Текст книги "1855-16-08"

Автор книги: Леонид Жирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Петя вернулся к блиндажу и посмотрев на подполковника, увидел, как тот смахнул с бритвы остатки мыла и протер лицо смоченным в горячей воде полотенцем. Державший перед подполковником зеркало солдат, быстро собрал принадлежности и исчез. 'Денщик не ест хлеб даром!' подумал Петя и спросил:

– Алексей Филиппович, ....

– Рассмотрели, юноша? – налив в руку одеколон из флакона, подполковник протер лицо и добавил, – теперь экономить не за чем.

– Рассмотрел! Что же это?

– Это значит, надо переодеваться в чистое. Выдержим мы обстрел хорошо, если десять минут. Двенадцать дюймов – это очень серьезный калибр. А там таких пушек тридцать шесть.

– Но мы копали окопы, нас не достанут!

– Не смешите меня, Петя! Когда французы подойдут на дистанцию действенного огня, они смешают с землей и нас, и наши окопы и валы батареи. Хорошо если Севастополь останется на месте. Переоденьтесь в чистое и побрейтесь! Надо соответствовать ...

– Алексей Филиппович, я же еще толком не бреюсь и ...

– Не имеет значения, юноша, будьте готовы!

– Слушаюсь!

Петя отправился в блиндаж, чтобы переодеться по совету командира в чистое. Уже находясь внутри блиндажа, Петя понял, в чем заключалась неправильность – французские корабли, которые должны были идти с юга, от проливов, почему-то шли с запада, но шли они так, что их силуэты были хорошо различимы, чего невозможно было предполагать.

Грохнул первый, пристрелочный залп с кораблей. Мысль о разгадке неправильности от происходящего мелькнувшая в голове прапорщика, утонула в звуке оглушительного разрыва двенадцатидюймового фугасного снаряда.

* * *

Вскочив с земляной лежанки, на которой была оборудована постель, Петя, судорожно, с всхлипом глотнув воздух, ощутил, что белье за время сна, стало совершенно мокрым от пота.

Оглянувшись по сторонам в скудном свете небольшого оконца, которое сделали солдаты при постройке блиндажа, прапорщик увидел денщика подполковника Маркова, который поднимал с пола зазвеневший при падении медный таз. Осколки разбитых чашек и блюдец, которые собирал рядовой Онищенко, и послужили столь громкому пробуждению Пети Руденко.

Бормоча под нос благодарственную молитву, Петя, как был, в исподнем, вышел наружу. Как и ожидалось, подполковник Марков-второй брился. Правда, зеркальце ему не держал денщик, оно было пристроено на стенку блиндажа, но все остальное: белая рубашка командира батареи, синеющая вдали ночь, солнце пробивающееся своими лучами в новый день – все было как во сне.

– Вы, юноша, отчего такой ошеломленный вид имеете, будто противник уже ворвался в блиндаж и предал все потоку и разграблению? – задал вопрос подполковник, искоса поглядев на своего старшего офицера батареи, вытирая остатки мыльной пены с лица.

– Алексей Филиппович! Вы знаете, совершенно дикий сон приснился! Якобы к Севастополю подходят французские броненосцы типа 'Жан Бар'! Мало того – подходят, Вы мне советуете переодеться в чистое и быть готовым к тому, что они снесут все наши укрепления за десять минут.

– А 'дредноутов' французских сколько было?

– Три.

– В таком случае после двух пристрелочных залпов, нас с Вами смешали бы с крымской землей гораздо быстрее десяти минут. – рассудительно сказал подполковник протирая лицо одеколоном, – И как разрешился Ваш сон?

– Я проснулся, а Ваш Онищенко собирает осколки нашего вечернего чаепития. Он таз уронил.

– Ха-ха-ха! Ну, Вы, видимо, наслушались страшилок, которые нам капитан Степанов передал с унтер-офицером про броненосцы, Ваш мозг переработал полученную информацию и интерпретировал ее в знакомые образы. На горизонте чисто, умывайтесь, брейтесь, юноша, и будьте готовы, нас с Вами позвали на завтрак к командиру десятой батареи капитан-лейтенанту Николаю Федоровичу Гусакову. Надо соответствовать.

Прапорщик с облегчением вернулся в блиндаж, чтобы одеться со всем подобающим этикетом. Природа взяла свое, и, заглянув по дороге к полевому сортиру, Петя стал неумело водить опасной бритвой по щекам, старательно оберегая пушок над верхней губой, переживая про себя вид в неглиже, в котором он появился на батарее.

* * *

Командующий на десятой батарее, капитан-лейтенант Гусаков, невысокий, плотный, рыжеватый блондин, был само радушие. Приглашены на завтрак были офицеры с мортирной и пушечных батарей, Марков-второй, Руденко, командир роты стрелков 'Сибирской' бригады поручик Смелков со своими субалтернами. Был и командир батальона Углицкого полка, до вчерашнего дня осуществлявшего пехотное прикрытие артиллеристов.

Посмотрев на то, как 'потомки' строят оборону, и уяснив для себя разницу со стрельбой с банкета и стрельбой из окопов, майор Белков, стал искренним почитателем носителя полевой фортификационной мудрости, поручика Смелкова. Но главным блюдом во время завтрака, помимо жареных цыплят, за которыми пришлось посылать в ресторан гостиницы, в которой имел квартиру сам Нахимов, были, конечно, артиллерийские офицеры.

С самого начала, Марков-второй, как старший в чине, задал тон разговорам:

– Господа офицеры, без чинов. Меня зовут Алексей Филиппович, моего старшего офицера, Петр Николаевич. Давайте знакомиться.

После представления всех присутствующих за столом, накрытым на открытом воздухе, когда денщики подливали господам офицерам местное вино в глиняные кружки, беседа переросла в товарищеский разговор.

Петя, скромно держась в стороне, кушал цыпленка, и внимал тому, что отвечал его командир на поставленные вопросы. А вопросов было множество! Поручик Смелков по мере возможности пытался поддержать подполковника-артиллериста. Офицеры-'севастопольцы' вцепились в 'потомков' как клещи. Их интересовало все: как кончится война, кто останется жив, а кто упокоится на Братском кладбище Северной стороны, как произойдет освобождение крестьян, множество, множество вопросов на которые потомки могли ответить только то, что было в их истории.

– Господа! Все, что мы знаем о том, что произойдет с Россией в будущем, можно выкинуть в помойку. Сейчас, здесь, на бастионах Севастополя, рождается совсем другая история, вы сами понимаете, что прибытие в крепость такого количества людей не знающих, что такое плетка барина на конюшне, уже резко изменило все.

– Наши солдаты не знают ничего о телесных наказаниях, в наше время запрещено строжайшим образом рукоприкладство ..., – поддержал подполковника поручик.

– И как выполняется сие распоряжение? – ехидно поинтересовался у Смелкова майор Белков.

– По большей части выполняется, Аристарх Фомич. Порки нет, а рукоприкладство ...бывает, конечно в виде исключения. Но по большей части, это не в окопах. Это в запасных полках практикуется, когда офицер не рискует с избитым солдатом оказаться в одной цепи.

Рассказы о выстрелах в спину и в лицо 'офицерам-дантистам', стали неприятным сюрпризом для 'севастопольцев'.

– Людей бить нельзя! – убежденно говорил Смелков.

– Но как же поддерживать дисциплину? – вопрошал майор.

– Я, в окопах, назначал провинившихся убирать отхожие места, лучшая профилактика.

– А во время атаки ...

Разговор перешел на сравнение способов атаки вражеских позиций сейчас, здесь под Севастополем, и во время брусиловского прорыва.

У артиллерийских офицеров, был свой, профессиональный разговор. Дальности, прицелы, дистанции, директрисы, ориентиры, все, что не пришлось изучать в 'артиллерийской академии' на Северной стороне, все интересовало 'севастопольцев' и они получали в ответ на вопросы достаточно подробные объяснения.

Завтрак затянулся на два с половиной часа, и по совместному уговору офицеров, было решено продолжить разговор о новейшей тактике привнесенной 'потомками' вечером.

Глава 32. Устаревшая фортификация и новая тактика.

Генерал Канробер, ждал замены. Вместе тс прибытием броненосных батарей, дорлжен был прибыть новый главнокомандующий французскими войсками на Крымском полуострове. Кто это будет, он только мог гадать. Неожиданное известие, о том, что командующим войсками в Крыму, назначен генерал-майор Мак-Магон Мари Эдм Патрис Морис, с производством в генерал-лейтенанты, стало для Канробера очень неприятным сюрпризом.

Подчинявшийся ему до недавнего времени скромный командир кавалерийской дивизии никак и ничем не проявивший себя в деле захвата вражеской крепости, одномоментно стал его начальником.

Канробер стиснул зубы, и решил ни во что не вмешиваться. Пусть этот выскочка, сломает себе шею в деле штурма Севастополя, а он, генерал Канробер, опять займет подобающее ему место, после смерти Сент-Арно и выскочки Пелисье. Ничего, история все расставит всех на свои места. За время его командованием осадной армией, слава богу, французы усовершенствовали укрепления, построенные для прикрытия своей базы в Камышовой бухте (за время осады там появился целый городок, названый Kamiesch), выросла целая оборонительная линия. Она включала в себя восемь редутов окруженных рвами, высота валов была в четыре метра. Толщина брустверов три– три с половиной, рвы трапециевидного профиля, шириной около трех метров и глубиной в два с половиной.

Вооружение редутов состояло из пушек снятых с кораблей французского флота. Для ведения огня предназначались амбразуры. Не те, которые были во времена Вобана, а гораздо меньшие по размеру. Генерал Канробер ответственно отнесся к новым веяниям в русской артиллерии. Навесы, сооруженные над всеми позициями осадных батарей, над всеми позициями пушек у амбразур в редутах, давали надежду об исключении стального, или вернее чугунного града пуль картечных гранат от разрыва русских снарядов, над позициями.

И вот теперь, после такой работы, призванной обеспечить следующий обстрел Севастополя, после блестящей операции по блокированию Крыма от других русских губерний, Канробер получил приходом броненосных 'калош', приведенных на буксире пароходофрегатами, после получения в руки письма Императора, приказ о передаче командования какому-то генерал-майору!

– Я уже почти покончил с этой упрямой русской крепостью! И вот, Император меня отблагодарил! (Впрочем, мы не говорим всего того, что генерал Канробер высказал о решении своего Императора по соображениям цензуры). Кто такой Мак-Магон? Я знать его не знаю и знать не хочу! Пусть сломает шею и карьеру об нахимовские картечницы!

Канробер, несколько лукавил, он прекрасно знал лихого кавалерийского генерала Мак-Магона, в глубине души, он был даже доволен тем, что ответственность за очередной штурм возьмет на себя другой. Мысли о том, что при штурме погибнут французы, никак не влияла на умонастроение генерал-лейтенанта Канробера, привыкшего к большим потерям в Алжире.

Пусть Мак-Магон обломает себе зубы, а то, что русские приготовили очередные сюрпризы, Канробер не сомневался. Будет и на его улице праздник, и тогда он, заключит почетный мир. В конечном итоге, это не русские осаждали Марсель, а французы находились около Севастополя!

– Что скажет Император по поводу тех подарков, которые я послал в Париж? Этих колец из меди, имеющих явные следы по проходу по нарезам, разорванных взрывами снарядных 'стаканов' и еще более крупных осколков, имеющих цилиндрическую форму?

Канробер в бешенстве метался по своему кабинету, образованному из выгородки временного барака.

Отправленные в Сен-Сир, доказательства большого прогресса русской артиллерии по сравнению с европейской военной наукой, только подвергались анализу в гнезде французской военной мысли, как генерал Канробер, получил еще один важный артефакт.

* * *

– Мой генерал! К нам перебежал уроженец Польши, из полка, обосновавшегося у Черной речки.

– И что? Чем нам может быть полезен очередной предатель своего сюзерена?

– Он принес некоторые сведения о русских, еще он принес некий предмет, имеющий отношение к последним событиям.

– Какой?

Он принес понимание того, как русским удалось стрелять с такой частотой, что они истребили войска атаковавшие редуты и люнет перед Malahovomym курганом, и уничтожившие войска, шедшие к Traktirnomy мосту на Черной речке.

– И что это Этьен?

– Вот мой генерал!

С этими словами, адъютант командующего, (временно командующего!) капитан Этьен Лонже, поставил на стол совершенно обычную гильзу патрона 76х54R.

– Что это?

– Если совместить этот предмет с теми пулями, которыми были ранены французские солдаты, – капитан с ловкостью фокусника, достал из кармана пулю имеющею явные следы прохода по нарезам и вставил ее в гильзу, – мы имеем совершенно новый патрон, пригодный для казнозарядного заряжания ружей.

– Дайте сюда!

– Слушаюсь мой генерал!

Канробер внимательно изучил предмет, который ему вручил адъютант, потом спросил:

– А что сказал перебежчик?

– Он говорит о том, что на помощь гарнизону города, подошла некая Сибирская стрелковая бригада. Она имеет вооружение совсем нового типа, их винтовки, стреляют на расстояние превышающее дальность действие нашехъ штуцеров, их картечницы, стреляют с невообразимым ранее темпом, их орудия ...

– Что правда из того, что сообщил перебежчик? Кстати, кто он?

– Что правда, я не могу сказать мой генерал. Перебежчик, из полка, который занял Feduhiny высоты и гору Gasforta. Вместе с полком из Бахчисарая, там заняли позиции по две роты батальона Сибирской бригады. Перебежчик, поляк, родом из так называемого царства Польского. Его отец, учувствовал в восстании тридцать первого года, он перебежал к нам с риском для жизни.

– Отец или сын?

– Простите мой генерал, конечно сын! Отец томится в Сибири.

– Что за Сибирская бригада?

– Перебежчик, говорит, что таких у русского царя много, сейчас, они только идут в Крым.

– Состав бригады?

– Перебежчик точно не знает, по его представлению, Сибирская бригада это не два полка, как принято в русской армии, но шесть– восемь батальонов, с включением в состав саперной роты, артиллерии и других войск.

– Каких?

– Перебежчик точно не знает, но вроде бы говорили про роту связи, и Коннуй эскадрон.

– Рота посыльных? Что он говорит про нахимовские картечницы?

– Не знаю мой генерал. Сведений он об этих воинов, перебежчик никаких не дал.

– Этьен! Все подробно запиши, записку об этом передай мне, я отправлю ее в Париж. Ты не останешься без награды. Особенно про этот, ... патрон.

– Слушаюсь, мой генерал!

* * *

Переход к Евпатории, был подготовлен изрядно. Сто с лишним верст, от Симферополя до города на побережье, уже испытавшем на себе неудачный штурм русских войск, должен был быть подготовлен отлично, и он был именно так подготовлен. В последний момент, в войска прибыл полковник Мезенцев, который взял в свои твердые руки снабжение экспедиции.

Воспитанник военного училища времен Александра II, учитывающий требования к снабжению войск бывших во времена Александра III – истинного отца солдатам, не терпевшим со времен командованием Рущукским отрядом во время русско-турецкой войны бесполезных потерь (особенно не боевых), полковник Мезенцев, перевернул всю методику подготовки к дальнему походу. Вода, провиант, сухари, а на первом этапе свежий хлеб, достаточное количество полевых кухонь, которые изготовили в Симферополе с привлечением местных мастеровых, все это было предметом его заботы. Впрочем, не только продовольствие и снабжение отряда припасами было его заботой. Состояние обуви солдат, подверглось суровой ревизии с мобилизацией всех сапожников города в помощь людям нестроевой роты бывшего 435-го Еланского полка.

Ларионов, единственно сказав Горчакову о том, что полковник Мезенцев собаку съел в деле снабжения войск в походе, добился убеждения того во мнении, что потомки, точно знают, как и чем снабжать солдат. Это вызвало к жизни распоряжение о назначении полковника Мезенцева, заместителем начальника отряда отправляемого на освобождение Евпатории, по квартирмейстерской и продовольственной части.

Впрочем, шутка о съеденной собаке, весьма утвердилась в кругах интендантских и фурштадских офицеров. Особенно, в среде тех, кто собирался составить себе состояние в деле снабжения войск. Прошла большая слава о капитане Степанове, офицере неопределенной подчиненности, человеке неподкупном и имеющем наклонности совершенно в духе маркиза Де-Сада, в деле выявления злоупотреблений. Непонятный офицер, но, тем не менее, пользующимся неограниченной доверенностью не только адмирала Нахимова, находящегося в Севастополе, но и генерал-адъютанта князя Горчакова, имеющего ставку в Симферополе, стал пугалом для тыловых чинов. Грозные бумаги, подписанные командующим Черноморским флотом и портами Нахимовым, командующим Крымской армией Горчаковым, не оставляли возможности отказаться от неудобных вопросов.

Князь Горчаков, поговорив с капитаном в присутствии своего начальника штаба, барона Коцебу, проникся к этому офицеру большим доверием. Не в последней степени, для специфического мнения о пользе использования капитана, было мнение Павла Евстафьевича. Привыкший разговаривать в присутствии малорослого генерал-адъютанта, как бы наедине с самим собой, Горчаков вел оживленную беседу с Леонидом Михайловичем. Коцебу, сидя за столом, внимательно следил за проявлением чувств бывшего жандарма и видимо проникнувшись доверием к офицеру с таким спокойным, малоподвижным лицом и такими же как у него, водянисто светлыми глазами, высказал свое к нему доверие.

Все отношение к русским, презрительно-покровительственное, про которое говорили все знавшие генерал-адъютанта, видимо реализовалось в расположении к этому мелкому офицеру, говорившие его немецкой душе о том, что вот тот самый человек, который, наконец, наведет порядок. Порядок! Не творящиеся вокруг безобразия, но порядок, вот что требовалось начальнику штаба.

Коцебу не считал 'игры' интендантов и поставщиков чем-то особенным, но его душа, требовала того, чтобы все шло в пределах разумного. Не имея возможности самому воздействовать на окружающих помимо князя, он решил воспользоваться случаем и повлиять на командующего Крымской армией, посредством капитана.

В результате, команда капитана Степанова, порядка тридцати человек матросов и солдат, подчиняющихся только ему, брала 'за жабры' всех поставщиков провианта и даже поставщиков соломы. В высокие 'дебри', согласно распоряжению Горчакова, Степанов не лез, но составлял записки и допросные листы, подписанные получившими мзду от армейских интендантов помещиками, поставщиками продовольствия и материалов, необходимых для обороны Севастополя, для последующего расследования.

Команда эта, как суховей прошлась над теми районами, которые снабжали Крымскую армию. Беспрецедентные указания для ее действия, разрешения на совершенно невообразимые ранее допросы подозреваемых, полученные от князя Горчакова, начинались словами: 'Именем Его Императорского Величества ...' производили на некоторых деятелей из войсковых интендантств, равно как на офицеров, посланных для заготовки продуктов, скота, фуража для Крымской армии, прямо таки волшебное действие!

Представления полковника Ларионова, о том, как капитан Степанов профессионально допрашивает ворюг, с последующей после суда конфискацией усадеб и земель, начали претворяться в жизнь отнюдь не сразу, а только после того, как сам полковник Ларионов оказался в Санкт-Петербурге и встретился с Государем.

А небольшое 'кровопускание', с кофискацией неправедно нажитых средств, послужило достаточно хорошим уроком в деле снабжения войск. Никто впредь не хотел иметь дело с командой людей, умеющих допрашивать, а потом, по слухам, подводящих дело к тому, чтобы конфисковать имение и состояние в пользу короны.

Судя по тому, как шло следствие о лишении тех, кто собрался нагреть руки на войне, (а следственные чиновники просто таки боялись угодить под каток репрессий и потому не вступали в никакие отношения с подследственными), конфискованные в пользу короны имения, начали вызывать большие затруднения в министерстве государственных имуществ. Но все это, произошло чуть позже. Сейчас Ларионов, после удачного сражения у Перекопа, мчался в Петербург.

* * *

За две недели, полковник Ларионов, капитан Гребнев, доехали на перекладных до Санкт-Петербурга, где в результате телеграфных сообщений из Харькова, были приняты во дворце. По дороге Ларионов с удовольствием вспоминал о пленении остатков войск союзников на Юшуньских позициях.

* * *

Выход на позиции у Евпатории, произошел в точном соответствии с планом. Капитан Гребнев, в лучших традициях и правилах. Николаевской академии генерального штаба, составившил приказ на марш. Движение конницы, марш артиллерийских батарей, движение пехоты, все подчинялось заранее просчитанным вариантам. Для штурма и занятия позиций у селения Юшунь, где имелось достаточно много глубоких озер с одновременным выходом на исходные позиции столь разнородных войск, он предусмотрел все. Вплоть до того, что имевшаяся в распоряжении полковника Ларионова казачья сотня, хорунжего Карпова, составленная наполовину из казаков Войска Донского, на половину из конных разведчиков, числившихся за Еланским пехотным полком, вышла к позициям интервентов за двенадцать часов до подхода основных войск. Ровная как стол поверхность земли, не послужила препятствием для захвата пленных.

Как казаки умудрились в сгущающихся сумерках, подобраться к позициям противника, украсть оттуда трех человек, одного офицера французской кавалерии и двух солдат осталось тайной для Ларионова, Гребнева и командующего кавалерией отряда, генерал-лейтенанта князя Радзивилла.

Лев Радзивилл, флигель-адъютант императора Николая, получивший недавно в командование уланскую дивизию, являвшийся номинальным командиром отряда, но по негласному приказу князя Горчакова, только и делавшему, что подтверждающему приказы непонятного полковника Ларионова, готовился к молодецкой схватке. Участник подавления выступления польских инсургентов в тридцать первом году, венгерских повстанцев в сорок восьмом, князь, как истинный кавалерийский командир, не мыслил себе схватки без широкого поля на котором блистает белое оружие.

На все их вопросы, казаки бывшие в поиске под командованием урядника Мосолова, отделывались словами, что мол де не в первой. Допрос пленных показал, что сила перед отрядом стоит большая: Три полка спаги, полк английских драгун, французские и турецкие полевые батареи, подтянулись и турецкие пехотные таборы. Три шотландских фузилерных полка и два полка английских гренадеров. Число войск, в общем, достигает до двадцати тысяч, но со стороны Евпатории, ожидается в ближайшие дни подкрепление, чтобы окончательно запечатать Крымский полуостров и со стороны Геническа. Основание Арабатскаой стрелки, правда, контролировалось французским и турецким полками, бывшими на восточном побережье Крыма. Но по словам лейтенанта Третьего полка Спаги, запас карман не тянул, и поэтому генерал де'Алонвиль чувствовал себя очень уверенно. Тем более что мушир Ахмед-паша, обещал, что в ближайшее время к Юшуне подойдет большой караван с припасами и пополнениями блокадного отряда.

* * *

– Нам надо разбить противника по частям.

– Господин полковник! У нас от силы восемь тысяч войск, против двадцати у неприятеля, Как Вы собираетесь уничтожить или пленить врагов в Юшуни, а потом с оставшимися силами навалиться на турецкие подкрепления? Даже при всех ваших десяти 'волшебных' пушках?

– Ваше Превосходительство! Только не мешайте! Встаньте с вашей кавалерией на левом фланге, чтобы прикрыть действия Сибирского отряда. – Горячо сказал Ларионов.

Генерал Радзивилл, ласково улыбнувшись полковнику, елейным голосом спросил:

– Вы понимаете, что может случиться, если Вы со своими людьми, не освободите проход во внутренние губернии?

– Отлично понимаю. Данной мне властью от командующего Крымской армией, я прошу и требую, чтобы Вы Ваше Превосходительство, обеспечили мой левый фланг. Чтобы ни одна сволочь не прошла к избиваемым силам союзников на Юшуни.

– Воля Ваша, и ответственность, тоже Ваша. С богом!

* * *

Из письма лейтенанта Сервела своему преподавателю тактики в Сен-Сире полковнику Юберу из русского плена.

' ...Вся система русских боевых построений, все, что было известно до этого сражения, не предполагало такого способа ведения наступления. Русские всегда строились плотными колоннами, которые как таранами пробивали построение противостоящих им войск. Стихийное наступление русских солдат в первом сражении при Evpatori, против наших стрелков, выразившееся в построение их cepaymi, не принесло им никакого успеха, ввиду того, что дальнобойность наших штуцеров, превосходила действительную эффективность стрельбы из их допотопных гладкоствольных ружей.

В этот раз, помимо уничтожительного артиллерийского огня, подавившего самую мысль о нахождении на батареях, русские предприняли атаку, совсем не согласующуюся с их собственными военными уставами.

На протяжении примерно трех километров по фронту, на дистанции около двух километров, походные колонны русских войск, начали разворачиваться в боевой порядок. Он состоял из очень редких цепей стрелков, производивших, на мой взгляд, достаточно странное действие. Цепи шли одна за другой. Не доходя до наших укреплений на расстоянии примерно в километр, цепи стали периодически залегать. Стрелять из орудий ядрами, по столь незначительной цели, как редкие фигуры русских солдат, рассредоточенные не только по ширине фронта, но и в глубину, представилось совершенно неприемлемым.

Открытию ружейного огня, не способствовал способ передвижения русских вперед. Короткая перебежка цепи с одного рубежа на следующий, с последующим залеганием. То есть солдаты противника делали короткую перебежку, ложились на землю и оживленно обстреливали наши укрепления.

Важная деталь!

Первое. Для перезарядки ружей, никто из русских не вставал в рост, чтобы засыпать порох в ствол и дотолкнуть шомполом пулю. Русские ружья заряжают лежа на земле, причем изначально казалось, что у каждого русского солдата имелось минимум три помощника, которые обеспечивали такую скорострельность.

Второе. Никаких помощников-перезарядчиков ружей, при русских не было. Наступление производилось достаточно редкими cepaymi. Это было прекрасно видно во все зрительные приборы.

Третье. Стрельба русских солдат из ружей, практически не давала никакого дыма, короткая вспышка, пуля, жалящая на расстоянии не менее девятисот метров – и все. Очередной артиллерист или пехотинец с банкета отправлялся в лучший мир. Стрелять по лежащим на земле русским солдатам пробовали, но результат оказывался неизменно плачевным. Стрелять стоя, с руки, по такой малозаметной мишени как лежащий на земле солдат, весьма трудное занятие. Особенно, если учесть то, что наши стоящие в полные рост солдаты представляли собой прекрасную цель для вражеских стрелков. Русские обладают ружьями превосходящими скорострельностью наши. Солдаты, встававшие для производства выстрелов даже с колена, были для русских лакомством. Прекрасная цель! Дикари этим прекрасно пользовались! Наши потери росли с каждой минутой, а результатов не было.

Четвертое. Русские послали вперед не одну цепь, а четыре. То есть каждая последующая перебегала вперед после того как предыдущая устроится и возьмет под обстрел наши позиции. Я слышал свистки, которые все сочли за команды. Действительно русские выдрессировали своих солдат из рабов как собак. Они двигались вперед и залегали по свистку. Один свисток – вперед, два свистка – залечь.

Пятое. Их офицеры, двигались позади солдат. Мы видели как в сражениях у Евпатории и Инкермана, русские офицеры подобно средневековым рыцарям шли впереди своих солдат, что помогало нам выбить командный состав русских и вызвать среди солдат смущение. Теперь их офицеры, двигались сзади стрелковой цепи и осуществляли руководство ею не с помощью барабанов и горнов, а с помощью свистков. Достаточно умное решение!

Шестое. Подойдя на расстояние в шестьсот метров, вне действия картечи наших орудий русская передовая цепь залегла и начала оживленно обстреливать не только позиции артиллерии, но и все места, по мнению русских пригодные для стрелков, наши потери стали быстро увеличиваться. Люди постоянно гибли под пулями варваров, офицерам не удавалось поднять солдат на ноги никакими средствами. Ни обещание наград, ни угрозы не возымели никакого действия. Стрелки прятались за брустверами банкетов, артиллеристы залегли у орудий. Никому не хотелось умирать!

Седьмое. Окончание русской атаки. После того, как залегла русская передовая цепь, к ней начали под прикрытием ее огня подтягиваться три другие цепи, которые передвигались аналогичным способом. Короткая перебежка, залечь, опять короткая перебежка. Я все видел в зрительную трубу, пристроившись у амбразуры полевого укрепления, и поэтому под присягой могу свидетельствовать о способах передвижения русских. В момент, когда залегла передовая цепь, я заметил, что русские солдаты после каждого выстрела что-то ищут в траве и найденное прячут в сумку, которая у каждого солдата имеется на правом бедре. Через некоторое, но весьма непродолжительное время, русские стали накапливаться на рубеже где залегла передовая цепь.

Идти вперед они не могли потому, что наши орудия, заряженные изначально ядрами были разряжены в сторону противника, конечно совершенно не нанеся русским вреда. Артиллеристы, те, кто уцелел при обстреле ружейными пулями, сделали все для того, чтобы зарядить орудия для выстрелов картечью в упор. Оставалось только поднести фитиль к запальным отверстиям пушек.

В этот момент, из лежащей, весьма сгустившейся цепи русских солдат вверх взвилась ракета цвета 'бордо'. Буквально через секунду на позиции нашей артиллерии и пехоты обрушился шквал разрывов, это уже были не заряды воздушных картечных гранат рассыпавших сотни смертоносных круглых кусков чугуна, а самые настоящие бомбы, уничтожающие все вокруг эпицентра своего взрыва. Визжащие осколки бомб, поражали людей и орудия. Стрелки на банкетах, уцелевшие артиллеристы, построенные резервные роты, все стали кровавой добычей русских варваров. Позиции на банкетах и в тылу укреплений подверглись ужасающему опустошению. Люди валились десятками. Грохот, пламя, взрывная волна, вот то, что предопределило нашу неудачу.

После артиллерийского налета, когда мы приходили в себя после этого ужаса, раздался страшный крик русской пехоты идущей в атаку. Казалось, колебался сам воздух, русские дикари испускали такой крик, что он парализовал саму волю к сопротивлению.

Люди побежали, побежали в тыл наших позиций, побежали в сторону Perekopa, причем побежали быстро.. .Бежали все, офицеры, солдаты, французы, турки, только бы сбежать от этого страшного места! Англичане были в авангарде беглецов.

В конечном итоге, все мы составили огромную колонну пленных, отправленных во внутренние губернии этого необъятного государства.