Текст книги "Чужая жизнь"

Автор книги: Лесли Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

– Нет, черт побери, я не такой, – ответил он. Этот вопрос, кажется, напугал и озадачил его.

– Тогда почему ты помогаешь тем, кто этим занимается? – спросила она.

– Что ты хочешь этим сказать? – произнес Мартин и, судя по тому, как начал раскачиваться фонарь, занервничал.

Фифи подумала, что он действительно мог ничего не знать об убийстве на Дейл-стрит, если не читал газет и не жил в Кеннингтоне. Никто из девушек с ее работы ни разу не заговорил об этом. Мартину могли просто приказать похитить Фифи, не разъясняя, зачем это нужно.

– Несколько недель назад на Дейл-стрит изнасиловали и убили семилетнюю девочку. Мы с Иветтой живем на этой улице, и это я нашла малышку. И кто бы ни приказал тебе привезти нас сюда, он просто хотел убрать со своего пути двух свидетелей. Так что меня нельзя винить за то, что я посчитала тебя педофилом, раз уж ты работаешь на одного из них.

До смерти Анжелы Фифи не знала слова «педофил». Но затем не раз слышала, как это слово с глубоким отвращением произносили ее соседи, и знала, что нормальный мужчина готов был голыми руками на части порвать любого, кто подпадал под это определение.

Мартин смотрел на нее широко открытыми испуганными глазами.

– Ты все неправильно поняла, – сказал он, сглатывая так часто, что его кадык метался вверх-вниз, словно игрушка йо-йо.

Дверь сарая открылась – вернулся Дел.

– Я все поняла правильно, это ты, по-моему, ошибаешься, – тихо, но твердо произнесла Фифи. – Подумай об этом. Разве твоя мать или девушка обрадовались бы, узнав, что ты работаешь на ублюдков, которые насилуют, а затем убивают детей?

Дел находился слишком далеко, чтобы ее слышать, но подойдя поближе, нахмурился.

– Что она опять выкинула? – спросил он Мартина.

– Я просто спросила, как он дошел до жизни такой, – беззаботно ответила Фифи. – Но я думаю, что человек, который увяз в дерьме по самую шею, уже не замечает его запаха.

– Ты думаешь, что это смешно? – спросил Дел, открыв клетку и поставив внутрь ведро.

– А разве я смеюсь? – ответила Фифи и попросила Мартина посветить на Иветту, чтобы можно было ее осмотреть. К огромному облегчению Фифи, Иветта просто спала, а кровь текла всего лишь из царапины, а не из раны.

– Неужели вы не смогли справиться с беспомощной женщиной? Это потому вы накачали ее наркотиками? – спросила Фифи, негодующе глядя на своих тюремщиков.

– Она проспится, – равнодушно ответил Дел. – Пойдем, нам пора, – обратился он к Мартину.

Фифи чувствовала, что Мартин был слабым звеном в этой цепи, поэтому посмотрела на него в упор.

– Вам лучше подумать над тем, что вы делаете, – предупредила она. – Быть гангстерами – это одно, но служить убийце и насильнику – это совсем другое.

– О чем это ты? – хмуро спросил Дел.

Фифи поднялась на ноги и уперлась руками в бока, дерзко глядя на них. Она понимала, что Дел гордится тем, что ведет себя как крутой гангстер, и сомневалась, что у него есть совесть. Но из того, что говорил ей Дэн, Фифи знала, что даже самые жестокосердные бандиты осуждают растлителей детей.

– Тот, на кого вы работаете, – животное, которое насилует детей, а затем их убивает, – сказала она. – И если вы у него на побегушках, то ничем его не лучше.

– Ты перегибаешь палку! – воскликнул Дел. Он посмотрел на Мартина. – Она и тебе это говорила?

Мартин угрюмо кивнул, переминаясь с ноги на ногу, словно он готов был сквозь землю провалиться.

– Босс предупреждал нас, что ты лживая сучка. – Дел натянуто улыбнулся. – Но он не сказал нам, что ты еще и сумасшедшая!

– Я не сумасшедшая и не вру вам, – спокойно возразила Фифи. – Я в своем уме и считаю своим долгом сообщить вам, что из вас собираются сделать козлов отпущения. Разве вы не читали об этом? Об убийстве Анжелы Макл было написано во всех британских газетах. Я выступаю свидетелем по этому делу, так как это я нашла труп девочки. Но если вы не верите мне на слово – проверьте сами.

– Послушай, лапочка, – презрительно процедил Дел, подходя ближе к клетке, – заткнись, или хуже будет.

Глядя на него, невозможно было сказать, знал он правду или нет, так как лицо Дела ничего не выражало. Но по его позе, словно у самца гориллы, Фифи поняла, что он хочет ее ударить. Дел сжал кулаки, и она обрадовалась, что их разделяет решетка.

– Хорошо, только не говорите потом, что я вас не предупреждала, – пожала плечами Фифи. – Я просто надеюсь, что вам хорошо заплатили, ведь вам придется покинуть страну, если вы нас убьете. Понимаете, здесь ведь немного иная ситуация, чем с Джоном Болтоном, – преступником, на которого всем наплевать. Вас будут преследовать все полицейские Англии, а все ваши друзья отвернутся от вас, как только узнают, что вы водитесь с педофилами.

Дел повернулся и схватил Мартина за руку.

– С меня хватит, мы уезжаем, – сказал он. – Чертова чокнутая сучка!

Когда они подошли к двери сарая, Мартин оглянулся через плечо. Фифи не могла разглядеть его лицо и определить, встревожен он или нет, но в любом случае уверенность Мартина пошатнулась.

Свет исчез, дверь с металлическим лязгом захлопнулась, и Фифи услышала звон цепи, на которую вешали замок. На несколько секунд фары машины осветили все трещины в стенах возле двери, а затем она услышала постепенно затихающий вдали рокот мотора.

Ее душа снова ушла в пятки, как только в сарае опять стало темно. Фифи села на землю и подползла к Иветте, вытянув руки, чтобы ее нащупать. По ее щекам непрерывным потоком струились слезы.

Дэн когда-то рассказывал ей о таких парнях, как Мартин и Дел. Он в шутку называл их «лондонскими подранками военного времени». Он говорил, что во время войны многих девяти– и десятилетних мальчишек не успели эвакуировать. Они росли без отцов, а их матери, как правило, о них не заботились. Эти дети редко ходили в школу, а вместо этого собирались в шайки и мародерствовали в городе. Шайка часто заменяла им семью. Они грабили разрушенные во время бомбежек магазины и дома или вламывались в них, пока хозяева прятались в бомбоубежищах. Единственное правило, которого они придерживались, – никогда не доносить на своих товарищей и поддерживать их несмотря ни на что.

Два года службы в армии только сильнее развили их дурные наклонности. После демобилизации большинство из них предпочитало стать преступниками, чем зарабатывать себе на жизнь честным трудом. Дэн заметил, что в пятидесятые годы Англия пережила взлет преступности. Те, кто оказался посмышленее, занимались махинациями с землей и недвижимостью. Другие открывали клубы и пабы или спекулировали дефицитными товарами. Но каждому из таких дельцов требовались десятки обычных «шестерок», чтобы держать конкурентов в страхе, собирать долги и выполнять грязную работу. Их боссы старались не пачкать рук.

Мартин и Дел несомненно были такими «шестерками», и поэтому Фифи не возлагала особых надежд на помощь Мартина. Когда дело доходит до принятия решения, такие, как он, обычно повинуются стадному инстинкту.

Когда глаза Фифи привыкли к темноте, она наконец рассмотрела Иветту, напоминавшую небольшой сверток, и подползла к ней.

– Иветта! – позвала Фифи и стала тормошить француженку, но единственным ответом оказался негромкий храп. Фифи подумала, что надо бы положить Иветту на матрас, чтобы они смогли укрыться одним одеялом. Кожа Иветты была совсем холодная, и к утру француженка может превратиться в ледышку.

Фифи нашла матрас, подтащила его поближе и перекатила Иветту на него. Затем легла рядом и укрыла себя и ее одеялом.

– Фифи! Неужели это ты?

Фифи приоткрыла глаза, услышав знакомый голос с французским акцентом.

– Да, это я, но я предпочла бы, чтобы это было не так, – сонно проговорила она.

Она увидела, что уже наступил рассвет. Сквозь узкие окошки под крышей сочился слабый серый свет.

– Но как мы здесь оказались? И почему мы вместе? – спросила Иветта. – Ты что, спасла меня от этих людей? А почему мы в клетке?

Фифи пробыла здесь всего около суток, но это время уже казалось ей вечностью, а акцент Иветты, которому Дэн так любил подражать, напомнил ей о муже и о доме.

– А может, мы еще немного поспим? – спросила Фифи. – А затем поговорим.

– Non,[23]23
  Non – нет (фр.).


[Закрыть] мы должны поговорить сейчас же, – сказала Иветта. – Я ничего не понимаю.

– Тогда забирайся ко мне, холодно ведь, – произнесла Фифи.

Как только Иветта снова оказалась рядом с ней под одеялом, Фифи рассказала, как она попала сюда и как позже вечером сюда привезли Иветту.

– Какой сегодня день? – спросила Иветта.

– Среда, – ответила Фифи. – А теперь расскажи мне, как они схватили тебя.

– В понедельник вечером ко мне пришел мужчина, – начала свой рассказ Иветта, испуганно глядя на нее. – Я как раз шла в кухню, когда в дверь постучали. Если бы я в тот момент шила в комнате, то сначала выглянула бы в окно. Но я сразу открыла дверь. Мужчина сказал, что он полицейский и должен проводить меня в участок. Я ответила, что мне нужно собрать вещи и одеться. Я поверила ему, он и правда был похож на полицейского, только без униформы.

Она рассказала о том, как забеспокоилась, оказавшись на улице, так как машина не походила на полицейскую. Но мужчина крепко держал ее за руку и не дал убежать. Тогда она начала вырываться, но он схватил ее, втолкнул на заднее сиденье машины и увез.

– Мы ехали очень долго, – сказала Иветта. – Думаю, мы направлялись на юг, потому что не пересекали Темзу. Он привел меня в какой-то дом, очень маленький и грязный. Я плакала и кричала, и тогда он меня ударил.

– Как он выглядел? – спросила Фифи.

– Он был высокий, выше чем метр восемьдесят ростом, и темноволосый. Другой был пониже, и у него еще был такой смешной рот. – Иветта приподняла одну губу, так чтобы показались зубы. – Вот такой, – сказала она.

– Это не те, которые привезли тебя сюда, – задумчиво проговорила Фифи. – Ты слышала, о чем они говорили? Они сказали, зачем ты им понадобилась?

– Они думали, что я ходила в полицию, и хотели знать, что я там рассказала, – ответила Иветта. – Я твердила им, что не была в полиции, а только отвечала на вопросы следователя, когда нашли труп Анжелы. Но они мне не поверили. Они допрашивали меня всю ночь. Мне пришлось сидеть на жестком стуле. Я хотела спать, но они мне не позволили. Столько вопросов сразу…

– Каких вопросов?

– О том, что я видела. Я сказала им, что в тот день, когда Анжела умерла, меня не было дома. Они спрашивали, знала ли я Джона Болтона, говорила ли я с ним. Я сказала, что да, я говорила с ним, когда видела его на улице, но не об Анжеле. Я ни с кем о ней не говорила.

– Ты знаешь, что Джона нашли мертвым в реке?

Иветта резко втянула воздух и застыла рядом с Фифи.

– Нет! Этого не может быть!

– Он умер, – сказала Фифи. – Мне рассказали об этом в понедельник, когда я пришла домой с работы. Я испугалась, потому что мне показалось, что это как-то связано со смертью Анжелы. Ты была права, когда говорила, что мне не следовало идти в полицию и говорить им, что я узнала человека в красном «ягуаре» и видела его раньше с Джоном.

Иветта ничего не ответила, и до Фифи вдруг дошло, почему ее схватили.

– Это ты рассказала им, что я ходила в полицию?

– Qui,[24]24
  Qui – да (фр.).


[Закрыть] – тихо прошептала Иветта. – Они пригрозили, что отрежут мне пальцы, если я не скажу. Без пальцев я не смогу шить. Я подумала, что у тебя есть Дэн и с ним ты будешь в безопасности.

Фифи не знала, как преступники выяснили, что кто-то с Дейл-стрит ходил в полицию, но они, видимо, решили, что это была Иветта, так как она жила ближе всех к Маклам.

Фифи не могла сердиться на Иветту за то, что та ее подставила. Она знала, что и сама заливалась бы соловьем, если бы кто-то пригрозил, что отрежет ей пальцы. Фифи чувствовала только глубокое, очень глубокое раскаяние, потому что из-за нее могла погибнуть и Иветта.

– Ты сердишься на меня, – виновато прошептала Иветта.

– Нет, не сержусь, – сказала Фифи, обнимая ее. – Это ты должна на меня сердиться. Ты столько раз предупреждала меня, чтобы я не лезла не в свое дело. Это все моя вина.

– Все будет в порядке, – произнесла Иветта, целуя ее в лоб и пытаясь успокоить. – Твой Дэн обязательно нас спасет.

Фифи пришлось признаться в том, что Дэн от нее ушел и что в любом случае она ничего не говорила ему о мужчине в «ягуаре».

– Нас могут хватиться только через несколько дней, – закончила рассказ Фифи. Она чуть не добавила, что к тому времени они могут быть уже мертвы, но вовремя замолчала.

– Мы не должны бояться, – сказала Фифи через несколько минут. – Я все еще надеюсь на Мартина. Может, у него проснется совесть.

* * *

День тянулся очень медленно. Солнце, заглянув около одиннадцати утра в узкие окошки сарая, согрело их. Фифи и Иветта разделили на двоих пирог со свининой и съели его. Сладкое – большую булку с изюмом – решили оставить на вечер, на тот случай, если Мартин и Дел не появятся в скором времени. После завтрака женщины дремали на матрасе. Фифи несколько раз взбиралась по прутьям наверх, чтобы размяться. Пленницы мало разговаривали, и хотя Иветту, кажется, заинтересовал рассказ Фифи о ее детстве и друзьях в Бристоле, сама она почти все время молчала, вероятно думая о том, что их может ожидать в будущем.

Когда начало темнеть, они разломили булку пополам, съели ее, а затем молча сидели на матрасе, наблюдая за тем, как постепенно темнеет небо в узких полосках окон.

– Вчера, когда стемнело, мне было так страшно, – призналась Фифи. – Не думаю, что я выдержала бы здесь всю ночь одна.

– Темнота не причинит тебе вреда, – сказала Иветта, взяв руку Фифи в свою и сжав ее. – Боль причиняют люди.

– Но тут крысы и мыши, я даже думать о них боюсь, – произнесла Фифи.

– Они к нам не подойдут, – заверила ее Иветта. – Мы не оставили им ни крошки еды. А по всему сараю рассыпано зерно и солома. Им больше ничего и не нужно. Лучше уж провести ночь рядом с крысой, чем с человеком, который желает тебе зла.

Фифи и Иветта с нетерпением ждали Дела и Мартина, но те так и не появились. Желудки обеих женщин урчали от голода. Наконец они оставили надежду на ужин и легли на матрас. Было очень холодно. Иветта положила свое пальто поверх одеяла, но теплее от этого не стало.

Фифи размышляла, можно ли смерть от голода считать убийством, или это назовут «несчастным случаем» или еще как-нибудь, если их похитители заявят, что просто не смогли приехать. И сколько времени это займет? Две недели? Три? Или еще дольше? Но она не озвучила вслух свои тревожные мысли, так как чувствовала, что вся ответственность за их затруднительное положение лежит на ней.

Фифи приснилось, что она лежит на пляже и загорает. Она проснулась и обнаружила, что ей в лицо сквозь узкие окна светит солнце.

Иветта стояла, потягиваясь, и с улыбкой обернулась к Фифи.

– Когда светит солнце, здесь не так уж и плохо, – сказала она. – Но я бы не отказалась от чашки чая или кофе.

Фифи посмотрела на часы. Было уже десять. Она удивилась тому, что спала так долго, и сказала об этом Иветте.

– По-моему, тело само знает, сколько ему нужно спать, особенно когда больше нечем заняться, – ответила Иветта. – Когда я впервые приехала в Англию, то легла спать в субботу и проспала до самого понедельника. Было холодно, у меня почти не было денег, и я не знала в Англии ни одной живой души. Оставалось только спать.

Фифи встала и направилась к ведру. Иветта тактично отвернулась.

– Почему ты приехала в Англию? – спросила Фифи. – Неужели во Франции у тебя не было никого из близких?

– Мама умерла во время войны, – ответила Иветта. – Я не хотела, чтобы все напоминало мне об этом.

Судя по ее голосу, Иветта не хотела об этом говорить. Фифи достала расческу и начала приводить волосы в порядок.

– У тебя такие красивые волосы, – сказала Иветта, садясь рядом с ней на матрас. – Я всегда хотела быть блондинкой. Когда в Париж пришли немцы, многие матери осветляли темные волосы своих дочерей.

– Зачем? – спросила Фифи.

– Чтобы скрыть, что они еврейки, – ответила Иветта, поджав губы. – Это не всегда срабатывало, некоторые потом ходили с оранжевыми волосами.

Фифи неожиданно вспомнила эпизод из ее детства, когда ей было около шести лет. Она проснулась от плача матери и спустилась вниз. Родители были в кухне, и отец обнимал мать, которая рыдала у него на плече.

– Не надо было тебе на это смотреть, – говорил он. – Я же предупреждал, что ты только расстроишься.

Фифи всегда обожала подслушивать разговоры взрослых за дверью или в прихожей. Ее родители очень на нее за это сердились. Но сколько бы они ни повторяли ей, что тот, кто подслушивает, никогда ничего хорошего о себе не услышит, она просто не могла устоять. Но в ту ночь Фифи побежала обратно к себе, напуганная тем, что увидела и услышала.

Тем вечером ее мать со своей сестрой пошла в кино. Они вместе ходили в кинотеатр почти каждую неделю, и всегда мать, возвращаясь, смеялась, а иногда даже пересказывала папе содержание фильма.

На следующее утро у мамы были красные, опухшие от слез глаза, и Фифи спросила, почему она плакала.

– Потому что я видела самый ужасный и страшный фильм на свете, – ответила Клара.

Поход в кино всегда был для Фифи великим событием. Она уже посмотрела «Белоснежку», «Бумбо» и «Бемби», и в ее представлении все фильмы могли быть только замечательными.

– Он был печальным, как тот фильм, в котором умерла мама Бемби? – спросила Фифи.

– Гораздо печальнее, ведь история о Бемби – это просто сказка. Я смотрела фильм о том, как один плохой человек убил тысячи мам, пап и маленьких деток. – После этих слов глаза Клары снова наполнились слезами.

– А почему он их убил?

– Просто потому, что они были евреями.

Фифи понятия не имела, кто такие евреи, и только спустя несколько лет узнала в школе о холокосте. Только тогда она поняла, что ее мать несколько лет назад плакала потому, что посмотрела документальный фильм об освобождении британской и американской армиями заключенных концентрационных лагерей.

В Фифи проснулся жгучий интерес ко всему, связанному с этой темой. Она ходила в библиотеку и читала книги о холокосте. Но стоило ей заговорить об этом дома, как она получала неизменный ответ:

«Все это было много лет назад. Теперь об этом нужно забыть».

Ее всегда сбивало с толку, почему такие порядочные, хорошие люди, как ее родители, могли просто отбросить в сторону такой ужасный факт, как уничтожение миллионов невинных людей. Фифи хотела выяснить, почему никто не знал о том, что это происходит, и как люди отреагировали, когда обо всем узнали, – хотели ли они чем-то помочь или были слишком потрясены. Ее также интересовало, что случилось с выжившими евреями и смогут ли они когда-нибудь забыть обо всем и простить немцев.

Фифи почти не думала на эту тему последние восемь или девять лет, но что-то в словах Иветты натолкнуло ее на мысль о том, что портниха тоже была еврейкой, и вернуло к жизни все забытые вопросы, на которые ей так никто толком и не ответил.

Повернувшись к Иветте, Фифи спросила:

– А ты что, тоже еврейка?

Иветта тяжело вздохнула.

– Да, Фифи, я еврейка. – По тону, которым она это сказала, Фифи поняла, что Иветта не хотела больше говорить на эту тему.

Фифи пришлось смириться. Она расчесала волосы, затем предложила Иветте привести ее волосы в порядок. Раньше Фифи видела на голове француженки только одну прическу – тугой узел на затылке, но вчера, когда шпильки стали выпадать и волосы Иветты рассыпались по плечам, к удивлению Фифи, они оказались очень длинными и густыми, хотя и слегка тронутыми сединой.

Иветта потеряла почти все шпильки, поэтому Фифи предложила ей заплести косы, так как у нее в сумочке была пара резинок. Фифи всегда любила возиться с чужими волосами, а Иветта, кажется, успокоилась, пока Фифи расчесывала ее и заплетала ей косы. Они говорили о том, как хотели бы помыться, почистить зубы и выпить чаю или кофе.

– Ты сейчас совсем как школьница, – засмеялась Фифи, закончив возиться с волосами Иветты. Она уже хотела сказать, что Иветте следует покрасить волосы и сделать себе модную стрижку, но вовремя сдержалась. Она нашла у себя в сумочке зеркало, чтобы Иветта смогла на себя посмотреть.

Француженка улыбнулась.

– Я носила точно такую же прическу, когда была маленькой девочкой, – сказала она. – Мама заплетала мне косички, пока я ела завтрак. Перед тем как я отправлялась в школу, она всегда завязывала их ленточками, но не проходило и дня, чтобы я одну из них не потеряла.

– Я тоже все время теряла ленты, – улыбнулась Фифи. – Моя мама здорово на меня сердилась за это. Однажды она сказала, что только попусту тратит время, пытаясь привести в порядок мой внешний вид. Я тогда подумала, что она хотела сказать, будто я настоящая уродина.

Иветта похлопала ее по щеке.

– Мамы стараются не говорить своим маленьким девочкам, что они красивы, чтобы те не стали тщеславными.

– Тебе мама никогда не говорила, что у тебя очень красивые глаза? – спросила Фифи. – Они совсем как растопленный черный шоколад. И у тебя чудные губы. Почему ты не вышла замуж?

Иветта улыбнулась.

– Я не знаю никого, кто задавал бы столько вопросов, как ты! Чтобы выйти замуж, красивых глаз и губ недостаточно.

– Но ты такая добрая, – сказала Фифи. – И, возможно, немножко загадочная. Полагаю, многие мужчины искали твоей благосклонности.

Иветта хихикнула.

– Так, по-твоему, я загадочная?

Фифи улыбнулась.

– Да, но большинству мужчин это нравится.

– Мне все равно, что нравится мужчинам, – несколько резко ответила Иветта. – Я бы предпочла всю жизнь провести в одиночестве, чем жить с мужчиной. Посмотри только, как эти мужчины с нами обращаются! У нас нет еды и одно одеяло на двоих. Женщина бы этого не допустила.

Этот день тянулся еще дольше, чем предыдущий. И так как им было нечем заняться, разве что думать о том, как им хочется есть, пленницы стали более раздражительными. Когда Фифи начала карабкаться вверх по прутьям, Иветта пожаловалась, что ее это раздражает. А привычка Иветты раскачиваться взад и вперед, сидя на матрасе, действовала Фифи на нервы.

– Прекрати! – закричала Фифи. – Такое впечатление, что ты сходишь с ума.

– Прекратить что? – спросила Иветта.

– Раскачиваться!

– Не понимаю, о чем ты, – ответила Иветта.

После этого они намеренно игнорировали друг друга. Иветта легла и свернулась на матрасе в позе эмбриона, а Фифи начала делать упражнения, которые помнила со времен занятий балетом, представляя себе, что решетка клетки – это станок.

Но когда в сарае постепенно начало темнеть, Фифи разозлилась. Ей было холодно, она была грязной и голодной и больше не могла этого терпеть.

– Мы ведь в самом деле умрем здесь! – неожиданно закричала она. – Мы не сможем отсюда выбраться и будем все худеть и худеть, пока не ослабнем настолько, что не сможем подняться на ноги. А ты даже поговорить со мной не хочешь, чтобы отвлечься от этих мыслей.

– А о чем ты хочешь со мной поговорить? – удивилась Иветта. – Ты порой ведешь себя как ребенок, Фифи, и вечно все драматизируешь.

– Хуже, чем сейчас, быть уже не может, – огрызнулась Фифи. – Я этого больше не вынесу.

Иветта встала, подошла к Фифи и крепко ее обняла.

– А теперь успокойся, – мягко сказала она. – Крики и ссоры нам не помогут.

Фифи расплакалась, и Иветта отвела ее на матрас, завернула в одеяло, словно маленького ребенка, и крепко обняла.

– Как ты можешь быть такой спокойной? – спросила Фифи через некоторое время, перестав всхлипывать. – Разве ты не боишься?

– Да, я боюсь, – призналась Иветта. – И я такая же голодная, как и ты. Но мне и раньше приходилось голодать и умирать от страха, может, поэтому теперь я веду себя спокойно.

– Это случилось, когда ты только приехала в Англию?

– Нет, тогда мне запомнился только холод, а не страх или голод. Но в Париже у меня просто душа уходила в пятки, потому что немецкие солдаты каждый день приходили за евреями и куда-то их увозили. Мы не знали куда, но понимали, что ничего хорошего нам ожидать не приходится. Иногда у нас совсем не было еды, потому что мало кому в оккупированном городе нужны услуги портнихи.

– И нацисты тебя забрали? – спросила Фифи, все еще шмыгая носом.

– Нет, потому что мама успела отправить меня в другое место. Она не смогла поехать со мной. Ей пришлось продать все, что у нас было, чтобы оплатить мой отъезд. Она сказала, что приедет ко мне, как только война закончится.

– И она приехала?

Иветта покачала головой.

– Ее забрали нацисты, и она умерла в поезде, по пути в Польшу. Говорят, в каждом вагоне было так много людей, что они просто задыхались. Еще было очень холодно, и им было нечего есть и пить.

Сейчас, сидя в клетке, Фифи очень хорошо представляла себе, через что пришлось пройти маме Иветты. Раньше она отнеслась бы к такому рассказу как к еще одной страшной истории, которую она могла живо вообразить, но не пережить. Простые слова не могли передать весь тот ужас и отвращение от того, что одни люди могут сделать с другими. Или то, каким потрясением для Иветты оказалась новость, что ее мама умерла в таких мучениях. Сейчас было темно, и Фифи не могла разглядеть лицо француженки, но знала, что та плачет.

– Мне так жаль, – прошептала Фифи. – Я просто не знаю, что еще сказать. Все это слишком ужасно.

– Может, для нее так было лучше, ведь ей не пришлось увидеть, что из себя представляет лагерь, – сдавленным голосом сказала Иветта. – По крайней мере, мама до последней минуты была среди знакомых людей. Когда война закончилась, я все ждала от нее вестей, а затем, когда Красный Крест напечатал ее имя в списках погибших, я приехала сюда.

Фифи подумала о своей маме. Она вдруг увидела, как Клара ждет ее у входа в детский сад вместе с Патти и с коляской, в которой сидят Питер и Робин. Обычно мама широко расставляла руки, пока Фифи бежала к ней, а затем обнимала ее и целовала. Странно, что это полное любви воспоминание посетило ее только сейчас, а раньше она вспоминала лишь высокомерие Клары и ссоры с ней! Всего пару дней назад Фифи во всех своих неудачах винила семью, но теперь ей стало стыдно. Фифи подумала, что если ей все-таки удастся отсюда выбраться, она пересмотрит всю свою жизнь и постарается видеть в ней только хорошее, а плохое забыть.

Некоторое время Фифи молчала, обнимая Иветту. Она надеялась, что тепло ее тела поможет француженке успокоиться. Но вопросы так и роились у нее в голове. Ей столько еще хотелось узнать об Иветте!

– А как ты жила все эти годы во время войны? – спросила она. – Ты, должно быть, была тогда совсем юной девушкой?

– Мне было восемнадцать, когда война закончилась, – ответила Иветта запинаясь. – Но я больше уже не была юной девушкой. Тогда я думала, что лучше бы мне было умереть вместе с мамой в том поезде.

– Почему? Разве те люди не были добры к тебе?

– Добры! Для них я была всего лишь молодой еврейской девушкой, которую можно продать кому угодно за пару франков. Ты спрашивала, почему я не вышла замуж, Фифи. Я лучше умру, чем снова позволю мужчине ко мне прикоснуться.