Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Наши парни возмущены авантюрой Маттерна, – сказал горняк. – Но не судите по его поступкам о других американцах!

ТАЙНА ЛЕДОВОЙ ПУСТЫНИ

Проходили недели, но никаких следов «Н-209» не обнаруживалось.

То и дело в Фэрбенкс приходили вести, одна удивительнее другой. Американские и канадские газеты будоражили читателей сообщениями о загадочных огнях и сигналах, замеченных у побережья Ледовитого океана. Но – странное дело! – огни эти обладали способностью мгновенно перемещаться на сотни миль: в один и тот же час их видели и у мыса Барроу, и в Аклавике, и на форте Юкон… Капитан канадского судна радировал, что на побережье усмотрены подозрительные огни, и пресса тотчас зашумела: «Сигналы советских пилотов». А через два дня те же газеты мимоходом сообщили: канадских моряков подвел туман – они видели не что иное, как обычные береговые маяки. С мыса Барроу передали, что местные эскимосы были очевидцами двух сигнальных ракет, пущенных в северном направлении, вероятно, со льда, но другие эскимосы – на острове Бартер, далеко к востоку от Барроу, – уверяли, будто в это же время слышали гул самолета. Из местечка Сёркл хат сиринге, за сотню миль от Фэрбенкса, радист отстучал: два вечера подряд многие люди, в том числе лично он, наблюдали в небе странные огни: они появлялись и угасали быстро, как ракета. По нашей просьбе, Кроссон слетал на место и убедился, что это ярко светившиеся звезды. Смутили они и моряков нашего «Красина»…

Много лет спустя из рассказов китобоев советской флотилии «Слава» я узнал, что удивительные оптические явления наблюдаются и в Антарктике. Однажды китобои заметили планету, необычайно ярко светящуюся над горизонтом. «Она опускалась, как ракета на парашюте, полыхая красными, синими, белыми, зелеными вспышками, – рассказывали очевидцы. – Можно было подумать, что приближается иллюминированный корабль. Минут через двадцать феерические огни рассыпались и исчезли».

Вероятно, подобные оптические явления наводили жителей Аляски на мысль о сигналах. Но какими бы беспочвенными ни казались нам слухи об «Н-209», все тщательно проверялось.

Зарядили нудные осенние дожди. Вечерами разгоралось и полыхало северное сияние, в небе вспыхивали, трепетно играли и разливались причудливые лучи и полосы. Население убывало; возвращались на юг сезонные рабочие, последние группы туристов, искатели приключений. В городе осталось не больше трех тысяч жителей.

Моя журналистская работа свелась к ежедневной небольшой корреспонденции. Помогая Белякову в организации поисков, я ночами дежурил на радиостанции. Томительно тянулись дежурства. Каждые три часа Фэрбенкс связывался с Анадырем, откуда передавали нескончаемые столбики цифр – сводки погоды для пилотов, занятых поисками.

– Хотите послушать русскую передачу? – спросил меня как-то ночью солдат-радист Клиффорд Феллоус, доброжелательный и чуткий парень, очевидно заметив, что его компаньон по дежурству загрустил.

Феллоус долго настраивал приемник на русское радиовещание. Многие годы прошли с той ночи, но и поныне свежо волнение, которое вызвала у меня родная речь. Тем, кто долго пробыл на чужбине, вдали от своей страны и народа, хорошо знакомо непреодолимое чувство тоски по родине… Над Уралом, Сибирью, Дальним Востоком, над Тихим океаном и американским Севером неслись в эфире прекрасные голоса певцов; Хабаровск транслировал московскую передачу – концерт из произведений русских композиторов. Козловский спел романс «Для берегов отчизны дальней» и арию Ленского, Барсова исполнила алябьевского «Соловья», Лемешев – «Метелицу»… Следующей ночью я слушал «Русалку», а в пятом часу утра впервые записал информацию ТАСС. С тех пор Беляков, сменяя ночного дежурного, каждый раз читал «бюллетени» с последними новостями.

Быстрыми шагами приближалась зима, лагуны на побережье замерзали. Уилкинс и Кеньон в очередном рейсе достигли восемьдесят шестой параллели, но и этот дальний полет ничего не дал.

В 1934 году, выбираясь из беспомощного «Флейстера», распластавшегося на снежном покрове Колючинской губы, Леваневский сказал: «Побежденным себя не считаю». И бывалый полярный пилот прокладывал воздушные дороги над океанами, льдами и тундрой, не раз смело вступая в единоборство со стихией. Какая трагедия разыгралась 13 августа 1937 года за Северным полюсом, мы не знаем. Экипаж Леваневского искали девять месяцев; 24 советских и 7 иностранных самолетов обследовали огромные пространства. Но ни отважные и рискованные полеты Водопьянова с Шевелевым и Спириным, Мошковского и других советских пилотов над центральной частью Полярного бассейна, ни дальние рейсы с Американского материка не бросили хотя бы слабого луча на судьбу экипажа «Н-209».

Ревниво оберегает Арктика свои тайны. О трагической гибели Руаля Амундсена, пропавшего в Ледовитом океане, можно было догадаться спустя десять недель, когда волны выбросили на побережье Норвегии разбитый поплавок гидроплана «Латам». Судьба шведских аэронавтов, полетевших на воздушном шаре «Орел» к Северному полюсу, выяснилась только через тридцать три года. Какая катастрофа постигла «Н-209», остается загадкой, а прошло уже тридцать лет. Есть последняя радиограмма Леваневского об аварии мотора, а после этого – ни одного достоверного факта, который позволил бы приблизиться к истине. Можно лишь строить предположения: потеря управления в тумане и стремительное падение на лед или в открытый океан; катастрофическое обледенение, мгновенная гибель в воздухе, не давшая радисту или штурману схватиться за ключ передатчика и послать хотя бы короткий сигнал^[2].

В памяти народной долго будет жить славный экипаж «Н-209» – Леваневский, Кастанаев, Левченко, Побежимов, Годовиков, Галковский. Всю свою жизнь посвятили они покорению Арктики и полярных морей, расцвету и прогрессу нашей авиации. Имена их присвоены школам и клубам, морским и речным судам, заводам, колхозам.

В конце сентября расстроенный и грустный Беляков провожал меня на аэродром. Я возвращался на родину, а ему предстояло всю зиму провести в Фэрбенксе, организуя поиски со стороны американского Севера.

– Сколько же времени будете вы в дороге до Москвы? – спросил Старый Чарли, явившийся вместе со своими Монтекки и Капулетти.

– Если нигде не задержусь, недели две.

Редактор поглядел на меня глазами человека, давно уже позабывшего, что такое дальнее путешествие.

– Счастливого пути! – сказал Джон Беннет. – Пришлите из Москвы весточку Михаилу Васильевичу…

Сделав круг над Фэрбенксом, пилот положил «локхид» на курс – в Джуно.

Газета «Дейли Эмпайр» в Джуно ошарашила меня полуметровым заголовком: «Вероятно, Уилкинс разбился в Арктике?» Агентские корреспонденты, несомненно, поспешили передать эту весть в Нью-Йорк и, быть может, без вопросительного знака… Что за сновидение! Ведь утром я радировал в Москву из Фэрбенкса, что летающая лодка «Консолидейтед», закончив дальний рейс, опустилась на озере возле Аклавика. Неужели я ввел в заблуждение редакцию и читателей?

В номер гостиницы вошел незнакомый юноша.

– Гарри Стилл, из «Дейли Эмпайр», – отрекомендовался он.

– Откуда взялось известие об Уилкинсе, мистер Стилл?

– О да, у нас получилось неладно…

– Люди невредимы, все в порядке?

– О’кэй! Видите ли, канадцы из Эдмонтона радировали, что машина в Аклавик не прибыла, а горючее к тому времени у нее уже вышло. Не зная о посадке на озере, мои коллеги дали волю воображению. Завтра будет поправка.

– Никто не подумал, как отразится это воображение на близких Уилкинса, Кеньона и других членов экипажа?

– У нас утверждают, что публике нравятся флеши, сенсации, что без этого газета прогорит, а потому надо подстегивать интерес читателей, – ответил Гарри. – Хотя я только первый год работаю в прессе, у меня сложилось особое мнение на этот счет. Но меня не поддерживают.

Я переменил тему разговора:

– Что нового в вашем городе?

– Я и зашел, чтобы познакомиться с советским коллегой, а кстати рассказать интересную для вас новость, – мило улыбнулся гость. – На Кенайском полуострове обнаружено древнее русское селение… Нет-нет, это подлинный факт, оттуда сегодня приехали…

Действительно, тем летом, в 1937 году, землемеры, работавшие невдалеке от побережья Кенайского полуострова Аляски, наткнулись на остатки древнего русского поселения. При раскопках обнаружили более тридцати домов, построенных из бревен, кирпича, морской гальки, дерна. Специалисты определили, что поселку около трехсот лет. Значит, русские обосновались здесь еще задолго до времен Шелехова! Но как же возник поселок на Кенайском полуострове? Ответ я получил много лот спустя в книге советского ученого А. В. Ефимова: «Русское население появилось на Аляске примерно около 300 лет назад, в XVII веке… Возможно, что речь идет о четырех кочах, отделившихся от экспедиции Алексеева (Попова) и Дежнева в 1648 году и «пропавших без вести».

НА РОДИНУ

Завершив трехсуточное плавание из Джуно, пароход «Аляска» подошел к причалу Сиэтлского порта. Спускаясь по трапу, я услыхал знакомый голос, выкликнувший мою фамилию. Неужели старый приятель Джонсон-Коханецкий, коммерческий представитель? Да, это был он. Джонсон суетился и хлопотал о багаже, поглядывая печальными и преданными глазами. Вид у него был пришибленный, жгутики усов грустно обвисли. Лишь изредка он автоматически, по привычке, горделиво вскидывал подбородок и пыжился. Близилась зима, и беднягу одолевали заботы: старшему, Джимми, пора купить пальтишко; Джонни нужен-теплый костюм, мальчик зябнет, стоя на углу с газетами; малыши Джозеф и Джекки прихварывают, а новорожденный Джерри напоминает о своих требованиях непрестанным криком… «Глóва нáкруг, дрогий сэр!»

Джонсон куда-то исчез и привел какого-то человека с блуждающим взором.

– Пане-сэр, мы устроим вам паблисити, – загорелся коммерческий представитель. – Это мистер Крокки, постоянный паблисити-мен авиационной компании. Через газеты и радио он делает популярность пассажирам…

Личность откашлялась и, приняв вид благородного отца из старинной трагедии, изрекла:

– Широкая пресса. Интервью на всех аэродромах…

– Я не признаю паблисити.

– Гарантированная популярность, сэр!

– В паблисити я не нуждаюсь, вам ясно?

– О пане, не отвергайте! – взмолился Джонсон, прижимая руки к сердцу. – Всякому джентльмену необходимо паблисити, слово гонóру, сэр! Почему вы не желаете?

– Долго объяснять, мистер Джонсон. Оставим это.

Изобразив обидное недоумение, паблисити-мен удалился.

Коммерческий представитель усадил меня в самолет. Что-то давно забытое и очень человечное ожило в его печальных глазах.

– Ну, прощайте, – сказал он. – Извините, что надоедал. Поедете через Варшаву – поклонитесь от меня родной земле…

В четвертый раз я пересек Соединенные Штаты от океана к океану. Из осенней мглы выплыл Нью-Йорк.

Угрюм и холоден гигантский город. Низко нависли плачущие облака. Потоки несут по асфальту мусор, окурки. На скамейках Сентрал-парка ежатся бездомные.

Трудовой Нью-Йорк пробудился. Людские ручьи текут к станциям метро, к остановкам автобусов и надземной дороги. Появились пикеты забастовщиков.

Вот и кинотеатр, где показывают советские фильмы «Последняя ночь» и «Депутат Балтики». Восьмую неделю демонстрируется «Последняя ночь», но и в этот ранний час у входа выстроилась очередь. В зале заполнены даже проходы. Внимательная тишина.

На экране матрос-коммунист убеждает солдат-фронтовиков не расходиться по домам, а сражаться против контрреволюции. Из солдатских рядов выступает бородач: «А правда – Ленин про землю говорил?» Матрос протягивает руку: «Честное слово большевика»!» Появляется английский перевод реплики, и рукоплескания прокатываются по залу.

Мой сосед, парень в морской куртке, вскочил.

– Слушайте! Вот настоящие люди! – гремит его голос.

Вместе мы выходим на улицу. Синие глаза парня сверкают.

– Так вы из Москвы… О, я очень рад видеть человека из Советской России. И вы лично знакомы с русскими полярными летчиками?! Это замечательно!..

Он сын и внук моряков, докер – портовый грузчик, но «на пятьдесят процентов безработный»: занят только три дня в неделю; его половинным заработком и случайными получками матери-прачки кормится семья. Сегодня ему с неба свалился доллар – снес вещи пожилого джентльмена на пароход – вот и забежал в кино…

«Нормандия» уходила в Европу. В полдень я снова поднялся на вершину Эмпайр стэйт билдинг. Колоссальным пыльным пятном город распластался у побережья океана, окраины исчезают на дымчатом горизонте. Нью-Йорк бурлит и клокочет, подобно расплавленному металлу, и его мощные вздохи поднимаются ввысь.

Приземистыми кажутся с этой железобетонной вершины обступившие ее небоскребы – середняки и мелкота. Едва различимые мураши ползут в узких каменных расщелинах. Как будто они еле двигаются? Нет, они торопятся, бегут.

Прощай, Нью-Йорк!

Крупная атлантическая зыбь вздымала и бережно опускала «Нормандию». Провожая взглядом удаляющийся берег, я вспоминал недавние события, встречи, беседы.

Немало за минувшие три с половиной месяца пришлось мне увидеть отрадного и несправедливого, трагического и забавного, поучительного и трогательного, а то и жестокого, унизительного для человеческого достоинства.

Мне думалось о том, что в летние месяцы 1937 года открылись глаза многих американцев. Впервые американский народ встретился с людьми нового мира, воспитанными социалистическим строем, увидел, на какие высокие подвиги способны они для своей родины.

«Примите привет и дружбу, которые мы принесли американскому народу на своих крыльях», – говорил Валерий Чкалов.

И миллионы простых людей мысленно ответили ему крепким дружеским рукопожатием.

В МИРЕ ЛЬДОВ

ПРОИСШЕСТВИЕ ЗА КАЛУЖСКОЙ ЗАСТАВОЙ

Вася Локтев, двадцатилетний крепыш, страстный лыжник и гимназист, сидел в операционном зале московской радиостанции, механически сортируя телеграммы, принятые с якутских золотых приисков.

Из головы не выходила вчерашняя лыжная прогулка: таинственная хижина среди сугробистого поля, незнакомец в мехах, невольно подслушанные разговоры… Как глупо, по-мальчишески, сбежал он, не попытавшись разузнать, в чем дело! А теперь поди догадайся!.. Сказать, что ли, товарищам? Да не поверят, высмеют…

– Васёк мечтает, – заметил кто-то из радистов. – Поглядите-ка на его глаза… Опомнись, чемпион!

– И правда, взгляд бессмысленный, как у телка, – поддержал другой.

– Хватит вам острить, – отозвался Вася. – Не до того! Знали бы мое вчерашнее происшествие…

– Вчера? В воскресенье?.. Что за происшествие?

Локтев подозвал товарищей: быть может, они разгадают?..

Накануне выдался чудесный солнечный день, и Вася, по обыкновению, отправился за город. Миновав Калужскую заставу, он свернул с шоссе и легко побежал по искристой целине. Лыжи словно сами скользят, снег блестит, будто сахарный, ветерок щиплет щеки – хорошо! Не заметил, как час прошел… И вдруг в чистом поле, откуда ни возьмись, строение, вроде хижины. А ведь в прошлое воскресенье тут было голое место. Удивительно! Вася подошел ближе. Действительно, маленький домик, вернее сказать, просторная палатка. Шагах в пятнадцати от нее – ветряк, металлические крылья неподвижны, а по другую сторону – деревянная будочка и мачта с антенной…

– Передвижная рация, – перебил рассказ равнодушный голос.

– Нев рации дело! – возразил Вася. – Подхожу я к палатке вплотную, слышу: внутри что-то гудит, похоже на примус…

– Что же, там люди были?

– Да, трое или четверо. Они разговаривали, но я мало понял: мешал окаянный примус. Я уловил обрывки разговора… «Не пора ли тебе, Женя, заняться приборами?» – говорит один, а другой отвечает: «После полудня». Немного погодя слышу новый голос: «Давно ли завтракали, а меня опять на еду потянуло. С таким аппетитом никаких запасов не хватит!» А тот, кто спрашивал насчет приборов, говорит: «Что ж, давайте чаевничать, только по-солдатски – в три счета! У меня скоро Одесса». Неловко стало мне подслушивать, хотя и любопытно страсть как! Только хочу отойти, вдруг примус замолк, и я явственно слышу: «Что же ты, Пэпэ, с трупами делал?»

– С трупами? – удивленно переспросил кто-то. – Ослышался ты, Васёк! Наверно, с трубами?!

– Нет, именно с трупами, – твердо сказал Локтев. – Вы знаете, что я не из робких, но тут как-то растерялся и повернул на свою лыжню. Позади заскрипел снег. Я оглянулся. Из палатки вышел высокий дядя в длинной меховой куртке, в унтах выше колен и пыжиковой шапке. Меня он не заметил, прошел к ветряку и пустил его – крылья завертелись. Потом глянул в мою сторону, ухмыльнулся и как будто подмигнул…

– И ты, чучело, не догадался его расспросить?!

– Говорят же вам, стушевался я, вот и грызет досада, – упавшим голосом признался Вася.

Старший радист, слушавший невнимательно, пробасил:

– Ничего особенного нет, собрались люди поохотиться и расположились на привал.

– У Калужского шоссе медведя поднимать, что ли? А к чему им рация с ветряком?.. Дело ясное, что дело темное…

– Не надо было тебе, Вася, уходить! – выпалил семнадцатилетний практикант Леша.

Все замолчали. Тишину прервал насмешливый голос Шуры Воронова, закадычного Васиного приятеля:

– Слушай, искатель приключений! Это же для киносъемки! «Семеро смелых» помните? А теперь снимают новый фильм, вот и понадобились, к примеру, сцены зимнего лагеря геологов. Люди в палатке – артисты, о другом и думать нечего. Останься Вася, он и операторов дождался бы. Все проще простого, нечего наводить тень на ясный день.

Локтев хмуро поглядел на друга:

– Если они собрались для киносъемки, то при чем Одесса, неизвестные приборы и, наконец, трупы? Нет, я остаюсь при своем мнении.

– А именно?

– Это очень таинственная история… Но я дознаюсь!

Молодой радист выждал следующего воскресенья и, прихватив Шуру Воронова, снова двинулся за Калужскую заставу.

Локтев хорошо запомнил рощицу, близ которой расположились подозрительные люди. Сейчас он покажет Шуре этот «лагерь геологов»! Но что такое?! Вокруг – чистое поле. Там, где стояли палатка, радиомачта, ветряк, – пусто. Все исчезло. Свежий снег замел следы.

Приснилось Васе, что ли? Почудилось?..

ШТУРМ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АРКТИКИ

Нет, Васе Локтеву не почудилось.

Незадолго до происшествия близ Калужской заставы случай свел меня с человеком, который имел прямое отношение к эпизоду, взволновавшему молодого радиста. Было это в Китай-городе, как называли прежде торговую часть московского центра, ограниченную Красной площадью, набережной Москвы-реки, площадями Ногина, Дзержинского, Свердлова и Революции. В этом уголке столицы сохранились здания трехвековой давности. На старинной улочке, застроенной купеческими лабазами, в глубине двора помещался один из Хозяйственных отделов Главного управления Северного морского пути. Учреждение это возникло в 1932 году, после экспедиции «Сибирякова», проложившей дорогу на Дальний Восток через ледовые моря. В Главсевморпути можно было встретить полярных мореплавателей и разведчиков недр, арктических ученых и летчиков, метеорологов и зверобоев. Однажды, когда я беседовал там с гидрографом, вернувшимся из Карской экспедиции, в комнату вбежал низкорослый полный человек лет сорока с крупными чертами лица, непоседливый и общительный. Перелистывая тетрадь, он торопливо расспрашивал сотрудников о каких-то заказах:

– Плавленый сыр доставили? А пасту-томат? Как паюсная икра? Когда же будет порошок из курятины? Лимонная кислота поступила? А морс? Паяльные лампы? Топоры? Примусы тульские? Сковородки?..

Получая отрицательный ответ, человек сердито морщился.

– Кто он? – тихо спросил я гидрографа.

– Разве вы не знаете? Это же Иван Дмитриевич Папанин. Он готовит крупнейшую полярную экспедицию. Надо познакомить вас…

В ближайшие месяцы я встречал Папанина только изредка; перелет Чкалова через Арктику на Дальний Восток захватил меня. Осенние недели 1936 года я провел с Михаилом Бабушкиным на Северном Кавказе. Разгуливая по аллеям железноводского парка, Бабушкин рисовал новые планы исследования Арктики.

То, что сделали советские ученые, моряки и летчики за минувшие годы, превосходило самые дерзкие мечты многих поколений полярных путешественников. Походы «Сибирякова». «Челюскина» и «Литке» доказали полную возможность плавания по Северному морскому пути. Теперь пришло время надежно освоить Арктику, чтобы советские корабли могли ходить от северо-западного побережья нашей страны до дальневосточного и обратно так же регулярно и уверенно, как по давным-давно освоенным морям. Однако на великой водной магистрали Севера, соединяющей Ленинград, Мурманск, Архангельск с портами Тихого океана, морякам постоянно грозит коварный и опасный враг – полярные льды. Чтобы успешно бороться с ними и побеждать, надо знать природу, режим и законы движения ледовых масс. Между тем остается огромное «белое пятно», еще не исследованное людьми, – Центральный Полярный бассейн.

– Достигнуть Северного полюса люди пытались десятки раз, начиная чуть ли не с семнадцатого века, – напомнил Бабушкин. – А к чему сводятся познания о Центральной Арктике, о полюсе? Известно, что там не суша, как некогда предполагали, а глубокий океан, покрытый плавучими льдами. Знаем еще, что на полюсе отнюдь не жарко. Вот, собственно, и все! Климат, режим льдов, глубины, морские течения и многое другое – загадка для человечества. Неведомо даже, существует ли в высоких широтах Арктики жизнь, есть ли там представители растительного и животного мира.

– Как же проникнуть на полюс? Как можно вести там исследования? – спросил я.

– Только с помощью авиации! – убежденно ответил Михаил Сергеевич. – Но не поймите меня превратно. Ясно, что ни пять, ни десять, ни даже сотня полетов над полюсом не раскроют его тайн. Надо твердо обосноваться в центре Арктики и в течение длительного времени вести научные наблюдения. У нас есть отличный опыт исследовательских полярных станций на материке и островах. Такая же станция должна быть создана на  л ь д у  у Северного полюса. И это сделает наша авиация.

Бабушкин припомнил, как после челюскинской эпопеи на борту «Смоленска» высмеивали его идею: построить туристскую гостиницу на Земле Франца-Иосифа и совершать оттуда воздушные путешествия к полюсу.

– Меня, если вы не забыли, называли прожектёром, а мой план – занятной сказкой, – лукаво прищурился летчик.

– Разве теперь его оценили бы по-иному?

– Согласен, что грезить о несбыточном – занятие «для любителя», но ведь в том-то и дело, что мечта о полетах на полюс уже тогда имела реальные основания, – сказал Бабушкин. – Давно существует проект научной экспедиции на полюс, предложенный Владимиром Юльевичем Визе. Есть интересный план Арефа Ивановича Минеева. А водопьяновская «Мечта пилота»… Несомненно, что Северный полюс будет завоеван с воздуха!

Вспомнилось, как в дни плавания на «Смоленске» Михаил Васильевич работал над большой рукописью. Никто не знал ее содержания, но ходили толки, будто события развертываются в Арктике и главные действующие лица книги – летчики. То был первый литературный опыт Водопьянова; рождалась его «Мечта пилота», мечта «летчика Бесфамильного» о покорении Северного полюса…

– Из наших мечтаний, недавно еще казавшихся фантастическими, из несовершенных, подчас наивных проектов возник коллективный план научного завоевания полюса, – сказал Бабушкин. – В конце зимы мы полетим.

– Как вы думаете, если объявить запись желающих участвовать в полюсной экспедиции, многие отзовутся?

Бабушкин испуганно замахал руками:

– Вы разве позабыли, что творилось в Управлении полярных станций после возвращения челюскинцев? Только на мое имя пришло с полтысячи писем от болельщиков Арктики.

Героика борьбы полярников и летчиков в дни челюскинской эпопеи запечатлелась в сердцах советских людей. Арктические события покорили воображение молодежи: там, на Крайнем Севере, в неосвоенных областях, жизнь дарит замечательные приключения, там раскрываются лучшие человеческие черты – преданность долгу, смелость, самоотверженность, чувство товарищества.

Многих потянуло в «страну торосов и айсбергов». Уезжающим счастливцам завидовали. В помещении, где принимали на работу в Арктику, толпились юноши, девушки, приходили сюда и подростки-старшеклассники.

– Пожалуйста, направьте меня на остров Диксон, – с надеждой в глазах обращался худенький кудрявый паренек к полярнику в морской тужурке.

– Сколько вам лет?

– Шестнадцать… скоро будет… Вот-вот пойдет семнадцатый.

– То есть пока что полных пятнадцать? Подождите, дорогой мой, хотя бы годика два. Прошу следующего…

– Окончила десятилетку, знаю английский язык, согласна на любую работу, – бойко докладывала девушка с длинными русыми косами.

– Специальность у вас есть?

– Пока нет, но я могу работать в библиотеке, заниматься с детишками… Конечно, умею готовить, чинить белье, стирать. Прошу вас, не отказывайте, Арктика стала моей мечтой! Поверьте, я все сделаю, чтобы приносить больше пользы.

– Но ведь нужны люди, имеющие специальность, практический опыт. Советую вам изучить подходящую профессию… Впрочем, зайдите дней через пять: возможно, откроется вакансия в детском интернате на Чукотке…

Стремился в Заполярье и Вася Локтев, московский радист. Вот бы очутиться на мысе Челюскин или, еще лучше, на острове Уединения – узнали бы Васю! И ему представляется, как ночью, в неистовую пургу он принимает радиограмму от группы изыскателей с просьбой о помощи. Вася надевает кухлянку и шапку-ушанку, выбирается из палатки… Здесь внезапная догадка оборвала полет его фантазии: «Да ведь там, за Калужской заставой, все было похоже на лагерь полярников! Не тренировались ли те люди к арктической экспедиции?.. Но трупы?!»

Локтев был близок к раскрытию «секрета» четырех полярников. Персонал первой в мире дрейфующей научной станции «Северный полюс» готовился к жизни на плавучей льдине, и то, что увидел Вася в памятное ему воскресенье, было генеральной репетицией. Снежные холмики подмосковного поля, конечно, мало походили на грозные торосы. Под ногами была твердая почва, а не плавучий ледяной островок. Температура тоже не соответствовала условиям Центральной Арктики. Но в подмосковном лагере исследователи тренировались с немалой пользой.

– В этих «полевых условиях» мы проверили и испытали научные приборы, ветродвигатель, рацию, обмундирование, снаряжение. Узнали, как долго удерживается в палатке тепло. Наконец, выяснили кулинарные способности каждого. Кренкель связывался с радиолюбителями Казани, Харькова, Одессы, Тбилиси, а те и не подозревали, что беседуют с будущей станцией УПОЛ…

Так рассказывал мне Папанин поздней январской ночью 1937 года. Снег крупными хлопьями сыпал на безлюдную столичную улицу.

Пришла пора раскрыть тайны Центральной Арктики! Честь этих открытий будет принадлежать Советскому Союзу, и наша страна использует их для полного освоения Северного морского пути, для трансполярных полетов…

Минувшей осенью Папанин вернулся из дальнего арктического плавания: он ходил на «Русанове» к восемьдесят второй параллели. На острове Рудольфа, самом северном в архипелаге Франца-Иосифа, возникла главная база экспедиции. Два жилых дома, радиостанция, гараж, склады выросли на берегу маленькой советской земли, в девятистах пятнадцати километрах от полюса. Двадцать четыре человека остались зимовать на Рудольфе. Они пустили электростанцию, подготовили тракторы и вездеходы, доставленные «Русановым», оборудовали посадочную площадку на ледяном куполе острова и ждали воздушную эскадру из Москвы.

– До вылета еще несколько недель, – сказал Папанин и заторопился: – Батюшки, четвертый час! А у меня с утра уйма дел: проверка оружия, испытания приборов и ашгаратов.

– Последний вопрос, Иван Дмитриевич: ваша радиостанция УПОЛ будет держать связь только с островом Рудольфа?

– Это уже по части Кренкеля, спросите у него.

– Эрнст Теодорович в Москве сейчас?

– Да, он неподалеку от меня живет. Где это онегинская Татьяна останавливалась в Москве? «У Харитонья в переулке»? Вот в этом самом переулке, «у Харитонья», квартира Кренкеля.

Знаменитый радист охотно рассказал о генеральной репетиции:

– Мы убедились, что к жизни на льдине готовы, хотя у Калужского шоссе даже при самой пылкой фантазии не вообразишь, что ты на полюсе…

– А радиостанцией вы довольны? – спросил я.

– Вполне! У нас два комплекта аппаратов. Надежная связь с Землей – буквально вопрос нашей жизни. Если мы не в состоянии будем передать свое местоположение, то отыскать в океане нашу льдину, не зная ее координат, – все равно что найти иголку в стоге сена.

– С кем же вы собираетесь держать связь?

– Постоянно – с островом Рудольфа, а через него – с Диксоном и с Москвой. На досуге надеюсь связаться с любителями всех частей света… Чертовски хочется, чтобы скорее промчались эти последние недели!

Он тосковал по Северу. Почти половина его сознательной жизни прошла за Полярным кругом. Кренкель дважды зимовал на Новой Земле, строил радиостанцию у восьмидесятой параллели, летал на дирижабле к Земле Франца-Иосифа, участвовал в походах «Сибирякова» и «Челюскина», а совсем недавно вернулся с Северной Земли.

Молодые исследователи гидробиолог Петр Петрович Ширшов и геофизик Евгений Константинович Федоров были озабочены весом научных приборов; для них установили жесткую норму – четыреста пятьдесят килограммов; немало пришлось переделывать, облегчать.

Только одной экспедиции удалось до этого побывать на Северном полюсе. Двадцать три года отдал путешествиям в центр Арктики американец Роберт Пири. С изумительным упорством он стремился туда по льдам, каждый раз проникая все дальше на север, но снова возвращался на побережье Гренландии, не достигнув цели. Наконец 6 апреля 1909 года очередной поход завершился успехом: отряд из шести человек – самого Пири, врача-негра Мэтью Хенсона и четырех эскимосов – с помощью сорока упряжных собак добрался до Северного полюса. Лишь тридцать часов пробыл отряд в сердце Арктики; понятно, что науке экспедиция Пири дала очень мало. «Северный полюс будет завоеван авиацией», – предсказывал путешественник.

– Не минуты, как на самолете либо дирижабле, не часы, как в санной экспедиции, а многие месяцы проведем мы вчетвером на дрейфующей научной станции, – говорили журналистам Ширшов и Федоров.

Оба они тоже прошли хорошую арктическую школу. Ширшов побывал на Новой Земле, в походах «Сибирякова» и «Челюскина», в исследовательской экспедиции на «Красине». Евгений Федоров, окончив Ленинградский университет, уехал магнитологом на Землю Франца-Иосифа, а спустя два года вместе с Папаниным перебрался на полярную станцию мыса Челюскин.

Четверке полярников предстояло прожить на плавучей льдине неопределенно долгое время. Нельзя было точно предугадать, в какую сторону ветры и течения повлекут дрейфующий лагерь; с какой скоростью будет он удаляться от полюса; сколько времени ледяное поле сможет «возить» на себе этих отважных людей… Они позаботились о научном оборудовании, связи, жилье, одежде, питании, о своем досуге и здоровье. Что, если кто-либо из них захворает? Больницы или поликлиники на Северном полюсе, как известно, нет, но врачебная помощь им обеспечена: Петр Петрович Ширшов, или Пэпэ, как сокращенно называли его товарищи, по совместительству «главный медик экспедиции»; он сможет поставить диагноз, назначить лечение и даже произвести несложную операцию. Ширшова снабдили аптечкой и специальным «лечебником для Арктики». Забегая вперед, скажем, что полярники за время девятимесячного дрейфа болели редко, причем товарищи охотно прибегали к советам Петра Петровича, хотя и острили: «Как бы первая помощь, оказанная Пэпэ, не оказалась для больного последней».