Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Воздухоплаватели представляли самую большую группу на «Совете». Иные из них водили первые русские дирижабли «Коршун», «Ястреб», «Зодиак» – внушительные сигарообразные аппараты, которые я мальчонкой, до первой мировой войны, видел над Брестской крепостью. Вместе с ветеранами российского воздухоплавания на Крайний Север шли молодые советские аэронавты – пилоты и штурманы, влюбленные в свое дело.

С Николаем Гудованцевым, командиром воздушного корабля «Комсомольская правда», у меня завязался откровенный и острый разговор.

– Вы, конечно, знаете, что многие не верят в полезность применения дирижаблей, особенно в Арктике, – сказал я Гудованцеву. – Еще не забыта катастрофа дирижабля «Италия», в прошлом году погибли американские «Акрон» и «Зодиак», было много жертв…

– Не верят только скептики! – Гудованцев отмахнулся, будто сбрасывая маловеров со счетов. – А вот мы доберемся до бухты Провидения, наполним свои сигары газом и махнем через Уэлен либо Ванкарем прямо в лагерь… Правда, авиация может нас опередить…

Командиром самолета «Т-4» был Филипп Болотов. В молодости он плавал на подводных лодках, а в гражданскую войну стал фронтовым летчиком. В 1929 году на самолете «Страна Советов» он перелетел из Москвы в Нью-Йорк через Дальний Восток и Аляску.

В последние годы Болотов испытывал самолеты новых конструкций. Он сам вызвался лететь к челюскинцам. Конфузливо, словно оправдываясь, бывалый пилот объяснял:

– Взяла меня история эта за душу, вот и решил, как говорится, тряхнуть стариной…

В одной из кают «Совета» расположились Леонид Михайлович Старокадомский и Георгий Давыдович Красинский, старейшие полярные исследователи.

Восточная часть Арктики, особенно Чукотское побережье, была хорошо знакома Красинскому. На его глазах полярная авиация делала свои первые шаги. Еще в 1927 году он руководил воздушной экспедицией на Крайнем Севере: два гидросамолета обслуживали пароходы, совершавшие первые грузовые рейсы из Владивостока к устью Лены, в бухту Тикси. Красинский летал с мыса Северного на остров Врангеля, из бухты Тикси в Иркутск. Следующим летом Георгий Давыдович на гидроплане «Советский Север» исследовал воздушную трассу над побережьем Ледовитого океана.

Трудности ожидали людей на каждом шагу. Четыре недели занял путь от Владивостока до Уэлена! Оттуда гидроплан пошел на запад, но густой туман вынудил пилотов опуститься в Колючинской губе – «ловушке кораблей и самолетов», как позднее назвали это злополучное место полярники. Здесь гидроплан стал жертвой бури: его сорвало с якорей и выбросило на берег.

Неудача не остановила Красинского: спустя год он снова полетел с Чукотки в Тикси; впервые самолет прошел от Берингова пролива до устья Лены. Последний раз Георгий Давыдович посетил Крайний Север летом 1933 года. С борта самолета «АНТ-4» у мыса Якан исследователь увидел «Челюскина», пробивающегося сквозь льды к Берингову проливу…

Наша первая беседа с Красинским затянулась. Выходя из его каюты, я столкнулся в дверях с высоким худощавым стариком в стеганом ватнике и шапке-ушанке. Это был Леонид Михайлович Старокадомский, участник славного арктического похода «Таймыра» и «Вайгача». В 1913-1915 годах эта экспедиция под начальством Бориса Вилькицкого прошла по Северному морскому пути с востока на запад, из Тихого океана в Атлантику, и открыла Северную Землю.

Старокадомский сбросил шерстяной плед, который был накинут поверх ватника, быстро переобулся в чесанки и, потягиваясь, стал рассказывать, как идет погрузка.

– Вы опять таскали ящики?! – ополчился на него Красинский.

– Ничего со мной не сделается, – спокойно сказал Леонид Михайлович. Тонкими пальцами он разгладил узкую седую бороду, поднял добрые глаза. – Помог самую малость.

Это он, врач полярной экспедиции «Таймыра» и «Вайгача», 3 сентября 1913 года коротко отметил в своем дневнике важное событие: «Рано утром справа были замечены очертания берега… Вскоре туман начал подниматься, и шедшие на кораблях к новым, неизвестным берегам увидели широко раскинувшуюся, покрытую изрядно высокими горами землю…» То была Северная Земля. А спустя несколько дней возле острова Малый Таймыр гидрографы нанесли на карту кусочек суши, замеченный самим Леонидом Михайловичем и названный позднее островом Старокадомского…

Миновали сутки, и на палубе «Совета» остались лишь узенькие проходы между нагромождениями ящиков и бочек. Судовые коки сбились с ног – никогда им не приходилось кормить так много пассажиров.

А лагерь челюскинцев жил без перемен. Самолеты больше не навещали его. Со дня гибели судна прошло около шести недель, запасы продуктов скоро иссякнут. Как хорошо, что Ляпидевский вывез женщин и детей!

Получил редакционную телеграмму: «Из Кронштадта через Панамский канал идет на помощь челюскинцам «Красин», наш корреспондент на ледоколе – Борис Изаков. Желаем «Совету» счастливого плавания».

^{Ледокол «Красин» спешит из Кронштадта на помощь челюскинцам.}

Наконец пришел и наш час: мы расстаемся с Владивостоком. «25 марта, в 9.20 по московскому времени, «Совет» отправился на Камчатку» – этими словами я открыл свой «морской дневник». Почти каждый день он пополнялся короткими записями:

«27 марта. Скрылись за горизонтом скалистые берега Приморья. Идем к Сангарскому проливу.

28 марта. В тот час, когда хабаровская радиостанция транслировала бой часов кремлевской башни, «Совет» вошел в Сангарский пролив, разделяющий японские острова Хоккайдо и Хонсю. В течение двух часов нас сопровождал японский миноносец.

1-2 апреля. Прошли вдоль Курильских островов, скрытых туманом. В кают-компании вывесили иллюстрированную стенгазету «За челюскинцами!». После шестисуточного плавания снова увидели берега родины – покрытый снегом мыс Лопатка, южную оконечность Камчатского полуострова».

САМОЛЕТЫ НАД ЛЕДОВЫМ ПОСЕЛКОМ

Первая половина нашего плавания подходила к концу. На душе было тревожно. Почти семь недель обитают челюскинцы на плавучей льдине. Единственное отрадное событие за все это время – полет Ляпидевского, спасение женщин и детей. После того прошел целый месяц – и никаких перемен. К счастью, лагерь дрейфует в одном и том же районе, однако нет никакой уверенности, что его не понесет внезапно на север.

Дрейф льдов в Чукотском море изучен очень мало. Но ведь именно здесь четверть века назад Руаль Амундсен намеревался на знаменитом нансенском «Фраме» войти в льды, чтобы вместе с ними пересечь Центральный Полярный бассейн. Если дрейф изменится и лагерь понесет к северу, надежды на спасение людей будут сокращаться с каждым днем. И это не единственная беда, грозящая им. В любой час может возобновиться катастрофическое сжатие, ледяные хребты двинутся на лагерь, все сокрушая и сметая… Запасы продовольствия у них сокращаются; вероятно, придется уменьшить пайки… Наши радисты ночью перехватили радиограмму: в лагере есть больные, среди них Отто Юльевич Шмидт…

«Совет» идет вдоль берегов Камчатки, страны вулканов и горячих ключей. Природа не поскупилась: на полуострове двадцать восемь действующих вулканов. Легкий дымок курится над Ключевской сопкой, возвышающейся почти на пять километров; в нашем Восточном полушарии – это самый высокий действующий вулкан. Вершина сопки покрыта вечными льдами.

Берег совсем близко. «Совет» изменил курс и вошел в Авачинскую бухту.

Петропавловск окружен подковой гор. По сравнению с Хабаровском главный город Камчатки – «глубокий старец», ему двести лет. Петропавловск основан во времена экспедиции Беринга и Чирикова. Отсюда отправлялись в дальние походы русские мореплаватели и промышленники, открывшие и исследовавшие американский Север.

Пока мы находились в плавании, радистам «Совета» удавалось перехватывать лишь обрывки известий о челюскинцах, и только здесь, в Петропавловске, мы узнали, что в лагере Шмидта произошли большие события.

– Льдина испытала серьезные сжатия, но люди невредимы, – рассказал нам начальник камчатской пограничной охраны. – Напором торосистых льдов надвое разломало деревянный барак, где раньше жили женщины и дети. Кухня тоже оказалась разведенной на две части… Вот, читайте…

С нарастающим интересом перебирал я радиограммы челюскинцев: «Происшествия минувших дней не испугали нас, но вызвали много дополнительной работы. Аэродром, где садился Ляпидевский, сломало, мы расчистили новый. Температура держится на одном уровне – минус тридцать восемь… Жизнь в лагере идет буднично: в шесть утра возобновляется связь с материком, в восемь – завтрак, потом наши бригады отправляются расчищать аэродром, ремонтировать жилища… Пополнили продовольственные запасы, подстрелив двух медведей, гулявших возле аэродрома… Следим за продвижением самолетов…»

С трех сторон стремились к лагерю советские пилоты.

Звено Талышева, преодолев труднейшие участки пути, приближалось к Чукотке.

Пароходом «Смоленск» прибыла в Олюторское, на побережье Берингова моря, группа Каманина. Отряд самолетов «Р-5» стартовал отсюда на Чукотку. Две машины, попав в пургу, сделали посадку между Олюторским и Анадырем, а Каманин, Молоков и Пивенштейн, достигнув Анадыря, полетели через горный хребет в Ванкарем и… исчезли.

Пять суток об их судьбе ничего не было известно. На поиски вышли в тундру пешие партии. И вдруг радиограмма: Каманин и Молоков – в Уэлене! Оказывается, дважды пытались они пройти над Анадырским хребтом, но оба раза встретили густую облачность. Полет в тумане грозил бедой – ни одна карта не давала точных сведений о высоте чукотских гор.

Отряд приземлился в маленьком стойбище. Здесь Борис Пивенштейн отдал свой «Р-5» командиру отряда Каманину, самолет которого был поврежден. При последней попытке прорваться в Ванкарем, когда до цели оставалось лишь семьдесят километров, сплошной туман вынудил пилотов изменить курс – Каманин и Молоков полетели в Уэлен.

Нелегким оказался и сравнительно короткий воздушный путь третьей группы – Слепнева и Леваневского. Только 23 марта добрались они через Соединенные Штаты и Канаду до города Фэрбенкса, на Аляске, и тотчас же стали готовить к воздушному рейсу в лагерь Шмидта два американских самолета «Флейстер», закупленных советскими представителями.

Не впервые далекая Аляска гостеприимно встречала наших полярников. Сигизмунда Александровича Леваневского на американском Севере знали по его прошлогоднему визиту. В то время на Чукотке потерпел аварию американский летчик Джемс Маттерн, совершавший рекламный кругосветный перелет. На поиски пилота из Анадыря отправились пешие партии, из Хабаровска вылетел Леваневский.

Зарубежные газеты и радио подняли неимоверный шум: «Маттерн погиб! Еще одна жертва Арктики! Таинственное происшествие в полярной тундре!..» Тем временем Маттерн сидел на берегу Анадыря, угощаясь наваристой ухой, которой его потчевали советские пограничники; они нашли пилота через несколько дней после аварии. Леваневский отвез его в аляскинский городок Ном.

Жители Фэрбенкса не позабыли, как четыре года назад здесь опустился советский самолет с траурным флагом на борту: Маврикий Трофимович Слепнев доставил обледенелые тела американских пилотов Эйелсона и Борланда, погибших при воздушной катастрофе на побережье Чукотки.

Теперь, по пути к челюскинцам, Слепнев и Леваневский снова оказались на Аляске. Два «Флейстера» стартовали из Фэрбенкса на запад и вскоре приземлились в Номе, близ Берингова пролива. Бортмеханиками летели молодые американцы: со Слепневым – Уильям Левари, с Леваневским – Клайд Армистед.

Мартовским утром Леваневский с Ушаковым вылетели из Нома в Ванкарем. Видимость ухудшилась. Впереди в пурге и тумане скрывалась коварная Колючинская губа. Леваневский набирал высоту, стараясь пробиться сквозь плотные облака. На плоскостях нарастала белесая корка. Обледенение!.. Мотор стал давать перебои и вскоре замер – обледенение добралось до карбюратора. Окруженный непроницаемой пеленой, Леваневский планировал. «Что там, внизу, – ровная поверхность заснеженного берега, торосистые ледяные поля, опасные прибрежные горы?..» Пятьсот метров. Триста. Сто… Мелькнули льды, черные пятна… Удар! Треск… И машина лежит на фюзеляже – искалеченная, неспособная больше взлететь… «У Леваневского поранено лицо, механик Армистед и я невредимы», – радировал Ушаков из Ванкарема.

Слепнев успешно перелетел с Аляски в Уэлен.

Водопьянов, Доронин, Талышев, Молоков, Каманин и Слепнев ждали на Чукотке малейшего прояснения, чтобы совершить заключительный «прыжок» в ледовый лагерь.

Подтягивались самолеты, задержавшиеся в пути. В Петропавловске с «Совета» на пароход «Сталинград» перегружали дирижабли, аэросани, тракторы, болотовский «Т-4». В Олюторском готовился к походу на Север «Смоленск» с запасными самолетами. «Красин» пересек Атлантику и вошел в Карибское море, держа курс к Панамскому каналу…

А население челюскинской льдины уменьшилось до девяноста человек – двое самостоятельно перебрались на материк. Произошло это 2 апреля.

– Михаил Сергеевич, вам следует быть в Ванкареме, – сказал Шмидт летчику Бабушкину. – Там волнуются: пурга портит аэродром, а чукчи неохотно выходят на расчистку – они перестают верить, что самолеты когда-нибудь появятся. В Ванкареме нужен опытный, бывалый человек… Меня беспокоит только одно: удастся ли вам перелететь на своей амфибии?

– Ремонт сделан на совесть, механики не пожалели сил. Разрешите пробный полет, Отто Юльевич?

Залатанный, кое-где обвязанный проволокой и веревками, держащийся «на честном слове» самолет минут двадцать кружил над лагерем. На месте механика сидел Шмидт: он хотел лично проверить надежность «шаврушки», как ласково называли самолет-амфибию «Ш-2».

– Можно лететь на материк! – уверенно сказал пилот после посадки.

– Действуйте, – разрешил Шмидт.

Бабушкин и механик Валавин через час с четвертью опустились в Ванкареме.

Все эти события волновали нас, застрявших на полпути к Чукотке. Мы стремились скорее двинуться в путь – к бухте Провидения. Наконец-то экспедиция перебралась на пароход «Сталинград».

Личный состав экспедиции и команда заняты бункеровкой. Покрытые толстым слоем угольной пыли, люди неузнаваемы. Доктора Старокадомского можно угадать лишь по худощавой, сутулой фигуре. Но во что превратилась его шелковистая белая борода! Кажется, будто ее вымазали ваксой…

Угольные ямы заполняются до краев. Принят полный запас пресной воды. «Сталинград», недавно возвышавшийся над причалом, погрузился глубоко в воду, стал меньше ростом.

Одновременно со «Сталинградом» снимется с якоря в Олюторском «Смоленск». Из бухты Провидения передают, что подход судов к берегу возможен. Если не помешают льды, через шесть-семь суток мы будем на Чукотке. Никогда еще столь ранней весною северная часть Берингова моря не посещалась судами. «Надо быть готовым ко всяким неожиданностям», – многозначительно заметил старший помощник капитана.

Поздней ночью, приятно возбужденный горячим душем, не ощущая утомления после угольного аврала, пробегаю по палубе в каюту. Берег утих, сотни светлячков веером раскинулись на сопках. Где-то вдалеке заливаются камчатские псы, сильные и выносливые животные, верные помощники и друзья человека на Севере. Над горами, не видимыми во мраке, ярко обозначились и замерцали звезды. С юга веет тихий, несущий весну ветерок. Дивная ночь! Но люди, молчаливо передвигающиеся по палубе, не замечают этих красот: погрузка продолжается, бригады встали на последнюю вахту. Грохочут лебедки. Луч судового прожектора сопровождает плывущую в воздухе громоздкую бадью. Знакомый голос старпома гремит: «Майна, помалу майна, помалу-у!»

Осторожно, чтобы не потревожить соседей, открываю скрипучую дверь каюты. Поддавшись блаженному состоянию покоя, мгновенно засыпаю на своем жестком ложе…

А событий нового дня – 8 апреля 1934 года – я не забыл и поныне, спустя много лет.

Рано утром, когда на «Сталинграде» все, кроме вахтенных, были погружены в глубокий сон, меня кто-то взял за плечо. Открыв глаза, я увидел багровое лицо боцмана Петрищенко.

– Что стряслось, Никанор Ильич?

– Василий кличет вас, – загудел боцман. – Шел я мимо, а он из рубки выскочил: дойди, говорит, до корреспондента в шестой каюте, зови, говорит, ко мне, скажи – челюскинцев сняли…

– Какой Василий?

– Ну Литвинов же, старший радист!

В три прыжка я очутился на палубе. Величественное зрелище зари, разгоравшейся на горизонте, не задержало меня. «Неужели спасены, все спасены?» – неотступно билась радостная мысль. А рядом с нею другая, досадливая: «На Чукотке происходят выдающиеся события, а я вот не сумел улететь из Хабаровска, и мне теперь нечего будет рассказать читателям».

Рванув ручку массивной двери, я вбежал в радиорубку:

– Спасены? Сколько? Где они? Кто летал?

– Молоков и Каманин вывезли пять человек, – сказал Литвинов, протягивая радиожурнал. – Вот запись уэленской передачи.

– Больше никаких вестей?

– В лагерь прибыл Слепнев. У него авария…

Позднее я узнал, как все это произошло…

7 апреля Маврикий Слепнев перелетел из Уэлена в Ванкарем.

– Как там у них погода? – первым делом спросил он.

– Лагерь может принять.

– Разгрузить машину! – заторопился летчик. – В кабину возьмем упряжку ездовых собак; от лагеря до нового аэродрома километра четыре, собаки пригодятся…

Челюскинская льдина находилась в ста тридцати пяти километрах от Ванкарема. На тридцать шестой минуте полета Слепнев заметил дым лагерных костров. Лыжи самолета коснулись льда, машина пробежала совсем немного и уткнулась в торосы. Лопнула стяжка шасси. Механики тотчас принялись за ремонт, а Слепнев с Ушаковым отправились в лагерь. После Анатолия Ляпидевского они оказались здесь первыми.

– Ожидаем еще Каманина и Молокова, – сообщили им обрадованные челюскинцы.

На горизонте возникли две черные точки, быстро превратившиеся в бипланы. Летчиков встретили восторженно: после стольких дней ожидания – три самолета за один час! Молоков забрал троих полярников, а Каманин, летевший со штурманом Шелыгановым, двоих. К вечеру пятеро челюскинцев были в Ванкареме. Слепнев и Ушаков заночевали в лагере…

Весь день я провел на петропавловской радиостанции, передавая в Москву подробности полетов Слепнева, Молокова и Каманина. Помощь судовых радистов Василия Литвинова и Бориса Попова была неоценима; без них я, конечно, не справился бы. Радисты «Сталинграда» отлично представляли себе, как ждут на Большой земле вестей о челюскинцах, они следили за эфиром и старательно записывали все новости с Чукотки.

Пароход «Киров» доставил из Владивостока на Камчатку московские газеты; там я нашел свои корреспонденции, переданные три недели назад телеграфом из Хабаровска. Я подобрал для челюскинцев комплект «Правды» за январь, февраль и двадцать дней марта. Этот скромный подарок предназначался людям, которые давно уже не видели газет.

Все было готово к отплытию; оставалось поднять на палубу «Сталинграда» голубую летающую лодку дальневосточного пилота Александра Святогорова.

Мой «морской дневник» вскоре пополнился новыми записями:

«9 апреля. Два часа дня по местному времени, в Москве раннее утро. Кажется, все население Петропавловска собралось на проводы «Сталинграда». Старожилы, помнящие поход «Таймыра» и «Вайгача», напутствуют: «Легких льдов! Возвращайтесь с челюскинцами!..» Пять часов пополудни. Берега Камчатки тают в туманной дымке. Самолеты, провожающие «Сталинград», возвращаются в Петропавловск; эти маленькие «гааврушки» – родные сестры машины Бабушкина…

10 апреля. Радисты опять приготовили мне сюрприз: за утренним чаем я обнаружил у своего прибора в кают-компании конверт, а в нем – две странички с записями новостей, перехваченных ночью Литвиновым и Поповым. «Красин» пересек Карибское море и приближается к берегам Панамы. «Смоленск» двинулся из Олюторского на север, но уже в десяти милях от побережья встретил тяжелые льды. Молоков, Каманин, Доронин и Водопьянов ждут сигнала Кренкеля, чтобы лететь в лагерь. Минувшей ночью грозный гул поднял всех челюскинцев на ноги – снова началось мощное торошение. Около двух часов пополуночи на главный барак, сметая бочки, ящики, бревна, двинулась пятиметровая ледяная стена. Люди выскочили из палаток и во мраке бросились спасать драгоценные припасы. Вдруг яркое пламя озарило картину разрушения – вспыхнул ящик со спичками… Через час все утихло. Возле палаток неподвижно застыли ледовые нагромождения. Лагерь пересекают многочисленные трещины. Самолет Слепнева успели перетащить в относительно безопасное место.

«Сталинград» идет открытым океаном, держа курс к Командорским островам. Льдов не видно».

За ужином доктор Старокадомский заговорил о былых арктических экспедициях:

– Разве можно сравнить современные плавания хотя бы с походом «Таймыра» и «Вайгача»! Тогда в Арктике работали лишь три-четыре радиостанции, да и те маломощные. Помнится, открыли их в начале мировой войны на Вайгаче, у Карских ворот, в проливе Югорский Шар и на западном берегу Ямала, потом построили еще рацию на Диксоне. Обслуживать они могли только те суда, что плавали в западной части Карского моря. Если же пароход встал на зимовку, скажем, в устье Лены, то у моряков была лишь одна возможность сообщить о себе – отправить гонца в Якутск… Знаете, как Амундсен подал весть о своей экспедиции?

– Расскажите, Леонид Михайлович!

– Плавание «Мод» многие помнят, лишь пятнадцать лет с тех пор прошло, – сказал доктор Старокадомский. – В конце 1919 года Амундсен, зимовавший у острова Айон, отправил трех своих спутников в ближайший городок Нижнеколымск, чтобы оттуда послать депеши о положении «Мод» в Норвегию. Недели через три гонцы вернулись с неутешительной вестью: в Нижнеколымске нет ни радио, ни телеграфа, а радиостанция в Среднеколымске не работает. Тогда Амундсен направил людей в Анадырь. Не без приключений добрались они до места, сдали депеши и пошли назад – к зимовке «Мод». А сколько, вы думаете, длилось это пешее путешествие? Больше полугода…

В кают-компанию вошел старпом, все повернулись к нему.

– Что нового, Александр Петрович? – спросил доктор Старокадомский.

– Все в порядке, проходим Командоры.

Командорские острова – Беринга и Медный – были открыты русскими мореплавателями двести с лишним лет назад.

На небольшом кусочке суши, среди просторов Великого океана, закончил свой жизненный путь капитан-командор Витус Беринг, один из руководителей Великой Северной экспедиции.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЛАГЕРЯ

Заглянем еще раз в «морской дневник»:

«11 апреля, местное время – 6 часов, в Москве – 10 апреля, 20 часов. Литвинов и Попов рыщут в эфире. Судовая радиорубка – «уши» моего походного корреспондентского пункта. Подробности событий минувших суток переданы в Москву. Из редакции прибыло подтверждение: «Радиограмма получена через Владивосток спустя сорок минут после подачи. Сообщите для опубликования фамилии судовых радистов».

Эвакуация лагеря идет стремительно – за день вывезены двадцать три человека.

Кренкель держит связь с Ванкаремом. Получив весть о старте очередного самолета, он поднимает на флагштоке вымпел. По этому сигналу на ледовом аэродроме зажигают костры и выкладывают посадочный знак. Первым прибыл вчера в лагерь Каманин; на своем «Р-5» он вывез троих. Молоков на такой же двухместный самолет взял четверых. Расставаясь с лагерем, пилот предупредил: «Собираюсь к вам нынче еще разок». Слепнев на исправленном «Флейстере» эвакуировал шесть человек. Вскоре снова появился Молоков. Он удивил всех, взяв пять пассажиров… Пять?! Я усомнился и послал короткий запрос в Ванкарем: не допущена ли ошибка при передаче радиограммы? Михаил Сергеевич Бабушкин ответил: «Молоков использует для перевозки пассажиров парашютные ящики, укрепленные под нижними плоскостями. Без особого комфорта, но с полной надежностью это позволяет брать в каждый рейс дополнительно двух человек. Пассажиры не обижаются. Машинист Мартисов, прибывший в таком ящике, утверждает, что в полете чувствовал себя превосходно».

Население лагеря быстро убывает. Среди оставшихся на льдине – Шмидт и капитан Воронин. Шмидт опасно болен, у него воспаление легких, но начальник экспедиции отказывается лететь на материк: «Мы с капитаном оставим льдину последними».

Близится рассвет. Вокруг тишина…»

На этом мои записи оборвались. Нахлынули такие события, что для дневника не хватало времени.

11 апреля ледовая посадочная площадка походила на подлинный аэродром: за четыре часа отсюда семь раз стартовали самолеты. Каманин в три приема вывез пятнадцать человек, Молоков четырьмя рейсами – двадцать. Во второй и третий рейсы Василий Сергеевич брал по шесть пассажиров. Полярники, которые еще накануне недоверчиво поглядывали на узкие продолговатые ящики под плоскостями, теперь охотно занимали «одноместные купе». Пассажир прижимал руки к туловищу, его туго пеленали в теплые одеяла и, как торпеду, закладывали в парашютный ящик. В «купе» было даже удобнее, чем в кабинке бортмеханика, куда втискивалось четверо пассажиров. К концу дня Молоков перевез на материк Шмидта, врача Никитина и плотника Юганова. Тяжело больной Отто Юльевич покинул лагерь, подчинившись приказу правительственной комиссии. Он улетел со льдины семьдесят шестым. В лагере осталось двадцать восемь полярников.

«Если не подведет погода и не испортится ледовый аэродром, через день-два эвакуация закончится», – передали с Чукотки.

Молоков, Каманин и Слепнев дежурили в Ванкареме. На занесенном пургой анадырском аэродроме готовились к полету через хребет Водопьянов и Доронин. Утопая по пояс в снегу, Галышев и его механик обмороженными руками ремонтировали поврежденную помпу.

Невесело было на душе у пилотов: одолев труднейшие препятствия, оставив позади длинный, опасный путь, – завязнуть на последнем этапе! Но сделать ничего нельзя – только ждать! Ждать часа, когда потерявший сон синоптик прибежит с радостной вестью: «Летная погода!»

Час этот наконец пришел. Первым из Анадыря стартовал Водопьянов. «Хоть одного, да вывезу!» – сказал пилот. Сокращая путь вдвое, он полетел напрямик через Анадырский хребет. Его предупреждали: две попытки Каманина одолеть горы не удались. Водопьянов был непреклонен.

День выдался ясный. На высоте тысяча восемьсот метров «Р-5» прошел над хребтом. Ветер сносил машину, и Водопьянов очутился западнее цели – на мысе Северном. Переночевав здесь, 12 апреля он прилетел в Ванкарем.

Доронин задерживался в Анадыре. Он надеялся, что злосчастную помпу на самолете Талышева удастся быстро исправить. Но вылет откладывался самое малое на сутки.

– Буду ждать тебя, – сказал Доронин другу.

Галышев не согласился:

– Лети один, Иван Васильевич, ты нужен там.

Доронин повел свой серебристый моноплан через залив Креста, мимо острова Колючин, к Ванкарему. Встретили его радостно – пять экипажей в сборе!

Слепнев полетел с больным Шмидтом и Ушаковым на Аляску. Едва скрылся из виду его «Флейстер», как на старте в Ванкареме, вздымая снежные вихри, закрутились винты самолетов Каманина, Водопьянова и Доронина.

Они сделали в этот день шесть рейсов: Каманин три раза посетил лагерь и вывез тринадцать полярников, Водопьянов в два приема взял семерых, на долю Доронина пришлись двое.

На льду Чукотского моря остались последние шесть челюскинцев.

У меня сохранился листок блокнота: «Последние шесть – заместитель начальника экспедиции Конусов, боцман Загорский, механик Погосов, радисты Кренкель и Иванов, капитан Воронин. Люди встали на последнюю вахту, она продлится пятнадцать – восемнадцать часов. Три «Р-5» и моноплан Доронина – на старте в Ванкареме. Одна ночь, только одна ночь! Хочется верить, что она пройдет спокойно, что не повторится ни 13 февраля, ни 9 апреля…»

Солнце выкатилось из-за горизонта и осветило идущий на север «Сталинград». Не покидаю радиорубки. Василий Литвинов замер у приемника – слушает Уэлен, откуда радистка Людмила Шрадер повторяет последнюю радиограмму Кренкеля. Из точек и тире рождаются строки:

«Сейчас Ванкарем передал о вылете к нам трех самолетов. Зажигаем последний дымовой сигнал. Прекращаем радиосвязь. Через полчаса мы – Воронин, Конусов и Кренкель – покинем лагерь, подняв на вышке советский флаг. Направляемся на аэродром, где находятся наши товарищи Иванов, Загорский и Погосов».

^{Челюскинцы подняли красное знамя над ледовым лагерем.}

Три пилота вылетели одновременно, через пятьдесят минут они появились над лагерным аэродромом. Их ждали шестеро.

В кабине каманинского «Р-5» расположился боцман Загорский. Погрузили на самолет ездовых собак, доставленных в лагерь Слепневым.

Водопьянов усадил Копусова, Иванова и Кренкеля, захватил приборы и аппаратуру.

Молоков из пилотской кабины жестами торопил Воронина и Погосова. Капитан «Челюскина» еще раз глянул в сторону лагеря и забрался в заднюю кабину.

«Готово?» – глазами спросил пилот.

«Есть!» – взмахнул рукой Погосов и, ловко вскочив на плоскость, перевалился через борт к Воронину.

Молоков сделал над льдиной два виража и лег на курс.

Спустя час самолеты приземлились на материке. Кренкель выбрался из кабины и долго притаптывал ногою снег.

– Чего ты пляшешь? – засмеялся Водопьянов.

– Пробую – твердая здесь почва или лед, – ответил Кренкель. – Восемь месяцев на земле не стоял…

В кают-компании «Сталинграда», радуясь победе наших летчиков и полярников, мы вспоминали недавнее прошлое. Шесть лет назад в другом краю Ледовитого океана произошла трагическая катастрофа: за восемьдесят первой параллелью, севернее Шпицбергена, разбился дирижабль «Италия». Шестнадцать судов и более двадцати самолетов из разных стран двинулись на помощь итальянским воздухоплавателям. Советский Союз направил две спасательные экспедиции: на ледоколе «Красин» с самолетом Бориса Григорьевича Чухновского и на ледокольном пароходе «Малыгин» с самолетом Михаила Сергеевича Бабушкина. Им выпала главная роль в спасении людей «Италии». Однако катастрофа дирижабля не обошлась без тяжелых потерь: погибли восемь воздухоплавателей «Италии», шестеро членов экипажа гидроплана «Латам», вылетевшего на поиски дирижаблистов, и трое пилотов итальянского спасательного самолета. В числе жертв «Латама» был великий исследователь полярных стран Руаль Амундсен.

Экспедиция на «Челюскине» понесла единственную тяжкую утрату – погиб Борис Могилевич. Сто четыре челюскинца были спасены!

За многие тысячи километров радио приносило на борт «Сталинграда» отклики.

Слышался голос Максима Горького: «Только в СССР возможны такие блестящие победы революционно организованной энергии людей над стихиями природы».

Говорил английский романист Герберт Уэллс: «Спасение челюскинцев – триумф для Советского Союза, достигнутый во имя цивилизации. Этот героический подвиг является одним из начинаний, которые лежат перед человечеством в будущем, когда оно уничтожит навсегда войну и все люди станут союзниками в поддержании социальной справедливости и в завоевании природы. Человечество в будущем нельзя себе представить иначе, как единое общественное целое, охватывающее весь земной шар, и тогда оно будет очень похоже на Советский Союз».