Текст книги "В дальних плаваниях и полетах"

Автор книги: Лев Хват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Группы у костров поредели, челюскинцы разбрелись по своим пристанищам, утих говор. Еще пуще завыла пурга, била снежной крупой по брезенту палаток, где в меховых мешках крепко спали утомленные люди.

В небольшой парусиновой палатке тусклое пламя освещает фигуры в долгополых малицах и ватниках. Радисты Эрнст Кренкель и Сима Иванов склонились над аппаратом. Закоченевшими пальцами Кренкель настраивает приемник. Вот послышался дробный стук неведомой станции, свист, кваканье саксофона… Еще поворот ручки, и радист попадает на знакомую волну Уэлена. Там работает комсомолка Людмила Шрадер; несколько недель она поддерживала связь с «Челюскиным». Кренкель слышит, как девушка спрашивает у мыса Северного: «Нет ли у вас вестей о «Челюскине»? Он не отвечает на мои вызовы».

На берегу еще не знают о катастрофе, но молчание судовой радиостанции породило нарастающую тревогу. Точки и тире врываются в эфир. Слышно, как Уэлен и Северный уславливаются вести непрерывное наблюдение.

Кренкель включает передатчик и долго зовет береговые станции, но никто не откликается.

Надев малицу, радист выбирается из палатки и, стараясь не сбиться с тропы, заносимой снегом, бредет к начальнику экспедиции. На мгновение он теряет след и тут же ныряет в сугроб у большой палатки. Оттуда слышны женские голоса:

– Не мерзнете?

– За маленькую боюсь, на душе неспокойно…

Наконец Кренкель добирается до палатки Шмидта:

– Отто Юльевич, материк не отвечает.

– Пробуйте еще и еще! Добейтесь связи во что бы то ни стало, важнее нет у нас задачи.

^{Выдающийся советский ученый, исследователь Арктики академик Отто Юльевич Шмидт.}

Кренкель возвращается к себе. Снова и снова берется за ключ. Торопливо несутся в эфир позывные Уэлена и Северного. Ответа по-прежнему нет. Томительно проходят часы. Радисты поочередно сменяются у передатчика. Неодолимо тянет ко сну, трудно устоять против внезапно охватывающего оцепенения. Однотонный стук ключа навевает дремоту. Сгорбившись перед камельком, Кренкель ежится, вздрагивает, словно его лихорадит. «Та-а – та-та – та-а» – отстукивает Сима Иванов и снова напряженно вслушивается… Что это? Неужели налаживается?.. Так, так… Есть! Услышали!..

– Уэлен отвечает! – во весь голос кричит Сима.

Кренкель вскочил.

– Что? Давно? Долго я спал? Почему не разбудил? – бормочет он.

– Да ты почти не спал. Может быть, минутку или две. Уэлен отозвался только что, вот сию…

Не дослушав, Кренкель во весь дух несется через торосы и сугробы к Шмидту:

– Связь есть!

Начальник экспедиции и радист ползком забираются в «радиорубку». Кренкель протягивает журнал:

– Пишите, Отто Юльевич.

– Уэлен может обождать? Будет большой текст, предупредите.

Иванов подносит фонарь. Начальник экспедиции пишет первое донесение со льдины:

«Москва Совнарком СССР копия Главсевморпути…»

Кренкель отстукивает свои позывные – те же, что были у «Челюскина». Теперь береговые радиостанции слушают, ждут.

Из ледового лагеря в эфир уходит радиограмма, помеченная номером первым, дата – 14 февраля:

«13 февраля, в 15 часов 30 минут, в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от Уэлена «Челюскин» затонул, раздавленный сжатием льдов. Уже последняя ночь была тревожной…»

Эту радиограмму спустя несколько часов мы с волнением читали в Москве, на улице Горького, где тогда помещалась редакция «Правды».

НА ПОМОЩЬ!

Жизнь и борьба небольшого отряда полярников, оказавшихся на льдине в далеком Чукотском море, взволновала советских людей. В редакции не прекращались телефонные звонки: «Что в лагере? Какие новости? Можно ли сбросить с помощью парашюта посылки на льдину?»

Из Винницы и Иркутска, Петрозаводска и Баку, из районных центров и колхозов приходили в редакцию письма; авторы их советовали применить всевозможные спасательные средства – от аэросаней и воздушных шаров до мощных тракторов с гигантскими санями на прицепе. Хватало и фантастических проектов. Пылкий прожектер из Саратова настойчиво предлагал в экстренном порядке оборудовать и испытать придуманную им конструкцию – «аэроспас». С полной серьезностью он рекомендовал: спустить с борта самолета на длинных металлических тросах «нечто вроде люльки, которой пользуются маляры при наружной окраске зданий», а «когда люлька достигнет льда, в нее усядутся два человека, и экипаж самолета, накручивая трос на барабан, поднимет их в кабину»… Многие проекты, предлагаемые от чистого сердца, были сродни «аэроспасу» – смелы, но неосуществимы.

На улицах, в трамваях, магазинах, фойе театров и кино завязывались дискуссии. Припоминали случаи кораблекрушений, спорили об особенностях арктического климата, свойствах полярных льдов. Раскрыв газету, первым делом искали сообщений из челюскинского лагеря.

Как-то ранним утром я увидел толпу возле памятника Пушкину на Тверском бульваре. В газетной витрине только что вывесили свежий номер.

– Нам не видно, читайте вслух, – требовали из задних рядов.

Послышался громкий голос добровольного чтеца:

– «Челюскинцы продолжают жить на льду. Женщины, дети и пятеро мужчин перешли в построенный на льду деревянный барак, где сравнительно тепло. Вышел первый номер стенной газеты «Не сдадимся!».

– Ишь ты, стенгазету выпустили, – отозвался кто-то из толпы.

– Крепко назвали…

– Что говорить, молодцы!

«Не сдадимся!» – стало девизом челюскинцев, выражением их мужества, стойкости, организованности.

Из Москвы к далекому лагерю Чукотского моря протягивалась рука помощи. Члены правительственной комиссии советовались с учеными-полярниками, моряками, летчиками, с воздухоплавателями и путешественниками. Обстановка в комиссии напоминала фронтовой штаб, а отряд челюскинцев представлялся боевым гарнизоном крепости, окруженной врагом. Всех ободрила правительственная радиограмма, переданная в ледовый лагерь:

«Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном исходе вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы».

На минуту представим себе, что челюскинская катастрофа произошла не в 1934 году, а тридцать с лишним лет спустя – в наши дни. Конечно, это событие не привлекло бы столь широкого внимания, не вызвало такого беспокойства всей страны – дело обстояло бы куда проще. Самолеты полярной авиации, снабженные надежными бортовыми радиостанциями и навигационными приборами, позволяющими вести машину в тумане, в пурге, во мраке ночи, – такие самолеты немедленно примчались бы к месту катастрофы со всех концов Советской Арктики. Если бы несчастье стряслось не в Чукотском море, а даже за тысячи километров от полярных авиабаз, спасательные экспедиции оказались бы у цели через несколько часов, в крайнем случае – на другой день. А если бы самолеты не смогли сесть непосредственно в плавучем лагере или рядом с ним? Тогда пилоты нашли бы в этом районе подходящее ледяное поле и оборудовали на нем свою базу – с вертолетами и вездеходами. Словом, спасательные операции завершились бы не позже чем через два-три дня после катастрофы, а спустя еще сутки челюскинцы, вероятно, были бы в Москве.

Все это, разумеется, домысел, но он основан на подлинных возможностях современной техники. Однако в те дни обстановка была очень сложной. Кажущееся нам сегодня смехотворным расстояние в полтораста километров, отделявшее челюскинский лагерь от ближайшего чукотского стойбища Ванкарем, представлялось тогда по-иному. В те времена вертолеты только испытывались. Полярная авиация была очень молода, авиабаз на Крайнем Севере не существовало.

Карта в нашем отделе информации показывала расположение спасательных отрядов; на ней появились контуры самолетов, кораблей, собачьих упряжек…

В Уэлене шестьдесят упряжек выносливых ездовых собак, управляемых опытными каюрами, снаряжались в путь к Ванкарему.

Об этом мне рассказали в Главном управлении Северного морского пути. Человеку, не бывавшему в полярных странах, никогда не видевшему айсбергов, торосов, ропаков и предательских трещин в ледяных полях, можно было вообразить, что каюры (слово это звучало восхитительной новизной), как ямщики на резвых конях, лихо промчатся по льдам Чукотского моря, усадят людей на нарты и с песнями покатят обратно… Подогреваемый оптимистическим воображением, я позвонил в редакцию:

– На Чукотке мобилизованы ездовые собаки, десятки упряжек в полной готовности, везу информацию…

– Пятнадцать строк, – сухо прервал мои восторги Тихон Беляев.

– Пятнадцать? Об упряжках? Смеетесь вы, что ли… Там же опытнейшие каюры! Вот увидите: они и спасут челюскинцев…

– По снегу или ровному льду нарты, разумеется, пройдут отлично, но ведь там торос на торосе. А трещины, а разводья?

– Откуда известно, что на пути встретятся широкие разводья? Быть может, льды уже сплотило…– неуверенно возразил я, с грустью сознавая, что возведенная мною хрупкая романтическая постройка рушится.

Знатоки Арктики сходились на том, что самое надежное средство спасения челюскинцев – авиация. Между материком и лагерем, говорили они, природа создала ледяную преграду, недоступную для самого мощного корабля. Правда, зимою на Крайнем Севере летать очень тяжело: темно, пурга, низкая облачность. Нелегко отыскать в белых пространствах Чукотского моря маленький лагерь полярников, но еще сложнее – добраться до Уэлена или Ванкарема. От ближайших авиационных баз в районе Хабаровска и в Приморье до Чукотки – пять тысяч километров. Воздушный путь проходит над безлюдной тундрой и горами, там нет ни оборудованных аэродромов, ни радиостанций. Скорость рейсовых самолетов сто шестьдесят – сто семьдесят километров в час, а проходить без посадки они могут лишь несколько сот километров; бортовых радиостанций и приборов для полетов вслепую на этих машинах нет…

И вот с такой техникой, в разгар зимы наши летчики отважились на борьбу. Их мужество, уменье, самоотверженность решали участь ста четырех советских людей.

Первым из Москвы на Восток отправился Михаил Васильевич Водопьянов. Этого смелого летчика знали в дальневосточных краях. В начале тридцатых годов он летал на линии Хабаровск – Сахалин, разведывал морского зверя в Охотском море, спасал рыбаков и зверобоев, унесенных на оторвавшихся от берега льдинах.

За год до гибели «Челюскина» Водопьянов, торопясь с почтой из Москвы на Камчатку, потерпел возле озера Байкал катастрофу; бортмеханик погиб, летчик получил серьезные ранения. Спустя несколько месяцев мы встретились в редакция. Широкоплечий, рослый, с зачесанными кверху черными волосами и тонкими морщинками на молодом лице, Водопьянов, энергично жестикулируя, рассказывал о катастрофе. Меня удивило странное выражение его лица: говоря о серьезном, он почему-то улыбался, но как только умолкал, становился угрюмым. Присмотревшись, я понял, что это последствия операции: на бровях, переносице, лбу и подбородке хирурги наложили два десятка швов; они-то временами и придавали лицу пилота подобие улыбки. «На полгода выбыл из строя», – жаловался Водопьянов.

Снова я увидел его в тот день, когда первый советский стратостат поднялся на высоту девятнадцати тысяч метров. С Центрального аэродрома журналисты следили за полетом. Гигантский шар превратился в чуть заметное пятнышко на небосклоне. В том же секторе неба едва различалась черпая точка – самолет Водопьянова. Минут пятнадцать летчик набирал высоту, но вдруг стремительно пошел на снижение. Подрулив к стоянке, Водопьянов заглушил мотор и, тяжело дыша, перевалился через борт кабины:

– Черта с два догонишь! Кажется, совсем близко, гондолу видно, а не достать – высота. На пятой тысяче метров пришлось распрощаться…

После гибели «Челюскина» летчик приехал в редакцию и, по обыкновению, зашел в «царство новостей». Узнав, что Водопьянов в отделе информации, собрались журналисты; всех интересовало, как он оценивает положение челюскинцев.

– У меня это вот где засело, ни о чем ином не думается, – говорил пилот, выразительно прикладывая руку к груди. – Мне надо лететь туда, мне! Машина есть, все готово. Мой «Р-5» оборудован для дальних рейсов, поставлены добавочные баки, могу взять тонну горючего. Лучшей машины для Севера не сыскать…

– А может самолет опуститься в лагере? Лед выдержит?

– Факт! Помните, как искали у Шпицбергена экипаж дирижабля «Италия»? Бабушкин сделал тогда пятнадцать посадок на лед. Заметьте, никто для него площадок не готовил, состояние ледяных полей он определял с воздуха, так сказать, на глазок. Чем же чукотский лед хуже? Безусловно выдержит. В лагере почти сто мужчин, они могут подготовить посадочную площадку. Эх, не о том моя забота!

– А о чем?

– Получить разрешение на полет!

Ему посоветовали письменно изложить свой план. Предложение летчика редакция отправила в правительственную комиссию, и вскоре Водопьянов транссибирским экспрессом мчался на восток; его «Р-5» поместили на платформе, прицепленной в хвосте поезда. В Хабаровске пилот намеревался присоединиться к летчикам Талышеву и Доронину. Всем им предстоял перелет протяжением в пять тысяч километров. Зимою между Хабаровском и Чукоткой еще никто не летал.

Фронт спасательных экспедиций расширялся с каждым днем. Двухмоторный «АНТ-4» летчика Анатолия Васильевича Ляпидевского ожидал в Уэлене прояснения погоды. Семь самолетов шли пароходом «Смоленск» из Владивостока на Север; среди пилотов этих машин были Николай Петрович Каманин, Василий Сергеевич Молоков и Борис Григорьевич Пивенштейн.

Полярные летчики Маврикий Трофимович Слепнев и Сигизмунд Александрович Леваневский спешно выехали из Москвы на Аляску через Западную Европу, Атлантику и США. Вместе с ними в далекий путь отправился исследователь острова Врангеля и Северной Земли Георгий Алексеевич Ушаков.

Во Владивостокском порту пароход «Совет» ожидал прибытия из Москвы дирижаблей, резервных самолетов, аэросаней и тракторов.

Люди, поставившие себе благородную задачу спасения челюскинцев, рвались на Север. «Воодушевлены желанием лететь в ледовый лагерь, ждем малейшего улучшения погоды», – радировали пилоты Чукотки.

Погоду, только погоду! Но на побережье Ледовитого океана яростно бушевала пурга.

ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ СПАСЕНЫ

О полете к челюскинцам нечего было и думать: глубокий циклон охватил Чукотку, Аляску и области к северу от материков. А льдина с людьми дрейфовала и еще на несколько десятков километров удалилась от побережья к северо-востоку.

На восьмой день после гибели «Челюскина» в густой облачности, нависшей над Уэленом, появились просветы. Анатолий Ляпидевский собрал экипаж:

– Думается, нынче поймаем погоду за хвост…

Тяжелый «АНТ-4», поставленный на неуклюжие лыжи, оторвался от земли и взял курс к лагерю. Ляпидевский вел машину «змейкой», отклоняясь то вправо, то влево и старательно осматривая ледяную поверхность. Пять часов кружили летчики над океаном, отыскивая крохотный поселок, затерявшийся во льдах. Смеркалось, видимость ухудшилась, горючего едва хватало на обратный путь. «АНТ-4» вернулся в Уэлен.

– Говори начистоту: будет у нас человеческая погода? – спросил летчик у синоптика.

– В ближайшие дни вряд ли, но если циклон переместится…

– Знаю, знаю: либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет… А еще называешься богом погоды!..

Челюскинцы держались стойко, на лишения не жаловались. Женщины варили обед, чинили одежду, мыли посуду, в общежитии и палатках ухитрились создать даже какой-то уют. Но из-за списка, определявшего порядок эвакуации, возник «конфликт». Первыми должны были покинуть льдину женщины и дети, затем больные, слабые и те, без кого в лагере можно было обойтись. Список завершали мотористы, радисты и врач. Последними должны были улететь начальник экспедиции и капитан.

Женщины явились к Шмидту:

– Почему нас хотят отправить первыми? Мы согласны, что начать следует с Аллочки, Карины и их матерей, но остальные женщины не желают никаких льгот. Надо, Отто Юльевич, пересмотреть список.

– Нет, не надо, такой порядок эвакуации правилен, и на Большой земле все его одобрят. В том, что женщины улетят первыми, нет ничего обидного, это справедливо.

Полярники готовили аэродром. Посадочную площадку отыскали в пяти километрах от лагеря. Туда перетащили искалеченную амфибию. Бабушкин и механики принялись за ремонт единственного лагерного самолета.

На льдине наступил «строительный сезон»: полярные робинзоны оборудовали и утепляли палатки, окна застеклили фотопластинками, предварительно соскоблив с них эмульсию.

Казалось, жизнь постепенно входит в колею обычной полярной зимовки, но стихия напоминала о себе.

Внезапно льдина треснула, возникли широкие каналы. Челюскинцы едва успели перенести запасы продовольствия на новое место – «островок спасения»… По пути к аэродрому появились полыньи, мороз затягивал их белой пленкой.

^{Глубокая трещина подобралась к продовольственному складу челюскинцев в Чукотском море.}

5 марта под вечер я, как обычно, отправился в Главное управление Северного морского пути. Накануне дежурный синоптик предупредил: «Вероятно, завтра на Чукотке прояснится». Войдя в операционный зал, я обратился к старшему радисту:

– Новости есть?

– Еще какие! Ляпидевский прилетел в лагерь Шмидта…

Над Чукоткой в тот день выглянуло долгожданное солнце. Стоял сорокаградусный мороз. Кренкель передал на материк новые координаты лагеря. Ляпидевский взлетел, двухмоторный «АНТ-4» лег на курс к ледовому поселку.

Самолет шел над необъятными торосистыми полями, сверкавшими мириадами искр. К исходу второго часа полета экипаж заметил на снежной белизне темные пятна и черточки. Трещины, разводья?.. Ляпидевский и штурман Петров присмотрелись.

– Да это же палатки! – воскликнул пилот.

– Точно, лагерь. А вот и аэродром… Видишь, Толя, – бабушкинская амфибия…

По льду сновали три фигурки, торопливо расстилая посадочный знак Т. Со стороны лагеря гуськом шли люди. Вот они столпились у трещины, преградившей путь к аэродрому.

– Не наши ли пассажиры пробираются? – сказал штурман. – Будем садиться?

– Площадка чертовски мала, но выбирать не приходится, – ответил Ляпидевский.

^{А. Ляпидевский идет на посадку в лагере О. Ю. Шмидта.}

«АНТ-4» опустился на льдину, к нему бежали трое – те, кто выкладывали посадочный знак: механики Погосов, Валавип и Гуревич. Постоянные жители ледового аэродрома повели летчиков в палатку, угостили горячим какао, наперебой расспрашивали о новостях. Потом принялись разгружать «АНТ-4»: мороженую оленью тушу – для всех, аккумуляторы – для радиостанции, авиационное масло – для амфибии М. С. Бабушкина…

Из лагеря подоспели Шмидт, Воронин и Бабушкин.

– У меня для вас письма из Уэлена, – сказал Ляпидевский начальнику экспедиции.

– Отлично посадили машину! – заметил Отто Юльевич, наскоро ознакомившись с первой почтой. – Но как будете взлетать? Не мала площадка?

– Взлетим.

Окруженные толпой провожающих, появились женщины. На руках у матерей – Аллочка и Карина.

– Какое путешествие приходится совершать нашим малышкам!

– И по морю, и по воздуху…

Женщин усадили в кабину.

Полный газ, небольшой разбег, и самолет повис над торосами. Круг над лагерем, традиционное покачивание крыльями. Ляпидевский положил машину на обратный курс. Впереди – мыс Сердце-Камень…

Встречать самолет вышло все население Уэлена – Кренкель успел передать, что на борту «АНТ-4» летят женщины и дети…

Радостное известие молниеносно распространилось в столице. В редакцию невозможно было дозвониться – заняты все телефоны: москвичи хотели получить подтверждение об успешном полете и спасении первой группы челюскинцев. С трудом удалось мне прорваться. Получил экстренное задание: узнать подробности рейса Ляпидевского и биографию пилота.

Вскочив в «газик», помчался к Аэрофлоту. Занятия давно кончились, но где-то на четвертом этаже я застал сотрудника отдела кадров, и в руках у меня очутилась тоненькая папка: «Краткая автобиография пилота А. В. Ляпидевского».

Заглядывая в папку, я диктовал по телефону стенографистке:

– «Полярному летчику Анатолию Ляпидевскому двадцать пять лет…» Да, да, только двадцать пять. Абзац. «Он родился в 1908 году, в семье учителя. Двенадцати лет ушел на заработки в станицу Старощербиновскую на Кубани, почти четыре года был батраком. Осенью 1924 года вступил в комсомол. Больше года работал на маслобойном заводе. Райком комсомола направил его в авиационную школу…» Записали? Продолжаю. «В 1929 году Ляпидевский успешно окончил школу морских летчиков и был назначен инструктором». Абзац. «Два года назад перешел на службу в Аэрофлот. Работал на авиалиниях Дальнего Востока, затем переведен в полярную авиацию». Всё!

Когда я вернулся в редакцию, иностранный отдел принимал отклики из зарубежных стран; вечерние газеты некоторых европейских столиц успели сообщить о полете Ляпидевского.

Под утро меня вызвали к редактору.

– Отправляйтесь специальным корреспондентом на Дальний Восток, – сказал он. – Быть может, понадобится ехать на Камчатку или Чукотку, но сейчас торопитесь в Хабаровск, там получите инструкции. Вы готовы?

– Выеду первым экспрессом…

Воздушного сообщения между Москвой и Дальним Востоком еще не существовало, поездом приходилось ехать около девяти суток.

Перевалив Уральский хребет, экспресс мчался по степям Западной Сибири. Миновали Омск. С грохотом пронесся поезд по длинному мосту через Обь. Показались огни Новосибирска.

На вокзале я впился в первую страницу «Советской Сибири»: «В Хабаровске идет энергичная подготовка самолетов Талышева и Доронина к дальнему воздушному рейсу. 12 марта ожидается Водопьянов со своим «Р-5»; он присоединится к звену Талышева».

Наш поезд прибывает в Хабаровск только семнадцатого. Неужели я опоздаю к старту трех летчиков?..

В вагоне горячо спорили: кто из пилотов первым после Ляпидевского достигнет лагеря? Люди упоминали Анадырь, Уэлен и даже крохотный Ванкарем так яте привычно, будто говорили о Рязани или Тамбове. Далекие северные окраины словно приблизились.

К БЕРЕГАМ АМУРА

Долог путь из Москвы к Тихому океану. Шумные города и живописные селения, горы и долины, вековые леса, озерные края, многоводные реки, бескрайные степи… Дни и ночи казались нескончаемыми – скорее бы Хабаровск!.. Ныряя в бесчисленные тоннели, экспресс пронесся по берегу Байкала.

В Чите сосед-пограничник сбегал на вокзал и вернулся с ошеломляющей новостью:

– Пропал Ляпидевский!

Сообщение в «Забайкальском рабочем» было предельно кратким. 12 марта Ляпидевский снова стартовал к челюскинцам. Прошло несколько часов, из лагеря передали: «Самолет не появлялся». Не вернулся он и в Уэлен. В течение суток никаких известий от экипажа не поступило. На побережье Чукотки начались поиски.

С волнением обсуждалось в вагоне это известие. Опять заспорили: какими средствами спасти челюскинцев? Немолодой ученый, исследователь камчатских вулканов, отстаивал идею пешего похода из лагеря на материк по плайучим льдам:

– Теперь, когда женщины и дети в безопасности, такой поход вполне осуществим – ведь в лагере остались одни мужчины.

Среди пассажиров нашлись ревностные сторонники этого плана. Их не смущала даже трагическая участь отряда штурмана Альбанова, хотя для условий, в которых очутились челюскинцы, история эта была очень поучительна.

Василий Иванович Альбанов участвовал в полярной экспедиции лейтенанта Брусилова на паровой яхте «Св. Анна». Летом 1912 года она вышла в плавание. Затертое льдами судно после двух вынужденных зимовок отнесло дрейфом к восемьдесят третьей параллели, севернее Земли Франца-Иосифа. Люди остро нуждались в продовольствии, недоедали, болели. Весною 1914 года одиннадцать моряков во главе с Альбановым, заручившись согласием Брусилова, отправились пешком по дрейфующим льдам к ближайшему острову архипелага Франца-Иосифа; до него было сто семьдесят километров. Путь оказался неимоверно тяжелым: торосистые поля, обширные разводья, а вдобавок – дрейф льдов на юго-запад и запад, тогда как путешественники стремились на юг. Больше трех месяцев длился мучительный поход. Из одиннадцати моряков спаслись только двое: штурман Альбанов и матрос Конрад. Участь «Св. Анны» и оставшихся на борту тринадцати человек так и осталась неизвестной – это одна из многих тайн, хранимых Арктикой; вероятно, судно было раздавлено льдами…

Нет, правительство не допустит, чтобы челюскинцы пустились в рискованный путь по льдам, – убежденно сказал командир-пограничник. – Это стоило бы многих жизней. Единственное средство спасения – авиация. Отваги и умения нашим летчикам занимать не приходится!

– Согласен, – кивнул ученый-вулканолог, – но вот погода, сами видите, – нож острый! Эти арктические циклоны ломают самые превосходные замыслы пилотов.

– Ничего, дождутся и солнышка, не все же будут туманы да пурга.

Экспресс мчался через горы и тайгу. Мелькали станционные вывески: Шилка… Куэнга… Ксеньевская… Могоча… Ерофей Павлович…

Наконец пассажиры принялись собирать вещи – экспресс подходил к Хабаровску.

Схватив дорожный чемоданчик, я бросился к вокзальному телефону и позвонил хабаровскому корреспонденту «Правды» Василию Яковлевичу Ходакову.

– Ляпидевский нашелся: ему пришлось сесть на лед у Колючинской губы, – рассказал мой товарищ. – Водопьянов, Талышев и Доронин летят вместе, звеном командует Талышев. Сейчас они на аэродроме.

– На каком аэродроме?

– У нас, на хабаровском. Утром вылетают…

На льду Амура, близ устья Уссури, освещенные прожекторами, стояли водопьяновский «Р-5» и два серебристых пассажирских самолета. У машин хлопотали механики.

В кабинете начальника аэродрома навстречу мне шагнул Водопьянов:

– А-а, прикатил! Чудом застал: нам пора уже быть в Ногаеве, да вот проклятущая погода не пускала. На завтра крепко надеемся… Как, Виктор Львович, полетим? – обратился Водопьянов к сидевшему у стола человеку в кожаном пальто.

Виктор Талышев кивнул и стал раскуривать трубку.

На диване полулежал тучный, краснощекий Доронин. С его простодушного лица не сходила улыбка. Тонкий голос не гармонировал с внушительной фигурой.

Из этой тройки Талышев имел наибольший летный стаж. Он летал еще в годы гражданской войны, долго работал на авиалиниях Средней Азии, водил самолет между Красноярском и Туруханском, прокладывал воздушный путь в монгольскую столицу Улан-Батор. В 1930 году Талышев очутился на Чукотке; во льдах у мыса Северного застряли пароход «Ставрополь» и американская шхуна «Нанук», принадлежавшая крупному скупщику пушнины Олафу Свенсону. Виктор Львович вывез тогда на материк пятнадцать пассажиров, среди них были малые ребятишки и один новорожденный.

Своеобразно сложилась жизнь Ивана Доронина, второго пилота галышевского звена. Подростком он целые дни проводил в спортивном клубе родного поволжского города, увлекался классической борьбой и тяжелой атлетикой. Окончив военно-морскую школу, плавал на миноносце в Балтике, но вдруг потянуло в воздушные просторы, и вот уже десятый год Иван Васильевич пилот. Он летал по неизведанным путям над пустынным Севером, дальневосточной тайгой, над морями, проложил воздушную линию от Байкала к Колыме, возил пассажиров на золотые прииски Алдана и не раз пересекал «полюс холода» – в районе Верхоянска, где зимою температура иногда падала почти до семидесяти градусов… Когда в Москве подбирали летчиков для участия в спасении челюскинцев, имя Доронина было названо одним из первых.

Галышев поднялся:

– Время позднее, пора на боковую, друзья…

Надо действовать, просить, чтобы меня взяли в перелет! Медлить нельзя – сейчас они уйдут на отдых… Я обратился сразу ко всем троим: на Чукотке редакция не имеет своего корреспондента, оттуда некому информировать читателей о событиях, волнующих всю страну, за перелетом будут следить миллионы людей… Словом, речь идет о… дополнительной нагрузке… Каких-нибудь восемьдесят килограммов…

Галышев отрицательно покачал головой:

– У меня и Доронина машины перегружены сверх всякой меры. Кабины заполнены так, что невозможно взять даже добавочное горючее.

Водопьянов насупился.

– Если бы не это! – ткнул он пальцем в пакет, лежащий на столе. – Приказ из Москвы – доставить на Чукотку механика и сварочный аппарат для ремонта. Стало быть, два механика да я – уже трое, четвертого девать некуда.

Пилоты всячески выражали сочувствие, но дальше этого дело не шло.

– Не то что тебя – даже кошку и ту не поместишь, – отшучивался Водопьянов.

– На Чукотке встретимся, – утешал добродушный Доронин. – Вот ей-ей, встретимся…

По маршруту, избранному галышевским звеном, зимою еще не летал никто. Синоптики предупреждали, что на побережье Охотского моря в это время года обычны густые туманы, свирепствуют штормовые ветры, пурга. Прошлым летом здесь пролетел, совершая кругосветный рейс, знаменитый американский пилот Уайли Пост. «Это был самый трудный участок на всем моем пути», – сказал он, вернувшись в США. А каково зимой!

Расстались мы в полночь, а спустя несколько часов снова встретились – уже на старте. Прожекторы погасли.

Галышев медленно вращал валик планшета. На карте участок Хабаровск – Николаевск-на-Амуре был отмечен ровной красной линией. Чем дальше к северу, тем реже попадались на карте кружочки, обозначающие населенные пункты: красная линия пересекла безлюдную тундру.

– По машинам!

Самолеты ушли на северо-восток.

Двое суток я прожил на аэродроме. Сюда стекались вести о полете звена. На полпути к Николаевску пилотов встретила сильная пурга. Водопьянов, летевший последним, опасаясь врезаться в передние машины, вернулся в Хабаровск. Галышев и Доронин пробились к Николаевску. Наутро Водопьянов стартовал вторично и в Охотске нагнал товарищей. Следующий этап перелета – до бухты Ногаево – звено одолело лишь 22 марта.

В то время я находился уже во Владивостоке.

ВЕЛИКИМ ОКЕАНОМ

У причала Владивостокского порта пришвартовался пароход «Совет». Днем и ночью трюмы его поглощали мешки с продовольствием, тюки теплой одежды, ящики с частями дирижаблей, самолетов, тракторов и аэросаней, бочки с горючим.

Пароход этот однажды уже побывал в Арктике и пытался пробиться к острову Врангеля, но не одолел льдов. Теперь «Совет» готовили к рейсу до Петропавловска-на-Камчатке: там сто тридцать участников экспедиции ожидало другое судно.

Тесно и шумно было в кают-компании и коридорах. На палубе возвышались металлические гондолы дирижаблей «Смольный» и «Комсомольская правда», они могли поднять одновременно двадцать пассажиров. По соседству водрузили самолет «Т-4», прибывший из Ленинграда; машина эта легко взлетала и садилась на небольшой площадке. Рядом с аэросанями, напоминающими кабину легкового автомобиля, на толстых канатах, протянутых поперек палубы, повисли замороженные свиные туши. С пронзительным криком вились над пароходом чайки.