355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лесли Уоллер » Банкир » Текст книги (страница 52)
Банкир
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 17:03

Текст книги "Банкир"


Автор книги: Лесли Уоллер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 77 страниц)

— Не совсем так, — прервала она. — Потому что были какието моменты, без особой охоты. Все было настолько плохо, что после я целыми месяцами избегала интимных отношений. Мог пройти даже целый год, и я решала, что я не просто холодная, а целиком замороженная. Но потом я брала себя в руки. Встречала когонибудь. Поразительно, насколько все это шаблонно — свидание днем за ленчем. Обеденное свидание. Свидание в ночном клубе или театре. Обед в его квартире. Попытка ухаживать. Какое-то «да». Какое-то «нет». Что-нибудь. Не имеет значения. Потому что иначе это плохо кончается. Или кончалось для меня. Теперь ты… Она долго молчала. — Можно включить радио? — наконец спросила она. — Нет. Это не поможет. Лучше продолжай говорить. — Как хочешь. — Она хотела поджать под себя ноги, но сиденье не позволило. — Ну, ладно, во всяком случае, теперь появился ты. Я как сейчас помню первый вечер в квартире Мака. Это было первое импульсивное действие, которое я когда-либо совершала. Я правильно сказала? Какую-то минуту я лихорадочно размышляла; старый мозг Вирджинии Клэри, как всегда, настраивал меня против мужчины. В следующую минуту я перестала думать и мы уже обнимались, и ты знаешь, какие «русские горы» начались с того дня. И позже, когда щелкнув, мой мозг вновь включился, первой моей мыслью было — как здорово, когда не думаешь. — Короче, ты ссылаешься на временное безумие. — О, ты совершенно ничего не понял. Раньше, в баре, ты это понял. Ты сказал, что я слишком умна, чтобы легко проводить время с мужчинами. Не знаю, как насчет ума. Но я знаю, что множество вечеров я испортила тем, что сидела и думала. Это не принято делать в обществе представителя противоположного пола, разве что на работе и в тому подобных местах. Но когда вас только двое, тогда от вас ждут эмоциональной реакции: принимать его сигналы, передавать какие-то свои собственные. Пусть жизнь идет своим чередом. — Ты так и поступаешь. — Так тебе кажется. — Очень даже кажется. — Потому что я способна отвечать таким образом тебе. Ты первый за…— меня уже тошнит повторять — двадцать лет. Все очень странно. — Она достала из сумки две сигареты, закурила обе и протянула одну ему. Палмер приоткрыл окно со своей стороны, чтобы дым выходил из их маленькой машины. Холодный ветер дунул ему в левое ухо. — Почему странно? — спросил он. — Потому что обычно так не бывает. Ведь можно подумать, что только эмоционально свободный человек способен разморозить меня. А ты совершенно не такой человек. Ты — мой двойник. Только ты был заморожен еще больше. — В течение сорока пяти лет. — Приятно, что ты так решительно в этом признаешься. — Это правда. Я уже говорил тебе, помнишь? — Я не поверила, — сказала она, — мне и сейчас трудно в это поверить. Почему именно ты должен был растопить меня? А вообще-то все очень просто. Мы ценим друг друга, потому что никто из нас не делает из нашей связи проблемы. Мы не доигрываем потому, что не умеем целиком отдаваться чувству. И это даже лучше для нас обоих, спокойнее. — Ты говоришь об этом, как о театральной постановке. Она энергично кивнула: — Так оно и есть. Мы оба играли всю нашу жизнь, лгали себе, играли фальшивые роли в обществе. — По-твоему, я играю фальшивую роль в обществе? — Три, о которых я знаю. — Да ну? — Одна — роль банкира, другая — мужа и отца, третья — любовника. Они все разные. И ни в одной из них ты не играешь самого себя. — Мы сегодня забрались довольно далеко, а? — Небольшое выяснение отношений? — спросила она. — Мы с тобой так редко бываем серьезны друг с другом. Проще, конечно, делать вид, что ничего особенного не происходит. Стрелка спидометра опять поползла вверх, Палмер снял ногу с акселератора, и машина сбавила скорость до 55 миль. — Ладно, — сказал он, — значит, у меня три лица, из которых ни одно не настоящее. Скажи, кто же я на самом деле? — Гм. — Изогнувшись в своем сиденье-люльке, она посмотрела на Палмера. — Ты считаешь себя очень вероломным, просто злодеем, правда? — Я? Ну уж только не я. — Ты именно так и думаешь о себе. Очень хладнокровный, очень расчетливый. — Ты не права. Я считаю себя наблюдателем, человеком слушающим и ожидающим, заговорщиком. — Вот ты и начал, — заметила она, — превращать все в легкий разговор. Настоящий Макиавелли. Улыбающийся, праздный мастер светской беседы и все же осторожный, небрежный и всякий раз полностью вооруженный. — Я не обладаю ни одним из этих качеств. — Этими и еще несколькими. Ты вынашиваешь в уме сложнейшие планы. Я тебя знаю. Сейчас, например, ты планируешь… завладеть банком. — Уже имел один. Не понравилось. — Ты не хотел брать тот банк, его тебе всучили. Всю жизнь ты мечтал получить что-нибудь с помощью интриги, перехитрив весь мир. — Абсолютная чепуха. — Нет, — сказала она. — Где-то внутри ты веришь этому. Ты видишь себя крадучись, по-кошачьи пробирающимся по опасному пути — настороженный, дерзновенный человек, с которым вынуждены считаться. — Разве не все люди так? — Только ты так и не перешагнул через это. Ну скажи, что я права. Пожалуйста. — Она надавила на его бедро. — Скажи. — Да! Ты права! Отпусти! — Я знала, что ты в конце концов сознаешься. — Она повернулась и стала смотреть вперед. — Но правда, Вудс, пожалуйста, скажи честно, какой ты. Я не имею в виду, какой ты в действительности. Никто не знает этого о себе. И пожалуй, я не смогла бы выдержать такого открытия. Просто… ну, что ты хочешь, к чему стремишься. Палмер сбавил скорость, порылся в кармане, ища мелочь. — Я знаю, чего я хочу, — пробормотал он. — Просто не могу никого найти, кто бы это понял. — Он остановил машину, заплатил за проезд по шоссе и снова повел машину через границу штата в НьюЙорк. — Нарушил закон Манна, — бодро заявил он. — Федеральное обвинение, — сказала Вирджиния. — Но кроме того, ты совершил несколько уголовных преступлений. — Ха! — Прелюбодеяние и многословие. Теперь Палмер вел машину по автостраде Хатчинсон Ривер, следя за знаками, указывающими, как проехать через Уэстчестер в Манхэттен. — Я не стараюсь говорить много, — заявил он, — но все же буду говорить. — Ты совершенно спокойно отнесся к другому обвинению. — Ну, знаешь, закон чести джентльмена и все прочее. — Мне хотелось бы иметь друга, которому я могла бы рассказать обо всем, — задумчиво произнесла она. — Кому-то, кто не будет осуждать и не будет шокирован. — Кому-то, кто получит удовольствие от деталей. Можно, я расскажу тебе? В этом мотеле была такая замечательная, большая, просто громадная постель. Две кровати, сдвинутые вместе. И он… — С точки зрения постели в Сиракузах была лучше. — Ковер Мака Бернса побивает любую из них. — Да. Ты права. — Он коротко вздохнул. — Кто теперь превращает все в легкий разговор? — Но ведь над такими отношениями только и можно что смеяться. Ничто не испортит их, если они хорошие. По-моему, единственный способ испортить их — это относиться к ним серьезно. Ты думаешь, Мак подозревает? Прости. Я перебиваю тебя, ты хотел говорить. — Может быть, и подозревает, — ответил Палмер, вспоминая намеки Бернса в Олбани. — По правде говоря, мне это совершенно безразлично. — Ух! Это и есть часть твоей игры. Конечно же, тебе не безразлично. — Ты не поняла. Если бы он смог доказать что-нибудь, мне было бы не безразлично. Очень даже не безразлично. Но он может зачахнуть от подозрений, и меня это нисколько не будет волновать. Некоторое время она молчала, глядя вперед на дорогу. — Почему тебе не безразлично, если он сможет что-нибудь доказать? Я знаю почему, но хочу услышать это от тебя. — Потому что в этом случае он получит огромную власть надо мной. — Почему это тебя волнует? — спросила она. — Разве другие не имеют над тобой власти? — Власть, которую я разрешаю им иметь. Бэркхардт может сказать мне, что делать, и я делаю, если захочу. Если же не захочу, я могу лишить его такой власти, просто уйдя из ЮБТК. — А-а. Кому еще ты дал власть над собой? — Многим. Бернсу. Моей семье. Калхэйну. Тебе. — Но ты можешь забрать этот подарок, просто уйдя от них, — сказала она. — Да. — Ты собираешься уйти от меня? — Мне не хотелось бы. — Ушел бы ты от семьи? — Нет. Она потушила сигарету в расположенной в приборной доске пепельнице. Очень долго ее глубоко посаженные темные глаза смотрели прямо перед собой. По обеим сторонам над автострадой неясно вырисовывались огромные многоквартирные дома. Впереди с левой стороны блеск люминесцентных ламп крупного торгового центра освещал ночь. Набирая скорость, машина понеслась вниз по длинному уклону. — Спасибо, — сказала она наконец. — Ты ведь говорила, что знаешь. — Я знала. Но спасибо за то, что ты достаточно честен, чтобы подтвердить это. — Она дотянулась до пепельницы и придавила более тщательно слегка дымившийся окурок. — При этом, — заметила она, — ты не оставляешь мне никакого выхода. — Это неправда. Знаешь старый анекдот? Выход всегда есть. — Только не в этом случае. У меня нет абсолютно никаких оснований, чтобы видеть тебя где-нибудь еще, кроме работы, и у меня есть все основания просить тебя забыть нашу связь, будто она никогда не существовала. — Правильно, — согласился он. — Но ведь это основания, а не выход. Позволь мне объяснить тебе, что я имею в виду. — Пожалуйста, не надо. — Ты понимаешь, не так ли, что, если бы ты решила бросить меня, перед тобой встала бы цепь выходов. — Да. Пожалуйста, давай кончим этот разговор, — попросила она. — Еще одну минуту. — Он повел машину по широкой дуге выезда с автострады на юг, на шоссе к Манхэттену. — Людей смущает неопределенность жизни. Чем человек логичнее, тем шире у него возможность выбора. Чем беднее интеллект, тем более положительный выбор можно сделать. Твоя беда, как я уже, по-моему, говорил, в том, что ты слишком умна. — Нет. — Ее дыхание стало прерывистым. Он искоса посмотрел на нее и увидел, что она отвернулась. — Правду говорят, — произнес он, — что глупые люди всегда могут быть положительными. Они настолько неспособны сделать выбор, что никогда не узнают того, что потеряли. И поэтому они счастливы. — Но это не… моя беда, — ответила она. Слова вырывались с трудом. Спустя момент он увидел, что она выпрямилась на своем сиденье. — Тогда что же? — Ох, ничего грустного. — Скажи. — Моя беда, — проговорила она очень быстро, — в том, что я тебя люблю. Шоссе, перешедшее теперь в Мейджер Диген Экспрессуэй, вело на юг через Бронкс к мосту Трайборо. Они проехали стадион «Янки», на темном неосвещенном корпусе слева от них электрические цифры показали сначала время — 12.27, затем температуру воздуха — 28° [По Фаренгейту, ок. -2°С]. Палмер обогнал какую-то машину и помчался вперед. Вскоре он увидел, что спидометр опять показывает 70. Тяжело откинувшись на спинку сиденья, он снизил скорость. — Боже, — сказал он наконец. — Дьявол. Это его штучки. — Его цена довольно-таки высока. — Грех велик, — ответила она. — Протестанты когда-нибудь влюбляются в людей, в которых им нельзя влюбляться? — Ответа не будет. — Я всегда могу спросить какого-нибудь другого протестанта. — В Нью-Йорке их больше нет. — Я забыла, — ответила она. — Ну, я просто должна буду…— Она резко махнула рукой. — Я жалею, что сказала тебе. Это потворствование своим желаниям эгоистично. Обычно считают, что влюбленные должны давать, давать, давать. Это не так. Они хватают и тайно накапливают. Палмер еще раз заплатил за проезд по мосту. И вскоре они ехали по автостраде Ист Ривер. — Я могу отвезти тебя домой, а потом вернуть машину. Или наоборот. — Наоборот. Я хочу хватать и хранить еще несколько минут. — Она опять закурила. — Видишь, каким альтруистом делает человека любовь? А, ты поморщился. Это слово заставляет тебя морщиться. Любовь. Боже мой. Мне кажется, я терплю аварию. — Она потушила сигарету. — Я смущена, расстроена и совершенно разбита. Почему ты поморщился при слове «любовь»? Почему я подстрекаю тебя? Ты ведь, без сомнения, так же как и я, ужасно смущен. Я верю, я… мой ум расстроился. Но ты не должен морщиться при слове из шести букв. Может быть, я пьяна? Я придираюсь. Молчу. — Она сложила руки и уставилась в боковое окно. Выбитый из равновесия, Палмер поехал не по той дороге и вскоре понял, что очутился на Шестидесятых улицах, в стороне от станции проката, где он брал машину. Он свернул налево по Лексингтон-авеню, затем еще раз налево и поехал по старому кварталу довольно запущенных домов из коричневого камня; то там, то здесь однообразие улицы нарушали более высокие и более фешенебельные новые здания. Остановившись перед светофором на Второй авеню, он услышал позади машины быстрые шаги. В боковое зеркало он увидел молодую женщину, в длинном светлом пальто, бегущую посередине мостовой, за ней бежал маленький ребенок с собачкой на поводке. — Что там случилось, черт побери? — спросил он, поворачиваясь, чтобы как следует разглядеть их. Вирджиния тоже повернулась узнать, что случилось. Женщина в распахнутом холодным ветром пальто добежала до машины и постучала в окно. Собака радостно залаяла, а ребенок, держащий ее, с трудом переводил дух. Палмер опустил стекло. — Вы не могли бы подтолкнуть меня? — тяжело дыша, спросила женщина. — Я? Гм. Это ведь легкая машина. — У меня «фольксваген». Пожалуйста. То есть я думала, вы могли бы…— Ее голос сделался тише, и она замолчала, тяжело дыша. Собака встала на задние лапы и оперлась передними о ее пальто. — Это всего полквартала отсюда. Видите? Палмер обернулся и увидел маленькую машину во втором ряду от тротуара. — Ладно, — ответил он. Переключив скорость, он повел машину задним ходом. Молодая женщина, собака и ребенок — кажется, девочка лет семи — следовали за его «корветом». Женщина держала руку на крыле машины, как бы направляя ее. — Никто не хотел остановиться, — произнесла она. — С вашей стороны это очень любезно. — Что случилось с вашей машиной? — спросил Палмер, сделав вид, что не слышал ее слов; ведь на самом деле он остановился не для нее. — Аккумулятор. — Вы знаете, что надо делать? Поставить на вторую скорость, включить зажигание и выжать сцепление. — О да, я знаю. — И после того, как я наберу скорость, вы медленно отпустите сцепление, — продолжал он. — Медленно. — Я знаю. Аккумулятор уже выходил из строя. Палмер осторожно объехал «фольксваген». Женщина все еще следовала за ним. — Садитесь в машину, вы оба, — велела она ребенку и собаке. — Еще раз спасибо, — обратилась она к Палмеру. — Вы не знаете, что делать с этим аккумулятором? — Здесь в районе есть ночные гаражи. Там его зарядят за доллар или два. — А какой-нибудь другой способ? — Ехать довольно долго, чтобы он зарядился от генератора. Но это может не выйти. Вы рискуете получить короткое замыкание. Лучше обратиться в гараж. — Слишком дорого. Я на мели. Осталось 30 центов до конца недели. — Что? Она улыбнулась и кивнула головой. Потом села в машину. Палмер уткнул «корвет» носом в «фольксваген» и включил малую скорость. Он медленно повел машину вперед, постепенно набирая скорость. Раздался слабый лязг амортизаторов, и «фольксваген» рванулся с места. Женщина резко просигналила четыре раза и на красный свет завернула за угол на Вторую авеню. Когда Палмер доехал до угла, «фольксваген» уже скрылся. — Ты слышала? — спросил он. Вирджиния кивнула. — Они с ребенком, очевидно, собираются спать в машине, если найдут место на стоянке. — Но сейчас холодно. — Может быть, чек придет в понедельник утром. — Какой чек? — Алименты или помощь. — Откуда ты зн… — Хватит об этом, — прервала она, ее голос звучал скучно и ровно. — У нее кризис. Она молода. В худшем случае она может продать машину, конечно, если она ее собственная. — Но она производит очень приятное впечатление. — О боже, Вудс, замолчи. Палмер повернул на восток по Сорок восьмой улице, сдал машину, отказался от предложения служащего отвезти их домой и пошел с Вирджинией к Первой авеню. — Почему ты отказался? Мы можем не найти такси,-сказала она. — Он знает мое имя. Он отвезет нас в два разных места. Здравый смысл подсказывает мне, что этого нельзя делать. — Палмер окликнул проезжавшее такси, которое не остановилось, хотя и было свободно. — Понимаю. Извини. — Вирджиния, послушай, — начал Палмер, пытаясь не выдать раздражения. — Не думай, что я какой-нибудь тупица. Я понимаю, что было сказано и чего это тебе стоило. Но я надеюсь, ты понимаешь, почему я сейчас не отвечаю. — Если вообще когда-либо ответишь. — Звучит трафаретно и фальшиво. — Вудс, — некоторое время она молчала, не в силах продолжать, — мои слова не были фальшивыми. Так иногда звучит грубый реализм. Я подразумевала, что ты можешь не отвечать. Я уже слышала достаточно таких ответов. — Ладно. Просто я ненавижу, когда меня считают неотзывчивым. Это слишком близко к истине, чтобы к этому можно было отнестись спокойно. — О боже! — Она отошла от него на несколько шагов и выдохнула струю пара в холодный воздух. — Некоторые люди тупы. Ты нет. Некоторые люди слепы. Ты видишь. Просто у тебя замечательная способность все видеть и понимать, но ничего не делать. Эта женщина… Он ждал, когда она закончит свою мысль. Потом сказал: — Какая женщина?

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю