Текст книги "1855-16-08"

Автор книги: Леонид Жирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

– Ваше высокопревосходительство! Да я согласен, согласен. – Отвечал, смятый напором 'предков', Гребнев, укоризненно глядя на Ларионова.

– Вот и хорошо-с! Сейчас, Вы с Виктором Илларионовичем, будете готовить приказ, поможет вам Степан Александрович, – кивнул Нахимов в сторону генералов, – дабы нам дело у Евпатории, преподнести князю Горчакову на блюдечке-с. Укрепить надо-с начальника нашего, в победном настрое. Детали Вы обговорите. Нужен заметный, я бы сказал крупный успех! Если он так нужен, значит, он должен быть!

* * *

Обсуждение дальнейших действий, с 'Их превосходительствами', и при активном участии Ларионова, сводилось к тому, какие части севастопольского гарнизона будут участвовать в 'евпаторийской авантюре', как её назвал про себя Гребнев.

По общему решению, к Евпатории вместе со вторым батальоном бригады, должны были выдвинуться Ладожский пехотный и Шлиссельбургский егерский полки из главного резерва Корабельной стороны. При них 8-й артиллерийской бригады, батарейная батарея ? 3 – 12 орудий. Легкая батарея ? 3 – 6 орудий.

Командование над этими силами должен был осуществлять командир батальона подполковник Кушелев. В его задачу входило очистить подходы к городу от турецких аскеров на редутах, вызвать в поле, своими действиями как можно больше турецких, французских и английских солдат, перемолоть в бою, вражеские резервы и обеспечить, очистку города от интервентов, приданными полками.

Артиллерия 1855 года должна была играть роль пугала и приманки, равно как и пехотинцы наиболее укомплектованных полков севастопольского гарнизона. Вызов и ожидание подполковника Кушелева с Северной стороны, генерала Тетеревникова Николая Козьмича – начальника восьмой пехотной дивизии, предполагавшимся на должность военного коменданта Евпатории, командира батареи трехдюймовок, капитана Москвитина, растянулись еще на некоторое время. Объяснение задачи, согласование действий и плана организации боя, вылившиеся в бурное обсуждение с участием всех "заинтересованных сторон", пришло к чеканным строкам приказа на марш, диспозицию, составленную с помощью генерала Хрулёва, командовавшего в первом сражении у Евпатории, и изложение их на бумаге, растянулось еще два часа.

Полные впечатлений от столь содержательно проведенного дня, Ларионов и Гребнев отправились на выделенные им квартиры в Николаевской батарее, далеко за полночь.

Глава 14. Вопросы разные, причина одна.

– Ваше благородие!

– Чего тебе, Кузнецов?

– Дозвольте сползать, вроде Огородников еще шевелится! Да и останних поглядеть надоть.

– Светло еще, не боишься подстрелят? – спросил капитан Степанов своего взводного, старшего унтер-офицера Ракова, сняв шлем и вытирая платком перепачканное лицо.

– Мы с Огородниковым земляки, с одной волости. До смерти себе не прощу, что сразу его не вытащил. А светло, так французу счас не до нас. У него, небось, тоже такие имеются, что своих вытащить хочуть. Авось пронесет.

Унтер офицер просительно смотрел в лицо капитану, ожидая разрешения сползать, вынести раненого земляка гранатометчика.

– Ваше благородие! И мне разрешите! – еще один солдат приставив карабин, к стенке окопа, казалось, готов был вылететь из окопа и ждал только разрешения, – грех своих бросать!

Степанов, осторожно выглянул из окопа, поглядел в сторону траншей французской паралели.

– Еще желающие подставить голову под пули есть?

– Есть Ваше благородие! – раздались еще два голоса.

– Давайте братцы! Остальным наблюдать за траншеей французов, да быть готовыми огнем прикрыть охотников! Пулеметчики! Взять под прицел вражескую траншею! Глядите, как будет шевеление, огонь без приказа!

По команде Степанова, три пары добровольцев по-пластунски поползли к краю Килен-балки, подбирать своих раненных и убитых.

Подняв карабины и прильнув к 'Максимам', солдаты настороженно вглядывались в сторону позиций противника, готовые открыть огонь при малейших признаках опасности. Но там не было заметно, ни одного движения. На люнете и редутах наоборот, солдаты, не исключая офицеров вылезши на банкеты, радовались как дети. От дурного предчувствия, у Капитана похолодело в области желудка. Он кричал, срывая голос, пытаясь привлечь внимание солдат и офицеров тринадцатой роты, чтобы заставить их скрыться, спрятаться, исчезнуть!

Залп батарей осаждавших, был убийственным. Если во время боя тринадцатая рота не потеряла ни одного человека, а потери 'гренадер' свелись всего к нескольким убитым и раненым, прилетевшие со стороны врага ядра и бомбы, только убили двенадцать человек, еще одиннадцать было ранено и контужено.

Степанов в бессильной ярости опустошил магазин карабина, оставленного одним из добровольцев, в сторону осадных батарей. А потом с радостью увидел акт возмездия. На двух батареях, целенаправленно целый день стрелявших по люнету и редутам, выросли косматые разрывы осколочных гранат.

Русский налет длился очень не долго. Степанову показалось, не больше минуты, но теперь, даже и простым, невооруженным взглядом, видны были повреждения брустверов и амбразур. Если первая батарея, успела сделать один залп, вторая умудрилась сделать два, и теперь разглядывая ее в бинокль, капитан с удовлетворением приговаривал:

– Так их, сучьих выблядков! Так их! Так их Марков!

Некоторые из вражеских батарей, из тех, что были расположены правее, успели сделать по нескольку залпов, но над ними вставали шапки шрапнельных разрывов, принуждая уцелевших артиллеристов к бегству, а батареи к молчанию.

Оторвавшись от бинокля, Степанов увидел, как ползком, волоча тала на раскинутых шинелях, возвращаются охотники.

* * *

После двух ходок, в окоп перетащили всех раненных и убитых. Раненых оказалось двое, семеро 'гренадер' погибли. Сейчас раненых наскоро перевязав, готовились тащить в тыл. Один из раненых, получивший рану в бок, после перевязки, не смотря на слабость, бодрился. Второй был очень плох. Не приходил в себя, стонал, а по его лицо разлилась синюшная бледность.

Как ни старались накануне саперы и севастопольцы, но прокопать ходы сообщения, в каменистой севастопольской земле, они не успели. Теперь предстояло решить, как отправить раненых в тыл. Поглядев еще раз на курящиеся дымом после разрывов осколочных снарядов, батареи врага, капитан Степанов скомандовал, чтобы раненых выносили по четыре человека на шинелях, бегом, но не пригибаясь, еще двое пусть пристроят носовые платки на шомпола карабинов, и бегут вместе с носильщиками.

Французы не стреляли, и вообще не подавали признаков жизни. Через некоторое время от люнета и редутов, появились такие же группы солдат несущие раненых.

* * *

Если хочешь быть военным,

Дисциплину соблюдай,

Трехлинейную винтовку,

Никому не отдавай.

Придя в хорошее расположение духа, от того, что раненых спокойно переправили в тыл, Степанов осматривал в бинокль французские траншеи. Желтоватый вал почвы, кое-где уложены мешки с землей, движения не видно. Видимо почувствовав, что офицер в хорошем настроении, ишь мурлычет себе под нос солдатскую песенку, взводный, которому капитан, пообещал исхлопотать медаль, решился на важный разговор.

– Ваше благородие, дозвольте спросить?

– Слушаю тебя унтер-офицер.

– А правду солдаты говорят, что нам служить долго придется? Нет, я с понятием, что пока супостата за море не спровадим, оно конечно, ну а далее, как быть?

Сначала Степанов хотел ответить, что-либо дежурное, но потом задумался. Для него самого, вопросов не было о дальнейшей жизни.

'Служить и только служить. Как известно за Богом молитва, а за Царем служба не пропадет. А вот правда, как будет с солдатами?'

– Давай-ка присядем. Тебе Кузнецов, сколько годков-то?

– Тридцать пять на Троицу будет.

– Старый ты какой!

– Да уж не вьюноша! Дык, теперь еще один остался. Жены нет, детей нет. Куда и к кому посля службы вертаться?

– А ты оставайся на сверхсрочную! – радуясь, что нашел ответ на солдатский вопрос предложил Степанов.

– Так я, Ваше благородие, могу и остаться. Так ведь я-то, не один, все обчество интересуется.

'Вот задержат Вас служить до полного срока, так может и будет новая пугачевщина'.

– Озадачил ты меня братец. Честно ответить не могу, а врать не хочу. Не знаю.

– Э-х-х!

– Я пока только тебе могу точно обещать, даю честное слово, что этот вопрос, равно как еще и другие, обязательно буду обсуждать с полковником Ларионовым.

– С полковником, это хорошо. – По виду унтера сидевшего рядом с офицером в окопе было видно, что он рассчитывал на большее.

– Если получится, то и с Государем. Но это, если получится. Этого обещать не могу.

Но приложу все силы. Кто-нибудь, все равно с Государем говорить будет, вот он и спросит.

– А еще вопрос дозволите, Ваше благородие?

– Про землю? – Улыбаясь, спросил Степанов.

– Так точно, Ваше благородие.

– Вот у тебя, сколько земли было?

– Да какая там земля? Вот у помещика Абросимова, у того земли много было, а у общины, тьфу. Одно слово, что земля, одноножники мы.

– А это как?

Унтер посмотрел на капитана как на малое дите и пояснил:

– Это как встал одной ногой, так и надела не видно.

– Да-а-а.

Степанов оглянул окоп, солдаты кто сидел группками по два, три человека и вели свои разговоры, дымя козьими ножками, кто дремал, прикрыв глаза. К его разговору с взводным, кажется, никто не прислушивался. Наблюдатели бдительно смотрели в сторону противника.

– А где? В смысле, где надел то имел? В какой губернии?

– Тамбовской губернии, Темниковский уезд, село Красный Яр. На реке Мокше, село наше. Не слыхали?

– Нет, не слышал. А вот скажи, почему ты в Сибирь не переселился? Ведь наверняка и от вас поехали.

– Боязно было, куда с малыми да старыми? Да в Сибири-то, небось, одни варнаки живут.

– Всякие там живут. А сейчас поедешь в Сибирь, ведь не в Красный Яр тебе возвращаться? Тебя же там никто не ждет.

– Вестимо не ждет. Ежели лошадку мне дадут, да бабу себе найду, отчего, сейчас не поехать?

– Вот и об этом с Государем говорить придется.

– Ну, дай Бог, дай Бог! Извиняйте Ваше благородие, отвлек Вас.

'Срочно надо говорить с Ларионовым! Срок службы, земля, даже наличие баб, это в один день не решить. Пугачевщина? Да нет, это уже будет не пугачевщина, а что-то похуже...'.

* * *

Полковник Порфирий Исаевич Мезенцев, заведующий хозяйством пехотного полка, отнюдь не радовался тому, что обязанности его возросли многократно. Мало того, что надо было думать о пропитании своих почти четырех тысяч душ состоящих на довольствии. Так на тебе! Еще почти полторы тысячи получи в довесок. И все хотят, есть, всем нужны исправные сапоги, шинели, гимнастерки и шаровары. Сколько теперь потребуется лишнего фуража, подков, упряжи!

Бормоча себе под нос о том, как было бы хорошо встать на нормальные позиции, где есть тыл, откуда пришлют припасы, есть начальник дивизии, командир корпуса, а при них есть штабы, куда и следует обращаться в затруднительных случаях, так нет, все наперекосяк. Что за несчастная у него планида, забросила, Бог знает куда, командир полка умчался воевать, а вот ты сиди и думай, чем кормить людей. И жаловаться некому, ты заведующий хозяйством, ты и крутись.

Порфирий Исаевич возраст имел вполне приличный, чтобы в отличии от молодых офицеров, увлеченных открывшимися перспективами, оценить всю сложность нового положения. Командир полка, командиры рот, батарей, волею божьей и несчастной судьбы, попавшие в такой переплет, заняты только уничтожением врагов, а вот ему придется согласно должности заняться увеличившимся хозяйством. То есть делом приземленным, никаких наград не сулящим, и всегда сложным. Шестьдесят три года, позволяют взглянуть на все его обязанности несколько под другим углом, нежели героические подвиги. Пришедшая поначалу в голову мысль, съездить в Саратовскую губернию, в имение Араповка, как раз на границе между Аткарским и Петровским уездами, где он сам имеет честь проживать в возрасте аж двух лет, отступила перед навалившимися заботами.

Окончив в семьдесят втором году Казанское пехотное юнкерское училище, основанное первого сентября шестьдесят шестого года, полковник Мезенцев, уже сорок четыре года состоял в офицерских чинах. В числе ста выпускников, он был произведен в подпоручики императором Александром вторым. Тем самым, которому совсем недавно присягали его товарищи по несчастью. А присягу принимали он, да еще такой же пережиток прежней эпохи, помнивший моду на густые бакенбарды, полковник Лямин. Выпущенный подпоручиком в семидесятом году из Петербургского Военно-Топографического училища, Лямин долго служил на Кавказе, потом был переведен в Туркестанский округ, в Ташкент. Прослужив в жарком климате Азии тридцать два года, Лямин вышел в отставку.

Служба у Порфирия Исаевича тоже не была ни легкой, ни приятной. На Шипкинском перевале он был ранен в грудь, долго лечился, потом по возвращению в полк долго тянул лямку ротного командира, а после смерти отца, уже, будучи подполковником, командиром батальона, вынужден был выйти в отставку, чтобы быть с матерью. В отставке он пробыл четырнадцать лет, в Японскую войну, его не тревожили, а вот в Германскую, в связи с большими потерями офицеров, военно-врачебная комиссия, признав его годным к трудностям походной жизни, вновь определила его в строй.

Еще, будучи командиром роты, Мезенцев, всегда был рачительным хозяином. Солдат он в довольствии никогда не ущемлял, заботился не только о строевой красоте своей роты, но и о том, чтобы солдаты всегда были сыты, сапоги были в исправности, фельдфебель и артельщики с кашеваром не могли вольничать с продуктами. Сапожник в его роте был всегда самый хороший в полку, имелись всегда и портной, цирюльник, плотник и столяр.

За время вольных работ, помимо отчисления в полк, оставалась всегда определенная сумма, для пополнения денег для приварка. Иногда Порфирий Исаевич, добавлял и свои деньги. Немного, но отличие в питании его роты от остальных рот полка, всегда имелось. И в лучшую сторону. Если обед, состоявший из двух блюд, был достаточно сытный, то вот ужин, на который по казенной раскладке отпускались только крупа и сало, был не очень хорош. Приготовлялся он в виде так называемой кашицы, к которой большинство старослужащих солдат даже не притрагивались; ее продавали на сторону. Кто мог – предпочитал купить на свои деньги ситного к чаю, а ефрейтора и унтера прикупали колбасы.

Находясь на излечении в Киевском окружном госпитале, Мезенцев пожаловался как-то, на столь скудный рацион соседу по офицерской палате, второго гренадерского Ростовского Принца Фридриха Нидерландского полка штабс-капитану фон Дицу. Тот, усевшись на табурет, стоявший рядом с кроватью Мезенцева, начал обучать его ротным премудростям:

– Оставляйте от обеда немного мяса, а если сможете сэкономить, то прикупите лишних фунтов пять. В пехоте конечно хуже чем в кавалерии. Экономию на сене и овсе не заведешь, но и у нас, если извернуться... Ну понимаете?

– В общем да.

– Заведите противень, чтобы жарить на нем мелко нарезанное мясо с луком. Иногда можно и чеснок добавить, кашицу с салом варите отдельно, а потом и всыпайте в нее поджаренное мелкими кусочками мясо. Очень даже вкусно получиться.

Тот же фон Диц, научил, как лучше использовать, чайные и приварочные деньги. Как лучше обустроить казарму, как экономить, с целью заведения тюфяков, чтобы солдаты не спали на голых досках нар. Мезенцев всегда пользовался этими советами и солдаты его роты, всегда отвечали на его заботу неподдельной любовью.

* * *

На Северной стороне, в палатке бивуака собрались по приказу полковника Мезенцева: полковой казначей – поручик Головатый, делопроизводитель по хозяйственной части, прапорщик Петенька Соловьев, квартирмистр, он же заведующий оружием, штабс-капитан Леонид Андреевич Безруков. Приглашены так же были полковник Лямин и пожилой поручик Сальников из летучего парка.

Обратившись к делопроизводителю по хозяйственной части, полковник сказал:

– Петя, не сочтите за труд, возьмите лист бумаги, необходимо записать то, что мы сейчас решим.

Воткнутая в горлышко бутылки, свеча бросала шевелящиеся блики света на бумагу, куда розовощекий прапорщик готовился записать результаты 'тайной вечери'.

После точного подсчета количества людей, запасов провианта, фуража, патронов, снарядов и гранат. После распределения кто, чем будет заведовать, перешли к вопросу финансов. Подсчет средств для выплаты денежного довольствия, столовых и квартирных денег, примерное сопоставление цен шестнадцатого года двадцатого века и пятьдесят пятого года века девятнадцатого, заняло три часа. Имевшиеся в денежном ящике полковые суммы, как и деньги, находившиеся на руках у солдат и офицеров, необходимо было обменять, на те которые имеют хождение в настоящее время. Об этом была сделана очередная запись Соловьевым.

Определение запасов обмундирования, позволили сделать еще одну запись. Переодев 'больно умных', артиллеристов, связистов, нестроевых и воспользовавшись некоторым запасом из полкового цейхгауза, позволяло надеяться о переобмундировке почти двух тысяч человек. С оружием было хуже. 'Подметя все сусеки', винтовок, карабинов и драгунок, наскребли только на полторы тысячи человек.

– На два батальона хватит. Завтра и приступим к переформировке батальонов на Северной стороне, если Ларионов договорится со здешним начальством. – Высказал общее мнение Мезенцев.

– Сколачивание и притирка в ротах, займет тоже некоторое время.

– Да и офицеров тоже будет нехватка, даже если поставить в строй тех, кого по ценности своих знаний, вывели за штат. – Озабоченно сказал Лямин.

– Ничего, на фронте по одному офицеру в роте бывало. Прапорщики, только-только после школы приходили, и пожалуйте в командиры роты. Но об этом, пусть у командира полка голова болит. – Ответил Мезенцев.

Самым больным вопросом, стал вопрос снабжения продовольствием находившихся в отделе батальона Логинова и батареи Маркова-второго. Без встречи с севастопольским начальством решить его было невозможно.

– А кто ответственен за обеспечение продовольствием гарнизона? За выдачу денежного довольствия? – задал вопрос поручик Головатый: – Начальник штаба? Какая вообще организация в гарнизоне?

– Я тут произвел некоторые расспросы, могу доложить, – покраснев сказал Соловьев.

– Говорите прапорщик.

– Для управления флотом и портами при главном командире имеют местом быть:

во-первых, Канцелярия Главного Командира, которая ведет переписку по всем делам;

во-вторых – Штаб, в который входит Канцелярия, Дежурство, Аудиторат, Гидрографическое и Медицинское отделения, Архив;

в-третьих, Интендантство, в которое входит Канцелярия, Комиссариатская и Кораблестроительная экспедиции, Ученый кораблестроительный комитет и Артиллерийская экспедиция.

Начальник штаба считался помощником главного командира по всем частям, входящим в состав штаба. Интендантство подчинялось обер-интенданту, который считался помощником главного командира по хозяйственной части. Вроде как Вы господин полковник при командире полка.

– Петя, да вы просто кладезь казенно-бюрократической лексики, а кто сейчас обер-интендант? – потирая виски, спросил Мезенцев.

– Я специально записал как что называется, а то боялся перепутать, Порфирий Исаевич. А обер-интендант сейчас, контр-адмирал Метлин Николай Федорович. Он еще инспектор ластовых команд, рабочих экипажей и арестантских рот. В общем, что-то вроде начальника тылового обеспечения и нестроевых команд.

– Ну вот завтра, часть вопросов после того как я переговорю с Ларионовым, придется решать с ним, если и с ним не получится, пойду к Нахимову.

Глава 15. Учитель учиться.

Перед встречей с Николаем Ивановичем Пироговым, старший врач, титулярный советник Иванов, очень волновался. Но после представления великому хирургу, покоренный его простотой, внимательностью и неподдельным интересом ко всему новому, что мог сообщить ему молодой коллега, Иванов был совершенно очарован личностью своего кумира.

Встреча произошла в помещении операционной, размещавшейся в здании, находившемся на четвертой батарее Северной стороны. Пирогов только что закончил очередную операцию и пока лазаретные служители готовили следующего раненого, отдыхал.

Внятного объяснения своему появлению в Севастополе, Иванов дать не смог. Пирогов выслушав его рассказ, сказал:

– Видно Господь явил нам милость свою, дабы мы смогли спасти больше людей. Простите, как вас по имени отчеству величать?

– Я, Ваше превосходительство, ... меня, ... Михаилом Павловичем.

– Э-э. Бросьте голубчик титулование. Да и не волнуйтесь Вы так. Мы ведь коллеги. Зовите меня Николаем Ивановичем, – улыбаясь, сказал Пирогов: – А как у вас делают обезболивание? Ведь не может быть, чтобы область сия в медицине осталась невостребованной?

– Внутривенно, Николай Иванович.

– Но ведь я еще в сорок седьмом году, описал, что эфир, впрыснутый в виде жидкости в центральный конец вены, производит моментальную смерть. Можно использовать только пары эфира.

– Николай Иванович, в девятьсот четвертом году открыли геноптин, которое и используют внутривенно.

– А у вас, среди инструментов, есть этот препарат?

– Безусловно, есть. И изрядный запас. Да и как получать его у меня записи есть. Весь процесс описан.

– Это прекрасно! Михаил Павлович, а Вы давно практикуете?

– Я окончил медицинский факультет Томского университета, в девяносто восьмом году. Как обучавшийся за казенный кошт, был направлен младшим врачом в пятый стрелковый полк. Участвовал в Японской войне, потом был выведен за штат, работал в земской больнице. С началом Великой войны, был призван, шесть месяцев стажировался при Медико-Хирургической академии. Потом был направлен в полк. Произвел четыреста три самостоятельные операции. – Волнуясь доложил Иванов.

– Чувствуется, что Вы военный врач. Ишь как доложили. Кладбище свое имеете?

– Имею.

– Большое?

– Нет, кладбище не большое. Восемнадцать человек умерли на столе, но из-за моей ошибки только один.

– Давайте посмотрим, что Вы умеете. Сейчас будет готов очередной страдалец, я Вам буду ассистировать. Согласны?

– Почту за честь, Николай Иванович.

– С помощниками Вашими, познакомимся после операции. Мойте руки. – Пирогов с хитрецой посмотрел на Иванова и, повернувшись в сторону двери, спросил: – Француз готов?

– Готов Николай Иванович, уже на столе.

Михаил Павлович, отдал распоряжение фельдшеру, и пока мыл руки над тазом, тщательно оттирая их намыленной щеткой, тот принес белый халат, запечатанные в плотный бумажный пакет, аналогично упакованное полотенце и все что полагается для операции в полевых условиях.

Воду на руки Иванову сливала симпатичная девушка, одетая в коричневое платье с белыми обшлагами и белым кружевным воротничком. На голове у девушки был белый чепец, а на груди, на голубой ленте, висел позолоченный крест.

Намыливая руки, Пирогов представил девушку Иванову:

– Это Катюша Смирнова, перевязочная сестра. Иногда она помогает и при операциях.

– У нас говорят операционная сестра. – Машинально поправил Пирогова Михаил, глядя в лицо девушки.

Сестра смутилась и опустила глаза.

– Начнем Михаил Павлович?

– Сейчас Николай Иванович, закипит кювета, инструмент разложим и начнем.

Фельдшер надел Иванову на голову белую шапочку, а на лицо марлевую повязку. Удивленный Пирогов, последовал его примеру.

* * *

На операционном столе лежал усатый брюнет, в офицерском мундире французской армии. Шаровары и нижнее белье отсутствовали, промежность была прикрыта полотенцем. Раздутая стопа правой ноги имело серовато– багрово-фиолетовый цвет. Вместо пальцев торчали обломанные кости. От раны явственно доносился запах гниения. Изувеченная конечность была выбрита до колена.

– Ваше мнение коллега?

– Судя по виду, запаху, цвету – мионекроз, сиречь газовая гангрена. Без ампутации пораженной стопы, сепсис и соответственно смерть – гарантированы.

– Через какое время коллега?

– Максимум через шесть часов, Николай Иванович.

Пирогов удовлетворенно кивнул и сказал:

– Согласен. Какой Вы выбираете способ?

– Ампутация голени по Пирогову – это позволит сохранить полностью опорную культю голени, через три-четыре месяца сможет ходить на протезе совершенно свободно, без палочки. Если конечно послеоперационный период будет без осложнений. Да и для аэрации раны придется сделать лампасные разрезы.

Николай Иванович, удивленно посмотрел на Иванова, немного подумал и спросил:

– На какой процент успеха рассчитываете, Михаил Павлович?

– Процентов двадцать пять-тридцать.

– Начинайте коллега, с Богом.

Лежавший на столе человек, не понимавший ничего из разговора двух русских докторов, испуганно произнес:

– Maria sacrée! Que vous voulez faire avec moi?*

Стоявшая рядом с Пироговым Екатерина Смирнова ответила:

___________________________________________________________________

* – Святая Мария! Что вы хотите со мной сделать?

– Pour vous sauver, il faut amputer le pied. Le docteur dit que si cela ne pas faire, vous mourrez dans six heures.

– Je ne transférerai pas la douleur, quand ce boucher sciera à moi l'os. Je mourrai ma mort se couchera et sur votre conscience la mademoiselle*. – быстро проговорил француз.

– Чего он говорит?

– Он боится умереть, когда ему будут пилить кость.

Иванов фыркнул и сказал:

– Скажите ему, что сейчас ему сделают укол, он заснет и ничего не почувствует. Когда проснется, будет больно, но терпимо. Зато останется жив.

– Le docteur dit que maintenant à vous feront la piqûre, vous vous endormirez et ne sera pas malade. Il faut essuyer ensuite, mais la récompense de la patience sera la vie.

– La mademoiselle, ensuite je pourrai marcher ?

– Oui pourrez. Même la béquille ne demander pas.

– Merci la mademoiselle, espère nous nous nous verrons encore.

– Certes, le capitaine**.

На этот раз, быстро взглянув на Иванова, фыркнула сестра, потом ответила на безмолвный вопрос Михаила:

– Француз после операции надеется на встречу.

От Пирогова не укрылось, что между сестрой и хирургом 'проскочила искра', и он сказал, подразумевая всех французов:

– Если есть красивая девушка, они всегда одинаковы, даже на краю могилы. Начнем?

Построжевший лицом Иванов ответил:

– Начнем. Шприц.

Последовал укол.

– Жгут.

– Пульс?

– Сто шесть, наполнение хорошее. – Буквально через пол минуты, Пирогов добавил, -коллега он спит.

– Спасибо Николай Иванович. Нож.

Пирогов вложил в руку Михаилу требуемый инструмент. Раздался скрип разрезаемых тканей.

– Ретрактор.

Ткани были раздвинуты, показалась белая кость.

– Пилу.

Аккуратный, скругленный распил. Далее последовали не менее интересные слова, термины и действия. Через двадцать минут, пристраивая иссеченные клиньями лоскуты мышц и кожи на надкостницу, Иванов потребовал иглу и нитки.

Сестра Смирнова, стоявшая чуть в стороне, с восхищением смотрела на Михаила, а ________________________________________________________________________

* – Для того, чтобы спасти вас, придется ампутировать стопу. Доктор говорит, что если этого не сделать, вы умрете через шесть часов.

– Я не перенесу боли, когда этот мясник будет пилить мне кость. Я умру, и моя смерть ляжет и на вашу совесть мадемуазель.

** – Доктор говорит, что сейчас вам сделают укол, вы уснете и будет не больно. Потом придется потерпеть, но наградой за терпение будет жизнь.

– Мадемуазель, потом я смогу ходить?

– Да сможете. Даже костыль не потребуется.

– Спасибо мадемуазель, надеюсь, мы еще увидимся.

– Конечно, капитан.

Пирогов задавая специфические вопросы, усваивал метод ампутации названный его именем.

* * *

– Вы Михаил Павлович не обижайтесь, за тот небольшой экзамен, который я Вам устроил. Да и хотелось испытать препарат ваш.

– Ну, что Вы Николай Иванович, я и не думал обижаться.

– Вы знаете, вот я подумал, Ваш опыт, умение производить операции, да все новые знания в медицине, что появились за то время, каковое прошло между обороной Севастополя и как Вы говорите шестнадцатым годом, могут быть очень полезны. Надо только довести эти сведения до наших медиков. Согласны со мной? Ведь можно спасти будет множество жизней!

– Безусловно! Скажите, а как сейчас организована помощь раненым?

– Вот, пожалуйста, ознакомьтесь.

Пирогов протянул Михаилу потрепанный лист бумаги. Видно было, что он постоянно имеет его при себе, как некое руководство к действию.

'Приказ ?94, 29 ноября 1854г. Исполняющего дела начальника штаба Севастопольского гарнизона генерал-майора СЕИВ князя Васильчикова В.И.

Войска как сухопутные, так и флотские, занимающие передовые линии укреплений, должны иметь постоянно наряженных по 8 человек с роты для относа раненых, людям этим иметь в готовности носилки и переносить раненых никак не далее частей, составляющих ближайший резерв, к местам, где установлены желтые флаги, войска в резерве находящиеся наряжают по 12 человек с роты, которых обязанность состоит относить раненых до пунктов, где выставлены красные флаги, где принимают их люди, особенно для того сформированные команды и относят раненых на перевязочные пункты. Команды сии снабжены достаточным числом носилок, поэтому этим людям, несущим раненого передавать его следующим на тех же носилках и принимать на сдаче пустые носилки, с которыми немедленно возвращаться к своему месту. На местах, где выставлены красные флаги находиться:

В 1 дистанции: сзади шестого бастиона у дома с зеленой крышей одному доктору и двум фельдшерам, резервной бригады в четные, а Волынского пехотного полка в нечетные числа.

2 дистанции: за 5 и 4 бастионами на Морской улице одному из докторов и двум фельдшерам Тобольского в четные числа, а Минского в нечетные числа месяца.

3 дистанции: за 3 бастионом у морского госпиталя одному доктору и двум фельдшерам Селенгинского в четные числа, а Московского в нечетные числа месяца.

4 дистанции: за Малаховым курганом у пролома доковой стены, одному доктору и двум фельдшерам Бутырского в четные, а Якутского в нечетные числа месяца.

Медикам этим подавать первое необходимое пособие раненым и не задерживая их немедленно отправлять на главные перевязочные пункты и наблюдать, чтобы по принесении раненого люди возвращались к своим местам.

Г. начальникам частей наблюдать, чтобы люди для относа раненых были постоянно на своих местах, и чтобы в войсках в резерве находящихся были собраны к желтым флагам при офицере, г. медики должны наблюдать определенную очередь. Команды при перевязочных пунктах поручаются в городе подпоручику Яни, а в сухопутном госпитале смотрителем оного поручику Исаеву; на сих офицеров возлагается обязанность наблюдать за постоянным нахождением и носилок у пунктов, где выставлены красные флаги и непрерывным движением данных им команд, подпоручику Яни 180 человек, а поручику Исаеву 160 человек, для носилок даны им по одному казаку. Относ раненых таковым порядком начать с 1 числа декабря и начать продолжать во все время бомбардирования, если бы таковые случились, по пробитии тревоги на бастионах раненых не убирать, и никому за таковою надобностью из фронта не отлучаться, до окончания дела, которое не может долго продолжаться.