Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

С видом заговорщика он сует наивному клерку костяную безделушку, на тыльной стороне которой старательно соскоблен штамп – «Сделано в Японии»…

– Платите четыре девяносто пять. Кому еще, джентльмены?..

Ближе к берегу воздух был насыщен запахом рыбы. На деревянных причалах поблескивали серебристые чешуйки. Кетчи-кенский район ежегодно производил до миллиона ящиков консервов из лососевых пород.

Кюртцер повстречал приятеля, обосновался с ним в баре и не спешил возвращаться в гостиницу. Утром мне с Верноном и механиком пришлось долго его поднимать. Он сердито отмахивался, лягался, жалобно мычал и чертыхался. Преодолев робость, Вернон склонился над головой пилота и паточным голосом затянул:

– Дорогой мистер Кюртцер, мы рискуем опоздать в Джуно… Вы рискуете, дорогой мистер Кюртцер, потерять деньги…

Сладкопевцу продолжать не пришлось. Мопеу! Деньги!.. Кажется, если бы Кюртцер лежал бездыханным, одно это магическое слово оживило бы его… Летчик вскочил, будто пронзенный током, и в ужасе глянул на часы. Было семь утра, а рейсовый самолет на Фэрбенкс уходил в полдень. Кюртцер и механик в спринтерском темпе понеслись к причалу.

Опять затарахтел «кертис», спугивая лесных птиц. Я взглянул на маршрутную карту: гидроплан приближался к пятьдесят шестой параллели, на которой в Восточном полушарии расположена Москва.

Далеко на север, до самого Берингова пролива и Ледовитого океана, простирались былые владения России. Надписи на карте напоминали о деятелях Русской Америки.

Едва мы миновали остров, носящий имя капитана Этолина, одного из главных правителей края, как справа показался город Врангель, а впереди обрисовались контуры острова Зарембо. В этих местах, близ устья реки Стикин, морской офицер Дионисий Зарембо основал в 1832 году укрепленный поселок, а спустя тридцать лет тут нашли золото.

Мы летели над местами, вдоль и поперек исхоженными русскими следопытами. По курсу лежал остров, названный именем Митькова, капитана шлюпа «Ситха», потом остров Ивана Купреянова. Я успел заснять расположенный в северной части острова Митькова город Петербург с полуторатысячным населением. На западе скрывались за горизонтом знаменитый остров Баранов и город Ситка. Дальше к северу русские наименования встречаются еще чаще: остров Крузова, Павловская гавань, залив Шелехова, остров Чичагова…

В этом пустынном уголке погибли в 1741 году пятнадцать русских моряков. Было так. С борта «Св. Павла», экспедиционного корабля Алексея Чирикова, спустили шлюпку под начальством боцмана Абрама Дементьева; моряки углубились в залив и исчезли. Искать их отправилась вторая группа, во главе с Сидором Савельевым, но и она не вернулась. Позднее из залива вынырнули индейские челноки; издав воинственный клич, туземцы скрылись… В течение двух столетий судьба моряков остается загадкой; впрочем, недавно стало известно предание, будто индеец Аннахуц, вождь племени ситха, напялил на себя медвежью шкуру, пробрался к берегу и, ловко подражая движениям зверя, заманил моряков в лес, где их убили индейские воины…

– Скоро будем в Джуно! – раздельно прокричал Кюртцер.

За пятьдесят восьмой параллелью леса заметно поредели, в проливах появились льдины, резко похолодало. Гидроплан шел над ледниковой областью. Время превратило слежавшийся и уплотненный снет в лед. Они кажутся неподвижными, эти ледники, но очень медленно, незримо для глаз, белые громадины сползают по горным склонам и ущельям в океан.

Ледниковый остров Адмиралтейства, узенький пролив, какой-то зеленый островок пробегают под поплавками гидроплана, и совсем неожиданно выскакивает из-за хребта городок-столица. В глубоком фьорде Чилкет подковой взбираются по склонам кварталы деревянных домиков. Заметно выделяются резиденция губернатора, банковское здание, православный храм.

Гидроплан опустился в Джуно. Тогда это был главный город Аляски.

Еще не заглушив мотора, пилот обернулся ко мне и, постучав по стеклышку наручных часов, выразительно щелкнул пальцами:

– Мопеу!

Я отсчитал доллары. Воздушный бизнес Кюртцера удался.

«ЗОЛОТОЕ СЕРДЦЕ»

В полдень рейсовый «локхид» вылетел из Джуно в Фэрбенкс. Со всех сторон надвинулись горы. Гигантские глетчеры необычайной голубизны сверкали в ущельях. Суровые оголенные скалы не оживали под лучами скуповатого солнца. В глубине каньонов лежал снег. Далеко на западе маячила белая шапка шестикилометровой вершины Св. Ильи.

Маленькая, будто погрузившаяся в землю хижина прилепилась у подножия крутого склона, увенчанного седловиной.

– Чилкут! – сказал пилот. – Тропа на Дайе, к Соленой Воде…

Вот он какой, Trail, знаменитый чилкутский перевал, волок конца прошлого века!.. По тропе, проложенной через седловину неведомыми пионерами, в занесенных снегом ущельях и долинах, через озеро и протоки влачились одержимые «желтым дьяволом» безжалостные ко всем окружающим и к самим себе охотники за самородками, искатели счастья, неудачники, авантюристы. Клондайк и Бонанза, Доусон и Эльдорадо манили их неисчислимыми сокровищами. Околдованные мечтой о легком обогащении обыватели, конторщики, разорившиеся фермеры, лавочники, безработные матросы, студенты за бесценок сбывали свой скарб, нажитое годами добро, бросали на произвол судьбы жен, детей, родителей и заполняли пароходы, отправлявшиеся к берегам Аляски. Они не задумывались о жестоких испытаниях, которые готовил пришельцам Север. Trail был только первым этапом далекого и страшного пути в глубь страны. Стужа, голод и цинга грозили новичкам уже от самого чилкутского перевала, смертельная опасность таилась в порогах и стремнинах Белой Лошади, где шквальный ветер шутя опрокидывал тяжело нагруженные лодки.

Людские потоки делились на ручейки, продолжавшие лихорадочно стремиться к «золотой земле». А там, в среднем течении Юкона, каждого претендента на богатство ожидала беспощадная борьба с подобными ему золотоискателями. Неутолимая алчность превращала людей в хищников.

Чилкут! Белая Лошадь! Этапы рабов золота… В холодной, мертвой пустыне падали от изнеможения и голода слабые и неопытные, рыдали в предсмертной тоске, подстерегаемые волчьими стаями. Выносливые и предприимчивые, с окаменевшим сердцем брели милю за милей, не оглядываясь на обреченных. А по сторонам тропы, как трагические памятники человеческой жадности, поднимались новые и новые могильные холмики жертв «желтого дьявола».

Еще в 1897 году только в Сиэтле и Сан-Франциско осело на три миллиона долларов аляскинского золота, а годом позже все расходы Соединенных Штатов на приобретение Русской Америки с лихвой окупил один лишь Клондайк – он дал на десять миллионов песка и самородков.

«Локхид» приземлился у небольшого канадского городка. Это и был Уайт-Хорс – Белая Лошадь, возникший в годы клондайкского безумия.

Захватив двух пассажиров, пилот продолжал рейс.

На пятом часу полета впереди змейкой блеснула Танана, приток Юкона.

По берегам протянулись узкие и прямые улицы скудного зеленью Фэрбенкса.

Михаил Васильевич Беляков встретил коллегу-метеоролога и меня.

На Аляске я провел семь недель.

Было время, когда в Фэрбенкс приезжали удачливые золотоискатели. Отсюда они пробирались на юг, в шумный Сиэтл, и там в бесшабашном разгуле быстро спускали все добытое потом и кровью. Как прожорливый удав, Сиэтл поглощал мешочки с песком и самородками. Для американских старателей он был тем же, чем некогда Енисейск для сибиряков. Обратно возвращались с пустым кошельком и неугасимой мечтой напасть на богатую жилу. То были любопытные времена, с удивительной яркостью описанные Джеком Лондоном, – времена безудержно азартной игры, когда в одну ночь возникали и мыльным пузырем лопались солидные состояния.

О юных годах золотой Аляски с печальными вздохами, но весьма охотно рассказывали нам старожилы Фэрбенкса, юконские пионеры, почтенные, седовласые джентльмены. Стоило заговорить с кем-либо из них, и собеседник, путая легенды с былью, выкладывал занятные истории о внезапных обогащениях и разорениях, об отчаянно ловких аферах, о циничных и безжалостных королях Оленьего ручья, Бонанзы, Лосиного выгона, о фантастических событиях давно минувших дней, когда Сэмми-ирландец, Ральф-койот и Стив-грубиян небрежным жестом швыряли увесистые мешочки и пузатые кошельки на стойки таверн… «Дюжина яиц – пятнадцать долларов! Тарелка бобов – три с половиной!.. Да, сэр, удивительное было время… Да и людей таких теперь нет!» – шепелявил сгорбленный свидетель далекого прошлого, и в его тусклых глазах вспыхивали и гасли искорки, рожденные воспоминаниями.

Недолговечно было старательское счастье. Учуяв поживу, на Аляску проникли банковские дельцы из Штатов. Никаких моральных и этических норм не существовало для них. Подкуп, вымогательство, обман, вероломство, хитроумные комбинации, убийство – все использовалось, чтобы завладеть природными богатствами Севера.

Все эти Сэмми-ирландец, Малышка Билл, Фил из Техаса и прочая мелкая сошка опомниться не успели, как очутились в лапах тигров из банковских джунглей.

Но и те продержались лишь короткое время. Из далекого Нью-Йорка за огромными прибылями, которые давал американский Север, пристально следил Джон Пирпонт Морган… В чьих руках сосредоточена аляскинская торговля? У Морганов! Кто владеет всеми видами транспорта? Морганы! Кому принадлежат рыбные промыслы, консервные заводы, лесные угодья, прииски? Семейству Морганов!..

От приключенческой романтики прошлого остались лишь воспоминания старожилов да блистающий на груди фэрбенкс-ских обывателей миниатюрный бронзовый медальон с чеканкой: «Фэрбенкс – золотое сердце Аляски». Клерки, потеющие в деловых конторах, и средней руки торговцы, не довольствуясь этим талисманом, носили еще в кармане пяти– и десятидолларовые самородки – «на счастье». Медальоны «Золотое сердце» продавались в магазинах по сходной цене – квартер за пару.

В Фэрбенксе я встречал немало людей, похоронивших здесь мечту о независимой, обеспеченной жизни. Старатели-одиночки с горькой усмешкой говорили: «Самый верный способ обнищать – искать золото».

Ежедневно в три часа пополудни два мальчугана, вихрастые, озорные и голосистые, выбегали на местный Бродвей, размахивая пачкой газет: «Фэрбенкс пейпер! Фэрбенкс пейпер!» В дословном переводе это означает: фэрбенксская бумага. «Бумага» носила многообещающее название: «Ежедневные новости фэрбенксского горняка». Но напрасно было искать в этой типично провинциальной газете, принадлежащей, как и тысячи других, крупнейшему объединению капиталистов, хотя бы строчку о труде и жизни горняков. В редакции «пейпера» никому и в голову не приходило заняться такой темой.

Двое быстроногих репортеров-соперников, названных кем-то Монтекки и Капулетти, носились по городу в поисках сенсаций и выуживали обывательскую хронику у болтливых швейцаров, горничных, полисменов. Редактор Чарльз Сеттльмайер, известный под прозвищем Старый Чарли, выслушивал обстоятельные доклады:

– У преподобного Генри Мортимера сука доберман-пинчер принесла четырех прелестных щенят… Возле кладбища задержан пьяный оборванец с дамскими золотыми часиками… Служанка аптекаря Гибсона своими глазами видела доктора философии Ирвинга Дерби, выходившего в пятом часу утра из заведения «Косая Принцесса»… Хирург Робинсон неудачно оперировал вдову виноторговца Иеремии Хустона, больная при смерти…

Не вся репортерская добыча попадала на первую полосу под рубрику «Городские новости», но редактору полезно было знать о разных сторонах жизни обывателей.

Попутно репортеры-скороходы собирали рекламные объявления. Старый Чарли обложил фэрбенксских коммерсантов и ремесленников данью. Хозяину единственной в городе табачной или винной лавочки, парикмахеру либо владельцу велосипедной мастерской не для чего было рекламировать свое заведение, намозолившее всем глаза. Но чтобы не портить отношений с редактором и застраховаться от чувствительных газетных уколов, они раза два в месяц скрепя сердце платили за очередное объявление в «пейпере». Без этих доходов газета, печатавшаяся тиражом в тысячу сто экземпляров, давно уже прекратила бы существование.

Телеграфное агентство снабжало Сеттльмайера американской и международной информацией. Получая предельно лаконичные нью-йоркские радиограммы, редактор усаживался за пишущую машинку и усердно «разгонял» информацию, используя для этого справочники, ранее опубликованные факты и свою неограниченную фантазию. Он щедро заполнял газетные столбцы статьями на всевозможные темы, полицейскими романами и описаниями жизни миллиардеров, регулярно получаемыми от агентства почтой.

Редактор нанес нам визит. Сухощавый, благообразный, добродушный, не по годам стройный и румяный, он заговорил, как давнишний знакомый. Мистера Сеттльмайера сопровождал жизнерадостный толстячок с глянцевитым смуглым лицом. Редактор представил его:

– Рекомендую – президент нашей торговой палаты, бизнесмен и вообще прекрасный парень: мистер Бабби Шелл. Можете называть его, как все в городе, просто Бабби.

«Парень» лет пятидесяти пяти поднял черные глаза, заулыбался и грациозно помахал рукой:

– Можете не сомневаться, что Фэрбенкс окажет вам самое искреннее гостеприимство.

– Мы с вами соседи, – поддержал беседу Старый Чарли. – Пятьдесят миль Берингова пролива – не расстояние в эпоху авиации!.. Итак, приступим к делу, джентльмены…

Вытащив из кармана длинные полоски бумаги, он уселся в кресле и обвел всех решительным взглядом:

– Несомненно, что Фэрбенкс становится главной базой авиационных линий через Северный полюс. Что же следует предпринять нашим деловым кругам, торговой палате? Ваше мнение, мистер Белиакоу, мистер Кватт?..

Не дожидаясь ответа, редактор что-то торопливо записал и вскочил:

– Джентльмены, мы – свидетели исторических событий! Открыт воздушный путь через полюс. Года через два-три Фэрбенкс превратится в самый важный узел арктических авиалиний. Отсюда пойдут самолеты в крупнейшие центры Европы и Азии… Сейчас невозможно даже представить себе всю грандиозность этого бизнеса!.. Я счастлив, что вы разделяете мое мнение, – неожиданно закончил Старый Чарли.

– Мне кажется, мистер Сеттльмайер, что вы слишком торопитесь, – возразил Беляков. – Потребуются годы, чтобы установить регулярное сообщение через Арктику. Кроме того, не следует, сэр, приписывать другим собственные предположения…

Редактор подскочил к Белякову и ухватился за пуговицу его пиджака:

– Абсолютно реальный бизнес! В такое солидное предприятие деловые люди Фэрбенкса охотно вложат капитал.

– Старый Чарли больше половины жизни провел на Аляске, он патриот нашего города, – заметил президент.

– Часто вы бываете в Штатах? – обратился к редактору Михаил Васильевич.

Сеттльмайер поднял вверх указательный палец.

– Один раз ездил в Сан-Франциско, давно это было – лет тридцать назад. Прожил полмесяца, потянуло обратно на Север – видимо, отвык от больших городов. Впрочем, побеседуйте с нашими пионерами, они тоже скажут, что нет ничего лучшего, чем долина Юкона или Тананы…

Визитеры снова заговорили о прогрессе авиации, вспомнили советских исследователей и летчиков. Фэрбенкс встречал Шмидта и Ушакова, побывали здесь Леваневский и Левченко, дважды посетил этот город Маврикий Слепнев.

– А что делает сейчас Морис Слепнев? – спросил редактор. – Не собирается ли опять навестить нас? Всем он пришелся по душе – такой приятный, общительный, веселый…

Наутро в «пейпере» появилась редакционная статья, предвещающая, что не позже 1940 года Фэрбенкс станет авиационным центром международного значения. На американском Севере, по утверждению редактора, близилась эпоха, перед которой должны были померкнуть времена «золотой горячки».

Рисуя соблазнительные перспективы, Старый Чарли не только преподносил горожанам сенсацию, но и прямо вел их к решению: надо приобретать свободные земельные участки. Если бы обыватели клюнули на эту приманку, у Сеттльмайера и Бабби, владевших изрядными участками, значительно возросли бы личные банковские счета.

Старый Чарли позаботился также о паблисити в отношении московских гостей. Злоупотребляя восклицательными знаками, он писал: «Золотое сердце Аляски привлекает деловых людей и путешественников из всех частей земного шара! Вслед за выдающимся московским метеорологом в Фэрбенкс прилетел специальный корреспондент самой распространенной и влиятельной советской газеты!..» Под рубрикой «Городские новости» редактор извещал: известный кулинар ресторана «Мадл» мосье Пипу в честь русских гостей готовит в субботу «спешиэл рашен диннер».

Сеттльмайер лично явился, чтобы напомнить о предстоящем событии, и всячески расхваливал достоинства «Мадл»: «Вкусно, недорого, первоклассный сервис!»

После знакомства с кюртцерским гидропланом слово «первоклассный» не только утратило для меня обычный смысл, но и настораживало. Все же мы с Михаилом Васильевичем решили отведать «специальный русский обед».

У входа в «Мадл» висел плакатик: «Если вы не будете здесь есть, то мы будем голодать». Растроганные воззванием ресторатора, мы вошли в зал. Подали «спешиэл рашен диннер» – смесь из борща, картофеля и перловки, сдобренную чудовищными дозами томата и перца. Мы заверили мосье Пипу, что такого блюда никогда еще не ели, и это была святая правда. Кулинар расплылся… Между прочим, над столиками свисают печатные напоминания: «Если вам здесь нравится, скажите об этом всем. Если вам не нравится, скажите только нам!»

Беляков спал. Я продолжал писать:

«Дивная августовская ночь. Звездное небо, тепло… Такие ночи бывают у нас в средней полосе – где-нибудь под Вышним Волочком, Рузой, Тарусой… А ведь мы находимся как раз в противоположной точке земного шара, разница во времени – двенадцать часов.

В открытое окно доносится глухой гул, обрывки музыки. Под воскресенье съехались из окрестностей, заполнили таверны и бары лихие потомки пионеров в широкополых шляпах, с десятизарядными кольтами в кобурах, болтающихся на поясном ремне. Кажется, будто собрались статисты для очередного ковбойского фильма – с погонями, убийствами, похищениями и стрельбой, как на артиллерийском полигоне».

ГЕРОЙ РОМАНА

Нас навестил высокий, широкоплечий, атлетического сложения человек. На нем была шерстяная вылинявшая фуфайка, дешевые черные брюки, штиблеты с толстенными подошвами. Он снял кепку, открыв копну темно-русых, изрядно тронутых сединой волос. Гость немного прихрамывал.

– Здравствуйте, многоуважаемые земляки! – заговорил он на превосходном, с едва заметным акцентом русском языке. – Иван Вилькович я, по-здешнему Джон Беннет.

Трудную и пеструю жизнь прожил этот одинокий пятидесятитрехлетний человек. В юности Вилькович эмигрировал из Гродненской губернии в Америку; подобно тысячам соотечественников, он поддался уговорам вербовщика, сулившего райскую жизнь обездоленным украинским, польским, белорусским крестьянам и батракам. Неугомонный, преследуемый неудачами, Беннет сменил множество профессий. Асфальтировал улицы в Лос-Анджелесе. Служил конюхом на ипподроме. Расклеивал афиши. Нанялся матросом на китобойное судно. Строил железную дорогу из Скагуэя в Белую Лошадь. На полтора года продался в рабство южноамериканскому плантатору. Пикетировал доки Вальпараисо во время забастовки грузчиков. Занялся старательством у Полярного круга и, конечно, прогорел. Чтобы выплатить долги, заготовлял дрова в Канаде. Помогал бармену в Номе. Подметал улицы, был каюром, проводником туристов…

– Нужда заставляла браться за такое, что и вспоминать совестно, – сказал наш гость. – Но всегда оставался честным человеком и милостыни не просил…

– Удивительно, что вы так хорошо владеете родной речью, – заметил Беляков.

– Язык матери негоже забывать, – с достоинством ответил Беннет. – Много русских людей в разных странах рассеяно – где только не встречал я земляков! Даже на кофейной плантации в Бразилии. И разговор у нас всегда был родной, русский… Еще, скажу вам, большой я охотник до романов, книжки российские старался где придется добывать – в той же Канаде, в Чили, Перу… У наших русских матросов выпрашивал в портах. А когда в Джуно попал, наведывался к православному священнику Кашеварову – большущая у него библиотека! Может, слышали о нем? Образованный человек, из старейшей российской фамилии… В Ситке, Сьюарде, Анкоредже, Номе тоже есть с кем на родном языке потолковать. Разговор у здешних россиян особый, старинный какой-то, да и песни со времен Адама. Газеты русские я и сейчас читаю, беру у Элии Абрамовича с «Голденстрима» – получает он «Правду», «Большевик» и «Крокодил». Больше трех недель из Москвы идут, а зимой, бывает, около месяца.

Судьба основательно потрепала, но не сломила Беннета. Настойчивый и упрямый, он не терял надежды, что рано или поздно поймает увертливую и капризную птицу счастья, но она витала где-то далеко.

– Один раз только рядом показалась, да вскорости и упорхнула, – усмехнулся Беннет.

Тысячи километров исколесил и исходил он от Аргентины до Берингова пролива. Кочевая жизнь осточертела. Ему было уже под пятьдесят, хотелось зажить оседло. Как раз подвернулась работа на прииске «Голденстрим» – «Золотой поток», близ Фэрбенкса. Кончилась нужда! Он даже откладывал понемногу на «черный день».

– Когда у меня набралось полтысячи долларов, я чувствовал себя миллионером – маленьким, разумеется, – рассказывал Беннет. – Снял недурную комнату, хорошо питался, посещал кино. Присаживался у стойки бара, не боясь, что хозяин зарычит на меня тигром и турнет в три шеи. Но все же было тоскливо, одиноко. Думалось: почему у меня нет семьи, почему я остался бобылем?..

А несчастье подстерегало новоявленного богача. На неисправном участке узкоколейки опрокинулась груженая вагонетка и размозжила Беннету ступню. Его отвезли в лечебницу доктора Робинсона, на место Джона встал новый рабочий, а конторщик выписал пострадавшему расчетный чек. На этом отношения между Беннетом и приисковой компанией были закончены.

Операция обошлась ему в полтораста долларов – «ровно пятьдесят за каждый ампутированный палец, еще по-божески взяли, Робинсон мог содрать целиком всю шкуру – ведь податься-то больше некуда!» Двенадцать долларов ежесуточно обходилось пребывание в госпитале.

– Когда я выписался из робинсонской лавочки, от капиталов моих осталось меньше сотни долларов. Потом месяца два ходил в амбулаторию, каждый раз оставлял пятерку… Что?.. Нет, компания не уплатила ни цента. Судиться было бесполезно: адвокаты компании убедили бы суд, что в увечье виноват я сам, – за это они жалованье получают…

И вот полтора года он без работы. Кормится случайными заработками: натирает полы, помогает собирать передвижные домики, малярничает, моет автомобили, колет дрова для кухни «Мадл».

– Доллара два, иногда и три перепадает, ну, а обедом Пипу меня всегда угостит, добряк он. Девицы Фреда и Джейн тоже, бывало, выручали… Теперь я уже не горюю о своем одиночестве: будь у меня семья, пропали бы мы!..

Весной «Фэрбенкс эксплорейшен компани» набирала рабочих. Беннету отказали: нужны молодые и здоровые.

– Вот что у меня осталось за тридцать шесть лет работы, – сказал Джон, вывернув пустые карманы.

О своем будущем он не хотел задумываться.

Мы попросили его рассказать о достопримечательностях Фэрбенкса, об интересных людях. Беннет улыбнулся:

– Я ведь тоже из пионеров. Правда, не из самых ранних, однако по давности Старому Чарли мало уступаю. Он небось наговорил вам с три короба: какой, дескать, замечательный город Фэрбенкс! «Золотое сердце», «Звезда Севера», «Жемчужина Аляски»! Кто этому поверит? Разве только туристы. Бывают такие, что для них самое большое лакомство – это стори, рассказы почуднее. Тут самая пожива ловкачам. Есть у нас Джерри Хигер – бездельник и пустозвон, каких мало. На Аляске он года три, а послушали бы, как перед желторотыми и лопоухими распинается! «Я, говорит, пионер, и вся семья наша такая. На этом вот месте двух полярных волков застрелил мой папаша – знаменитый был траппер! А на том берегу индейские воины в полном вооружении справляли свои праздники…» Умора! Туристы развесят уши, а Хигер видит, что клюнуло, и заливает: о самородке величиной с телячью голову, об индейских колдунах-предсказателях, о премудрой росомахе, понимающей человеческую речь. И туристы – на крючке. Краснобай плотно приклеился, кормится заодно с ними, водит их и врет, а напоследок кладет в карман несколько бумажек… Признаюсь, я тоже не без греха, и на это судьба толкала… По правде же ничего примечательного в нашем городе нет.

– А мы представляли себе Аляску по романам и рассказам Джека Лондона и ехали сюда, как в страну чудес, хотя и не забывали, что с тех пор прошло без малого полвека, – сказал я.

– То-то и есть! Прежних порядков и я уже не застал, а ведь на Юкон впервые попал лет тридцать тому… Кроме Элама Харниша, живых свидетелей в городе, пожалуй, не осталось.

– Кого вы упомянули?

– Элама Харниша. Он дружил с Лондоном, вместе они путешествовали. Потом Лондон описал его в романе…

– «День пламенеет»! «Красное солнышко»!^[1] – почти одновременно воскликнули мы с Михаилом Васильевичем. – Где же теперь Харниш? Сколько ему лет?

– За семьдесят! Живет в Фэрбенксе, такой же одинокий, как я…

Элам Харниш здесь, в Фэрбенксе! Харниш – герой Юкона, отважный золотоискатель, победитель тропы! Великодушный, отзывчивый, щедрый, с открытым сердцем, верный товарищ. Слава о его подвигах гремела от мыса Барроу до Чилкутского перевала – в индейских хижинах, эскимосских ярангах, в поселках пионеров. Жизнь представлялась Харнишу увлекательнейшей игрой, и он азартно вступал в борьбу – сильный, молодой, красивый, никогда не унывающий, общий любимец. Слово  его было крепко, как сталь. Новички с благоговением глядели на него.

Это он за шестьдесят суток промчался с почтой на собаках по торосистым льдам и вязкому снегу из юконского городка Сёркл в Дайе, к Соленой Воде, и обратно. Это Элам Харниш в голодную зиму спас от смерти индейское племя танана; пересек пустынную тундру, чтобы доставить весть о китобойной флотилии, затертой в Ледовитом океане; вступил в единоборство с медведем и победил. Это он, воплощение концентрированной энергии и силы, кидал в снег одного за другим своих друзей-золотоискателей, рискнувших схватиться с ним, и, заключив пари, поднял груду мешков с мукой – на полтораста фунтов больше, чем удалось великанам Олафу и Луи… А лютая голодовка, пережитая им и Элией Дейвисом на берегу реки Стюарт! Все живое ушло из этого края, лишь изредка слышалось верещание белки. Обессиленные, с помраченным сознанием рылись они в снегу, отыскивая прошлогодние сморщенные ягоды, питались отваром из почек ивы, корой молодых деревцев. Когда голод свалил спутника, Харниш с ружьем в леденеющих руках часами подстерегал пушистого зверька. Лучшие куски добычи он отдал товарищу… Весна взломала ледяной панцирь реки… Харниш сам не понимал, откуда взялись у него силы, чтобы втащить полумертвого Дейвиса в лодку; их понесло по течению к спасительной Шестидесятой миле…

Что и говорить, любого из подвигов, которыми наделил его Джек Лондон, было достаточно, чтобы видеть в Харнише незаурядную личность и пожелать встретиться с ним. А главное, человек этот был спутником романиста. Не Харниш ли дал ему сюжеты увлекательных северных новелл?

– Хорошо, я сведу вас к Харнишу, – сказал Беннет и вдруг понурился, лицо его вспыхнуло. – Бога ради, не подумайте, что это вроде хигерской приманки… Харниша все знают, он уважаемый человек.

«Мало кто называл Элама Харниша иначе, чем «Пламенный». Имя это было дано ему в первые дни освоения новой страны, так как у него была привычка поднимать своих товарищей с постели криком: «Эй, вставайте! День пламенеет!»

…Элам Харниш первым проник на Аляску через перевалы Чилкут и Чилкет. Весной 1883 года, двенадцать лет назад, он восемнадцатилетним юношей перешел Чилкут с пятью товарищами. Обратный путь он совершил только с одним; четверо погибли в холодных неизведанных просторах. И в течение двенадцати лет Элам Харниш искал золото в царстве тьмы, у Полярного круга.

Никто не искал с таким упорством и выносливостью. Он сросся с этой страной. Другой страны он не знал. Цивилизация была сновидением далекой, прошлой, юношеской жизни. Поселки Сороковой Мили и Сёркл казались ему столицами. Он не только вырос в этой стране – он помог и создать ее; он создал ее историю и географию, а те, кто следовал за ним, писали о его переходах и наносили на карту проложенные им тропы.

Герои редко склонны превозносить геройство, но среди пионеров этой молодой страны он, несмотря на свой юный возраст, был признан первым и выше всех. По времени он опередил их всех. Энергией и выдержкой он их превзошел. Что же касается его выносливости, то, по общему мнению, он превосходил самого крепкого из них. Наконец, он слыл человеком прямодушным и честным…»

Так Джек Лондон описывал Элама Харниша.

Безвестному студенту Калифорнийского университета шел двадцать второй год, аляскинский герой был на одиннадцать лет старше. Они быстро сошлись, подружились и вместе ушли через Чилкут на Север, в Доусон. Было это в 1897 году. За несколько месяцев до того прибывший с Аляски пароход «Эксцельсиор» доставил в Сан-Франциско весть о сказочных богатствах долины реки Клондайк, а телеграф разнес эту сенсацию во все концы. Обезумевшие люди взахлеб пересказывали газетные небылицы: «Золото – на самой поверхности! Вытащишь куст, и с корней сыплются самородки!..» Не сотни, не тысячи, а десятки тысяч алчущих обогащения повалили на Север. Кипели страсти, сталкивались человеческие интересы, характеры, нравы, и на острую, обнаженную борьбу взирал наблюдательный молодой американец, будущий знаменитый романист, которому сопутствовал юконский старатель…

Сделав необходимую возрастную поправку и пытаясь представить себе облик Пламенного сорок лет спустя, я не без волнения шел с Беляковым и Беннетом на окраину Фэрбенкса.

– Вы говорили, что Харниш одинок, – сказал Михаил Васильевич нашему спутнику. – Он никогда не был женат?

Беннет отрицательно покачал головой.

– Полное совпадение с романом! – засмеялся Беляков. – Пламенный, помнится, избегал женщин, опасаясь, что любовь лишит его драгоценной свободы. Однако перед чарами Диди Мэзон, стенографистки, он не устоял. Произошло это в Калифорнии, когда Харниш стал миллионером…

– Вроде меня, – прервал Беннет. – Чистая выдумка! Кстати, дальше Сиэтла Харниш никуда не ездил. А будто он от женщин бегал, так это, скажу вам, вовсе на него не похоже…

Узкая улочка казалась вымершей. Мы остановились у низкорослой бревенчатой хижины с покатой крышей. Под окном стояла скамеечка. Позади хижины между грядками нежился пушистый рыжий кот.