Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Возможно, хозяин отдыхает, – сказал Беннет и негромко постучал в окно.

Послышались шаркающие шаги, дверь скрипнула, и на пороге появился Элам Харниш – сутуловатый, сухонький, морщинистый, со светлым, как у младенцев, пушком на оголенной голове. На нем была «американская форма»: темные брюки с подтяжками и белая рубашка с аккуратно повязанным полосатым галстуком. От чисто выбритого лица пахло одеколоном. Умные черные глаза пытливо разглядывали гостей. Беннет представил нас.

– О, вы из самой Москвы! Очень интересно! – воскликнул Харниш. – Читал в газете и в баре слышал. Я рад. Входите.

Единственная комната хижины, тесноватая, но хорошо прибранная, была обставлена простой старой мебелью. Подле плиты на полках покоилась хозяйственная утварь – кастрюли, сковородки, миски. У изголовья дивана стоял маленький пузатый шкаф. В углу, возле двери, висел медный рукомойник, обои под ним отстали и покоробились. Все свободное пространство на стенах занимали изображения красоток, вырезанные из журналов, газет, пестрых рекламных плакатов, прославляющих зубную пасту и сигареты «Воздушный шар», фотографии танцовщиц, укротительниц хищников и кинозвезд… По прихоти Харниша, в центре этого цветника оказался адмирал Нельсон в полной парадной форме; адмирал хмурился, и его единственный глаз глядел вопрошающе: «Как я попал в это общество?!»

Хозяин придвинул табуретки к столу.

– Меня мало кто навещает, забыли Харниша, – проговорил он и засуетился. – Вы не откажетесь от чашки кофе? Или желаете вина? Я пошлю соседского мальчишку, а?..

– Элам, я говорил своим землякам о твоем путешествии с Джеком Лондоном, они очень заинтересовались, – сказал Беннет.

Харниш задумался.

– Давно это было, целая жизнь прошла!.. Почти год были мы вместе. Странствовали, ну и золото искали, конечно, только пользы от этого не имели… Джек был настоящий парень. Не из той породы, что дрожат за собственную шкуру. Надо ли дрова поколоть, разжечь костер, похлебку сварить или там собакам дать корму – никакой работой он не гнушался. Лодкой здорово управлял. И лодка была у нас первый сорт…

– Называли ее «Юконская красавица»?

– А? «Юконская красавица»?.. Может быть, и так, позабыл я… Да, лодкой Джек управлял мастерски. А на переходах брал себе груз побольше, чтобы товарища облегчить… Помните вы историю Смока Беллью? Газетчик из Фриско, неженка, новичок, который бывалых северян обскакал?.. Держу пари – это Джек самого себя описал! Сильный, ловкий, упрямый – как есть Смок!.. Но была у него слабинка: виски, по-вашему – водка… А ведь знал, какой от этого вред.

Он открыл шкаф, перебрал стопку книг, приглядываясь к корешкам, и вытащил одну.

– Вот, видите, Джек написал: «Джон – Ячменное зерно». Вы, вероятно, читали, если интересуетесь приятелем моей молодости… Да, людям-то он рассказал, как алкоголь губит жизнь, а вот себя не уберег. Подумать только: ведь он умер совсем молодым, сорока лет!.. Нет, для меня алкоголь не существует, и в прежние времена к нему не тянуло… Смолоду я был бравый парень, любой мороз мне нипочем: спал под открытым небом, прямо на снегу, укрывшись меховым одеялом. Неудивительно: когда отмахаешь за день миль сорок, а то и полсотни, голый камень кажется мягче перины. Правда, меня силачом считали… Вы говорите, что я и сейчас герой? Смеетесь, конечно: хорош герой!

Харниш напряг вялые бицепсы и с легким покряхтыванием опустил руку.

– Что вы сказали, мистер Кватт? Я, видите ли, временами плохо слышу… Нет, на Аляске Джек книг не писал, но частенько доставал тетрадь и делал какие-то заметки. Большой был любитель слушать всякие истории, приключения: встретится интересный человек – Джека от него не оторвешь… А потом сидит с тетрадкой у фонаря и записывает. Не соображал я: к чему это? Ну, а когда прочитал его стори, понял, с каким человеком свела меня судьба.

– Где же вы с ним впервые увиделись?

– У Соленой Воды, в Дайе. Славные лошадки достались нам… Я, разумеется, говорю об упряжных собаках. Бывают, знаете, очень крупные, как бы пони. Держу пари, вы не поверите: в Канаде фермер-француз, мой знакомый, приспособил пару собак вместо лошадей для распашки поля. Это истина!.. Добрая упряжка была у нас с Джеком, зимой крепко поработала… Помню, купили мы теплые одеяла, свечи, керосин, продовольствие – муку, бекон, сахар, кофе… Насчет еды у нас не так уж плохо было, а все же Джек весной поддался: цинга одолела. Несколько недель крепился – уж очень не хотелось ему на юг ехать… Это теперь цинга не страшна – витамины разные изобрели и концентраты, а ведь мы их не знали… Скажу вам еще: деньги у Джека не водились, человек он был широкий, без мелочности. Вообще – такой молодой, юнец, можно сказать, а жизнь понимал. Нравилось мне, как он в людях разбирается, умеет с ними ладить и за себя, когда надо, постоять… Долго спать не любил, в этом мы тоже сошлись. А когда в Доусон приехали, там было не до сна и скучать некогда. Шесть тысяч старателей и еще в десять раз больше – за перевалами… В барах – игры, танцы, ну, и без драк, понятно, не обходилось!.. Потеха!.. Эх, мне бы сейчас частицу прежней силы!..

– А как вы узнали о романе, где герой носит ваше имя?

– Здесь, в Фэрбенксе. Больше десяти лет прошло, как мы с Джеком распрощались. Многое я о нем знал – в газетах часто писали. Но вот является ко мне молодой человек, верткий, расторопный, с черными усиками – мода такая была… «Вы, говорит, Элам Харниш? Очень приятно! А мистера Лондона, писателя из Калифорнии, вы раньше знали?» Я, правду сказать, даже встревожился. А молодой человек сыплет и сыплет вопросы… «Кто вы такой и чего ради меня допрашиваете?» – говорю ему сердито. Оказывается, это корреспондент из газетного треста. Часа два он меня выспрашивал. Затем вынул из портфеля книжку: «Вот вам новый роман Джека Лондона – об Эламе Харнише»… А еще лет через пять приехал другой газетчик, тоже расспрашивал. Это было после смерти Джека… Потом уже меня редко навещали… Извините, джентльмены: почему это вы так заинтересовались? Разве в России знают Джека Лондона?

– Он один из самых популярных американских романистов, наша молодежь с увлечением читает Лондона, – сказал я. – И Элама Харниша у нас знают.

Он недоверчиво отвел глаза.

– Это точно, Элам, – заметил Беннет.

– А правильно Лондон рассказал о Харнише? – спросил Беляков. – Разве все это было в действительности?

– О, далеко не все! Какой писатель не дает воли фантазии! Джек тоже присочинил достаточно, зато никто лучше его юконскую жизнь не показал. А почему? Своими мускулами, костями, нервами жизнь эту изведал… А?.. Обо мне в романе вначале написано вроде похоже. Что продулся я в пух и прах – правда, что на пари в срок довез почту к Соленой Воде и назад – верно, медведей стрелять тоже приходилось, но было это как-то проще… А вот дальше, где он пишет, будто Харниш отхватил на Аляске одиннадцать миллионов и уехал на юг, начисто выдумано! Хотя до того оно складно у Джека получилось, что я, знаете, даже сомневаться стал: может, у меня вправду было одиннадцать миллионов, а я пустил их по ветру, чтобы угодить Диди, на которой он меня женил… Что вы на это скажете? – рассмеялся хозяин.

Заметив, что Беляков внимательно разглядывает пестрое окружение адмирала Нельсона, Харниш продолжал:

– Зря он меня изобразил ненавистником женщин. Неправда, будто одна даже покончила с собою из-за несчастной любви к Харнишу. Никакой женщине я не причинил горя. Чего ради понадобилось Джеку такое, не могу понять!.. – Харниш вски-пул острые плечи и по-детски обиженно надул губы. – Да, молодые друзья мои, много было всякого в моей жизни, и многое я успел позабыть…

Старик взволновался и расчувствовался. Тоскливо доживал он свой век: только и было радости, что возиться на крошечном огородике, где он выращивал какую-то диковинную капусту, да покалякать с приятелем, перебирая дорогие сердцу воспоминания. В летние дни хорошо погреть старые кости на солнышке, встречаются на улице туристы, есть с кем перекинуться словом, но вот нагрянет семимесячная зима, ударят сорокаградусные морозы, домик занесет снегом по самую крышу, и будет Пламенный коротать время в одиночестве, никому не нужный, всеми забытый.

– Простите за нескромный вопрос, мистер Харниш: на какие средства вы живете? – спросил я.

Он лукаво улыбнулся:

– Джек женил меня на Диди и лишил миллионов, но я… втайне сохранил часть денег. Только никому не говорите об этом, мой мальчик!

Мы вместе сфотографировались. Харниш показал нам свои грядки.

– Вот чем теперь занимается старейший из юконских пионеров, – с жестом старческой беспомощности промолвил он, пожевал губами и, будто отвечая на самую сокровенную мысль свою, неожиданно сказал: – Как бы ни стар человек, ему постоянно думается: прожить бы еще годик!..

Пройдя метров десять, мы оглянулись. Харниш стоял у порога хижины и махал рукой.

– До свиданья, друзья! – воскликнул он растроганным голосом. – Не забывайте меня.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ САМОЛЕТА ЛЕВАНЕВСКОГО

Город ожидал прибытия советского воздушного корабля. На американском Севере готовились к наблюдению за РЕЛЕЛ – позывными сигналами четырехмоторного «Н-209». Фэрбенксская радиостанция, единственная на весь район, принадлежала корпусу связи американской армии. В шесть часов вечера сержант Глазкоу, начальник рации, вешал на дверь замок, и до восьми часов утра город оставался отрезанным от внешнего мира. На время перелета Глазгоу предоставил в наше распоряжение свой служебный кабинет.

Не довольствуясь подробностями предстоящего перелета, которые Сеттльмайер щедро преподносил в «пейпере», любопытствующие обыватели с утра до ночи не оставляли нас в одиночестве. Однажды швейцар доложил, что с нами желает встретиться местный житель, побывавший в Советском Союзе, – некто Армистед, вице-президент. Фамилия показалась знакомой. Однако – вице-президент?.. Мысленно представился кругленький Бабби, глава торговой палаты; возможно, Армистед его заместитель?

Вошел приятный на вид молодой человек в простеньком костюме. Смущенно озираясь, он сказал, что лично знает Леваневского, летал с ним из Фэрбенкса на Чукотку в 1934 году.

– Клайд Армистед, механик! Вы награждены орденом Ленина за участие в спасении челюскинцев?

– Да, это я, – застенчиво улыбнулся гость.

– А нам сказали – вице-президент.

Армистед окончательно сконфузился:

– Только название! Старый Чарли придумал.

Долгое время авиационный механик Армистед был не у дел. Постоянной работы по специальности не предвиделось, а взяться, как иные, за мытье магазинных витрин или за торговлю шарлатанскими снадобьями «от всех болезней» у него не было желания. Подобрались еще безработные приятели. Вчетвером они образовали артель по ремонту моторов, велосипедов, бытовых приборов. Фэрбенкс обогатился «Аляскинской мотороремонтной компанией» – пышное название в американском духе. Сеттльмайер обеспечил паблисити: «Во главе нового предприятия, знаменующего прогресс механизации на Аляске, стоит его президент – уважаемый Пит Гаррис; вице-президент компании – мистер Клайд Армистед, авиационный специалист, имя которого широко известно и за пределами США…» С этого дня четыре товарища стали постоянными данниками Старого Чарли, за что два раза в месяц он напоминал о деятельности компании пространными объявлениями.

– Большой шум из-за маленького дела… Есть, кажется, пьеса с таким названием, – засмеялся Армистед. – У нас принято поднимать шум вокруг любого начинания.

– А Левари, механик Слепнева, тоже в Фэрбенксе?

– О, Уилл состоятельный человек, вернее, его мать. Она дала доллары, и Левари завел собственное дело.

Матери слепневского механика принадлежал гастрономический магазин в центре Фэрбенкса. На ее средства сын приобрел трехместный самолет. В городе появились рекламы: «Воздушное сообщение Левари. Полеты с пассажирами над Фэрбенксом и в окрестности. Обучение пилотированию…»

– Когда мы будем встречать Леваневского? – спросил бывший авиамеханик «Флейстера». – Если я смогу быть чем-либо полезен, прошу располагать мною.

Истекала вторая неделя августа. Погода в Центральной Арктике капризничала по-осеннему. Над дрейфующей станцией «Северный полюс» бушевал ураган. «За сутки льдину отнесло на шестнадцать миль к югу – небывалая скорость», – передавали полярники. От восемьдесят восьмой параллели, где они дрейфовали, до самой северной метеостанции Американского материка простирается на три тысячи километров полярная пустыня. Какая там погода, что ожидается в ближайшие дни? Точного ответа не мог дать ни один синоптик. Если в предсказаниях погоды для областей, где действуют сотни наблюдательных пунктов, сплошь и рядом бывают просчеты, можно ли гарантировать благоприятные условия на огромном маршруте через весь Полярный бассейн…

В седьмом часу утра энергичный стук поднял нас на ноги. Вошел Глазгоу:

– Леваневский стартовал!

– Когда?

– Восемнадцать пятнадцать московского.

Мы с Беляковым обосновались на радиостанции. Я сделал очередную запись в своей дорожной тетради: «Завтра около полудня, через тридцать часов после старта, «Н-209» ожидается в Фэрбенксе. Глазгоу не отходит от приемника, настраивается на волну РЕЛЕЛ. Но самолет далеко, его передачи еще не слышны. До полюса он должен пройти за пятнадцать-шестнадцать часов. Московский штаб перелета коротко извещает нас о продвижении воздушного корабля. Беляков связался с Чукоткой, послав через Ном пробную радиограмму в Анадырь. Быстро пришел ответ, в нем чувствуется радость советских радистов, неожиданно получивших с Аляски весточку на родном языке (хотя и латинскими буквами). Анадырские товарищи заверяют, что через Чукотку наши телеграммы пройдут в Москву быстрее, чем по линии Сиэтл – Нью-Йорк – Лондон».

Позднее я дважды возвращался к своей тетради: «Наконец-то Глазгоу удалось перехватить сообщение с борта «Н-209»: «Идем по маяку. Все в порядке. Самочувствие экипажа хорошее»… Близится полночь. А в Центральной Арктике, над которой летят наши товарищи, – полярный день… Глазгоу принял уже четыре радиограммы Леваневского. Материальная часть самолета работает отлично. Они более полусуток в полете. Серьезные трудности ожидаются в ближайшие часы: синоптики предсказали, что в центре Арктики придется одолевать мощные циклоны с высокой сплошной облачностью, лететь при ураганном ветре».

После этой записи я долго не открывал тетрадь.

Аппаратный зал заполнили шумливые обыватели. Разноязычный говор напоминал, что в районе Фэрбенкса живут люди почти тридцати национальностей, среди них черногорцы, шведы, испанцы, малайцы и даже северокавказские осетины, представители которых, парадно одетые, в кудрявых папахах, в черкесках с газырями и прадедовскими кинжалами устрашающих размеров, также явились на радиостанцию.

По рукам ходил подписной лист. Горожане поочередно вносили свою фамилию и с глубокомысленным видом отмечали подле нее время: «10.57 после полуночи»… «00.14 после полудня»… «11.49 после полуночи»… В толпе протискивался Старый Чарли и, позвякивая серебряными монетами, собирал ставки – полдоллара с человека. Денежные пари аляскинцы готовы были заключать по любому поводу: на сколько опоздает поезд из Сьюарда; когда выпадет первый снег; сколько котят принесет ангорская кошка миссис Робинсон?.. Каждую весну группа предпринимателей устраивала «ледовое пари»; деньги доставались тому, кто наиболее точно угадывал, в какой день, час и минуту двинется лед Тананы. В лед заколачивали металлическую палку, соединенную проволокой с электрическими часами на берегу, – они останавливались при малейшей подвижке… Сеттльмайер явился инициатором пари: в какое время «Н-209» приземлится на Фэрбенксском аэродроме?

Наступил очередной срок передачи РЕЛЕЛ. Глазгоу выводил букву за буквой: «13 часов 40 минут (московского). Пролетаем полюс. Достался он нам трудно. Начиная от середины Баренцева моря все время мощная облачность. Высота шесть тысяч метров, температура минус тридцать пять градусов. Стекла кабины покрыты изморозью. Сильный встречный ветер до ста километров в час. Сообщите погоду по ту сторону полюса. Все в порядке». Радиограмма заканчивалась шестью двузначными цифрами; каждая соответствовала по кодовой таблице определенному слову. Я заглянул в код – цифры эти обозначали фамилии экипажа: Леваневский, Кастанаев, Левченко, Галковский, Годовиков, Побежимов.

Радиограмма не встревожила нас. Выяснилось только, что из-за сильного встречного ветра полет затягивается; путь до полюса занял около двадцати часов. Низкая температура тоже не беспокоила: изморозь – не обледенение, да и летят они на шестикилометровой высоте, над облаками.

Глазгоу не снимал наушники, вслушивался.

– Зовет! – сказал он и записал время: 14.32. РЕЛЕЛ вызывала Москву раньше обычного срока.

Все вокруг стихло. Чуть слышно попискивание в наушниках радиста и шуршание карандаша на розовом бланке.

«34… 34… ргаvуi kгаini…»

Тридцать четыре? Что значит 34? Хватаю код: 19… 22… 26… Не то, не то!.. Вот – 34: «отказал». Отказал?!

Снова и снова, склонившись над плечом радиста, перечитываю текст радиограммы: «Отказал правый крайний. Идем на трех, идем тяжело. Высота полета 4600. Сплошная облачность…» Телеграмма была подписана Леваневским.

Мы переглянулись. Михаил Васильевич изменился в лице.

– Положение очень серьезное, – глухо проговорил он.

– Можно лететь и на трех моторах. Горючего израсходовано много, самолет облегчен, – сказал я.

– Пойми: когда вышел из строя мотор, самолет не мог уже держаться на прежней высоте, пришлось снизиться до четырех тысяч шестисот, а там сплошная облачность. Они летят в тумане, возможно обледенение… Если не выключен левый крайний мотор, то очень трудно сохранять правильный курс; если же работают только два средних, снижение продолжается…

Тревога овладела мной часом позже: в очередной срок связи с землей радиостанция самолета не подала ни одного сигнала. Не заговорила она и в следующий срок.

Из Москвы, из советского посольства в Вашингтоне, из нью-йоркского консульства сыпались радиограммы: «Принимаете ли вы РЕЛЕЛ? Внимательно следите за сигналами. Обеспечьте самое тщательное наблюдение за передачами самолета». Мы поняли, что никто не слышит РЕЛЕЛ. Сотни радистов и любителей рыскали в эфире. Но РЕЛЕЛ хранила молчание. Что случилось? Какая участь постигла самолет? Где экипаж? Последнюю радиограмму – об аварии мотора – Леваневский передал через 52 минуты после пересечения полюса. А в следующий срок связи РЕЛЕЛ не откликнулась. Значит, что-то произошло за полюсом, примерно за 200 километров от него в сторону Американского материка. Более тысячи километров отделяли в то время самолет от ближайшей полярной станции на острове Рудольфа и вдвое большее расстояние – от Аляски.

Давно миновал полдень, когда воздушный корабль должен был приземлиться в Фэрбенксе, но мы все еще не имели никакого представления о судьбе экипажа, ни одного намека!.. Запас горючего, если экипаж продолжал полет, теперь уже иссяк, и «Н-209» поневоле должен был где-то опуститься.

– Непонятно, почему вдруг замолчала радиостанция, – говорил Беляков. – Самолет находился на высоте четыре с половиной километра. Допустим, им пришлось идти на посадку. Ведь даже при самом крутом планировании прошло несколько минут, пока машина коснулась льда или открытой воды, а за эти минуты можно было передать не один десяток слов.

– Быть может, отказал передатчик?

– Есть запасной, аварийный… Я так думаю: либо экипаж продолжает полет, полностью лишившись связи по неведомой нам причине, либо «Н-209» постигла беда.

…В Москве немедленно создали правительственную комиссию для поисков «Н-209». В Фэрбенкс прибыло распоряжение: срочно обследовать северное побережье Аляски.

Два самолета стартовали на северо-запад и северо-восток; на одном из них – Клайд Армистед, стремившийся помочь своему бывшему пилоту Леваневскому и его пяти товарищам. Заказанный Беляковым «локхид» вылетел прямо на север, придерживаясь курса, по которому должен был пройти «Н-209»; за штурвалом сидел Джоэ Кроссон, лучший пилот Аляски.

Перед стартом он рассказал нам о своем пребывании на Чукотке в 1930 году, во время поисков Эйелсона и Борланда. На советской земле пилот провел десять недель, познакомился со Слепневым и Талышевым. Из путешествия в «Сиберию» он вывез небогатый словесный багаж: «да-да», «так-так», «бензин», «масло» и совсем трудно произносимое – «нелетная погода», Кроссон заговорил о суровой природе американского Севера. Не один авиатор сложил здесь свою голову. Два года назад близ мыса Барроу разбился всемирно известный Уайли Пост. Он вылетел из Фэрбенкса на побережье Ледовитого океана. Гидроплан попал в сплошную облачность. На берегу слышали гул самолета, долго кружившего в тумане. Вынырнув из облаков, гидроплан опустился в лагуне у небольшого стойбища. «Далеко ли до Барроу? – спросил летчик. Эскимосы объяснили: пятнадцать миль. Пост снова взлетел. Машина поднялась метров на тридцать. Внезапно мотор заглох, и гидроплан рухнул, похоронив под своими обломками Поста и его спутника – журналиста Роджерса.

Мне вспомнилось, как в Москве я читал по телефону Громову телеграмму о гибели Поста и Роджерса. «Превосходный пилот стал, вероятно, жертвой нелепой ошибки, – сказал Михаил Михайлович. – Надо полагать, что на взлете у него кончилось горючее и положение было безвыходным». Громов не ошибся: Кроссон, первым прилетевший на место катастрофы, убедился, что бензиновые баки гидроплана были пусты…

«Локхид» шел зигзагами на высоте шестьсот метров. Все пристально глядели в бинокли: теплилась надежда, что где-нибудь в долине Юкона или у отрогов Эндикотских гор мы увидим «Н-209». Спустя час показался величавый Юкон, третья по протяженности река Северной Америки; вытекая из кратера потухшего вулкана, Юкон широкой, извилистой лентой тянется на три тысячи семьсот километров – от Канады до залива Нортон в Беринговом море.

Самолет пронесся над крышами маленького поселка и опустился на песчаной отмели в середине русла. С берега подоспел катер, мы переправились в селение Бивер, где жило около ста индейцев, запятых рыболовством и охотой, и десяток белых.

О самолете Леваневского в Бивере ничего не слышали. Мы полетели дальше.

Внизу проплывали мрачные хребты Эндикотских гор, высохшие русла горных рек, холмистые плато. Ни деревца, ни кустика – одни зеленовато-серые мхи. Хаотические нагромождения оголенных пиков изрезаны трещинами. Как будто природа гигантским резцом прошлась по грядам скал и создала эти фантастические морщины. В долинах бродили стада карибу – канадского оленя; заслышав гул моторов, животные в ужасе мчались тесной кучей. Дикие козы, как скульптурные изваяния, замерли на горных террасах. Дальше к северу, казалось, исчезло все живое.

Мы пересекли Эндикотские горы, трехсоткилометровым поясом тянущиеся вдоль побережья Ледовитого океана, и оказались над желто-бурым плато. Широкой полосой простирается оно от подножия гор к океану. На плато искрились кристально чистые озерки. Кроссон повернул на юго-запад.

– Река Колвилл, – сказал пилот.

Самолет шел за семидесятой параллелью, в американской Арктике. Давно ли я побывал на границе США и Мексики у широты тридцать два градуса.

Кроссон держал курс к Берингову проливу. Впереди, на стыке Америки и Азии, под туманом колыхались свинцово-серые воды.

Вторично мне довелось побывать на пороге Берингова пролива. Впервые я попал сюда, двигаясь из Москвы на восток, теперь – следуя из советской столицы на запад. Кольцо кругосветного путешествия сомкнулось у рубежа двух материков.

Поисковые самолеты вернулись в Фэрбенкс. На трех обследованных направлениях не было обнаружено никаких следов «Н-209».

Старый Чарли примчался с сенсацией: в поисках «Н-209» на специально оборудованном «локхиде» примет участие Джемс Маттерн. «Пейпер» напоминала, что в свое время Леваневский оказал дружескую услугу Маттерну, доставив его из Анадыря на Аляску, и теперь благодарный американский пилот спешит «отдать долг».

Маттерн не был популярен на американском Севере. Многие видели в нем ловкача и критиковали за рекламный «бум», поднятый им во время кругосветного перелета, завершившегося аварией на Чукотке. Теперь в пространных интервью, передаваемых телеграфными агентствами, Маттерн сулил облетать всю область между полюсом и Американским побережьем и распинался в своих чувствах: «Исключительно гуманные побуждения ведут меня на опасный риск». Нам с Беляковым не по душе было его бахвальство, хотя мы еще не знали, что участие в поисках Маттерн обусловил солидным гонораром и даже заполучил под будущие подвиги крупный аванс. Советские дипломаты в Вашингтоне, конечно, понимали, что имеют дело с бизнесменом-одиночкой, весьма далеким от какого-либо гуманизма, но его предложения не отвергли: для спасения шести советских людей надо было использовать любую возможность.

Пилот прибыл в Фэрбенкс. На всем пути его «локхид» был утехой репортеров: хвост, расписанный цветными полосами, напоминал бока зебры; на фюзеляже – оранжево-голубая карта Техаса и огненные стрелы, а на носу кричащими красками изображен ковбой, укрощающий вздыбившегося мустанга. Самолет назывался «Тексан».

На летчике был кремовый комбинезон с дюжиной лазоревых нашивок «Джимми Маттерн», размещенных в самых неподходящих местах. Склонив голову и почесывая ухо, он исподлобья глядел на Сеттльмайера, по бокам которого, будто телохранители, расположились репортеры, и скороговоркой, видимо уже привычной, твердил:

– Я буду счастлив помочь Леваневскому и его коллегам. Я не забыл, как четыре года назад он прилетел за мной на Чукотку. Я решил осмотреть арктические льды. Я надеюсь…

Репортеры не успевали записывать. Им и не снился такой «флеш» – свежая новость высшего сорта; в Фэрбенксе наступила эра сенсаций!..

Беляков рассказал Маттерну, что делается для поисков. Четыре воздушных корабля стартовали из Москвы на остров Рудольфа, откуда будут летать в район предполагаемой посадки «Н-209». Ледокол «Красин» идет Чукотским морем к мысу Барроу. Советский пилот Задков прилетел на Аляску и обследует побережье. Из Уэлена ожидается летчик Грацинский. Известный исследователь полярных стран сэр Губерт Уилкинс вызвался участвовать в поисках на приобретенной Советским Союзом летающей лодке «Консолидейтед»; пилотировать ее будет знаменитый канадец Холлик-Кеньон, который в 1935 году первым пересек Антарктиду.

– Еще неизвестно, кто раньше окажется над Полярным бассейном, – напыщенно сказал Маттерн.

Исчезновение «Н-209» взволновало население Аляски. С трогательным предложением пришла делегация фэрбенксских горняков: открыть добровольный сбор средств для организации поисков. Мы объяснили рабочим: Советское правительство делает все необходимое.

– Верно, у вас дорожат человеком, – говорили горняки. – Мы помним, что было сделано для спасения команды парохода, раздавленного льдами у берегов Сибири.

Летчик Фред Хансон радировал из Нома: «Пожалуйста, не стесняйтесь обращаться ко мне за любой помощью, которую я способен оказать для спасения русских пилотов. Готов лететь, не считаясь со временем, и безвозмездно». Бойкий старичок, хранитель местного музея, сочинил фантастический проект: отправиться во главе пешей партии к полюсу. Ежедневно он представлял «новейший вариант» экспедиции, пока об этой затее не проведала его супруга, особа, по-видимому, здравомыслящая и властная, так как старик больше не появлялся. Оживились мелкие аферисты; из Джуно некий Меир Кадиев радировал: «Через 24 часа после прибытия по вашему вызову в Фэрбенкс смогу открыть методами дедукции и интуиции местонахождение пропавших летчиков…»

Связь работала напряженно. Радиолюбители ловили незнакомые русские слова: ледокол, погода, самолет, туман, горючее, север… «Красин» крейсировал во льдах северо-восточнее мыса Барроу. Близ расположенного там поселка опустился в лагуне гидроплан Грацианского. Четыре советских самолета, преодолевая циклоны, приближались к Земле Франца-Иосифа. Уилкинс и Кеньон на северном побережье Канады готовились к дальнему полету в Центральную Арктику. А пилот цветастого «тексана» все еще отсиживался в фэрбенксских барах. Наконец вылетел и он. «В первом рейсе я обследую полярную область вплоть до семьдесят пятой параллели», – заявил Маттерн. Спустя три часа «тексан» нежданно оказался в Барроу. «Все ли благополучно у Маттерна?» – запросил по радио обеспокоенный Беляков. Из Барроу ответили: «Ол-райт! Что вас тревожит?»

Сеттльмайер осуждал недоверие к Маттерну:

– Не нужно его тормошить, пусть осмотрится. Джимми превосходный пилот и заслуживает уважения.

Ко всеобщему удивлению, Маттерн внезапно вернулся в Фэрбенкс, проехал с аэродрома в гостиницу и уединился в номере. Под вечер Летчик немного отошел. Прерывающимся голосом делился он впечатлениями, обретенными будто бы в полете к семьдесят пятой параллели:

– Знаете вы, что такое Арктика? О, ужасная страна! Там битый лед, горы льда!.. Летать в Арктике на обычной сухопутной машине безумие, это самоубийство!

– Чкалов и Громов, как вы знаете, совершили свои перелеты не на гидропланах, – напомнил Беляков. – Советские машины, которые садились в мае на лед Северного полюса, тоже были сухопутные. Четыре самолета этой же конструкции прибыли сейчас на остров Рудольфа…

– Пусть они и летают! А я умирать не собираюсь! – вспылил пилот.

Ни с кем не простившись, он на рассвете улетел в южном направлении.

– Что вы теперь скажете о Маттерне? – спросил я при встрече с редактором.

– Не ожидал, – вздохнул Старый Чарли. – А между прочим, дела его весьма неважны… Если бы вы знали, какая у меня сенсация!

Ему не терпелось поделиться новостью. Этим утром он обнаружил на радиостанции телеграмму из Питтсбурга, адресованную Маттерну, и ознакомился с ее содержанием.

– Джимми нокаутирован! – воскликнул Сеттльмайер. – Телеграфирует сэр Дэвид Хексон, у него шестьдесят миллионов! Это он предоставил Маттерну собственный «локхид» для поисков, но потребовал, чтобы парень не превращал полеты в бизнес и не устраивал себе паблисити. А из газеты гуманный старый джентльмен узнал, что Джимми только этим и занимается. Можете вообразить, как взбешен сэр Дэвид! Полет на Барроу он называет безобразным обманом, пишет, что Маттерн опозорил и себя и его. Сэр Дэвид требует, чтобы Джимми немедленно летел в Арктику – для искупления, так сказать. Ха! Мальчик уже греется под солнышком Техаса.

Слухи о поведении Маттерна равпространились по городу. Вечером в маленькой книжной лавке мы повстречали рабочих с приисков; одного из них я знал – он был в числе делегатов, предлагавших начать денежные сборы.