Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Свое недовольство американцы обычно выражают шипением и шиканьем. Такую симфонию мы тоже услышали. Было это в кинотеатре. На экране фашистские войска двигались мимо разрушенных жилищ и взорванных мостов по залитым кровью улицам испанского города Бильбао. Как только на экране появились интервенты, в зале поднялся невообразимый шум: шикали и шипели не переставая, а когда показалась надменная фигура фашистского диктатора Муссолини, прогремел голос:

– Кровавый шут!

Летчиков ожидала серия встреч и приемов. В банкетном зале нью-йоркского отеля «Уолдорф Астория» Клуб исследователей и Русско-американский институт культурной связи устроили большой прием в честь советского экипажа. Ученые и пилоты, путешественники и хозяева индустрии, литераторы и банкиры, генералы и артисты разместились за пятьюдесятью столами огромного зала. Здесь можно было встретить директоров всевозможных концернов, компаний, трестов, собственников телеграфных агентств, газет, журналов и радиостанций; помимо желания увидеть советский экипаж, дельцов привлекали коммерческие интересы, стремление расширить круг знакомств и связей в мире «большого бизнеса». Пришли сюда талантливые конструкторы, инженеры, изобретатели. Мы видели в этом зале и передовых общественных деятелей, писателей, режиссеров, рассказывающих американскому народу правду о Советской стране. Взорами искренней дружбы, уважения и симпатии встречали наших летчиков прогрессивные американцы.

^{Победителей воздушных просторов Арктики, Героев Советского Союза В. П. Чкалова, А. В. Белякова, Г. Ф. Байдукова приветствуют в Нью-Йорке.}

Мой сосед-журналист заметил, что мы находимся на «собрании знаменитостей»; о каждом из присутствующих можно написать книгу.

Летчиков проводили к большущему глобусу Клуба исследователей. Прямые и извилистые линии исчертили земной шар. То были маршруты выдающихся путешествий и перелетов – Фритьофа Нансена, Руаля Амундсена, Вильямура Стефанссона, Уайли Поста, Ричарда Бёрда, Отто Юльевича Шмидта, Амелии Эрхарт… Славные исследователи и летчики оставили на глобусе свои автографы.

От Москвы к Северному полюсу и дальше, к Ванкуверу, протянулась свежая черта.

– Наш маршрут, – улыбнулся Чкалов.

– Он войдет в анналы авиации, – сказал исследователь американской Арктики Вильямур Стефанссон, президент клуба.

Валерий Павлович расписался на глобусе.

Вернулся в зал. Слово предоставили Чкалову, Все встали.

Подняв голову, летчик ждал, пока утихнут овации. Что скажет он этому собранию?..

Лицо Чкалова просветлело. Он заговорил о том, что великой любовью наполняло его сердце:

– На крыльях своего самолета мы несли привет от ста семидесяти миллионов нашего народа великому американскому народу!.. В моей стране поют хорошую песню. Есть в этой песне слова:

Как невесту, Родину мы любим,

Бережем, как ласковую мать…

Вот мысли и чувства моего народа! Мы, три человека, несли в своих сердцах сто семьдесят миллионов сердец. И никакие циклоны, никакие полярные штормы не могли остановить нас, выполнявших волю своего народа… Примите привет и дружбу, которую мы вам принесли!

Советский экипаж узнавали на улицах, в кино, ресторанах. Стоило им присесть в кафе, войти в магазин, остановиться у газетного киоска, как вокруг возникал радостный гул и экипаж подвергался неотразимой атаке любителей автографов. Сперва это забавляло Чкалова, но вскоре оказалось утомительным. «Не сидеть же нам взаперти, а выйдешь на улицу – нет спасения!» – сетовал он. Любители заполучили у экипажа тысячи автографов – на фотопортретах, визитных карточках, листках из блокнотов, а нашествие не прекращалось: студенты, лифтеры, газетчики, ученые, официанты, продавщицы, музыканты, полисмены, актеры, торговцы, шоферы продолжали азартную охоту… В письме из Чикаго некто с музыкальной фамилией Штраусс настоятельно просил обогатить его коллекцию: «Я уже владею автографами мистера Шестакова и мистера Болотова – первых русских пилотов, прибывших восемь лет назад на самолете «Страна Советов» в США».

Из Техаса, Висконсина, Монтаны и иных дальних штатов приходили письма совершенно неожиданного содержания.

– Вот так дела, друзья, – родственнички в Америке объявились! – сказал однажды Чкалов, разбиравший почту на русском языке. – Послушайте, что пишет миссис Олга Григорьефф из Пенсильвании: «Имею честь сообщить, что я являюсь родственницей Валеруса Чкалова по материнской линии…»

– С чем и поздравляем, сэр Валерус, – церемонно поклонился Беляков.

– Погоди, погоди, Саша, есть кое-что и на твою долю… Вот: «Навигейтор Белиакоу приходится мне сродни… С искренним приветом и совершенным почтением – Флегонт Щупак, Бигсвилл, Аризона». Та-ак, а мы-то и не знали, что у Саши в роду водятся щупаки… Выходит, у нас один Байдук без американской родни? Но ты, Егор, не отчаивайся – может, еще объявятся…

Такие письма, порожденные пылкой фантазией их авторов либо основанные на явном недоразумении, служили поводом для веселой перепалки друзей. Немало получили они и «деловых предложений». Желая выразить внимание советским пилотам или использовать в рекламных целях их популярность, торговые фирмы предлагали экипажу товары «по своей цене» или с большой скидкой. «Мы будем весьма польщены, увидев полярных героев в качестве наших покупателей», – любезно писал директор магазина домашних холодильников. Шеф фирмы, занятой производством авторучек, прислал Белякову запрос: «Уважаемый сэр! На снимке, сделанном в Портленде, где вы шествуете в торжественной процессии, из кармана вашего пиджака показывается «вечное перо». Не откажите в любезности, сэр, известить нас: пролетел ли указанный предмет над Северным полюсом и не выпущен ли он нашей фирмой?» Чкалов диву давался: «Крепко задумано, нечего сказать!»

В свободные от приемов часы летчики знакомились с городом и как-то заглянули в Центральный парк. Под деревьями на чахлой траве лежали безработные, бездомные люди. Спали они тревожно, хотя каждую группу из пяти-шести человек оберегал дозорный; он высматривал, не появится ли невзначай строгий дядя в рубашке небесного оттенка, с траурным галстуком и сверкающей бляхой на синем мундире. Знакомство с полисменом сулило любому «курортнику» Сеитрал-парка принудительный выбор: штраф на такую сумму, какой бедняга, быть может, отроду не держал в руках, либо прогулка месяца на два в городскую тюрьму, образно названную ньюйоркцами «Гробница».

Вдруг дозорный издал звук, которым понукают лошадей. Будто ужаленные, люди вскочили и наддали ходу. Полисмен, свернувший с соседней аллеи, опоздал.

Настежь открыты все входы в огромное здание на Тридцать четвертой улице. Людские потоки вливаются внутрь. В течение трех часов разошлись десять тысяч билетов на массовый митинг, организованный редакцией прогрессивного нью-йоркского журнала «Советская Россия сегодня».

Нетерпеливо гудит зал в ожидании летчиков. «Америка приветствует советских первооткрывателей трансполярного воздушного пути!» – кричит стометровый плакат. Реют алые флаги с серпом и молотом.

Жарко, душно. Мужчины, сняв пиджаки и куртки, остались в американской деловой «форме» – верхних рубашках с подтяжками. Здесь особенная аудитория – трудовой, рабочий Нью-Йорк.

– Идут! – волной прокатилось по бесчисленным рядам, и десять тысяч человек поднялись с мест.

Гул рукоплесканий. Разноязычные восторженные возгласы. Величественная мелодия «Интернационала». И снова непрекра-щающиеся овации.

Летчики стояли, обнявшись, на площадке, убранной зеленью и кумачом.

С горячими словами уважения и дружбы к ним обратился председательствующий – почтенный профессор:

– Мы как товарищей приветствуем Чкалова, Байдукова и Белякова. Мы любим их за то, что они помогли нам лучше узнать Советский Союз. Они не только победители арктических просторов, но и носители человеческой правды…

Ждали выступления Чкалова. К нему устремились все взоры – он воплощал в себе лучшие черты русского характера, олицетворял людей нового мира, их благородные идеи и цели.

– Хур-рэй! Вива! Ура-а-а! – бушевал зал.

Напрасно пробовал Чкалов умерить выражения восторга. Возбужденные люди вскакивали на кресла, размахивали шляпами, кидали на трибуну букеты. Подняв руки, летчик просил тишины. И вот, перекрывая гул, прокатился по залу усиленный репродукторами его густой голос:

– Друзья! Товарищи наши! Мы, три летчика, вышедшие из рабочего класса, можем работать и творить только для блага трудящихся. Мы преодолели все преграды в арктическом перелете, и наш успех является достоянием рабочего класса всего мира!

Словно вихрь пронесся…

Чкалов говорил страстно, захватывающе, проникновенным голосом, и, хотя вряд ли больше сотни слушателей знали родной язык летчика, так пламенна была его речь, что зажигала сердца раньше, чем вступал переводчик.

Не стремление к наживе, не честолюбие и тщеславие побуждают советских людей к героическим подвигам. Народ, уничтоживший эксплуатацию и построивший социализм, движим чувствами, выше и благороднее которых нет у человека. Любовь к советской родине-матери, преданность идеям коммунизма, стремление к общечеловеческому счастью – вот что делает наш народ непобедимым!

Летчиков подхватили на руки, понесли. Невысокий, худощавый человек протолкался к Валерию Павловичу.

– Благодарим тебя, товарищ Чкалов, за то, что ты сделал для родины, – со слезами проговорил он, путая русские и английские слова.

У Чкалова дрогнули губы.

– Дай руку, родной, – сказал летчик, привлекая к себе незнакомого друга.

Мы возвращались с митинга по Бродвею. На зданиях двадцати пяти кварталов главной магистрали Нью-Йорка, неистово вспыхивая, вертелись в бешеном хороводе, взлетали и падали разноцветные огни реклам. Город не знал покоя, в небе трепетало багровое зарево. Не прерывалось движение поездов метрополитена. Проносились стадами автомашины, жались к тротуарам ночные такси.

Утром на одной из центральных улиц нам повстречался пикет забастовщиков. Бедно одетые люди несли плакаты, призывающие бойкотировать владельца крупного ателье готового платья, понизившего заработную плату своим работникам. В июльские дни 1937 года в США бастовали шестьсот тысяч человек. В Нью-Йорке прекратили работу мужские портные, официанты многих ресторанов, рассыльные, художники и служащие фабрики мультипликационных фильмов.

Пытаясь подорвать забастовку и сломить волю бастующих, хозяева вербовали на их место штрейкбрехеров из среды опустившихся, слабохарактерных, отчаявшихся безработных.

Вот из студии мультипликационных фильмов выбралась кучка штрейкбрехеров. У одних вид смущенный и пришибленный, у других – вызывающий; по-видимому, за напускной наглостью они пытаются скрыть внутренний страх. Что побудило их пойти на предательство товарищей, таких же тружеников, борющихся за свои жизненные интересы? Быть может, длительная безработица, острая нужда, желание облегчить участь семьи толкнули этих отщепенцев на путь штрейкбрехерства? Или полное пренебрежение ко всему на свете, кроме требований своего желудка?.. Ища взором поддержки у карикатурно толстого полисмена, приставленного для охраны порядка, штрейкбрехеры шмыгали мимо пикетчиков. Выпятив живот, полисмен привычно жевал резинку, не сводил глаз с бастующих и помахивал увесистой дубинкой.

Бастовали и под землей: бросили работу продавцы газетных киосков метрополитена. На истертых каменных плитах подземной станции валялись окурки и обгорелые спички, смятые картонные стаканчики, обрывки газет, ореховая скорлупа. Возле киоска человек сорок обступили юношу-пикетчика. Он расхаживал внутри круга, красноречиво убеждая ничего не покупать у владельца газетных киосков: «Босс выбросил на улицу сотни людей, их семьи в тяжелой нужде…» Некоторые слушали равнодушно, видимо, потому, что забастовка не затрагивала их личных интересов, иные выражали сочувствие бастующим, и мало кто решался купить в киоске газету, журнал, брошюрку.

Все это поражало нас, советских людей, из которых даже самый старший смутно помнил жизнь дореволюционной России.

День за днем знакомились мы с американской действительностью. Мой блокнот пополнялся новыми фактами и наблюдениями быта и нравов заокеанской страны.

ИЗ НЬЮ-ЙОРКСКОГО БЛОКНОТА

Седеющий стройный человек с энергичными жестами вел в консульской гостиной оживленный разговор.

Еще на приеме в «Уолдорф Астории» президент Клуба исследователей Вильямур Стефанссон выразил желание обстоятельно побеседовать с пилотами, пролетевшими над островами и побережьем американского Севера, где он в свое время зимовал.

– Ни одна страна не сделала столько для освоения Полярного бассейна, как Советский Союз, – сказал Стефанссон. – Русские за короткое время создали науку об Арктике.

Он развернул карту Канады и Аляски, показал места, посещенные его экспедициями. Увлекаясь воспоминаниями, Стефанссон говорил об островах Патрика и Бэнкса, над которыми пронесся «АНТ-25», о своих голодных зимовках в этих пустынных местах.

– Северный полюс, я полагаю, в будущем станет только этапом на воздушном пути, соединяющем наши континенты, – заметил исследователь, вопросительно взглянув на летчиков.

Валерий Павлович подошел к глобусу.

– Через полюс ведут самые ближние дороги между важнейшими центрами и областями земного шара, – сказал он. – Кратчайшие авиалинии будущего: Москва – Сан-Франциско, Пекин – Нью-Йорк и многие другие, пересекут центральную часть Полярного бассейна. Авиация, мистер Стефанссон, сближает даже наиболее отдаленные районы. Вот между нашим сибирским побережьем и северными островами Канады через Арктику не более трех тысяч километров, а с Кольского полуострова, к примеру, до Исландии – совсем, как говорится, рукой подать. Самолет изменил былые представления о расстоянии.

– Говорят, будто авиаторам грозит кризис: скоро некуда будет летать на дальность, – улыбнулся гость.

– Мало ли можно придумать интересных маршрутов! – откликнулся Чкалов. – Недурно было бы слетать через оба полюса – Северный и Южный, а еще лучше – без посадки вокруг этого шарика, – постучал он пальцем по глобусу.

– Разве это возможно? – пристально посмотрел на него Стефанссон.

– Почему же нет! Ведь наша машина – старушка, выпуска тридцать третьего года. А советские конструкторы не сидят без дела.

Беляков заговорил о книге Стефанссона «Гостеприимная Арктика».

– Признаться, к нам Арктика не проявила гостеприимства, особенно в районах, посещенных вами, мистер Стефанссон…

Президент Клуба исследователей преподнес летчикам плотный том в старинном переплете: «Путешествие Александра Макензи к Тихому океану». Титульный лист книги, как и знаменитый глобус клуба, был заполнен автографами виднейших путешественников и летчиков: Амундсена, Поста, Амелии Эрхарт…

А на другой день пресса и радио известили о драматическом событии: над Тихим океаном, на предпоследнем этапе кругосветного перелета по экватору, известная американская летчица Амелия Эрхарт бесследно исчезла. Со времени гибели популярного Уайли Поста газеты не знали подобных «сенсаций». В окна консульства врывались вопли: «Экстренный выпуск! Местонахождение Амелии установлено!.. Экстренный выпуск! Амелия радирует – самолет медленно погружается в воду…» Все это было вымыслом. Правда же заключалась в том, что Эрхарт со своим механиком стартовала в очередной этап – над Тихим океаном – и пропала; никаких радиограмм от нее не поступило, район предполагаемой аварии можно было определить только приблизительно. Ни сбитые с толку читатели, ни те, кто в угоду издателям наспех придумывали фантастические подробности катастрофы, – никто ничего не знал о подлинной судьбе летчицы, которую газеты называли национальной героиней США.

Положение Амелии Эрхарт волновало наших пилотов. Им хорошо помнилась дружеская радиограмма, полученная Чкаловым после посадки: «От всего сердца поздравляю с великолепным достижением. Надеюсь скоро увидеть знаменитых русских героев и лично пожать вашу мужественную руку. Амелия Эрхарт». В то время она находилась на одном из первых этапов своего перелета, так внезапно прерванного спустя полторы недели на подходах к финишу.

– Всего вероятнее, Эрхарт совершила вынужденную посадку в океане, но это вовсе не значит, что она и механик погибли; по словам конструкторов, самолет способен держаться на плаву не меньше двух суток, – сказал Беляков.

– В том-то и дело, – отозвался сумрачный Чкалов. – Надо было сразу же направить десятка два-три гидропланов и обследовать предполагаемый район аварии. Да и теперь не поздно, есть еще шансы! Почему медлят? Вот где проявить бы американские темпы, о которых столько писалось и говорилось.

В нашей памяти были свежи дни спасения челюскинцев. Никаких усилий и средств не пожалело государство, чтобы вырвать их из власти льдов. А самоотверженность советских людей, стремившихся в далекое Чукотское море на выручку соотечественникам!..

Время шло, но участь Эрхарт оставалась загадкой. Тянулся удивительный торг: кто должен заняться спасением, кому нести связанные с этим расходы? Одни доказывали, что это обязанность фирмы, которая из рекламных соображений послала Эрхарт в переплет. Им возражали эгоистичные, бездушные стяжатели: «Но ведь затраты на розыски не принесут фирме никаких выгод, напротив, это чистый убыток!» Иные утверждали, что организацию поисков должны взять на себя государственные учреждения США, по тут вступали новые голоса: «Правительственные оффисы – это не общество спасания и не благотворительная ассоциация, им нет дела до летчика фирмы…»

Интерес газет к судьбе национальной героини заметно угасал, корреспонденции о ней перекочевали с первых полос подальше.

Наконец на поиски вышел авианосец с шестьюдесятью четырьмя гидропланами на борту. Морские пилоты тщательно осмотрели обширное пространство; в одном месте обнаружили масляные пятна, но происхождение их выяснить не удалось. Розыски прекратились. Газеты оповестили, что готовятся специальные издания, посвященные памяти Амелии, с приложением ее портрета, но это уже относилось к области чистого бизнеса. А через несколько дней талантливая летчица была забыта, как позабыт Уайли Пост, разбившийся возле мыса Барроу на Аляске. Пост имел всемирную известность, американцы гордились замечательным пилотом, но он потерпел неудачу и был предан забвению.

Стояла тропическая жара. Из сельскохозяйственных штатов шли тревожные вести о засухе. Радиодикторы возвещали: «Вчера жертвами солнечных ударов стало девяносто три человека, в том числе девять в Нью-Йорке. Сегодня в Нью-Йорке зарегистрировано одиннадцать случаев со смертельным исходом». Накаленные камни источали жар, смрадный дымок курился над асфальтом. Ребятишки и подростки на окраинах окатывались водой из уличных колонок, барахтались в лужицах. Изможденные, апатичные, разморенные горожане жались к теневой стороне улиц, заполняли кинотеатры и кафе, оборудованные установками для подачи прохладного воздуха, толпились перед будочками, торгующими кока-кола.

Этот прохладительный напиток появился в продаже сравнительно недавно. Чтобы надежно запечатлеть в сознании обывателей превосходство кока-колы над всеми подобными изделиями, фабриканты затратили на рекламирование громадные средства. Его прославляли в газетах, листовках, журналах, на огромных щитах, в патефонных пластинках, кинофильмах и в злободневных песенках, исполняемых кинозвездами по радио, с эстрады, цирковой арены. «Пейте кока-кола!» – читали американцы на тротуарах, в метро, парках, на стенах и оградах. Ночами над Нью-Йорком урчал дирижабль, волочивший светящиеся буквы: «Пейте кока-кола!» Запоминающееся название лезло в глаза на автострадах и морских пляжах. Скрыться было некуда. Если американец бежал на вершину самого высоченного небоскреба, то крыши менее рослых зданий тотчас напоминали ему: «Пейте кока-кола!» И обыватели… запили. Фабриканты окупили непомерные расходы на рекламу и начали загребать прибыль. А владельцы других заводов фруктовых вод, не выдержав конкуренции, разорились.

Спасаясь от жары, мы отправились на Кони-Айленд. Каждый приезжающий впервые в Нью-Йорк считает своим долгом побывать здесь. В увеселительном городке, расположенном на острове у берега Атлантики, рядом с превосходными техническими аттракционами, которые украсили бы любой парк культуры и отдыха, расположены десятки фанерных балаганов. Не щадя глоток, ловкачи-зазывалы сулят посетителям за один только дайм – гривенник – продемонстрировать коллекцию уродов, «четырехглазое чудище океанских пучин, бывшего мирового чемпиона по боксу Джонсона и даже «кровавые ужасы Востока». Выкрашенный сепией, потный, кривляющийся субъект в грязной чалме, он же «великий оракул Вест-Индии», нагородит публике разные небылицы, а еще за одну монетку раскроет любому сокровенные тайны его судьбы: «Сэр, вас ожидает восхитительное будущее – вы неожиданно получите миллионное наследство… Вы, леди, станете миллионершей!..» На большее у оракула не хватает воображения.

Посетители верят, что в павильоне «ужасов Востока», о котором с упоением разливается зазывала, все будет очень увлекательно, а покажут и одноминутную пантомиму: загримированные под японцев «актеры» усадят поблекшую томную особу на громоздкий сундук, именуемый для устрашения слабонервных электрическим стулом, в полумраке с треском рассыплются искры, и хозяин балагана задернет пятнистую занавеску: «Сеанс окончен, благодарим!» За очередной дайм перед зрителями пройдут моральные и физические уроды, неведомыми, но, вероятно, весьма извилистыми путями попавшие к кони-айлендским предпринимателям: «человек-скелет» – продолговатый остов, обтянутый желтой кожей; неправдоподобный великан с умственным развитием трехлетнего ребенка; девочка-обжора лет десяти, весом в сто два килограмма, жадно поедающая всякую снедь; двое идиотов за деревянной загородкой, гримасничающих, визжащих и прыгающих, как обезьяны… В смежном балаганчике публику встречает седой негр Джонсон – в прошлом действительно чемпион мира по боксу; безжизненным и скрипучим голосом рассказывает он о былых победах на ринге. Того, что старик поденно получает от хозяина за десятка два подобных «интервью с эстрады», как раз хватает, чтобы не умереть от истощения.

Для актера подмостки «острова развлечений» – последняя ступень перед падением в бездну бродяжничества и уголовщины; с такой эстрады один путь: в ночлежку, притон, тюрьму. «Кто сюда попадает, обратно не возвращается», – говорят о кони-айлендских балаганах.

– Великолепны у них «русские горы»! – сказал Байдуков на пути в Нью-Йорк. – Занятно, что такой же аттракцион в Ленинграде называют «американскими горами». А вот балаганные зрелища, за редким исключением, вызывают тяжелое чувство.

– Удивительно, что публика искренне развлекалась, лишь немногие проявляли недовольство, – заметил Беляков.

В консульстве летчиков ожидала телеграмма из Москвы.

– Нам разрешено остаться в Америке еще на месяц, – сказал Чкалов, пристально глядя на друзей.

– Что ж, съездим на заводы, осмотрим аэродромы…

– А по-моему, чем скорее мы вернемся домой, тем лучше, – холодно возразил Валерий Павлович, но тут же смягчился и продолжал обычным задушевным голосом: – Согласен, нам полезно ознакомиться с заводами, с аэродромами. Но ведь как туристы мы в любое время сможем приехать сюда, а сейчас… Затосковал я, домой тянет… Вот вернемся, расскажем, как летели, выложим свои планы, посоветуемся, а там – в Василево, охотиться, рыбачить… Когда уходит «Нормандия»? Четырнадцатого? Стало быть, четырнадцатого и поплывем, ладно?..

Оставалось четыре дня. В полночь мы поднялись на вершину Эмпайр стэйт билдинг; три скоростных «пушечных» лифта последовательно возносили нас на шестьдесят первый, девяносто второй и, наконец, на сто первый этаж, откуда два лестничных марша вели на площадку сто второго. Верхние двадцать – тридцать этажей добрую треть года утопают в тумане, но эта ночь была безоблачна. Гигантский город, сверкая огнями, лежал внизу. Плясали, беснуясь, цветистые рекламы Бродвея и Пятой авеню. Черными пятнами распластались вдали приземистые окраины.

Рядом с нами стояла группа скандинавских туристов. Разбитной экскурсовод тараторил на трех языках:

– С этой площадки, леди и джентльмены, немало людей бросилось вниз. Конечно, до тротуара или мостовой отсюда не долететь: здание построено уступами, террасами, человек пролетит несколько десятков метров, но и этого достаточно…

Он так щеголял именами самоубийц, будто речь шла о людях, совершивших подвиг. Мистер Хенсон, разорившийся фабрикант… Мистер Берндт, тридцатилетний архитектор, – длительная болезнь, нужда… Мисс Филдс, кассирша, – несчастная любовь… Учитель музыки – большая семья, нужда…

Облокотившись на бетонный барьер, Чкалов тоскливо глядел в черную даль, поперек лба пролегли глубокие морщинки.

– О чем задумался, Валерий Павлович? – спросил я.

– Все о том же: в Москву, домой хочу!

НАВСТРЕЧУ ГРОМОВУ

Летит Громов! Летит по пути, проложенному Чкаловым, пересекая Северный полюс.

Накануне чкаловского старта Громов говорил:

– В успехе Валерия Павловича я не сомневаюсь. А мы полетим тоже втроем, на таком же, как у него, самолете, и тем самым докажем, что победы советской авиации не случайны. Кроме того, очень соблазнительно побить мировой рекорд дальности по прямой и ломаной линиям. Вот уже четыре года его удерживают французы…

О вылете Громова мы узнали, вернувшись из загородной поездки. Валерий Павлович мало интересовался развлекательными экскурсиями и все реже покидал консульство, а тот вечер провел у радиолы, слушая музыку Чайковского, Римского-Корсакова, Рахманинова.

– Наконец-то приехали, – сказал Чкалов, многозначительно взмахнув телеграфным бланком.

– Новости из Москвы? – бросился к нему Байдуков.

– Еще какие! – воскликнул Валерий Павлович и вдруг обратился ко мне: – Ну, брат, дуй в Калифорнию!

– В Калифорнию?

– Прямо в Сап-Франциско. Михал Михалыч уже четвертый час в полете… Теперь рекорд дальности будет у нас!

Первым утренним «Дугласом» я вылетел на запад. Путь лежал через весь Североамериканский континент – от Атлантического океана к Тихому. Мне предстояло трижды сменить самолет; расписание было составлено очень предусмотрительно: ни на одном из пересадочных аэродромов не приходилось ждать больше пятнадцати минут.

Минувшей ночью так и не удалось уснуть. Пилоты ожидали вестей о громовском перелете. На этот раз три друга были лишь наблюдателями дальнего рейса, но, как никто иной, они знали необычайные трудности воздушного пути через Полярный бассейн.

В консульстве не прекращались звонки: из телеграфных агентств и редакций газет любезно передавали новости, полученные из Москвы от своих постоянных корреспондентов. О многом напоминали чкаловскому экипажу короткие донесения Громова: «Нахожусь Колгуев, все в порядке…», «Новая Земля, высота шестьсот, все в порядке…»

В ночной нью-йоркской радиопередаче мы услышали, что «самолетом командует один из советских сверхлетчиков, прекраснейший тип авиатора, высокий, спокойный, красивый, отличный спортсмен». Авиационный обозреватель нью-йоркского радио называл «суперпайлотами» и соратников Михаила Михайловича – Андрея Борисовича Юмашева и Сергея Алексеевича Данилина.

Имя Громова давно связывалось с важнейшими этапами развития советского воздушного флота. Лекции профессора Жуковского, «отца русской авиации», создателя аэродинамической школы, выдающиеся работы его молодых учеников, поразительный рост техники, первые самостоятельные полеты над Москвой в 1917 году – все это захватило юного Громова. Свое жизненное призвание он нашел в авиации. «Я никогда не сложу крыльев», – сказал однажды Михаил Михайлович, и это стало его девизом. Он открыл серию больших советских перелетов: 1925 год – Москва – Пекин; 1926 год – блистательный трехдневный рейс на отечественном «АНТ-3» – «Пролетарий» Москва – Берлин – Париж – Рим – Вена – Прага – Варшава – Москва; 1929 год – новый перелет над Европой на «Крыльях Советов». Восхищенные искусством Громова, французские авиаторы избрали его членом клуба «Старых стволов», назвали «летчиком № 1». Он стоял у колыбели многих опытных машин, первый поднимал их в воздух для испытаний, создал особый «громовский стиль» пилотирования. Превосходный знаток психологии и выдающийся летчик-инструктор, Михаил Михайлович безошибочно угадывал молодые таланты. Наблюдая за виртуозными полетами юного Валерия Чкалова, он предсказал ему славную будущность.

С Михаилом Михайловичем я познакомился вскоре после возвращения челюскинцев в Москву, летом 1934 года. Как-то вечером меня срочно вызвали в редакцию.

– Громов закончил трехсуточный беспосадочный полет на экспериментальной машине и опустился в Харькове, надо немедленно лететь туда, – сказал дежурный редактор.

– Рейсовый самолет в Харьков уходит утром, – напомнил я.

– Заказан специальный ночной рейс, летчик ожидает на Центральном аэродроме.

Было далеко за полночь, когда я вошел в вестибюль харьковской гостиницы.

– Летчики отдыхают, велели не беспокоить, – пробормотал заспанный администратор. – Заперлись в номере с трех часов дня, телефон выключили…

Однако ждать пришлось недолго. В коридоре появилась стройная фигура Громова. Он рассказал мне об испытательном полете на одномоторном моноплане «АНТ-25» конструкции А. Н. Туполева. Маршрут проходил по замкнутой кривой линии. Экипаж пробыл в воздухе семьдесят пять часов, не пополняясь горючим, и покрыл без посадки двенадцать тысяч четыреста одиннадцать километров. Прежний мировой рекорд дальности полета по замкнутой кривой был намного превзойден, и «АНТ-25» получил еще одно наименование: «РД» – «Рекорд дальности».

В тот день я впервые увидел чудесную машину. Одномоторная, с гигантскими крыльями – размахом в тридцать четыре метра – «летающая цистерна» в полном снаряжении весила около одиннадцати с половиной тонн. Больше половины общего веса приходилось на долю горючего.

– Машина эта не имеет себе равных, и мы еще не взяли от нее всего: в баках осталось горючего минимум на тысячу километров, – сказал Михаил Михайлович.

Творцы самолета и испытатель упорно искали путей усовершенствования машины, стремились к максимальной дальности.

И вот вслед за Чкаловым через Северный полюс в США летит Громов!

Я развернул карту своего воздушного путешествия. Двенадцать штатов лежали на маршруте в Сан-Франциско: Нью-Йорк, Пенсильвания, Огайо, Индиана, Иллинойс, Айова, Небраска, Айоминг, Колорадо, Юта, Невада, Калифорния. Радостно было думать о скорой встрече с громовским экипажем на побережье Тихого океана. Помнилась уверенность Чкалова: «Долетит Михал Михалыч, как по расписанию!»

Миловидная стюардесса в голубовато-сером форменном костюме и кокетливой шапочке-пилотке прохаживалась вдоль кресел. Большинство моих спутников дремало под монотонное гудение моторов; те, кто бодрствовали, рассматривали в окошечки местность, над которой шел «Дуглас», либо читали.