Текст книги "Банкир"

Автор книги: Лесли Уоллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 77 страниц)

После секундного молчания Палмер, не спуская глаз с Бернса, подмигнул: — Ты пробуешь шантажировать, используя то, что застал здесь сегодня. — Палмер уселся на софе поглубже. — Не сработает. Твое свидетельство столкнется с моим. Грязная сплетня — вот все, что есть у тебя в запасе. Она может создать напряженные отношения между Эдис и мной. Она может даже повлиять на нескольких директоров. Но я ее опровергну. Я уничтожу твою репутацию, рассказав им, как ты с самого начала вел с нами двойную игру. Они быстро перестанут тебе верить. — Ты хочешь поставить на карту свою работу и свою семейную жизнь, а? — И ее работу, — добавил Палмер, указывая на Вирджинию, — и ее репутацию. — У тебя чертовски широкая натура, Вуди. — Нижняя губа Бернса искривилась в саркастической усмешке. — В смысле денег твоя работа не имеет для тебя никакого значения. Свою семью ты уже готов был поломать, так или иначе. Стало быть, чьими же фишками ты сейчас играешь? — Я ду…— начала Вирджиния, но слово жестко застряло гдето а горле. Она откашлялась. — Я думаю, это хорошая ставка. Не важно, чьи фишки он использует, но он еще может тебя обыграть. — Не так это легко, — заявил Бернс. — Не так уж трудно, — парировал Палмер, — поскольку мне надо лишь опровергнуть голословное утверждение. Бернс щелкнул пальцами. — Ребятки, я так взволнован и расстроен и все такое, что забыл самое главное. — Он подошел к радиоле и, наклонившись, стал доставать что-то из ее глубины. И внезапно Палмер догадался, что это. Инстинктивно, подсознательно следуя направлению мысли Бернса, а может быть, помог опыт бывшего разведчика, только Палмер со свинцовой убежденностью человека, оказавшегося на пути снежного обвала, твердо знал, что достает Бернс из своего тайника. Бернс осторожно поставил на крышку радиолы черный ящичек — меньше коробки для обуви, — за которым тянулась тонкая проволока, и легким щелчком откинул крышку маленького магнитофона. — Двадцать два с половиной? — услышал Палмер свой вопрос. Желтые брови Бернса вопросительно поднялись. Он медленно повернулся, чтобы взглянуть в лицо Палмеру: — Ты догадываешься, да? — Просто вычисляю кое-что, — объяснил Палмер. Секунду он помолчал. — У тебя запас ленты примерно на пять часов. Как же ты его включал…— Палмер запнулся. — Телефон! — Он повернулся к Вирджинии: — Помнишь телефонные звонки, на которые мы не отвечали? Она кивнула. — Но как?.. — Другой телефонный звонок выключал его после нашего ухода. Мы не слышали, поскольку нас уже не было здесь. — Палмер заметил, что он съехал на край софы и снова уселся глубже. — Остроумно. Но случайный звонок сюда нарушил бы всю комбинацию. — Случалось пару раз, — подтвердил Бернс. — Я прослушал запись два дня назад. Некоторые сеансы пропали из-за случайных телефонных звонков. Но не все пропало, — добавил он с тонкой усмешкой. Он нажал кнопку, и катушки магнитофона начали медленно вращаться. Бернс, расстегивая воротник рубашки, отошел от магнитофона. — Переменю-ка я рубашку, — пробормотал он. — Это дубликат, ребятки, с полным отредактированным текстом. Оригинал у меня в конторе. Счастливо слушать! Он ушел к себе в спальню, оставив магнитофон включенным. Секунду спустя лента воспроизвела негромкий шелест. Палмер смог услышать звуки шагов, потом стук в дверь. — Ты в приличном виде? — услышал Палмер свой голос. Он звучал безжизненно. Но невозможно было не узнать глуховатый тембр его среднезападного говора. — Всегда, — воспроизвел маленький микрофон голос Вирджинии. Точнее, оловянную копию ее голоса. — Я бы хотела запрятать твой взгляд в бутылку. Мне хотелось бы закупорить эту бутылку и открывать ее только в тех случаях, когда мне будет нужна моральная поддержка. — В моей поддержке нет ничего морального. — Вот именно. Немного поздно спрашивать, но, кажется, я тебе нравлюсь? — Да. — Ты сказал это без запинки. — Не надо язвить. Сегодня ты сделала для меня достаточно много без этого. — А я все время думала, что ты делаешь это для меня. — Ну, видишь ли, в твоей жизни, вероятно, есть целая дюжина мужчин, готовых наброситься на тебя при первом же удобном случае. — Откуда ты знаешь столько обо мне и о дюжине мужчин в моей жизни? — Я не знаю. Но ты очень привлекательна. — Спасибо. Я собираюсь удивить тебя. — Опять? — Видишь ли, я… Как мне тебя называть? На работе я знаю. А здесь как? — Очень долго меня называли Младшим. Никогда не пытайся делать этого. — Видишь ли… Вудс… Вуди? — Давай, давай. Мучайся. — Вудс, я хочу сделать удивительное признание. По крайней мере для меня оно удивительно. Я подсчитала, пока принимала душ. Уже почти два года, как со мной не случалось ничего подобного. — Ты права. Это удивительно. — Не правда ли? И это не потому, что я сама не хотела — несколько раз. Слушая запись, Палмер беспокойно поерзал на софе и мельком взглянул на Вирджинию. Она наблюдала за ним, но быстро отвела взгляд. — Мне жаль нью-йоркских мужчин, — задребезжал голос Палмера из крошечного магнитофона. — Я расскажу тебе о нью-йоркских мужчинах, с которыми встречалась. Но не сейчас. Я чувствую, что нам пора освобождать помещение. — По очереди. — Строго по очереди. Я выйду первая. Но прежде чем уйти, я немного приберу здесь. — Нет, я это сделаю сам. — Мне нетрудно. — Я сам это сделаю, — настаивал его голос. — Я гораздо лучше знаю, как это делать. — Я знаю это настолько хорошо, — прервал Палмер свой голос на ленте, — что я не смог даже представить себе наличие такой маленькой симпатичной штучки. — Один поцелуй вот в таком виде, — попросил голос Вирджинии с ленты. — Когда я оденусь, будет не то. На секунду лента умолкла. Ее шелест внезапно стал резче: непрофессионально выполненное соединение стерло начало другого куска записи. Палмер снова взглянул на Вирджинию, и на этот раз они долго, выжидательно наблюдали друг друга. — Вот тут есть прелестная вещица. — Да. — Как она себя чувствовала все эти дни? — Так же, как в прошлый раз. — Ты довольно-таки волосатый для блондина. Сейчас, услышав это ее замечание, Палмер скривился. Запись продолжала дребезжать. Вирджиния смотрела в сторону. — Подложи себе под голову, — предложил ее голос с ленты. — Ковер не такой уж мягкий. Палмер поднялся и медленно подошел к магнитофону, на некоторое время перестав прислушиваться к записи и вместо этого пытаясь определить ее важность. Голоса можно было узнать. Его имя точно устанавливалось из диалога. Обстоятельства — то, что оба они были голые, — также подтверждались. И… — Мне до смерти хочется, — пожаловался голос Вирджинии из кудахтающего магнитофона, — чтобы мы могли быть обыкновенными тайными любовниками. Женщина засыпает. Мужчина, одеваясь, ходит по спальне на цыпочках. Утром она просыпается, чтобы обнаружить его уход и деньги на туалетном столике. Вместо этого ты спишь, а мне остается изучать свои собственные внутренности. Палмер нажал кнопку, выключая магнитофон, и секунду-две взирал на неподвижные катушки. Потом нажал кнопку сматывания ленты и послушал, как два их голоса, быстро прокручиваемые в обратном направлении, превращали их любовь в бессмысленную визгливую мешанину — две карликовые мартышки в период течки. — Хочешь взять этот дубликат? — спросил Бернс, входя в комнату. Он остановился, застегивая запонки, резко сверкавшие в ярком солнечном свете. — Тут есть избранные места, которые ты, может быть, захочешь восстановить в памяти потом, на досуге. — Я чувствую, — мрачно сказала Вирджиния, — что в течение по крайней мере месяца или двух ни у кого из нас не будет большого досуга. — Тогда, стало быть, все согласовано, — сказал Бернс. Он раздернул молнию на брюках, заправил рубашку, снова затянул молнию и пояс. Палмер следил, как сматывается последняя лента. Услышал, как тихо щелкнул ее свободный конец. Выключил магнитофон. Хотел было взять катушку. Не взял. — Кто помог тебе с этой штукой, Мак? — Никто. — Я имею в виду переключатель на телефоне. Дополнительная проводка, все такое. — Но правда же, никто, дорогуша, — заверил Бернс. — Эта штука здесь не первый год. Под рукой, на всякий пожарный случай. Палмер помолчал, собираясь с мыслями. Без особенных затруднений он мог положить в карман эту катушку. Но мог ли он, например, принудить Бернса позвонить в его контору, чтобы подлинник был доставлен сюда? — Бери эту катушку, старик, — сказал Бернс. — Подлинник заперт в стенном сейфе у меня в конторе. — И, проявляя свою поразительную способность предугадывать ходы противника, добавил: — Никто, кроме меня, не знает комбинации сейфа. Палмер подошел к застекленной стене. Послеполуденная автострада не отличалась густым движением. Косые лучи солнца сверкали на кузовах проходящих машин и отражались в ветровых стеклах других автомобилей, пересекающих мост Куинсборо. Полицейский вертолет взбалтывал небо над крышами домов. Альтернатива ясна, сказал себе Палмер: подчиниться Бернсу или быть опозоренным перед лицом общественности. Но вот куда было не легко проникнуть интеллекту Бернса, — это в спутанную поросль чувств Палмера по отношению к возможности общественного скандала. Действительно, теперь, рассуждал Палмер, Эдис по закону штата Нью-Йорк получила бы основания для развода, что означало бы выплату им, Палмером, в качестве виновной стороны фантастически высоких алиментов на содержание семьи. У него осталось бы меньше половины всего его денежного имущества, возможно одна треть. Его служба в ЮБТК, конечно, немедленно прекратилась бы, точно так же, как и служба Вирджинии. Развод был бы сенсационный, с магнитофонной записью, проигрываемой в зале суда, с газетными «шапками» в течение нескольких недель; фигурировали бы сальные намеки на политический скандал, тайное любовное гнездышко, словом, газеты выжали бы из этого дела все, что возможно для максимального эффекта. И это было бы нелегко выдержать, сказал себе Палмер, но, как все на свете, это в конце концов прекратилось бы. И после этого он все равно сохранил бы положение, которое большинство людей назвали бы приличным. Остались бы деньги, которых могло хватить надолго, если их правильно распределить. Возможно, ему пришлось бы переехать в другую страну, но это лишь способствовало бы ограничению его расходов рамками скромного образа жизни. Ему было бы отказано в праве свободно видеться с его детьми, но они скоро станут достаточно взрослыми и самостоятельными. И они смогут восстановить нити родственной связи со своим отцом. Возможность такого развития событий казалась, чем больше Палмер думал о ней, если не приятной, то, во всяком случае, приемлемой. Он отвернулся от окна и подождал секунду, пока его глаза не приспособились к менее яркому в комнате освещению. Бернс и Вирджиния наблюдали за ним. Что ж, в последующие месяцы он окажется под взглядами многих людей, если выберет то, что труднее. О нем будут говорить и думать далеко не лестно. И тем не менее постыдна ли такая перспектива? Палмер медленно отошел от окна. Он сознавал, что должен тщательно взвесить свои мотивы. Например, должен быть совершенно уверен, что не ощущение пойманности на месте преступления заставит его для искупления грехов пойти на публичный скандал. Он видел теперь, как плохо, что он так мало знает самого себя. Было бы самой большой ошибкой принять неверное решение, руководствуясь эмоциональными — и тем самым необоснованными — причинами. — Могу ли я суммировать? — спросил он Бернса. — Если тебе это необходимо, миленький. — Быть пешкой Джет-Тех в задуманных интригах. Или же ты отнесешь магнитофонную запись моим нанимателям и моей жене. — Не только запись, Вуди. У меня есть свидетели приходов и уходов. Швейцары, уборщики на первом этаже. И в конце концов, ведь должен был кто-то звонить по телефону, чтобы магнитофон переключался. Понимаешь. — То есть все сложенное вместе — это своего рода узел с документами для безотлагательного развода. — Прекрасно, дорогуша. Очень хорошо сказано. — Бернс шагнул к зеркалу, висевшему над баром, и приладил галстук. — Но ты не обращаешь внимания на парочку обстоятельств в узле ДжетТех. Ты должен понять, что мы не можем поднять тебя, имея в виду твои годы, до председателя совета. Мы столкнем Бэркхардта под какой-нибудь, гм, бессмысленный титул, например председателя исполнительного комитета или что-нибудь в этом роде. Ты же будешь президентом и главным должностным лицом. И твой заработок, старина, поднимется до… примерно, ну, до такого, как ты пожелаешь сверх ста тысяч в год. Скажешь двести тысяч — получишь. Хочешь долю в контрольном пакете акций — она твоя. Этого оригинала Лумиса можно считать кем угодно, но он джентльмен. — Можно было бы сказать почти то же самое и о тебе, дорогой Мак, — добавила Вирджиния. Палмер вышел в переднюю и надел пальто. Вернулся в комнату, держа ярко-красный жакет Вирджинии. — Как далеко простирается безграничная щедрость Лумиса? — спросил он. — У меня имеется эта соучастница, которая должна бы получить кое-что для себя. — Назови сколько, дорогуша, — сказал Бернс. — Назови сколько, дорогуша, — обратился Палмер к Вирджинии. Ярко-красный цвет жакета Вирджинии, еще более интенсивный в лучах солнца, отразился на щеках всех троих какимто лихорадочным румянцем. Палмер помог Вирджинии надеть жакет. — Я потрясена, — пробормотала она. — Итак, ваше слово, ребятки? — спросил Бернс. Палмер надел шляпу. — Ты нажимаешь, Мак. — Имею все основания. — Верно. Но в таком случае зачем нажимать? Или может быть, не так все гладко и отработано, как кажется? — Ты-то знаешь, что все в полной готовности, — заверил Бернс. — Я нажимаю, потому что мне дан крайний срок. — Предположим, я дам тебе ответ сегодня вечером, на свадебном приеме. Бернс недовольно поджал свои тонкие губы. — Деточка, — начал он. Секунду-другую слово висело в воздухе. — Деточка, ты знаешь, что, если бы я захотел заставить тебя принять решение сию же секунду, у меня нашлось бы средство сделать это. — Но ты предпочитаешь получить решение, принятое без нажима и в порядке доброй воли. На лице Бернса выразилось огорчение. — Увидимся на приеме, Вуди. Но больше уклоняться ты уже не сможешь. Понятно? Палмер кивнул. Взял Вирджинию под руку. — Выйдем вместе и спустимся на главном лифте. — Мистер Палмер! От ваших слов у девушки захватывает дыхание. Палмер беспечно и элегантно провел Вирджинию к лифту. Глава пятьдесят пятая — В сущности, мне совсем не хочется идти, — говорила Эдис, сидя перед зеркалом туалетного столика и равнодушно нанося на лицо тон. Мелкая сетка почти незаметных морщин уже скрылась под гладкой девичьей маской. Закончив бриться во второй раз за этот день, Палмер вышел из ванной комнаты. Он знал, что, даже когда он не свежевыбрит, это у него, как у блондина, не заметно, но вечером, проведя рукой по щеке, он ощутил шершавость, и именно она, а не какой-либо внешний признак заставила его побриться еще раз. — Это может оказаться даже любопытным, — ободряюще сказал он. — Там будут знаменитости, кроме нас с тобой. И будет изысканный стол. — Если любишь еврейскую кухню, — добавила Эдис почти sotto voce [Вполголоса (ит.)], не открывая рта, занятая подкрашиванием губ. — Я слышу недоброжелательную нотку. Эдис вздохнула: — Можно хорошо относиться к евреям и не любить их кухни. Еда всегда переварена, и в ней недостает приправ. Многие мои друзья просто терпеть не могут еврейской кухни. Палмер изобразил смешок, ему очень хотелось привести Эдис в лучшее расположение духа: — Это напоминает мне шутку, рассказанную Бернсом. Эдис подняла брови: — Вы так проводите с ним время? — В Бруклине открылся китайский ресторан, — торопливо продолжал Палмер. — Первый же посетитель, просмотрев меню, воскликнул: «Помилуйте, у вас тут pizza, lasagna, manicotti, parmigiana [Названия итальянских блюд.] из баклажанов! И вы называете это китайской кухней?» Официант ответил, пожав плечами: «Что поделаешь? Мы же находимся в еврейском районе». Эдис кончила подкрашивать губы и принялась за глаза. — Эта шутка, — произнесла она тихо, каким-то отсутствующим голосом, явно сосредоточив все внимание на глазах, а не на своих словах, — смешна только для ньюйоркца. Если ты хочешь привести меня в хорошее настроение, напрасно стараешься. — Зачем, черт побери, мне нужно твое хорошее настроение? — спросил Палмер, достаточно уязвленный для того, чтобы выбирать слова. — Ты мне нравишься, какая ты есть. — Вот именно, дорогой, — пробормотала она, осторожно проводя вдоль века темно-коричневую линию. — Скажи мне только одно, и я поеду в «Плаза» если не с радостью, то по крайней мере без особой злости. — Спрашивай. — Скажи, что мы можем приехать в девять и уехать в десять.