Текст книги "Чужая жизнь"

Автор книги: Лесли Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

– Беременна? – переспросил Дэн. Судя по выражению его лица, он был изумлен.

– Я так и знала, что тебе эта новость не понравится, – сказала Фифи и расплакалась. Она ждала целый месяц, чтобы окончательно убедиться в своих предположениях, и каждый день был для нее мукой.

– Кто тебе сказал, что мне это не нравится? – спросил Дэн, вставая со стула и заключая жену в объятия. – Это было просто немного неожиданно, вот и все. Дай мне несколько секунд, чтобы переварить эту новость, и я с радостью станцую с тобой танго прямо здесь.

– Ты не умеешь танцевать танго, – всхлипнула Фифи. – Или умеешь?

– А разве это трудно? Просто нужно наклонить девушку, вот так, – сказал он, выгибая Фифи назад. – И держать в зубах розу. Я сейчас выскочу и куплю одну.

Всхлипывания Фифи превратились в смех.

Ее почти весь день тошнило, и именно поэтому она наконец выложила все Дэну, как только он вернулся с работы.

– Ну вот, так-то лучше, – сказал он, обхватив ее лицо ладонями и покрывая его поцелуями. – Так, значит, у нас появится маленький Рейнолдс? И когда это случится?

– В начале марта. По-моему, я только на седьмой неделе, – ответила она. – А ты не против?

– Против?! – воскликнул Дэн. – Почему я должен быть против? Это прекрасная новость, я просто на седьмом небе от счастья. Я всегда хотел сына и наследника.

– Это может быть и девочка, и у нас нет ничего, что она или он могли бы унаследовать, – напомнила мужу Фифи.

– Кроме нашей внешности и мозгов, – заметил Дэн. Когда он смотрел на Фифи, его улыбка становилась еще шире.

– Но мы не можем жить здесь с ребенком. Представь себе, как придется втаскивать коляску по этой лестнице, – озабоченно сказала Фифи. – Сможем ли мы найти подходящее жилье?

– Все это пустяки, – воодушевленно ответил Дэн. – Мы можем оставлять коляску внизу в холле, в лучших традициях обитателей трущоб.

Фифи была поражена.

– Я пошутил, – засмеялся Дэн. – Мы найдем другую квартиру. А если я буду работать по субботам, то скоро мы сможем позволить себе купить дом в кредит. Мне сказали, что для первого взноса нужно всего двести фунтов. Вместе мы сможем их собрать.

Фифи прильнула к нему. Целый месяц она прожила в страхе и переживаниях. Но сейчас, когда Дэн обо всем узнал и был счастлив, она тоже начала чувствовать себя счастливой.

– Мы должны сообщить об этом твоим родителям, – сказал Дэн, сжимая ее в объятиях. – Если нам повезет, может, они даже смогут смириться с нашим браком.

Фифи удивленно посмотрела на него. Дэн почти никогда не упоминал о ее родителях, но сейчас она поняла, что их негативное отношение очень его тяготило.

– Мне жаль, что так случилось, – тихо произнесла Фифи, вдруг осознав, что всегда учитывала только свои переживания и редко задумывалась о чувствах Дэна.

– Не надо, – сказал он, целуя ее в нос. – Я не думаю, что был бы счастлив, если бы моя дочь решила выйти замуж за бродягу.

– Но ты не бродяга, – быстро возразила Фифи. – Не говори так.

– Между мной и Маклами всего лишь вот столько разницы, – сказал Дэн, раздвинув пальцы на два сантиметра. – А если бы я женился на женщине, похожей на Молли, то эта разница была бы еще меньше.

– Чепуха, – сердито проговорила Фифи. – Ты очень трудолюбивый, ты не вор, не бандит, у тебя есть голова на плечах, черт возьми! Между тобой и Маклами километровая пропасть.

Дэн покачал головой.

– Я смогу так думать, только когда перенесу тебя через порог нашего собственного дома.

Пару недель спустя, в самом конце июля, Фифи сидела в кресле возле открытого окна и вязала крошечную белую детскую кофточку. Иветта помогла ей начать, и хотя Фифи все еще сбивалась при счете петель, такое времяпровождение ее успокаивало.

День выдался знойный, и хотя сейчас было уже девять вечера, воздух был горячим, тяжелым и неподвижным, без малейшего ветерка. Дэн задерживался на работе, но за последние две недели Фифи уже успела к этому привыкнуть. Строительство офиса выбилось из графика, и все рабочие трудились не покладая рук, чтобы закончить в срок. На самом деле Фифи была не против немного побыть в одиночестве, но она считала, что Дэн слишком много работает: прошлым вечером он пришел домой таким усталым, что почти не мог разговаривать.

Фифи тяжело давались поездки на работу и обратно. Ей не хватало воздуха в метро, и хотя ее живот пока лишь чуть-чуть округлился, платья стали ей слишком тесны в талии. Иногда, по пути домой, ей приходилось выходить из метро из-за тошноты и головокружения.

Фифи было интересно, пройдет ли это со временем или, наоборот, станет еще хуже. Ее мать, несомненно, знала ответ на этот вопрос, но родители до сих пор не ответили на письмо, в котором Фифи сообщила им о своей беременности. Прошло уже две недели, так что Фифи не сомневалась, что они сочли ее будущего ребенка еще одним несчастьем.

Отложив вязанье, Фифи посмотрела в окно. Все дети, которые играли на улице, уже разошлись по домам, только Анжела, сидя на крыльце своего дома, играла сама с собой в веревочку.

Фифи была так занята своей беременностью, что последние недели почти не думала об Анжеле. Она часто встречала девочку на улице, но Анжела мало говорила. Она лишь смущенно улыбалась и, запинаясь, спрашивала, куда Фифи идет. Синяк вокруг глаза у нее уже сошел, но девочка все равно выглядела очень плохо из-за худобы и бледности.

Теперь, когда школы закрылись на каникулы, Фифи не сомневалась, что девочка и днем остается голодной. Иветта рассказала ей, что Анжелу утром выставляют из дому и она целыми днями блуждает по улицам.

Фифи очень подружилась с Иветтой, с тех пор как та подарила им с Дэном шторы. Она сшила их из обычного искусственного шелка, но рисунок из лилий на бледно-зеленом фоне казался очень изысканным. Шторы полностью закрывали окна и спускались до самого пола, отчего комната сказочно преобразилась. Каждый раз, глядя на подарок Иветты, Фифи улыбалась, так как шторы были очень милыми и напоминали ей о француженке.

В то же время Фифи была озадачена. Ее удивляла не только старомодная одежда Иветты, или ее отшельнический образ жизни, или даже квартира, представляющая собой настоящие руины, – ко всему этому Фифи давно привыкла. Самым загадочным было то, что Иветта никогда ничего о себе не рассказывала.

Она была очень сердечной и дружелюбной, принимала чужие проблемы близко к сердцу и часто отказывалась брать с соседей плату за мелкий ремонт одежды. Француженка также искренне интересовалась жизнью других людей. Так почему же она никогда ни с кем не делилась своими надеждами, мечтами, прошлыми ошибками или победами?

Ее квартира на первом этаже была просто завалена журналами и книгами по шитью, стен практически не было видно за картинками, вырезанными из журналов мод. На полу валялись рулоны ткани и обрезки, а картонки с пришпиленными пуговицами и катушки цветных ниток можно было найти практически повсюду. В то же время тут совсем не было личных вещей, даже фотографий. Иветта проводила примерки на дому у клиентов, объясняя это тем, что у нее они будут чувствовать себя неловко. Исходя из полного отсутствия сведений, Фифи могла только предположить, что у Иветты не было родственников и близких друзей. Она, кажется, всю жизнь жила чужими страстями и переживаниями, внимательно слушая рассказы своих клиентов об их семьях, праздниках и общественной жизни.

И все же Фифи нравилось навещать Иветту. Она была такой приветливой, такой сердечной, и, кроме того, обладала редкой жизненной мудростью. Вот почему она оказалась вторым человеком после Дэна, кому Фифи поведала о своей беременности.

– Это же чудесно! – радостно воскликнула Иветта, хлопая в ладоши от восторга. – Ты сейчас, наверно, так счастлива.

Фифи призналась, что пока в этом не уверена, и затем рассказала француженке о том, как неодобрительно ее родители относятся к ее мужу и как она боится, что если им с Дэном не удастся приобрести свой собственный дом, то они надолго застрянут на Дейл-стрит.

– Тогда ты должна… Как там говорят? Взять быка за рога, – ответила Иветта с загадочной улыбкой. – Стать сильной.

Фифи расценила это замечание как предложение еще больше наседать на Дэна. Но в этом не было необходимости – с тех пор как Фифи сообщила мужу о своей беременности, он работал не покладая рук. Они перестали обедать в кафе, и если и отправлялись в паб, то долго там не задерживались. Дэн очень серьезно относился к будущему отцовству.

Фифи поняла, что Иветта также ошибалась в Дэне, как и ее родители. Почему они все решили, что Дэн слабый и беспомощный человек? Он был совсем другим.

Иветта встала, чтобы задернуть шторы, и посмотрела на дом напротив. В окнах верхнего этажа она увидела силуэт Фифи и поняла, что та снова была дома одна. Иветта надеялась, что Дэн на самом деле задерживается допоздна на работе, а не проводит время в пабе с другими рабочими.

Юная миссис Рейнолдс и вправду нравилась Иветте. Но Фифи была девушкой того типа, который нравится почти всем: красивая, с легким веселым характером и очень жизнерадостная. Иветта вспомнила, как однажды в начале июня Фифи прибежала к ней, чтобы рассказать о том, что доктор Стивен Вард, известный ортопед, оказавшийся в центре грандиозного скандала, покончил с собой. Иветту мало интересовали отношения Кристины Келлер и Джона Профумо, так как во Франции она встречала еще и не таких людей, но Фифи знала все подробности об этом скандале и так страстно им интересовалась, что Иветте стало смешно. Она очень надеялась, что Фифи скоро уедет отсюда, прежде чем эта улица ее изменит.

Все шестнадцать лет, прожитые здесь, Иветта наблюдала за тем, как Дейл-стрит делает людей апатичными. Так, словно сам воздух на этой улице был отравлен. Конечно, никто не хотел оставаться здесь до конца своих дней, не считая миссис Джарвис и Маклов, которые всю жизнь прожили на этой улице. Все обитатели Дейл-стрит говорили, что они здесь временно, пока не найдется место получше. Но практически все, кто переехал сюда после войны, по-прежнему жили здесь.

Поляк Стэн рассказал Иветте, что хочет найти работу на ферме. Мисс Даймонд положила глаз на дом в Клепхеме. Фрэнк и Юна Убли собирались переехать к своей дочери и внукам в Австралию. Но Стэн по-прежнему работал мусорщиком, а мисс Даймонд все так же жаловалась, что никак не привыкнет к жизни здесь. К сожалению, Юна Убли заболела и умерла, но Фрэнк остался на Дейл-стрит и тщательно следил за тем, чтобы тюль на окне всегда был белоснежным в память о его жене, хотя теперь ничто не мешало ему уехать в Австралию. На любой ферме нашлась бы работа для такого мужчины, как Стэн, а мисс Даймонд, конечно, давно уже подыскала бы себе дом, более подходящий для такой деловой женщины, как она.

Иветта знала причину, по которой никто не уезжает с Дейл-стрит, потому что эта улица изменила и ее. Она ненавидела все, что было связано с этим местом: убожество, нищету, недостаток солнца, пыль и шум угольного двора, а больше всего – Маклов, живущих по соседству. Она могла себе позволить переехать в другой, более престижный район, почему же она этого не делала?

Иветта говорила Фифи, что просто не может заставить себя приступить к поискам другой квартиры или начать упаковывать все свои вещи. Это было до некоторой степени правдой, но, кроме того, главное, что держало ее здесь, – это соседи, за исключением Маклов, конечно.

Из-за отсутствия настоящей семьи сердце Иветты принадлежало этим людям. Когда она шила, сидя у окна, и видела знакомые лица, она чувствовала себя не так одиноко. Она знала, что ее соседи такие же неудачники, как и она, – беженцы, брошенные на произвол судьбы и собравшиеся здесь, чтобы прожить остаток своих разрушенных жизней. Некоторые рассказывали ей свои истории, и Иветта чувствовала себя нужной, так как они ценили ее умение выслушать и успокоить.

Что у нее было кроме этого? Ее клиенты никогда не были ее друзьями, они ценили ее профессиональное мастерство, но не личные качества. Если бы Иветта вдруг потеряла зрение или если бы ее пальцы скрутил артрит, она никогда бы их больше не увидела. Но соседи были другими. Они беспокоились о ней, спрашивали, не нужно ли ей чего-нибудь купить или помочь разжечь камин. Они приглашали ее к себе, и хотя Иветта была иностранкой, что несколько отличало ее от других обитателей Дейл-стрит, все же интуиция подсказывала людям, что их соседка-француженка такая же, как и они.

Иногда Иветта мечтала о жизни в каком-нибудь чистом, тихом и красивом месте, но в глубине души понимала, что на самом деле заслуживает только Дейл-стрит.

Иветта чувствовала, что в Фифи тоже есть нечто подобное. Образованная, красивая, из хорошей семьи, – весь мир мог бы быть у ее ног. Но, возможно, потому, что Фифи сожгла за собой все мосты, выйдя замуж за Дэна, она вбила себе в голову, что принадлежит к тому миру, откуда вышел ее муж.

Дэн, несомненно, был очень красивым, с грубоватым шармом, широкой улыбкой и неподражаемым чувством юмора, перед которым невозможно было устоять. Иветте он очень нравился. Но все-таки он оставался выходцем из рабочего класса и не мог измениться и стать кем-то другим.

Иветта знала, что Фифи относится к жизни в Лондоне как к захватывающему приключению. Люди на улицах казались ей персонажами литературных произведений. Но как только родится ребенок и им придется жить на зарплату Дэна, скорее всего она резко изменит свою точку зрения. Способна ли Фифи сейчас предположить, что этим персонажам может не понравиться постоянный детский плач? Она будет скучать, чувствовать себя одинокой, сидя в четырех стенах целыми днями, и однажды она начнет жаловаться на судьбу. А Дэн может сделать то же самое, что обычно делают остальные мужчины, – сбежать от ее проблем в паб.

Еще горше для Иветты было предположить, что постепенно Фифи утратит ту искорку, которая притягивает к ней людей, с каждым днем она будет все больше отдаляться от семьи и от того благополучного мира людей среднего класса, в котором она выросла.

Эта девушка заслуживает большего.

Иветта знала, как это обычно случается, потому что с ее матерью произошло то же самое: она сбежала с парнем, которого ее родители посчитали неподходящей для нее партией, и они не ошиблись, так как он действительно бросил ее сразу же после рождения Иветты. Мама шила с раннего утра до позднего вечера, но они все равно часто ложились спать голодными. Иветта задавалась вопросом, что бы ее мать с ней сделала, узнав, что ее дочь оказалась практически в такой же ситуации, хотя и без ребенка. Когда немцы взяли Париж, мама решила, что для Иветты будет лучше и безопаснее отправиться в Лондон. Возможно, это даже к лучшему, что мама умерла раньше, чем закончилась война, так как она, наверное, покончила бы с собой, узнав о том, что случилось с ее дочерью.

Иветта очень четко запомнила свою первую ночь на Дейл-стрит. Она была так рада получить наконец свое собственное жилище, что даже не замечала того, что дом, в котором ей предстояло жить, больше походил на трущобы. Ей был всего двадцать один год, а война и все ужасы, пережитые в то время, закончились год назад.

У Иветты было немного вещей: смена одежды, полотенце, пара шиллингов в кошельке и небольшой пакет с продовольствием. Она знала всего лишь десяток английских слов, а в квартире было так холодно, что, прежде чем лечь спать, Иветте пришлось надеть на себя все, что у нее было. Но она была счастлива: ее приняли на работу в дом моделей в Мэйфайре, и она верила, что вся ее боль и позор остались во Франции.

Мистер и миссис Джарвис были первыми, кто радушно принял ее здесь. Во время Первой мировой войны мистер Джарвис побывал в Париже; он немного знал французский язык и пригласил Иветту на воскресный ленч. К сожалению, спустя несколько месяцев он умер, но Иветта всегда вспоминала о нем с любовью. В то воскресенье он научил ее многим английским словам, называя предметы и заставляя ее повторять за ним.

Даже несмотря на холод и одиночество той зимы сорок седьмого года, у Иветты было достаточно причин, чтобы радоваться переезду в Лондон. Для начала она перестала жить воспоминаниями. Кошмары, которые она поначалу переживала каждую ночь, стали сниться ей все реже. Ей нравилось, что англичане вежливо ждут своей очереди, садясь в автобус, и, получая продовольственные пайки, никогда не расталкивают друг друга локтями, как это обычно происходило в Париже. Ей нравилась их преданность королю и королевской семье и то, что многие старались ей помочь, узнав, что она француженка. Но больше всего Иветте нравился сам Лондон. Он мог быть разрушенным войной, со зловеще зияющими воронками от бомб, пустыми магазинами и людьми, живущими в ужасных условиях, но все равно здесь оставалось много прекрасных зданий и чудесных парков. Она также восхищалась чувством гордости, присущим англичанам. Конечно, они ворчали и жаловались, но Иветта также видела, что они помогают друг другу и заботятся о стариках.

Иветта помнила, как, страдая от одиночества, принесла с работы домой обрезки шелка и бархата. Лежа в постели, она прижималась к ним щекой, как когда-то в детстве.

Когда она была маленькой девочкой, лоскуты дорогой ткани переносили ее в мир грез. Она представляла себе, что они с мамой живут в большом доме, где стол всегда ломится от дорогой еды, а в шкафах полно красивой одежды. В этих мечтах ее мать никогда не садилась за швейную машинку, а играла на пианино, танцевала или срывала розы в саду. И она все время улыбалась.

Мечты взрослой Иветты были не такими сказочными. Прикосновение и запах красивой ткани просто убеждали ее в том, что она наконец оказалась в безопасном месте, где не место мужчинам. Ее мастерство часто помогало ее клиенткам привлечь внимание кавалеров на балах, вечеринках или свадьбах, но самой Иветте это было не нужно.

Иногда женщины, которых она одевала, говорили ей, что у нее прекрасные глаза, и прикладывали к ней готовые наряды, утверждая, что если бы она только оделась во что-то более яркое и модное, то воздыхатели не давали бы ей проходу. Иветта обычно хихикала и краснела, позволяя им думать, что причина в ее застенчивости.

Неожиданно взревевшая по соседству музыка испугала ее. Она привыкла к крикам Молли – та, кажется, просто не умела по-другому общаться с Альфи и детьми – но музыка означала, что в доме очередная попойка, а это часто заканчивалось ужасными драками.

Соседи всегда говорили, что Альфи – худший в этой семье. Но Иветта придерживалась другого мнения. Вызывающее поведение Альфи просто бросалось в глаза – он был невеждой, грубияном, вором и извращенцем. Но Иветта была склонна думать, что большинство мужчин именно такие, и на недостатки Альфи смотрела сквозь пальцы.

На его фоне Молли казалась всего лишь несчастной измученной женщиной, которой не посчастливилось в браке. Но на самом деле она была куда сообразительнее Альфи. Это от нее исходили многие мерзкие затеи, и еще Молли была очень коварной. Она пила и ругалась как извозчик, совершенно не заботясь о детях, была жадной и опасной.

Когда Иветта появилась на Дейл-стрит в сорок шестом году, Молли было уже около тридцати. У нее было четверо детей, а остальные четверо должны были появиться в следующие десять лет, но тогда, с гладкой кожей и роскошной фигурой, она действительно была привлекательна, словно красотка с открытки. Еще Молли была веселой и непредсказуемой, что притягивало к ней людей.

Поначалу она казалась Иветте такой доброй. Молли выступала в роли посредника между Иветтой и ее домовладельцем, когда ломался кран или начинал дымить камин. Когда у Иветты было нечего есть, Молли часто давала ей пару ломтиков бекона или яйцо. Дети приносили ей дрова для камина, а Молли часто заходила со стаканом бренди, чтобы Иветта согрелась. Иветта в свою очередь предложила сшить для Молли платье.

Она помнила, как Молли пришла на первую примерку. Было около семи вечера, начало мая, и это был первый теплый день в году. На Молли была обычная юбка в мелкую косую черно-белую клетку, но вместо привычного, в пятнах, синего свитера она надела кремовую крепдешиновую блузку. Лицо Молли разрумянилось от солнца.

– Trus jolie,[13]13
  Trus jolie – Очень мило (фр.).


[Закрыть] – сказала Иветта, не зная, как по-английски будет «Ты прекрасно выглядишь».

Она подумала, что Молли поняла, что это комплимент, так как та улыбнулась, и Иветта тогда еще пожалела, что не знает других слов, от которых Молли улыбнулась бы еще раз, так как улыбка ее очень красила.

У Молли была соблазнительная фигура со всеми полагающимися изгибами, тонкая талия и пышная грудь. Кремовая блузка подчеркивала ее формы и очень ей шла. Даже выбеленные пергидролем волосы в тот вечер казались прекрасными, так как Молли недавно их вымыла и сделала укладку.

Иветта сказала, что ей следует раздеться, и стояла, ожидая, с бело-синим летним платьем в руках. Когда Молли разделась до сорочки, француженка заметила у нее под правой грудью старый шрам, но все остальные шрамы Иветта увидела, только когда Молли повернулась к ней спиной, чтобы Иветта могла заколоть булавку.

На спине Молли пересекались свежие багровые шрамы и старые блекло-коричневые. Иветта была так потрясена, что едва не воткнула булавку в тело.

Она не знала, как по-английски спросить «Что с тобой случилось?». Но ей и не надо было об этом спрашивать. Она знала, что такие шрамы остаются, когда тебя бьют тонкой тростью, потому что у нее самой были такие же.

Пока Иветта делала примерку, у нее на глазах выступили слезы. Молли заметила это и, улыбнувшись, осторожно смахнула их пальцем. Она что-то сказала. Иветта не поняла ни слова, но по интонации догадалась, – Молли убеждает ее, что все это пустяки.

Теперь Иветта на собственном опыте убедилась, что Молли расценивала сочувствие как слабость и доверчивость. Скоро она попросила занять ей денег, которые так и не вернула, и часто подбрасывала Иветте детей, чтобы та за ними присматривала. Иветте следовало бы сразу отказать, как только она увидела, что ее используют, но ей было жалко Молли, и, кроме того, она чувствовала себя перед нею в долгу.

Теперь Иветта знала, что Молли никогда не была жертвой. На самом деле на каждый удар Альфи она отвечала ударом и находила в жестокости какое-то извращенное удовольствие.

За шестнадцать лет Иветта стала свидетелем сотен шокирующих и развратных сцен и знала теперь, что Молли не бросила бы Альфи, даже если бы нашелся богатый мужчина, который закрыл бы глаза на ее пьянство и разнузданное поведение. Чета Макл была связана какими-то нечестивыми узами, которые не имели ничего общего с любовью.

Но тогда, в конце сороковых, Иветта даже не догадывалась об этом. Она узнавала обо всем постепенно. По мере того как она училась английскому языку, до нее начали доходить уличные сплетни. К сожалению, к тому времени она уже окончательно запуталась в сетях Молли.

Иветта до сих пор помнила тот день, когда Молли рассказала ей, что они с Альфи часто имеют интимные связи на стороне. Иветта была так потрясена, что молча выслушала веселое описание того, как Молли и Альфи возбуждаются, глядя, как каждый из них занимается сексом с другими. Молли не стеснялась в выражениях, рассчитывая расстроить Иветту и вызвать у нее отвращение. На самом деле она пыталась спровоцировать ее на ссору, как обычно поступала с Альфи.

До этого момента Иветта прощала Молли многое. Но в тот день она вдруг поняла, что та совсем не является жертвой, неспособной за себя постоять. Молли Макл получала удовольствие от той жизни, которую вела, и у нее было жестокое сердце. К тому же Молли прилагала все усилия, чтобы втянуть Иветту в свои грязные игры.

После этого разговора Иветта попыталась порвать все отношения с семейством Маклов. Она не открывала дверь их детям и не отвечала Молли, когда та ее звала. Даже когда родилась Анжела, младший ребенок Маклов, она не растрогалась и не предложила свою помощь. Но, обитая неподалеку от этой семейки, Иветта не могла не замечать, что творится по соседству.

Секс у Маклов был общим, как еда и выпивка. Молли совокуплялась с двумя братьями Альфи, в то время как он стоял и смотрел. Альфи регулярно занимался сексом с Дорой, слабоумной сестрой Молли. В последнее время с ними жил Майк, племянник Альфи, и теперь с Дорой спал он. Но Иветта не раз слышала, как Майк и Молли трахались на заднем дворе, пока дети смотрели телевизор. Четверо старших детей ушли из дома: двое сыновей то попадали в тюрьму, то снова оказывались на свободе, а дочери покинули родительский дом на поздних сроках беременности и никогда больше здесь не появлялись.

Теперь Иветта не питала никаких иллюзий в отношении Альфи и Молли. Они были абсолютно аморальны во всех своих проявлениях. Они не упускали случая украсть все, что плохо лежит, запугивали каждого, кто шел против них, не ухаживали за детьми, били их и жили в грязи, нимало не заботясь о морали. Каждый раз, когда к ним приезжала полиция, Иветта молилась, чтобы на этот раз преступление оказалось достаточно серьезным, чтобы надолго засадить их в тюрьму. Но этого никогда не случалось. Каким-то образом Маклам всегда удавалось выйти сухими из воды, и с каждым годом они становились все наглее.

Иветте до смерти надоело постоянно быть начеку. Она должна была помнить не только о том, что все время нужно закрывать черный ход на замок, чтобы кто-то из соседских детей не перелез через ограду и не стащил что-нибудь в кухне, но и о том, что нельзя говорить Молли ничего такого, что могло бы разозлить ее и настроить против Иветты.

Когда-то давно Иветта по глупости рассказала Молли кое-что из того, что случилось с ней во время войны. Теперь она знала, что стоит ей заявить на Маклов, как Молли использует ее откровенность против нее, и поэтому держала рот на замке.

Вот почему Иветта не отваживалась пойти в социальную службу и рассказать, как Альфи и Молли обращаются со своими детьми. У нее даже не хватило мужества предупредить Дэна о том, что она случайно услышала: Альфи грозился отомстить ему за тот случай с Анжелой.

Иветта тяжело вздохнула, натягивая лиф платья, над которым она сейчас работала, на манекен. Было слишком жарко, чтобы шить, потные ладони могли оставить на ткани следы. Иветта включила радио чуть громче, чтобы заглушить доносящиеся из соседнего дома звуки. Возможно, немного бренди поможет ей заснуть, прежде чем начнется пьяная драка.

Услышав рев музыки, Фрэнк Убли закрыл окно, взял книгу и пошел в спальню. Ему достаточно было просто посмотреть на Молли, чтобы разозлиться, но когда он видел, как она в стельку пьяная танцует и смеется во дворе, ему хотелось ее убить.

С тех пор как умерла Юна, в спальне ничего не изменилось. У Фрэнка даже не хватило духу избавиться от ее одежды. Когда в пятьдесят втором году, накануне дня коронации, они купили новый диван, то так обрадовались тому, что смогут выбросить свое старое ложе, доставшееся им от матери Юны, что в шутку решили провести на нем целый день.

Юна была прекрасной хозяйкой. Имея банку краски и пару метров ткани, она могла превратить любую комнату, какой бы запущенной она ни была, в небольшой дворец. Она нашла это жилье, пока Фрэнк дожидался демобилизации из армии. Он сразу же приехал сюда на скором поезде и, только взглянув на квартиру, захотел убежать куда глаза глядят, точно так же, как юная Фифи, которая жила на третьем этаже.

Но Юна убедила его, что сможет придать этой квартире вполне пристойный вид, и через три месяца, к тому времени когда его наконец демобилизовали, она добилась своего. Юна все перекрасила и поклеила новые обои, несмотря на то что в то время их было днем с огнем не сыскать. Передняя стала зеленой в белую полоску, гостиная – бледно-розовой, а кухня – желто-белой. Но дело было не только в умении Юны все украсить, – само ее присутствие делало дом уютным и милым. На столике горела настольная лампа, рядом с его стулом был пуфик, чтобы Фрэнку было куда положить ноги, и через десять минут после его прихода обед уже стоял на столе.

Не будь Юна такой образцовой супругой, Фрэнк, возможно, нашел бы в себе силы признаться ей о том случае с Молли. Но он не мог причинить своей жене такую боль и разбить ее сердце.

Если бы только он не солгал тогда, что должен нести вахту в лагере, тогда как на самом деле провел выходные в Сохо. Но товарищи Фрэнка хотели отпраздновать окончание войны, а если бы он пришел домой пьяным и поздно ночью, Юне это вряд ли понравилось бы. Фрэнк старался не вспоминать о том, что прямо в аллее парка занялся сексом с блондинкой, которая ругалась как матрос. Как только Фрэнк протрезвел, он ужаснулся содеянному. Но все его товарищи вели себя точно так же. Их опьянил алкоголь и радость от того, что война закончилась.

Фрэнк вернулся к Юне, а через три дня узнал, что та блондинка тоже жила на Дейл-стрит, в доме напротив.

По пути в магазин он увидел, как она выходила из дому. Странно, но, столкнувшись с Молли нос к носу, Фрэнк узнал ее, хотя тогда, в парке, даже не запомнил ее лица. Но еще хуже было то, что она его тоже узнала.

Почему из всех женщин в Лондоне именно эта была его соседкой? И почему она оказалась самой бесстыдной сучкой, когда-либо сотворенной Господом?

Сначала Фрэнк решил, что все останется в тайне, так как Молли тоже была замужем. Но спустя некоторое время она потребовала деньги за молчание. Фрэнк уже не раз слышал от соседей, что Альфи сам поощрял ее поступать так с другими мужчинами. Он мог избить ее партнера, если заставал их на горячем, но это была всего лишь часть игры.

В 1945 году Фрэнку было сорок девять лет. Сразу после демобилизации он устроился работать механиком на автобусной станции и считал, что им с Юной неплохо живется. Их единственная дочь Вэнди вышла замуж за электрика, у них был свой дом, и Вэнди ждала ребенка. Фрэнк верил, что годы, оставшиеся до пенсии, будут очень счастливыми и спокойными.

Но Молли разрушила все.

Фрэнк жил как на пороховой бочке. Время от времени Молли требовала денег. Иногда проходило несколько месяцев, и Фрэнку начинало казаться, что этот кошмар закончился. Затем Молли подходила к нему на улице и снова угрожала рассказать все Юне. Он хотел уехать отсюда, отчаянно пытался найти другое жилье, но после войны многие люди остались без крыши над головой, и свободных квартир не было. А еще Юна не хотела уезжать. Дейл-стрит устраивала ее, так как Вэнди и ее муж Тед жили совсем рядом, а она, конечно же, хотела видеться со своим маленьким внуком Джоном как можно чаще.

Вслед за Джоном на свет появился Мартин, а затем родилась Сьюзен, и в 1953 году Вэнди и Тед решили иммигрировать в Австралию. Фрэнк и Юна намеревались последовать за ними, но Юна рассказала об их планах кому-то из соседей, и это дошло до Молли. В этот раз Молли потребовала за молчание пятьдесят фунтов.