. Я положил голову к нему на плечо, чтобы отдышаться, а он подумал, что я заплакал… Так мы стояли несколько минут и не могли прийти в себя от радости. Власов передал мне пакетик с письмами от друзей из редакции «Правды» – первую нашу «почту» после вылета из Москвы».

Последние строки – в пятой тетради – Папанин дописал на борту «Мурмана»: «Сижу в уютной каюте, перелистываю страницы дневника, и кажется мне, будто льдину я еще не покинул и все это лишь радостный сон. Но нет – я на борту советского корабля, среди друзей, среди дорогих людей».

«Исландия… Гейзеры… Фьорды…» – слышно во всех уголках ледокола. Капитан Воронин ведет судно в одну из бухт Исландии для свидания с «Мурманцем». Теплый южный ветер гонит крутую зыбь, «Ермак» тяжело раскачивается с борта на борт. Что и говорить, неприятное ощущение. Ледоколы, отличающиеся формой корпуса от обычных судов, весьма неустойчивы на волне. Воронин посмеивается:

– Это еще цветочки!

Надвигается шторм. Иллюминатор захлестывает зеленая волна, и боцманская каюта на какие-то секунды погружается в полумрак. Раз… два… три… четыре… Ледокол кренится на другой борт, иллюминатор высоко поднимается над морем, и в толстом стекле, словно призрачное видение, мелькает нос «Мурманца». Порою кажется, будто суденышко совсем скрылось под водой. Секунда, другая, и «Мурманец» взлетает на огромном белесом горбе, чтобы через мгновение вновь погрузиться в бурлящий океан… Какие люди на маленьком боте! В середине зимы они бесстрашно вступили в полярные льды и пробились далеко на север Гренландского моря. У семьдесят седьмой параллели «Мурманца» затерло, и три недели он дрейфовал вместе со льдами.

«Ермак» изменил курс, качка еще усилилась. Наш спутник исчез, его радист передает своим товарищам на ледоколе, какие испытания выпали команде: «Мурманца» третьи сутки треплет шторм, в машинном отделении что-то не ладится, люди выбились из сил, но старый капитан Ульянов держится всем на удивление; наглухо задраены люки и иллюминаторы, волны перехлестывают через борт, палубные надстройки трещат, а северный мореход не покидает мостика…

Подошли к гористому берегу Исландии, изрезанному фьордами, Высокие холмы еще в снегах. Задевая серебристые конусы, мчатся наперегонки ажурные облака.

Вдруг, словно по сигналу, качка прекратилась – «Ермак» вошел в бухту. Здесь тихо, как на пруду в безветренную летнюю ночь, а в четверти мили позади свирепо рычит океан. Над крышами прибрежных хижин стелется дымок, повеяло обжитой землей.

Своеобразен этот уголок северо-западной Европы. На юге Исландии, далеко от бухты, куда Воронин привел ледокол, расположен главный город страны – Рейкьявик: в нем жило тогда более трети всего 140-тысячного населения Исландии. Северо-восточное побережье кажется пустынным, но и здесь, как на затерянном в Гренландском море норвежском островке Ян-Майен, мимо которого мы прошли минувшей ночью, есть рыбаки, зверобои.

В бухту входит «Мурманец». Льды и волны ободрали краску с бортов. Но команда как ни в чем не бывало перекидывается шутками с ермаковцами; встретились старые приятели, участники совместных походов. Наши моряки приглашают друзей.

– А мы вас, товарищи, к себе не зовем, – говорят те. – На нашем судне всемирный потоп.

Капитан Ульянов промок и продрог, щеки и подбородок обросли, усы повисли. Полярники обступили его:

– Спасибо вашей команде! Геройское совершили плавание!

Ульянов даже смутился:

– Слишком вы нас того… Ничего выдающегося… Верно, Владимир Иванович?.. Вот бы ваши механики посмотрели у нас машину…

Суда продолжали путь на юг. Сделали еще одну остановку – в скандинавском фьорде, у норвежского городка Коппервиг. Делегация местных горняков поднесла полярникам искусно сделанный торт, изображающий дрейфующую станцию. Как было не вспомнить хабаровские, читинские, красноярские подарки в поезде челюскинцев!

С быстротою кинокадров промелькнули дни плавания в Балтике. Бункеровка в Таллине. Горячая встреча в Ленинграде. Ночь в экспрессе. Митинг на вокзале в Калинине. Запруженная народом Комсомольская площадь столицы…

Полярники приехали в Кремль. Двери Большого Кремлевского дворца гостеприимно распахнулись, и в ослепительном сверкании люстр полярники увидели множество приветливых, дружески улыбающихся лиц. Из-за стола поднялись Валерий Чкалов, Михаил Громов, Михаил Водопьянов, их соратники по арктическим перелетам. Чкалов шагнул навстречу Папанину, крепко обнял:

– Здорово, Дмитрич, дорогой! Ну и молодцы!

Четверо смелых, самоотверженных людей свершили истинный подвиг и сделали ценнейший вклад в науку о Центральной Арктике. Так было положено начало новым методам исследования Полярного бассейна.

После Отечественной войны изучение высоких широт продолжалось с нарастающим успехом. Уже в 1950 – 1951 годах действовала дрейфующая станция «Северный полюс-2». В 1954 году в Центральной Арктике одновременно работали две плавучие научные станции: «СП-3» и «СП-4», а с весны 1955 года – «СП-5». Годом позже в высоких широтах Арктики возник плавучий научный городок – станция «СП-6», затем – «СП-7»… Одна за другой появлялись в Центральном Полярном бассейне всё новые дрейфующие станции, их уже обозначали двузначным числом: «СП-10», «СП-11», «СП-12»… В 1967 году в Арктике действовала станция «СП-15», дрейф уносил ее к центру Полярного бассейна; 6 декабря она прошла в непосредственной близости от Северного полюса. По своему техническому оснащению и объему научных исследований все эти плавучие экспедиции превосходят первую станцию «Северный полюс», работавшую в 1937 – 1939 годах. Но подвиг четырех исследователей, положивших начало новейшему способу изучения Центральной Арктики, навсегда вошел в историю.

В наше время, в шестидесятых годах, арктические пилоты и летом, и в полярную ночь совершают воздушные рейсы к ученым дрейфующих экспедиций. Карту высоких широт пересекают во всех направлениях пути советских станций на льдинах. Работа наших полярников обогащает представления человечества об огромной области, которая веками была загадкой.

ЧКАЛОВСКАЯ ВОЛЯ НЕ УМРЕТ!

Красная площадь. Потоки молодых демонстрантов. Жизнерадостные, веселые, полные веры в будущее юноши и девушки. Счастливая, торжествующая юность!.. На левом крыле Мавзолея Ленина, рядом с членами правительства, – Валерий Павлович Чкалов и Иван Дмитриевич Папанин… Так было летом 1938 года, через несколько месяцев после встречи полярников в Кремле.

Чкалов и Папанин спустились вдоль кремлевской стены к Манежной площади. Москвичи горячо приветствовали героев. Валерий Павлович обменивался с Папаниным впечатлениями, вспоминал о девчурке, поднявшейся на Мавзолей: «А в руках у нее букетик, крохотный-крохотный…» Потом стал уговаривать Ивана Дмитриевича съездить на какую-то невиданную рыбалку. У гостиницы «Москва» Чкалов распростился – он спешил на аэродром.

Поздней осенью я встретил его в Художественном театре, а на другой день заехал к Валерию Павловичу домой. На письменном столе, подле знакомого глобуса, лежали недавно изданная книга Чкалова «Наш трансполярный рейс» и пачка писем. Почти год прошел, как горьковчане избрали Валерия Павловича депутатом в Верховный Совет СССР. К народному избраннику обращались не только земляки: в его корреспонденции я увидел конверт с почтовым штемпелем «Барселона». Далеко распространилась слава летчика!

– Трудновато мне, – указал Чкалов на письма. – Ведь пишут-то наши советские люди, каждый ждет от тебя ответа. Вот Егорова Матрена Фоминишна, из Канавина, просит протолкнуть – так и пишет «протолкнуть» – свою пенсию в собесе. Или это – от молодежи моего Василёва – насчет постройки водной станции. Читаешь письмо, и думается: может, старая Фоминишна с утра в окошко глядит – не несет ли почтальон весточку от депутата? Я взял за правило отвечать каждому, в течение десяти дней. Потому всегда и кажется, будто недоделал чего-то…

– А летать много приходится?

– Сейчас новую машину готовят, вот это ястребок! – пылко проговорил Чкалов.

– Кто же будет испытывать?

– Этой машины никому не уступлю.

– А шарик в отставке? – показал я на глобус.

– Нет, никуда он от нас не денется! Сейчас октябрь, толковать об этом рановато… Хорошо бы первым делом в Австралию слетать и разведать: как оттуда рвануть дальше на юг?

– К Южному полюсу?

– Ага! На нашем АНТе свободно можно перелететь из Австралии в Южную Америку через Антарктиду. Мы с Байдуковым и Беляковым мозгуем это дело… Ну, а тем временем построят новую машину – для шарика.

– Значит, можно создать самолет дальностью в тридцать тысяч километров?

– Ясное дело!

Чкалов крутнул глобус и улыбнулся.

– Правильно говорил в Нью-Йорке старик Стефанссон, что выбрать маршрут для дальнего перелета стало нелегко… Здорово шагает авиация! Годков пятнадцать назад кто бы поверил, что в наше время можно будет слетать за десять – двенадцать тысяч километров без посадки. А пройдет четверть века, и станут за несколько часов летать в пустыню Сахару, куда-нибудь в Южную Америку или в ту же Австралию – очень просто!..

Это было последнее мое свидание с Валерием Чкаловым, великим летчиком, народным героем.

Несчастье стряслось 15 декабря. В три часа дня мне позвонил товарищ – журналист:

– Беда! Говорят, на Центральном аэродроме разбился Чкалов.

– Невероятно! Валерий Павлович в Горьком.

– Нет, он вернулся в Москву и сегодня будто бы испытывал новый истребитель.

«Сейчас новую машину готовят, вот это ястребок!» – ожили в памяти чкаловские слова.

Беляков находился совсем рядом с аэродромом, я позвонил ему.