Текст книги "Банкир"
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 77 страниц)
Долгой тренировкой приученный проверять факты, Палмер сделал все, что мог, чтобы удостовериться в правильности указанного в записке Бернса десятидневного срока. Помог звонок в контору Бернса. Секретарша ждала его не раньше рождества, до которого было одиннадцать дней. Палмер позвонил также Калхэйну по какому-то незначительному поводу и смог выяснить, что политический деятель не ждет Бернса в Нью-Йорке в течение по меньшей мере десяти дней.
Стоя теперь у окна в гостиной Бернса, наблюдая, как лучи автомобильных фар расплываются вдоль Ист Ривер-драйв сплошным желто-белым потоком на фоке черноты невидимой реки. Палмер размышлял, почему он так легко смог отогнать от себя мысль о возможном предательстве Бернса. Не то чтобы он не принимал в расчет эту мысль, а просто Палмер смог едва заметным усилием отодвинуть ее в своем мозгу на задний план.
В самом деле, думал сейчас Палмер, все, что он делал или собирался делать, кажется, не слишком волнует его. И это не потому, признавался он себе, что владевшее им желание лишало все остальное какого-либо значения. Нет. Перспектива предстоящего вечера не заполняла его напряжением, способным задушить все другие чувства. Короче говоря, как выразилась бы Джерри, он, видимо, очень хладнокровно относился к своей новой роли.
Три легких стука в дверь.
Палмер подошел к двери и приоткрыл ее на несколько сантиметров. Из коридора ему улыбалась Вирджиния Клэри. Он открыл дверь, впустил ее, закрыл дверь и запер. Потом повернулся и посмотрел на нее. Она стояла в полутьме, глаза блестели, на ее высоких скулах — слабый румянец, губы все еще в приветственной улыбке. Палмер знал, что у него на лице была такая же широкая, глуповатая, радостная ухмылка.
— Я бежала, — сказала она.
— Не надо было.
— Надо было. Я даже не покрасила губы.
— Помада почти вся съедена.
— Как всегда к концу дня, — сказала она.
— Выпьем что-нибудь?
— Немедленно. — Она пошла в гостиную. Палмер направился к бару, она остановила его и указала на длинную софу. Он сел и стал смотреть, как она готовит коктейли.
— В ведерке лед, — пробормотала она, — некоторые мужчины думают обо всем.
— Мой отец называл это умением все предусмотреть.
Она принесла стаканы к софе и села около него. Они чокнулись. Комната была освещена маленькой лампой на дальней стене у окна. Идея Палмера: достаточно света для них двоих, недостаточно для любого наблюдающего за окнами с противоположной стороны улицы. Кроме того, само расположение лампы делало наблюдение почти невозможным. Она освещала полупрозрачные шторы, образовывая световой щит между внешним наблюдателем и людьми в комнате.
Хладнокровное рассуждение, отметил он. Откуда такое хладнокровие?
— А как, — спросила Вирджиния, — твой отец назвал бы это?
— Идиотством.
Она кивнула:
— Я присоединяюсь к нему.
— Тогда давай выпьем и уйдем. Я совсем не уверен, что Мак действительно в Олбани.
— Я уверена.
— Почему?
— Я звонила ему в Олбани, как раз перед уходом с работы, — сказала она. — Поскольку у меня была вполне объяснимая причина попытаться встретиться с ним завтра. Он ответил, что вернется только через десять дней. Q.E.D. [Что и требовалось доказать (лат.)]
— Почему ты проверила его?
— Это казалось разумным.
— Волнуешься?
Она серьезно кивнула:
— Перепугана до смерти. У меня очень много причин для беспокойства. Я одинока. У меня деньги в банке. Я могла бы получить работу в газете в любое время, если бы мне понадобилось.
Он улыбнулся:
— В каком банке ты держишь свои деньги?
— Секрет. — Она отпила немного из своего стакана. — У тебя много денег, Вудс?
— А что?
— Достаточно, чтобы выстоять большой грязный скандал?
— Да.
— Тогда нам обоим не о чем беспокоиться. — Она снова легонько чокнулась с ним. — Но и в следующий раз я все равно буду проверять дважды. — Отпила виски и поставила стакан на массивное стекло коктейльного столика.
— Сегодня днем со мной приключилась на редкость смешная история. Некий мужчина остановился у моего рабочего стола. Пока мы с ним что-то обсуждали, он показал мне листок ватмана с прикрепленным к нему ключом. В ходе беседы он ни словом не обмолвился ни о ключе, ни о бумажке, я также. Ты думаешь, он пытался что-то сообщить?
— Не думая, я сказал бы да.
— У тебя есть какая-нибудь идея, что он имел в виду?
— Ничего хорошего.
— И если уже это было смешно, — продолжала Вирджиния, — то после я совершила уже совсем невероятный поступок. Я позвонила человеку, приглашавшему меня пообедать с ним вечером, и сказала, что плохо себя чувствую.
— Ты не должна была этого делать. Я говорю серьезно.
— Я знаю, что ты серьезно.
— В следующий раз так не делай.
— Почему?
— Это… это несправедливо по отношению к нему. Кем бы он ни был.
— Он меня не интересует, — сказала она. — Я пытаюсь решить относительно себя самой.
— Я думал, ты решила. Мне кажется, ты признала, что это идиотство.
— Да. — Она выпрямилась и посмотрела на него более пристально.
— И мне кажется, я предложил выпить и разойтись.
— Я не обратила внимания на это предложение.
— Оно все еще в силе.
Вирджиния взяла его руку, и он почувствовал теплоту ее тонких пальцев.
— Давай не говорить об этом, — попросила она. — Давай вообще помолчим. Немного. — Она повернула его руку, взглянула на ладонь, поднесла ее к губам и поцеловала.
Он обнял ее, когда она, медленно наклоняясь, легла к нему на колени. Поцеловал ее в щеку, потом в губы и почувствовал, как они приоткрылись под его губами. Она сказала что-то непонятное: слово утонуло у него во рту. Ее рука неожиданно напряглась, и Вирджиния прижала его рот к своему с такой силой, что поранила ему губу. Спустя момент она расслабила руку. Их губы разделились.
— Не говори ничего, — выдохнула она.
Он снял руку с ее бедра и потрогал губу. Посмотрел на палец — крови не было. Он подсунул руку ей под колено и стал медленно поглаживать ее ногу. В тишине комнаты раздавалось легкое потрескивание от движения руки по нейлоновому чулку. Его рука передвинулась выше.
Хладнокровность, отметил он. Как будто он всю жизнь каждый вечер занимался этим. Правда, подумал он, в сущности, большой практики в подобных делах не требуется, но все же…
— Гм, — произнес он вслух. — Вот тут есть прелестная вещица.
— Да.
— Как она себя чувствовала все эти дни?
— Так же, как в прошлый раз.
Спустя некоторое время он обнаружил, что лежит на толстом белом ковре на спине, с закрытыми глазами. Вирджиния куда-то исчезла. Он услышал, что она готовит коктейли. Открыв глаза, он увидел, что она стоит перед ним со стаканом в руке.
— Ты довольно-таки волосатый для блондина, — заметила она.
— Я стараюсь.
Она поставила ногу ему на грудь.
— Больно?
— Нет.
— Теперь?
— Если услышишь резкий звук, значит, сломалось ребро.
— Цыпленок. — Она сняла ногу и пошла к тахте. Он следил на расстоянии за игрой мускулов на ее крестце и бедрах. Она вернулась с двумя маленькими подушками и предложила: — Подложи себе под голову. Ковер вовсе не такой уж мягкий.
Когда он лег на подушку, она уселась ему на живот, поднесла стакан к его губам и постепенно наклоняла его, пока он пил. — Спасибо, — сказал он наконец.
— Если тебе станет тяжело…
— Не станет.
Она улыбнулась и, поставив стакан на пол около его головы, начала было говорить что-то, но запнулась.
— Скажи мне, — произнесла она наконец, — это у тебя результат усердной практики? Или же ты такой и есть?
— Как это?
Она слегка наклонилась вперед.
— Не будь тупым.
— Ах, ты об этом. Хорошо. — Он сделал гримасу, означающую: «Ну что я могу тебе сказать?» — Это не результат практики.
— Что я люблю в тебе больше всего, так это скромность.
— Я пытаюсь отвечать как можно скромнее, — настаивал он. — Но сам вопрос не так уж скромен. Во всяком случае, он может быть понят двояко. Его можно переадресовать: в чем секрет твоего фантастического успеха?
— Тот же ответ: не результат практики.
— Тогда что?
— О, — произнесла она. — Я могу тебе объяснить. Честно говоря, я могу ответить на оба вопроса. Причина того, что я хорошая, это ты, и наоборот.
— Очень ловко.
— Не придирайся, — предупредила она. — Для этого ты не в том положении сейчас. — Она подняла ноги с ковра и, скрестив их по-портновски, уселась на его животе.
— Ну как, тяжело?
— Сколько ты весишь?
— 1 стоун, 5 фунтов. [Стоун— мера веса (англ.) = 14 фунтам = 63,5 кг. Фунт = 453,6 г.] И все это давит на твои внутренности.
— Здорово!
Она снова опустила ноги на ковер.
— Вот это я имела в виду, говоря, что для придирок ты не в том положении.
— У меня появилась полезная мысль, — сказал он. — Упражнения для укрепления мышц живота. Мне нужна женщина, которая весила бы около 1 стоуна 5 фунтов. Тебя это не интересует?
— Нет.
Она наклонилась вперед и вытянулась на нем так, что ее лицо прижалось к его шее, а пальцы ее и его ноги соприкоснулись. — Замечаешь, что получилось? — спросила она. — Теперь ты совсем меня не чувствуешь.
— Как ты ошибаешься!
— Я имею в виду мой вес.
— А-а.
— Ты гораздо хуже кушетки.
— Придирки, придирки.
— Слишком костляв, — продолжала она, — кроме того, всякие выпуклости.
— Может быть, пружина ослабла?
— Должен быть какой-то способ ее укрепить.
— Должен быть.
— О, — сказала она, слегка покусывая его грудь. — Я знаю способ.
— Какой?
— Смотри.
Было немного позже девяти, когда зазвонил телефон. Палмер спал на животе, уткнувшись лицом в ковер. Он слегка пошевелился, потом окончательно проснулся и уставился на Вирджинию. Она приложила палец к губам. Они ждали, пристально глядя друг на друга, пока телефон прозвонил семь раз. В середине восьмого звонка он замолчал.
— Городской телефон, — сказала она. — Не из этого дома.
— Который час?
— В районе девяти. Голодный?
Он покачал головой.
— Что ты делала, пока я спал?
— Смотрела на тебя.
— И что же?
— И думала. — Она протянула ему сигарету, которую курила. — Думала о сексе.
Он затянулся один раз и вернул сигарету. — Что ты обнаружила?
— Что никто из нас никогда этого не поймет.
— Мне очень жаль.
— Не жалей. Я пришла к заключению: совершенно не обязательно это понимать. Это все равно, что любоваться деревом.
— Не все так чувствуют.
— Я хочу сказать, посмотри на нас двоих. Если бы мы перестали давать себе полную волю идти через все то, что носит название самых различных грехов и степеней виновности, мы скоро перестали бы получать какое бы то ни было наслаждение. Он оперся на локоть. — Ты упускаешь главное.
— Сегодня вечером не так уж часто упускаю.
— Главное в своем наблюдении, — упрямо повторил он.
— А-а, вот что.
— Именно то, что мы успешно избегаем упоминания и точного определения грехов. Как ты это объясняешь?
— Младенческим неведением. Я думаю, что однажды ночью весь этот груз свалится на нас.
— И мы сразу же потеряем способность наслаждаться?
Она вздохнула.
— Мне бы хотелось поговорить о чем-нибудь другом.
— Странная ты все-таки женщина!
— Да. Наполовину нимфа, наполовину старая дева.
— Какая ужасная ложь! И то и другое.
— Ладно. Как джентльмен, ты представил свои возражения. Теперь давай поговорим о чем-нибудь другом.
Он снова устроился на ковре, положив голову на согнутую руку.
— Мне кажется, я что-то пропустил, пока спал. Разве объявлена неделя «Будь неджентльменом по отношению к Вирджинии Клэри»?
— О, помолчи.
Он закрыл глаза.
— Придирки, придирки.
— Мне до смерти хочется, — задумчиво произнесла она, — чтобы мы могли быть обыкновенными тайными любовниками. Женщина засыпает. Мужчина ходит по спальне на цыпочках и одевается. Утром она просыпается, чтобы обнаружить его уход и деньги на туалетном столике. Вместо этого ты спишь, а мне остается копаться в своей душе.
Он не смог ничего ответить и услышал, как она затянулась сигаретой и с силой выдохнула дым. Он молчал, продолжая лежать с закрытыми глазами.
— Я считаю, что это несправедливо, — продолжала она через некоторое время. — Я вела спокойную, нормальную жизнь. Мои грехи всегда находились под контролем. Самые страшные я совершала с большими интервалами. Я так долго не была на исповеди, что чувствую себя методисткой. [Религиозное направление, в котором исповеди отводится второстепенная роль.] Не без большого труда мне удалось поставить интимные отношения в разряд несущественной подробности — как норковая шубка: красиво на других, слишком роскошно для женщины моего круга. В первый же несчастный момент, когда мои глаза остановились на тебе, я поняла, что ты человек, с которым нужно быть особенно осторожной. Это не твоя внешность. Меня не влечет к какому-то определенному физическому типу. Было что-то в манере, с которой ты поглядел на меня. От тебя идут сигналы. Мой радар ловит их. Мне кажется, и у меня есть какие-то свои собственные сигналы или что-то в этом роде. Я не претендую на понимание всей этой техники. Но боже мой, Вудс, я мучилась, старалась взять себя в руки, я действительно старалась. Ты совсем не то, что мне нужно. Женат. Дети. Мой босс. Помнишь, когда мы танцевали на том обеде? Я чувствовала, что вся моя тренировка, журча, утекает в канализационную трубу. Когда мы потом шли по городу, я старалась быть честной и объяснить тебе все это ласково, но твердо. Я даже пыталась закончить небольшой ссорой. Но не могла. Ты не помнишь? Теперь все забыто. Но во всяком случае, тогда ты поблагодарил меня. Для тебя убийственно благодарить кого-нибудь. Без заикания ты не мог выдавить из себя ни слова. Это чертово заикание и прикончило меня. Оно показало мне, каков ты внутри, по крайней мере самую чуточку тебя, и превратило мои собственные внутренности в плавленый сыр. И вот я здесь развалилась вместе с тобой на фантастическом ковре Мака Бернса в то время, как должна была бы искать работу в какой-нибудь другой конторе и стараться забыть это происшествие.
Она замолчала. Спустя мгновение Палмер приподнял голову:
— Кончила?
— Полностью.
— У меня вопрос.
— Да?
— Как тебе удается быть такой несчастной и все же такой красивой?
Она ошарашенно взглянула на него.
— Ты уверен, что не злишься?
— Иди ко мне.
— Иду.
Глава тридцать шестая
Палмер листал последний седьмой спортивный выпуск в «Уорлд телеграм», добираясь до финансового раздела, пока банковский дорогой «кадиллак» плавно катил по Парк-авеню в шестичасовой вечерней мгле. Палмер включил в машине лампочку для чтения и стал изучать цены банковских акций в момент закрытия биржи. Цена на акции ЮБТК поднялась на 25 процентов, и количество проданных акций слегка возросло.
Решив, что, кто бы их ни покупал, ему еще долго до захвата контрольного пакета, Палмер свернул газету и бросил ее на сиденье рядом с собой. Какое-то время он смотрел в затылок шоферу. Потом им овладело странное чувство изолированности. Хотя шофер находился на расстоянии не более полутора-двух метров, Палмер почувствовал себя в полном одиночестве. Ему до некоторой степени нравилось такое ощущение.
Нравилось потому, решил он, что приятно было сидеть здесь, под мягким белым куполообразным светом, словно в витрине магазина, один и в какой-то степени избранный, в то время как весь город невидимой аудиторией проносится в темноте мимо тебя.
Палмер смотрел, как пролетают в величавом ритме освещенные рождественские елки. По вечерам Парк-авеню всегда усеяна маленькими яркими красными точками — задними фонарями машин. Теперь он увидел, что из-за елочных огней вся улица стала праздничной — и задние фонари, и все остальное.
На Семидесятых улицах шофер просигналил левый поворот, и Палмер наклонился вперед. — Джимми, развернитесь и высадите меня на углу. Дальше я пойду пешком.
— Хорошо, мистер Палмер, спасибо.
Палмер нахмурился. За что его благодарят? Он сократил обратный путь Джимми самое большее минут на пять. Неужели пять минут так важно?
— Вы куда-нибудь спешите? — спросил он.
— Домой. Украшать елку, мистер Палмер. Я все откладываю и откладываю это, а осталось только шесть дней. Дети меня убьют…
Машина мягко сделала небольшой круг и остановилась у обочины тротуара, лицом к деловым кварталам города. Пока Джимми выходил, чтобы открыть дверь, Палмер выключил куполообразный свет и поднял газету. — Возьмите «Телли», — сказал он, протягивая газету шоферу, который, как он знал, обычно покупал только «Джорнэл америкен».
— Еще раз спасибо. Спокойной ночи вам, сэр.
— Спокойной ночи.
Большая машина отъехала, а Палмер глубоко вдохнул холодный воздух и посмотрел на небо. Оно было так чисто, что он даже смог разглядеть одну-две звезды — совершенно необычное явление в дымном Манхэттене. Он посмотрел вдоль Парк-авеню и попытался сосчитать рождественские елки. Скоро они слились в одну светящуюся линию. Он перестал считать.
Повернулся и быстро пошел к своему дому.
