Текст книги "Чужая жизнь"

Автор книги: Лесли Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Воздух в офисе фирмы «Трумен Энтерпрайс» был сизым от сигарного дыма. Джек Трумен сидел, откинувшись в большом кожаном кресле, со стаканом виски в руке. Другой рукой с зажатой в ней сигарой он жестикулировал, разговаривая с Делом и Мартином.

– Я хочу, чтобы вы немедленно отправились в Ноттингем, – тоном человека, привыкшего к немедленному выполнению его приказов, сказал он. – Этот подонок совсем от рук отбился, и вы останетесь там, пока он не осознает свою ошибку.

Джеку Трумену было около шестидесяти, но он поддерживал форму, посещая тренажерный зал и каждое утро переплывая пятьдесят раз собственный бассейн, так что выглядел он значительно моложе. Метр девяносто ростом, широкоплечий, с грубыми чертами лица, он никогда не был красивым, но с возрастом приобрел некоторую импозантность. Темные волосы стали серебристыми, а одевался он с шиком. Серый костюм ручной работы стоимостью три тысячи из бутика на знаменитой улице Савиль-роу[25]25
  Савиль-роу (Savile Row) – модная лондонская улица, издавна славящаяся своими бутиками и старинными ателье.


[Закрыть] и золотые часы Трумен носил с непринужденностью потомственного миллионера. Его истинное происхождение выдавал только акцент кокни. А глаза, лишенные человеческого тепла, предупреждали – перед вами акула в человеческом обличье.

Всякий, увидевший его особняк в Эссексе, построенный в стиле, подражавшем домам эпохи Тюдоров, удивился бы, узнав, что Трумен управляет своей огромной империей не из престижного офиса, скажем, в Мэйфайре. Но Джека вполне устраивали две небольшие, заваленные бумагами и вещами комнатки над книжным магазином на площади Святой Анны в Сохо, где он начал свой бизнес сорок лет назад. Ему также принадлежало само здание и питейное заведение «Мандрагора» в подвале. Стрип-клуб «У Мирабель», кофейня «Бастилия» и ночной клуб «У Фредди», которые тоже принадлежали Трумену, находились в трех минутах ходьбы от офиса. Кроме этого, он занимался и другими видами бизнеса – от швейных ателье и ресторанов до пары отелей в Паддингтоне и казино во всех крупных городах.

Проблема возникла с клубом в Ноттингеме. Управляющий клубом начал прикарманивать некоторую часть доходов клуба, и Мартин с Делом должны были не только преподать ему хороший урок, но и вернуть то, что, по мнению Трумена, он успел хапнуть.

– Хорошо, босс, – кивнул Дел. – Насколько суровым должен быть урок?

– Достаточно суровым, чтобы ему больше не захотелось меня обманывать. Но смотрите, чтобы этот урок не закончился больницей. Он хорошо знает свое дело, и я позволю ему и дальше на меня работать, если получу обратно свои деньги. Но если нет… – Трумен сделал рубящий жест сигарой, давая понять, что тогда парню придется туго.

Дел направился к двери, собираясь уходить. Мартин последовал было за ним, но затем остановился и посмотрел на Трумена.

– Как насчет женщин? – спросил он. – Им нужна вода и пища. Может, нам сначала заехать к ним?

– Оставь это мне, сынок, – ответил Трумен с улыбкой, которая, впрочем, не коснулась его глаз. – Отправляйтесь сейчас в Ноттингем, и поторопитесь.

Мартин колебался. Сегодня уже пятница, а последний раз они наведывались к сараю во вторник вечером, когда привезли вторую женщину. Но Дел вывел его из комнаты, схватив за рукав и напоминая, что спорить с боссом – это не очень хорошая идея.

Спустившись по лестнице, Мартин повернулся к приятелю.

– Послушай, Дел, мы должны сначала съездить туда, – настойчиво произнес он. – Они уже голодают, и воды, наверное, не осталось.

– Если ты вдруг забыл, то напоминаю – мы отдали ключ боссу еще в среду и не сможем туда попасть, – ответил Дел. – Так что прекращай суетиться. Он пошлет туда кого-нибудь другого. Не говоря уже о том, что эта болтливая сучка сама во всем виновата.

Шел очень сильный дождь, и предстоящая поездка в Ноттингем совсем не радовала ни Дела, ни Мартина. Любое место, расположенное севернее Ветфорда, казалось им неприветливым. Когда они выполнят задание своего босса, будет уже поздно, и ночевать придется в какой-нибудь дыре. Значит, в ночь с пятницы на субботу, самую оживленную ночь недели, оттянуться им не светит.

К ним, спрятавшись под одним зонтиком, подошла пара стриптизерш из «Мирабели». Увидев Дела и Мартина, девушки повеселели.

Большинство мужчин, которые ходили в этот клуб, были в лучшем случае среднего возраста, а в худшем – оказывались извращенцами. Для стриптизерш Дел и Мартин были рыцарями на белых конях, так как они охраняли девушек и приводили в чувство разбушевавшихся посетителей. Дел вызывал у них восхищение и пользовался их доверием, часто продавая девушкам амфетамины, которые они использовали как средство для похудения и повышения работоспособности. Но Дел использовал всех без исключения, в том числе и Мартина.

– Зайдете в клуб, мальчики? – спросила рыжеволосая девушка.

– Не сегодня, золотко, – ответил Дел, расправляя белоснежные манжеты рубашки поверх рукавов темно-зеленого велюрового пиджака. – Мы отправляемся по делам. Может, завтра заскочим. – Он посмотрел на Мартина и кивком дал понять, что им пора идти.

Мартин понял, что Дел и думать забыл о женщинах в сарае.

Слова Фифи не выходили у Мартина из головы. Дел утверждал, что Фифи наврала им с три короба. На самом деле ее похитили потому, что ее муж работал на Джека Трумена, а затем попытался его одурачить. Другая женщина вела бухгалтерию в одном из заведений босса и начала воровать. Дел сказал, что Фифи будут держать под замком, пока ее муж не объявится, а француженка должна получить хороший урок.

Но Мартин ему не верил. Ведь раньше Дел утверждал, что Дэн Рейнолдс работал каменщиком, и, насколько он знал, француженок ни в одном из заведений босса не было.

В том, что Дела и Мартина послали разобраться с парнем, который зарвался, не было ничего необычного. В этом как раз и заключалась их работа. Ему зададут хорошую трепку, несколько дней подержат взаперти и отпустят сразу же, как только он осознает, что с Джеком Труменом шутки плохи. Но им никогда раньше не приходилось похищать и держать взаперти женщин. Женщинам, которые огорчали Трумена, а это неизменно были проститутки, угрожали изуродовать лицо. По мнению Мартина, угроза действовала очень эффективно: ему еще ни разу не приходилось ее исполнять.

Но что бы там ни говорил Дел, Фифи определенно не была проституткой. И эта история с убийством ребенка… Мартин вчера просмотрел несколько старых газет и убедился, что такой случай действительно имел место.

Дел даже снизошел до того, чтобы объяснить, почему Болтон и обе женщины жили на одной улице. По его словам, их босс являлся владельцем недвижимости на этой улице, а так как Дэн Рейнолдс, Джон Болтон и француженка работали на него, то он дал им там квартиры. Но Мартин помнил, что Джон Болтон жил в собственном доме, и впервые слышал, что у Трумена была недвижимость в южной части Лондона.

То, что убитая девочка тоже жила на Дейл-стрит, Дел назвал просто чистой воды совпадением, которое не имеет отношения к их боссу. По мнению Мартина, вся эта история была шита белыми нитками, но Дел, видимо, так не думал.

Мартин знал Дела с шестилетнего возраста. Они жили в одном многоквартирном доме в Ротерхисе, вместе играли, прогуливали уроки, их даже вместе эвакуировали в поселок в Сассексе.

Бабушка Мартина всегда говорила, что не свяжись ее внук с Делом, он давно бы уже работал в банке, вместо того чтобы делать то, что она называла «быть на побегушках у бандитов». Несомненно, Мартин был гораздо смышленее Дела, и если бы не связался с ним, то наверняка закончил бы среднюю школу.

Но судьба свела их с Делом вместе. Для начала они сбежали из Сассекса – сели на поезд и спрятались под сиденьями от контролеров. С тех пор они то и дело влипали в истории, но им все сходило с рук из-за недостатка родительского внимания. Мама Дела постоянно была в разъездах с какими-то мужчинами, которых она меняла как перчатки, а отец находился за границей. У Мартина не было никого, кроме бабушки. Мартина часто мучила совесть из-за того, что он причиняет ей столько беспокойства. Она была очень хорошим человеком и не раздумывая забрала внука к себе после смерти его матери, когда отец Мартина исчез в неизвестном направлении.

Сейчас ей уже было около восьмидесяти лет, она доживала свой век в хорошем доме в Дагенхеме, но все так же ворчала по поводу дурного влияния, которое оказывал Дел на ее внука. Она говорила, что Мартину следовало бы жить у нее, а не оставаться с Делом и его девушкой Джеки в Хакни.

Мартин всегда смеялся, когда бабушка утверждала, что все это добром не кончится. Но в глубине души он был согласен с нею. Он с радостью порвал бы со своим приятелем и нашел себе приличную работу, но не мог. Джек Трумен не любил тех, кого он называл «перебежчиками». Джон Болтон был одним из них и окончил свою жизнь в реке.

– Что случилось? – спросил Дел, когда они свернули в направлении Барнета. – Только не говори, что все еще беспокоишься о той девке.

– Нет, – солгал Мартин. Он знал, что Дел не питал нежных чувств ни к одной женщине, даже к Джеки. Он убил бы всякого, кто попробовал бы ее у него увести, но ценил ее не как личность, а скорее как вещь. – Просто мне немного не по себе из-за поездки в Ноттингем.

– Да, внапряг ехать туда в пятницу, но посмотри на это с другой стороны. Ты же знаешь, какие там пташки, – все они без ума от приезжих из Лондона.

Мартин и правда знал, какие там девушки. Все с высокими, налакированными прическами и толстым слоем грима, из-за чего их лица казались бледными. Ему больше нравились такие девушки, как Фифи, с чистой кожей и длинными шелковистыми, распущенными по плечам волосами.

Во вторник, когда их посылали за Фифи, Трумен сказал, что она красотка, но Мартин не ожидал, что ее внешность произведет на него такое впечатление. Она была такой чистенькой и изящной, а такого очаровательного личика Мартину давно не приходилось видеть. Когда Фифи села в машину, салон автомобиля наполнился едва уловимым ароматом цветочных духов, а не запахом дешевого дезодоранта, от которого у Мартина першило в горле.

И эта красавица к тому же была смелой. Что могло заставить ее мужа бросить ее? А ведь он, без сомнения, бросил ее, потому что иначе история о его болезни не сработала бы. Фифи, должно быть, любила его и потому сразу же села в машину.

В сарае скорее всего чертовски холодно по ночам, а у нее даже не было пальто, только легкий жакет. Что, если Фифи или другая женщина заболеют?

– Я умираю от голода, – заявил Дел, как только они приехали в Барнет. – Давай остановимся и где-нибудь перекусим. А то скоро все забегаловки закроются.

Мартин не хотел есть, но от чашки чая не отказался бы. Они неизвестно сколько времени проторчали в офисе, а заносчивая секретарша даже не предложила им кофе.

Они припарковались, нашли недорогое кафе со столиками, где можно было поесть, и заказали жареную треску с картошкой. Мартин съел рыбу, но картошки ему не хотелось. Сунув руку в карман за сигаретами, он обнаружил, что в пачке осталась только одна.

– Пойду куплю курева, – сказал он, вставая из-за столика.

Через три дома от кафе он обнаружил газетный киоск. Мартин купил сигареты и пару плиток шоколада. Он уже собирался идти обратно, но увидел витрину с поздравительными открытками. На следующей неделе у его бабушки будет день рождения, а он часто забывал вовремя купить открытку, чтобы ее поздравить.

Мартин разглядывал открытки в поисках такой, которая бы ей понравилась, с сентиментальными стихами, и вдруг заметил открытку, на которой было написано «Скучаю по тебе».

На открытке был нарисован плюшевый мишка со слезинкой на щеке, и Мартину снова вспомнилась Фифи.

– Давай, Фифи, вставай и сделай со мной зарядку, это поможет тебе согреться, – умоляющим голосом проговорила Иветта. Она стояла, склонившись над девушкой, лежавшей на матрасе, и держала ее за руку.

– У меня нет сил, – слабым голосом сказала Фифи. – У меня голова кружится, когда я встаю.

У Иветты тоже кружилась голова. Последний раз она поела как следует в понедельник вечером, как раз перед тем, как ее похитили. Сегодня была уже пятница, а половинка пирога и кусок булки, которые они съели во вторник, никак не могли заменить полноценный обед. Воды в бутылке осталось всего на три пальца, и Иветта знала, что им придется туго, когда она закончится.

В глубине души Иветта была уверена, что их оставили здесь умирать. Она долго об этом думала, и ее уверенность все крепла.

Зачем подвергать себя риску быть кем-нибудь замеченным и приезжать сюда, чтобы их убить, если со временем они умрут сами? Полиции будет трудно распутать это дело, так как дождь смоет следы колес и все остальные улики. Иветта не сомневалась, что преступники, прежде чем отвезти их сюда, удостоверились, что хозяин сарая еще долго здесь не появится. Возможно, их тела к тому времени будет уже нельзя опознать.

Конечно, только самый бесчувственный и хладнокровный злодей мог оставить двух женщин умирать от жажды и голода, и Иветта сомневалась, что те мужчины, которые ее похитили, и те, которые привезли сюда Фифи, могли так поступить. Но тот, кто за этим стоял, мог все спланировать. Их с Фифи похищали разные люди. Их боссу ничего не стоило уверить их в том, что еду сюда привозит другая пара наемников. А когда их тела все-таки найдут, Иветта была уверена, что никто из мужчин ни в чем не признается, невзирая на угрызения совести. Им придется хранить молчание из страха перед тем, что их постигнет та же участь.

В прошлом Иветта часто хотела умереть, в ее жизни не было ничего, что могло бы ее удержать. У нее не было семьи, которую ее смерть расстроила бы, ей не на что было надеяться, и она с радостью избавилась бы от чувства вины, которое не давало ей покоя ни днем, ни ночью. Она не боялась смерти как таковой, ее пугал лишь долгий и мучительный процесс умирания.

Иветта посмотрела на прутья клетки над головой. Будет так просто забраться туда, сделать петлю из пояса своего платья и повеситься. Во Франции она однажды видела висельника и знала, что такая смерть наступает быстро.

Но она не могла этого сделать, потому что с нею была Фифи. Фифи всегда думала о людях лучше, чем они того заслуживали, и надеялась до конца, уверенная в том, что никто не сможет оставить двух женщин умирать голодной смертью.

Иветта не разделяла ее оптимизма. Похоже, им нечего было надеяться на то, что их найдет полиция. Даже если Дэн и Фрэнк подумают, что с ними случилось что-то плохое, и им удастся уговорить полицию начать поиски, они вряд ли найдут их здесь. И пройдет несколько дней, пока они поймут, что Иветта тоже исчезла. Если полиции не удастся вытрясти из Альфи имена остальных игроков, то сам он и пальцем не пошевельнет, чтобы помочь их искать. Кроме того, Альфи был простой пешкой в этой игре. Если бы он не находился под охраной в тюрьме, то скорее всего был бы уже мертв, как Джон Болтон.

Иветта встала на колени возле Фифи и нежно погладила ее по щеке. Девушка ей всегда нравилась, а за время заточения эта привязанность усилилась. Только благодаря Фифи Иветта не впадала в отчаяние. Фифи вовсе не была избалованным ребенком, как Иветте показалось сначала. Фифи придумывала разные игры, чтобы скоротать время, они вместе пели и сочиняли истории. Фифи вспомнила, как в школе учила французский, и стала разговаривать с Иветтой на ее родном языке, заставляя исправлять себя.

По ночам Фифи обнимала Иветту, чтобы ее согреть, и Иветта держала свои страхи при себе.

Даже желание Фифи знать все и обо всех не казалось ей больше назойливым. Фифи просто хотела выяснить, что движет людьми, она хотела их понять. Иветта подумала, что мир стал бы гораздо лучше, если бы таких людей, как Фифи, было больше.

Фифи с трудом открыла глаза и попыталась улыбнуться.

– Дэн нас отыщет, – убежденно сказала она. – Могу поспорить, он уже расспросил всех на Дейл-стрит, чтобы узнать, что с нами произошло, а его товарищи с работы ему помогут. Не надо отчаиваться, Иветта. Есть еще Мартин, я на него надеюсь. Он показался мне не таким уж и плохим. Скорее всего, он связался с плохой компанией, и они запретили ему приносить нам еду. Но я уверена, что он не позволит нам здесь умереть.

На глаза у Иветты навернулись слезы – уверенность Фифи была такой трогательной.

– Я хотела бы думать так же, как и ты, – сказала она. – Но я видела за свою жизнь столько зла, что не могу никому верить.

– Почему бы тебе не рассказать мне об этом? – предложила Фифи. – Давай, ложись возле меня. Мы свернемся под одеялом, чтобы согреться. Ты и я наверняка станем лучшими подругами, после того что нам пришлось пережить вместе. Так что у нас не должно быть секретов друг от друга.

Иветта уже замерзла. В сарае темнело, и перспектива провести еще одну ночь, испытывая муки голода, изнемогая от мыслей о еде и от боли в затекших ногах, которые она поджала под себя, чтобы согреться, была невыносимой. Рассказывая Фифи о мучивших ее демонах, она сможет отвлечься, и, кроме того, ее история поможет девушке понять, что мир этот вовсе не так прекрасен, как ей кажется, и что не все сказки имеют счастливый конец.

– Я очень, очень долго хранила все это в тайне, – предупредила Иветта, ложась рядом с Фифи и обнимая ее. – Мне будет трудно рассказать тебе все, но ты была со мной очень откровенна, пора и мне поделиться с тобой своими секретами.

Иветта начала со времен своего детства. Она рассказала об отце, которого никогда не знала, о крохотной квартирке на улице Жардин и о матери, постоянно занятой шитьем.

– Мы были очень бедны, – сказала Иветта. – Иногда, когда у мамы не было заказов, мы голодали, но мы также пережили много счастливых минут. Мама любила, когда я читала ей вслух, пока она шила. Я же обожала мастерить наряды для своей куклы из оставшихся обрезков дорогой материи. Летними ночами, когда становилось темно и мама не могла больше шить, мы ходили гулять к Сене и смотрели на проплывающие лодки. Мы заглядывали в окна больших домов и останавливались у дорогих ресторанов, чтобы послушать музыку. Мама всегда говорила, что скучала по мне, когда я пошла в школу, но также и гордилась мной, потому что я была очень смышленой, лучшей ученицей в классе. Она надеялась, что я смогу найти хорошую работу и мне не придется так много работать, как ей.

Иветта снова мысленно перенеслась в сентябрь тридцать девятого года, когда ей было тринадцать лет. Она увидела себя со стороны, спешащей в школу со своей подружкой Франсуазой. Обе были худенькими, со смуглой кожей и темными волосами и глазами. Они носили черные шерстяные чулки, которые постоянно собирались в складки на щиколотках, а длинные косички девочек болтались из стороны в сторону и забавно подпрыгивали, когда Иветта и Франсуаза перескакивали через трещины на тротуаре. Их часто принимали за близняшек из-за внешнего сходства. Но Иветта считала Франсуазу более привлекательной – у нее были ямочки на щеках и красиво очерченные губы.

В школе учитель продолжал им рассказывать о недавно начавшейся войне. Он вешал на доску карты, чтобы показать, как германские войска продвигаются через Польшу, но это мало о чем говорило Иветте и Франсуазе, так как Польша была очень далеко от Парижа и у девочек не было отцов, которые могли бы уйти на войну.

Но больше всего Иветте запомнилась еда в магазинах и запахи, которые она издавала. Возможно, это так врезалось в ее память, потому что такого изобилия Иветта не увидит долгие годы. Розовые глянцевитые яблоки, сложенные в высокие пирамиды, соблазнительные пурпурные гроздья винограда, свисающие из ящиков, морковь и ярко-красные помидоры. Свежевыпеченный хлеб и круассаны, мраморный прилавок продуктовой лавки, уставленный десятками видов сыра, ветчиной и паштетами. И множество осенних цветов: жестяные ведра, полные хризантем, георгинов и маргариток.

– Это от Франсуазы я впервые услышала, что нацисты не любят евреев, – продолжала рассказ Иветта. – У нее были родственники в Берлине, и они написали ее матери, что пытаются убежать из города, потому что на евреев совершают нападения, а все их имущество конфисковывают. Но мы с Франсуазой не задумывались о том, что мы – евреи. Наши матери не ходили в синагогу и не придерживались старых традиций. Мы считали себя простыми французами, и то, что происходило в Германии, никакого отношения к нам не имело.

Но начиная с весны 1940 года я заметила, что маму что-то беспокоит. Беспокоит даже сильнее, чем арендная плата и то, что из-за войны у нее перестанут заказывать новую одежду. Однажды я спросила ее об этом, и мама призналась, что боится за нас.

Иветта помнила, что испытывала смешанные чувства, когда германские войска все ближе и ближе подступали к Парижу. В воздухе витало волнение, по Парижу маршировало так много людей в военной форме, на улицах пересказывали истории о героических подвигах. Для них с Франсуазой это было похоже на предвкушение Рождества. Столько предчувствий и надежд, но еще, так как их мамы были бедны, в глубине души появлялся страх, потому что девочки привыкли к тому, что их ожидания часто не оправдывались.

Приготовления к войне уже начались, и старики рассказывали истории о молодых мужчинах и их семьях, погибших во время Первой мировой войны. Люди поспешно вступали в брак, не соблюдая церемоний и традиций. Юные девушки, которые раньше были образцом добродетели, теперь страстно целовались с молодыми людьми прямо на улицах у всех на виду. Бары, ночные клубы и рестораны были переполнены. По воскресеньям в церковь нельзя было протолпиться. Люди подолгу оставались на улицах, возможно, только для того, чтобы поговорить о войне или посплетничать, но для двух девочек-подростков такая атмосфера казалась почти праздничной.

Иногда Иветта с Франсуазой ходили на вокзал и смотрели, как солдаты уезжают на войну. Они были слишком молоды, чтобы до конца понять чувства и слезы влюбленных, обнимавшихся перед разлукой, но в то же время выросли уже настолько, что сами хотели пережить эту пьянящую трагедию. Они тоже махали платочками и бросали цветы. Они даже надеялись, что война не закончится, прежде чем они повзрослеют настолько, чтобы завести кого-нибудь, с кем можно целоваться на прощанье.

Но, несмотря на оживление, охватившее Париж, в апреле и мае в сердца людей начали вкрадываться тревога и предчувствие беды, которые все усиливались. Учителя в школе ходили мрачнее тучи и уже не горели желанием показывать на карте продвижение германских войск через Голландию и Бельгию.

Затем в конце мая весь Париж ошеломило известие о поражении французской и английской армий под городом Дюнкерком. Звонили церковные колокола, и люди страстно молились о том, чтобы их родственники и друзья оказались среди тех, кто уцелел.

И когда все еще переживали это несчастье, в город вошли немцы. Десятого июня французское правительство покинуло столицу, потому что город было невозможно удержать. Хотя большинство горожан радовалось, что их любимый город избежал разрушений, осады и уличных боев, они все равно были потрясены и напуганы, увидев, как передовые полки германских войск входят в город.

Иветта и Франсуаза выбежали на улицу, чтобы посмотреть, как германская конная артиллерия проходит через Триумфальную арку, и сразу поняли всю серьезность происшедшего, когда увидели холодные, суровые лица солдат под касками и длинную вереницу запряженных лошадьми орудий. За несколько часов Париж был полностью оккупирован, и хотя Франция не сдавалась до двадцать второго июня, для Иветты началом войны стал день, когда германские войска вступили в город. Она испытала первый приступ страха, и у нее появилось предчувствие, что теперь ее жизнь уже никогда не будет такой, как прежде. Гораздо позже она поняла, что этот день был последним днем ее детства.

– Я словно увидела все это своими глазами, – прошептала Фифи, прижавшись щекой к плечу Иветты. Было темно, и она не могла видеть лица француженки. – Но что было дальше? Нацисты сразу пришли за тобой и твоей мамой?

– Нет, но все жили в страхе, и евреи и все остальные. Тех, кого заставали на улицах после комендантского часа, расстреливали. Немцы заходили в магазины и требовали лучшие товары, часто отказываясь за них платить. Они могли запретить хозяину торговать, разбить окна и часто конфисковывали имущество. Даже косо брошенного взгляда было достаточно, чтобы тебя избили. Мама говорила, что нам нельзя выходить из дому, разве только чтобы купить продукты. Но с каждым днем еду было все труднее достать, иногда ради буханки хлеба приходилось пройти полгорода, и повсюду были германские солдаты. Мы изо всех сил старались не попадаться им на глаза, так как они могли изъявить желание взглянуть на наши документы. Мама иногда выходила из дому, чтобы проведать знакомых. Думаю, они говорили о том, как тяжело приходилось евреям в Польше, Германии и Голландии. Но она ничего мне не рассказывала, только повторяла, что должна отправить меня в безопасное место. Когда Франсуаза уехала, я очень завидовала ей, – призналась Иветта. – У нее была тетя где-то на юге, ей было куда уехать. Я очень скучала по ней. Затем, несколько недель спустя, мама сказала, что я тоже должна уехать.

Фифи услышала, как голос Иветты дрогнул, и погладила ее по щеке, чтобы ободрить.

– Знаешь, наша квартира до сих пор стоит у меня перед глазами. Мамино лицо… Я вижу все так ясно, словно это случилось вчера, а не двадцать три года назад, – вздохнула Иветта. – Но быть может, это только потому, что отъезд оказался для меня полной неожиданностью.

Она закрыла глаза, вспоминая последние часы, проведенные в парижской квартире перед отъездом, и увидела себя, поднимающуюся по лестнице, запыхавшуюся, так как шел дождь и всю дорогу от школы до дома пришлось бежать.

Лестница была каменная, с узорчатыми, тронутыми ржавчиной коваными перилами, она закручивалась спиралью в самом центре здания. Свет попадал сюда только из небольшого люка на четвертом этаже и из входной двери, когда та была открыта.

Летом все запахи из квартир, а их тут было по четыре на каждом этаже, не выветривались, а стелились по дому густым теплым туманом, остро пахнущим чесноком, сыром, пряной зеленью, хозяйственным мылом и иногда – канализацией. Заправляла здесь всем мадам Шеви, вдова, жившая на первом этаже, в самой просторной квартире дома, так как она приходилась родственницей домовладельцу и взимала с жильцов квартирную плату.

Жильцы все время менялись, что объяснялось придирчивостью мадам Шеви, но Иветта с мамой жили здесь на самом верхнем этаже, сколько Иветта себя помнила. Мама приветливо улыбалась этой мегере с первого этажа. Она каждую неделю мыла лестницу и приводила в порядок ванны на всех этажах, время от времени бесплатно шила для мадам юбку или блузку, только чтобы быть уверенной в том, что их не выселят. Иветту сотни раз предупреждали, что нельзя нагло или грубо вести себя с мадам Шеви, потому что дешевое жилье в Париже найти очень трудно.

В тот самый день, когда Иветта зашла в квартиру, мама собирала вещи. Она подняла голову и посмотрела на дочь.

– У меня для тебя хорошая новость, – сказала мама.

Мама была очень миниатюрной, даже в четырнадцать лет Иветта была уже немного выше ее. Однажды Франсуаза заметила, что мама Иветты похожа на увядший цветок, хотя до этого Иветта как-то не придавала этому значения. Раньше мама была ослепительной красавицей с волосами цвета воронова крыла и глазами лани. Иветта всегда с восхищением смотрела на ее фотографию, стоявшую на столике. Теперь стройные плечи мамы сгорбились из-за постоянного сидения за швейной машинкой, а волосы стали скорее серыми, чем черными. Даже глаза, кажется, выцвели, их словно затянуло белесой пленкой, как на горячем шоколаде, который остыл. Ей было тридцать пять лет, и Иветте она казалась чуть ли не старухой, а кожа лица, хоть и без морщин, имела желтоватый оттенок.

– Мы куда-то едем?! – радостно воскликнула Иветта, потому что на столе кроме одежды увидела дорожную парусиновую сумку.

– Только ты, милая, – сказала мама. – Я нашла для тебя безопасное место, пока не уйдут немцы.

– Но я не могу никуда поехать без тебя, – ответила Иветта. Радость от поездки исчезла без следа. – Почему ты не можешь поехать вместе со мной?

– Потому что без меня ты будешь в большей безопасности. Кроме того, у нас недостаточно денег.

Мама редко говорила таким непреклонным тоном, и Иветта знала, что спорить с ней бесполезно.

– А куда я поеду? – спросила она.

– В один провинциальный городок. Там будет много еды и свежего воздуха, тебе там понравится. И я приеду к тебе, как только смогу.

– Когда мне нужно уезжать? – спросила Иветта.

– Через пару часов, – ответила мама. – Мы с тобой пойдем к рынку, и там тебя заберут. Я не хочу, чтобы мадам Шеви знала, что ты куда-то едешь. Я ей не доверяю.

Иветта замолчала, и Фифи поняла, что она тихо плачет.

– Это был последний раз, когда ты видела маму?

– Да, – сказала Иветта хриплым от волнения голосом. – Но думаю, что я сердцем чувствовала, что никогда больше не увижу ее и нашу квартиру, потому что я запомнила все до мельчайших подробностей, пока ела бутерброд с сыром и пила молоко. Все это до сих пор стоит у меня перед глазами: деревянный пол, который мама вскрыла лаком, коврик, сшитый мамой из лоскутков, и ее старая швейная машинка. Мы жили в одной большой комнате. Кровать была отгорожена занавеской, а стол был огромным, ведь мама кроила на нем одежду. У окна стояло что-то вроде посудного шкафчика, сверху на нем лежала большая диванная подушка, и он казался широким подоконником. В солнечные дни я лежала на нем словно кошка. Я любила смотреть на людей, которые спешили по улице, далеко внизу, а за крышами виднелся купол Сакре Кер.[26]26
  Сакре Кер (Sacre Coeur – церковь Сердца Христова) – одна из самых красивых церквей во Франции, построенная на вершине Монмартрского холма.


[Закрыть] Наверное, наша квартира была очень бедной, но я никогда об этом не думала.

Через некоторое время Иветта продолжила рассказ, поведав Фифи о том, как их с мамой в условленное время на рынке встретили мадам и мсье Ришелье. Они казались приветливыми, обаятельными людьми, чуть старше ее мамы. Ришелье сказали, что будут всем говорить, будто Иветта – их осиротевшая племянница. Они жили в Торсе, где содержали булочную, и Иветта могла бы им помогать. Они также пообещали, что девочка продолжит образование и к тому времени, когда война закончится, сможет вернуться в Париж и поступить в университет.

– Они не показались мне подозрительными, – произнесла Иветта. – Мне они понравились, так же как и маме. Ришелье сказали, что лучше, если они не будут переписываться, хотя бы некоторое время, чтобы письма не перехватили. Но у мамы был их адрес, так что это меня не встревожило.

– Только не говори мне, что они оказались мерзавцами! – воскликнула Фифи.