Текст книги "1855-16-08"

Автор книги: Леонид Жирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Еще через некоторое время после того как начали стрекотать пулеметы внизу, взвились три ракеты черного дыма. Это означало, что штабс-капитан Логинов, просил отсечь вражеские резервы в дефиле между горой Гасфорта и Федюхиными высотами. Огонь десяти орудий, стреляющих шрапнелью, сосредоточенный на достаточно узком участке привел к тому, что те из солдат 'союзников', у которых снаряды рвались позади колонн, резонно сочли, что смерть сзади и рванулись вперед, а те для кого снаряды 'русской косы смерти'* рвались впереди, валя на землю сотни человек, сию секунду назад бывшими полными сил, вызвало совершенно противоположное желание. Бежать назад! Бежать от этих непонятных русских, бежать от их непонятных снарядов, бежать как можно дальше! Опять эти варвары завлекли всех, в свою гнусную ловушку!

Быстрее всех сориентировались в обстановке турки, они бежали впереди всех! Французы, помнившие первый забег солдат султана, под разрывы новых русских снарядов и боясь, что молящиеся Аллаху кроме спасения своих жизней, сопрут все, что лежит в палатках, стали догонять доблестных аскеров стараясь превзойти их в беге на длинные дистанции.

Для тех, кто рванулся вперед через мост, стало крайне неприятным сюрпризом, что торчавший на ровном месте бугорок, стал непреодолимым препятствием на их пути к спасению. Запорхавшая огненная бабочка прямо посредине зеленой травы несла смерть. Огонь в упор, открытый с малой дистанции по ничего не соображавшим людям был убийственный. Люди падали на настил моста, падали в воду Черной речки, падали на берег. За две минуты расчет старшего унтер-офицера Коробко, оправдал все труды потраченные на устройство позиции восьмого 'максима'.

_____________________________________________________________________________

* Название русской трехдюймовки в германской армии в период Первой мировой войны.

Глава 27. После бойни.

Прапорщик Силуянов, недавний выпускник третьей московской школы прапорщиков при Алексеевском военном училище в Москве, смотрел на то, что совсем недавно было людьми. Сейчас перед позициями лежали кучи трепья совсем не напоминавшие военную форму. Вся местность перед позициями батальонов была буквально устлана теми, кто будучи живыми и здоровыми пытался овладеть Севастополем.

Петя, из самых чистых побуждений после окончания гимназии решил пойти на фронт. Проявив определенную силу характера он остался глух к просьбам и настоятельным требованиям родителей, старавшихся избавить своё чадо от ужасов окопной жизни. Закон позволял им требовать этого от юноши. Его старший брат, Александр, погиб под Перемышлем в пятнадцатом году. Как было изложено в письме неизвестного семье подполковника Михайлова, во время попытки прорыва гарнизона крепости предпринятой восемнадцатого марта, командуя полуротой прапорщик Александр Силуянов, проявил распорядительность в боевой обстановке, когда венгры прорвавшись через передовые позиции практически дошли до окопов. Он вывел стрелков и в отчаянной рукопашной схватке атака гонведов была отбита. Но Александр геройски погиб. Судя по тому, что написал подполковник, Саша не мучился перед смертью, пуля врага попала в грудь героя, и он сразу умер (в действительности, несмотря на то, что солдаты пытались не пустить в гущу схватки 'своего прапора', он вырвался вперед и был поднят на штыки гонведами).

После того как в цитадель из восьми с половиной тысяч венгров вернулось меньше двух, генерал Кусманек, сдал крепость. Двадцать второго марта русские отряды вошли в Перемышль. В плен попали девять генералов, свыше двух с половиной тысяч офицеров и сто двадцать две тысячи солдат императорско-королевской армии.

Командовавший Осадной армией генерал Селиванов Андрей Николаевич получив Георгиевский орден третьей степени, заявил: 'Мы победим, победим, потому что так хочет народ, а глас народа – глас Божий. Нет в армии солдата, который бы сомневался в победе, потому что русский солдат знает, что война идет – за веру православную'.

Но все это уже не имело значения для Полины Георгиевны Силуяновой. Её Саша, её первенец, лежал и гнил в земле (подполковник Михайлов, любезно сообщил, где находится Сашина могила). И вот вторая кровиночка собирается туда, где убивают и где умирают.

Несмотря на уговоры родителей, Петя пошел в армию. В военном присутствии города Ржева, однорукий штабс-капитан разъяснил Пете, что согласно закону о всеобщей воинской повинности, он как единственный сын, может избежать призыва на службу. Но выслушав горячую речь молодого человека о том, что он желает отомстить за брата, и то, что не годится русскому человеку в годину испытаний отсиживаться в тылу, усмехнувшись в полуседые усы, выписал ему направление в Москву, в школу прапорщиков.

* * *

Сейчас, глядя на массы убитых, Петя чувствовал себя негодяем, принявшим участие в очень дурном деле. Действительно, после того, как он уяснил себе то, что больше никогда не увидит родителей, Петя стал думать о своей жизни. Офицеры, обсуждая сложившееся положение вещей, высказали мысль о том, что их появление в начале второй половины девятнадцатого века приведет к тому, что история потечёт по совсем другому руслу. А значит вполне вероятно, что родители большинства тех, кто имел счастье или несчастье переместиться во времени, просто не встретится, и в будущем большинство 'перемещенцев' просто не родятся.

Задумавшись сначала о своей жизни, своих стремлениях, своем желании изменить мир к лучшему, Петя видел то, что так грубо вмешивается в картину истории. Сотни, нет даже тысячи, людей лежали на земле убитые или раненые, и это еще больше отодвигало его от того, что он когда-либо встретится с родными.

Глядя на местами неподвижную, местами шевелящуюся массу тел вражеских солдат, Петя чувствовал дурноту и еще у него было чувство какой-то неправильности, того, чего не должно было быть. Стоны раненых, ржание лошадей, вызывали в его душе такое острое чувство жалости и сострадания, что он не удержался, пошел искать командовавшего этим варварским избиением штабс-капитана Логинова, чтобы высказать ему это.

Русские стрелки уже вышли из окопов и сейчас частью активно помогали санитарам в перевязке и переноске раненных врагов, а частью занимались тем, что тащили в глубину позиций повозки с провиантом. Артиллерийские орудия, стояли, уныло наклонив стволы к земле, а рядом с ними и зарядными ящиками лежали лошади. Посмотрев на ряды скошенных пулеметным огнем итальянских кавалеристов, увидев лица обезображенные попаданием пуль, скрюченные тела, шевелящуюся массу людей пытавшихся закрыть раны в животе ладонями, увидев кровь, струящуюся между пальцами, Петя почувствовал сначала головокружение, а потом приступ такой тошноты, что его вывернуло на землю всем вчерашним ужином.

Через некоторое время, прополоскав предварительно рот водой из фляжки, прапорщик увидел штабс-капитана Логинова, который стоял в окружении нескольких офицеров и что-то говорил им, увлеченно показывая на поверженных врагов. Перед группой русских офицеров стояло несколько человек, судя по мундирам англичан и французов, которых видимо о чем-то спрашивали. Вокруг пленных стояли стрелки с винтовками наперевес.

Петр Максимович Силуянов, решительным шагом подошел к группе русских офицеров и обращаясь к штабс-капитану бесстрашно заговорил:

– Разрешите обратиться, господин штабс-капитан?! Прапорщик Силуянов.

– Что у Вас прапорщик?

– Господин штабс-капитан, а Вам не кажется бесчестным то, что мы произвели с нашими врагами? Стрелять из пулеметов, стрелять залпами из магазинных винтовок, открыть огонь артиллерии шрапнелью в не ожидающих этого людей, Вам не кажется это бесчестным?

Мы по уровню нанесенных потерь противнику, и по уровню наших потерь весьма разнимся. Все равно, что мы будем бить слепого. Это подло!

Логинов подождал немного обдумывая ответ который удовлетворил бы не только этого прапорщика издания шестнадцатого года, но и нескольких офицеров 'севастопольцев' которые так прямо не задавали вопросы, но чувствовалось, имели на сегодняшний бой, вернее бойню, свое мнение. Собравшись с мыслями, как можно достойно ответить, Логинов сказал:

– Послушайте прапорщик, что Вам скажет человек и офицер немного более опытный, чем Вы. Запомните, раз и навсегда. Война не место для игры в показное благородство. Рыцарство давным-давно кануло в Лету. Если есть возможность уничтожить врага, имея превосходство в силах – этим надо пользоваться. Мало того, это превосходство нужно стараться создать везде и всегда! Англичане при Айзенкуре расстреляли французов из длинных луков, французы смеялись истребляя Владимирский полк при Альме. Я мог бы Вам напомнить о сражениях Восточной войны, когда господа союзники убивали русских солдат и особенно офицеров на дистанции недоступной для русских войск. Мог бы рассказать то, что я видел на Германском фронте, когда сибирские стрелки лежали как снопы на поле истребленные пулеметами и шрапнелью германцев. И поле это выглядело гораздо более ужасно, чем то, которое Вы можете наблюдать сейчас, потому, как лежали на нем не враги, а наши русские люди. Я могу, но говорю Вам не об этом.

Запомните на всю свою жизнь, смерть врагов – это благо для нашего Отечества. Как и чем эта смерть будет достигнута: с помощью гладкоствольных ружей предков, наших винтовок и пулеметов; с помощью артиллерии или 'дубиной народной войны' – это не важно. Запомните, никто их в Россию не звал, и никто слезы в России по ним лить не будет. Пушкина забыли прапорщик? Насчет 'не чуждых им гробов'? Вы собираетесь лить слезы, молиться о том, чтобы простил Господь нас грешных, что лишили жизней агарян, филистимлян и прочих языцев? Ошиблись Вы если так думаете! Надо было Вам идти не в офицеры, а в монахи. Грехи наши замаливать.

На всю жизнь Петр Максимович Силуянов, запомнил жесткую отповедь своего первого командира. Конечно, в последствии Его превосходительство, генерал-лейтенант Силуянов не стал испытывать приятных чувств при виде поверженных врагов, но и нисколько не переживал по поводу такого зрелища, всегда руководствуясь словами о том, что погибших в Россию никто не звал.

* * *

Получив достаточно фантастические сведения о неудаче штурма союзниками передовых укреплений Севастополя и о разгроме экспедиции высланной к Северной стороне, князь Горчаков послал письмо Государю, не владея еще полной информацией.

Из письма князя Горчакова к Его Величеству

Государю Императору.

'После 6-го числа, неприятель медленно вел апроши к бастиону Корнилова и к бастионам 5-му и 6-му; действующие войска его отошли на левый берег речки Черной. Холера у него развивается, особенно у Сардинцев, у коих, по показанию дезертиров, умерло более 2,000 человек, и в числе их генерал Ла-Мармора, брат главнокомандующего. У нас холерных немного; наконец – почти совершенное прекращение огня неприятельской артиллерии дает нам возможность исправлять верки и сберегать порох, так что теперь я покоен в отношении порохового запаса. Все это и в особенности упадок духа у Союзников, после отбитого, стоившего им до 10 тыс. чел. штурма, дает благоприятнейший оборот нашим делам. Сибирская стрелковая бригада, присланная Вашим Величеством на помощь Севастополю, проявила себя выше всяких похвал. Большая часть потерь союзников приходится на действия ее стрелков и артиллеристов.

После боя у Черной речки, перевес будет без сомнения на нашей стороне и можно будет помыслить о совокупном наступлении со стороны Черной и со стороны Севастополя от Корниловского бастиона. Учитывая санитарные потери, с наступлением осени противник наш отплывет отсюда; другой зимы он не решится здесь провести.

Потери наших войск у Черной речки весьма не велики, что касается союзников, нет положительных сведений о их потерях, но, соображая их собственные, несогласные между собою, показания, можно безошибочно принять, что у них было убито до четырех тысяч человек и ранено до трех тысяч. Большое количество пленных, направлено в Симферополь с целью отправки их во внутренние губернии. Число их уточняется. По показаниям английских и французских офицеров, в числе убитых находятся в делах от шестого и десятого числа, генералы Майран и Брюне, Джон Кемпбель, в числе убитых и генерал граф Монтевеккио из числа Сардинского корпуса, а в числе раненых: генералы: Сен-Поль, Лафон, и Лорансе, Гарри Джонс и Эйр. В плен захвачено: французов – сто семьдесят три офицера и более двух с половиной тысяч нижних чинов; англичан – один офицер и двадцать четыре нижних чина. Турок – четыреста пятьдесят три человека. Сардинцев до семи тысяч человек, генерал Ла Мармора, командовавший сардинцами. Большая часть взятых в плен раненные и находятся в состоянии между жизнью и смертью'.

* * *

После того как в штабе главнокомандующего в Крыму генерал-адъютанта Горчакова, появились достоверные сведения об обстоятельствах отражения штурма севастопольских укреплений и о сражении на Черной речке, Петр Дмитриевич, писал военному министру, князю Долгорукову, прося его исходатайствовать следующие награды:

Орден Георгия четвертой степени – князю Васильчикову, полковнику Ларионову, подполковнику фон Шведе, полковнику Маркову, капитану Черткову.

Орден Георгия третьей степени: подполковнику Тотлебену, штабс-капитану Логинову с производством последнего в следующий чин. Cette decoration ne les honorera pas autant, qu'elle sera honoree en brilliant sur leurs poitrines*.

Предоставляя награду графу Сакену на Высочайшее благоусмотрение, князь Горчаков просил о пожаловании аренды адмиралу Нахимову.

Орден Св. Владимира 2-й степени генералу Хрулеву – 'которому преимущественно принадлежит честь отбития штурма, потому что он, командуя войсками на всем атакованном участке оборонительной линии, был отличным генералом и солдатом', и генерал-адъютанту князю Урусову, отбившему штурм на 1-й и 2-й бастионы.

Шпагу, украшенную бриллиантами, контр-адмиралу Панфилову, который 'выше всяких похвал', и коменданту крепости Александрополя, генерал-майору Шульцу, который, 'получив 4-х-месячный отпуск, воспользовался им, чтобы провести его на 4-м бастионе – самом опасном пункте нашей оборонительной линии. Такие молодцы, достойны всяких наград, и должно радоваться, что они не перевелись'.

* * *

В ответ на письмо князя П.Д. Горчакова Государь был краток:

"Вы уже знаете о радостном впечатлении, произведенном на меня известием о геройском отбитии штурма 6-го числа. Воздав от глубины сердца благодарение Всевышнему, повторяю теперь Вам и всем нашим молодцам мою искреннюю и душевную благодарность. Беспримерные защитники Севастополя покрыли себя в этот день еще новой неувядаемой славой. Скажите им, что я и вся Россия ими гордимся! Об оставлении Севастополя, надеюсь, с Божией помощью, что речи не будет больше. Если же вам готовится экспедиция со стороны Евпатории, то со вновь прибывшими к Вам войсками будет с кем их встретить".

* * *

Из письма князя Алесандра Михайловича Горчакова Государю императору из Вены.

"Le ministre autrichien des affaires étrangères de Bouol' – hésite. D'une part, il trouve que de l'Autriche il est avantageux de se produire contre la Russie, parce qu'alors on pourra espérer recevoir à la récompense des puissances occidentales la permission de produire l'annexion de la Moldavie et Valakhii vers la puissance Gabsbourgsky.

А d'autre part, rien non le supprimé la peur instinctive de la Russie embarrasse tous ses mouvements diplomatiques. Il trouve que l'on peut attendre la Russie de tout. Aujourd'hui elle est faible, а demain soudain se trouvera fort!

Buool avec l'alarme jette des coups d'oeil sur la Crimée, en étant fâché sur la lenteur dans les actions des alliés.

Après la réception des nouvelles sur les résultats de l'assaut non réussi par les alliés des renforcements avancés de Sébastopol et les bilans de la bataille sur la rivière Noire, Booul' est devenu très aimable et prêt àdans la situation particulière la possibilité du départ de la cour Viennoise de la confrontation avec la Russie .

Pour les derniers jours, j'ai trouvé monsieur du ministre des affaires étrangères dans l'humeur particulièrement préventive de l'esprit, – ses sympathies politiques sont influencées du côté des événements et l'influence de la volonté de son souverain. Le comte Bouol' ni est aveugle, ni est sourd, et il lui est nécessaire de reconnaître du fait évident. Non seulement Bouol', mais aussi Franz-Iosif et tout le groupe dirigeant gouvernant en Autriche sont évidemment confus, а partiellement et sont effrayés par l'issue de l'assaut le 18 juin et la bataille près de la rivière Noire.

–

*) "Австрийский министр иностранных дел Буоль – колеблется. С одной стороны, он считает, что Австрии выгодно выступить против России, потому что тогда можно будет надеяться получить в награду от западных держав разрешение произвести аннексию Молдавии и Валахии к Габсбургской державе.

А с другой стороны, ничем не истребимый инстинктивный страх перед Россией затрудняет все его дипломатические движения. Он считает, что России всего можно ожидать. Сегодня она слаба, а завтра вдруг окажется сильной!

Буоль с тревогой поглядывает на Крым, досадуя на медленность в действиях союзников.

После получения известий о результатах неудавшегося штурма союзниками передовых укреплений Севастополя и итогах сражения на Черной речке, Боуль стал весьма любезен и готов обсуждать в приватной обстановке возможность отхода Венского двора от конфронтации с Россией".

За последние дни, я нашел господина министра иностранных дел в особенно предупредительном настроении духа, – его политические симпатии подвергаются воздействию со стороны событий и влиянию воли его государя. Граф Буоль ни слеп, ни глух, и ему невозможно не признавать очевидного факта. Не только Буоль, но и Франц-Иосиф и вся правящая верхушка в Австрии явно смущены, а отчасти и испуганы исходом штурма 18 июня и сражением у Черной речке . (франц.)

* * *

Роман между старшим врачом бывшего Еланского полка, в одночасье ставшего Сибирской стрелковой бригадой, Михаилом Павловичем Ивановым и сестрой Крестоводвиженской общины, Екатериной Михайловной Смирновой развивался стремительно.

Не имея возможности поговорить о 'нежных чувствах', Михаил Павлович завоевал расположение операционной сестры своим отношением к раненным, своим искусством помогать ближнему, оказавшемуся в беспощном состоянии, вследствие нахождения на службе своему Отечеству. Попавшие в плен враги, были прооперированны точно так же, как и русские воины.

Михаил Павлович, не делал различия между русскими солдатами и матросами, и ранеными врагами. Значит, он человеколюбив и оказывает помощь всем, кто нуждается в ней, не делая различий, какому богу молятся пострадавшие.

Врач в полном смысле этого слова, готовый оказать помощь любому человеку, терзаемому ранами, вызывал у Кати большое уважение.

Уважение переросло в интерес, интерес перерос в расположение, а взгляды, которые бросал на нее Михаил Павлович при операциях, заставляли учащенно биться сердце и думать о докторе не только как о враче, но и как о мужчине.

Тайные девичьи нашептывания между двумя Катями после операций, были вполне обыкновенными для разговоров двух девушек о молодом человеке.

– Он так на меня посмотрел, я вся обмерла, но вовремя подала ему зажим...

– А он?

– Катюша, но какое проявление чувств во время операции? Сказал спасибо и все!

– Вот! Моя дорогая, вот это и есть проявление чувств! Когда профессор обращался ко мне во время операции, он только бранные слова говорил за нерасторопность. Иванов тебя любит! Поэтому и ничего нехорошего тебе не говорит!

– Твои слова, да Богу в уши!

* * *

Михаил Павлович, со своей стороны, отмечал, что сестра Смирнова, не боится крови, не испытывает неприятия при виде тех методов полевой хирургии, которые вполне способны отправить неподготовленного человека в состояние дурноты и невменяемости. Отмечал вместе с тем, учится обязанностям операционной сестры быстро, а уколы выполняемые с помощью шприца делает лучше, чем он сам. Что Катя очень красива, и вообще она именно та барышня, которую он хотел встретить в своей жизни.

Не говоря о "нежных чувствах" молодые люди ощущали, как их тянет друг к другу. Им хорошо было быть вместе, и за операционным столом, когда они спасают очередного раненого, и когда они просто были рядом. Даже при обходе раненых, доктор, говоря с коллегами, не выпускал ее из виду. Катя, слушая его, ловила на себе взгляды Иванова. Они испытывали постоянное влечение друг к другу и это замечали все окружающие.

Умудренный жизнью, Николай Иванович Пирогов, смотрел на своих молодых коллег с пониманием. Молодость! Он видел их взаимное притяжение и ничего против этого не имел. Главное в том, что они, доктор и сестра, понимали друг друга за операционным столом с полувзгляда, с полуслова.

Операции, которые проводил Николай Иванович до появления в Севастополе титулярного советника Иванова, в большинстве случаев проходили удачно, но вот послеоперационный период, был весьма неоднозначен.

Несмотря на то, что проводились операции с использованием стерильных инструментов, выжившие после операций, были зачастую далеки от того, чтобы встать в строй. Николай Иванович, в преддверии операции мыл руки химически активными растворами, вывел работу с гангренозными больными в особые отделения, но его представления о смысле антисептики были еще весьма далеки от правильного. И тут появился доктор Иванов, который можно сказать открывает глаза великому хирургу.

То, что мастерство хирурга оказалось бессильно, те кого он и его коллеги прооперировали зачастую умирают от "отравления ран миазмами", дело всей жизни не выдерживает проверку, и подлежит упразднению, приводило Николая Ивановича в отчаяние. После того, как доктор Иванов сначала в приватной обстановке, а потом и в импровизированной лекции объяснил, что лечение раненых зависит не только от мастерства хирурга, но и от множества факторов зависящих от обстоятельств полученных ранений, профессор Пирогов, начал смотреть на старшего врача с большим уважением.

Несмотря, на достижения в методах проведения операций, до разговора с Михаилом Павловичем, методы микробиологической теории и прямо вытекающие из них асептических подходы в хирургии, Пирогов только нащупывал, рассказ младшего коллеги, объяснил практически все неудачи, большинство проблем и дал четкую директиву – куда дальше идти в методах лечения. А уж способам, главным из которых до сих пор был РЕЗАТЬ, РЕЗАТЬ и РЕЗАТЬ, Пирогов мог и сам поучить кого угодно.

Коллега, увлекшийся сестрой Смирновой, нисколько не терял в глазах севастопольских врачей в профессионализме. А желание и умение передать то новое, что он знал по сравнению с ними, вызывали общее уважение.

Глава 28. В штабах и в госпиталях.

Результаты экспедиции союзников на Северную сторону, стали совершенно оглушающими. Переход через Трактирный мост, понесенные при этом потери вызвали в европейских столицах взрыв, по меньшей мере, равный взрыву мортирной бомбы в замкнутом пространстве.

Действительно, отряд союзников в тридцать тысяч человек был наполовину истреблен, наполовину обращен в бегство. Оставлены укрепления на командных высотах, масса раненых, для перемещения которых в Смирну потребовались множество транспортных кораблей, всеобщее уныние среди войск находящихся в Крыму.

Генерал Канробер, получив телеграфные сообщения из Парижа, собрал генералов и старших офицеров французских войск. Присутствовал при этом и генерал Боске, счастливо избегший расстрела 'нахимовскими картечницами' и непонятными 'картечными гранатами' при Черной речке.

Коллекция русских снарядов, вернее их осколков, разорванных 'снарядных стаканов', как их начали именовать, непонятных приборов имеющих округлые очертания, чугунных круглых пуль весом в двадцать семь граммов каждая, которые разили сверху французских солдат, убивали и калечили их, уже была отправлена в Париж с дальнейшей переправкой в Сен-Сир. Там же, в этой мерзостной коллекции, присутствовали пули с явными следами нарезов, выпущенные из 'нахимовских картечниц' и извлеченные из тел раненых и убитых французских солдат.

Настроение на совещании было с самого начало не блещущее победными реляциями. Напротив, все присутствующие неосознанно понимали, что 'легкая прогулка в Крым' поддержанная превосходством флота союзников на море, оказывается чревата очень большими потерями на суше. Никто уже не вспоминал про сражения у Альмы и Инкермане.

Русские в оборонительных боях, что при отражении штурма передовых укреплений, что при расстреле экспедиции на Черной речке, демонстрировали такую плотность огня, такое умение истреблять нападающих, что это принуждало генеральские умы говорить о глухой обороне.

Совещание у генерала Канробера с участием вице-адмирала Брюа, после озвучивания потерь французской армии при Черной речке о которых рассказал генерал Боске, перешло к обсуждению теоретической возможности взять Севастополь в сложившихся условиях и развязать тем самым узел европейской политики. Для пребывавших в мрачном расположении духа собравшимся, тем не менее сверкнул луч надежды.

Адмирал Брюа Арман-Жозеф, обнадежил артиллеристов тем, что суда с лесом из Болгарии, согласно телеграфным сообщениям находятся в близости от Камышевой бухты и соответственно скоро можно будет построить козырьки над орудийными позициями. Эффективность обстрела артиллерийских позиций осадных батарей вследствие устройства над ними козырьков, русскими картечными гранатами, неизвестно как оказавшимися такими убойными и бившими так точно по сведениям генерала Роже Дельмана, должна была сойти на нет.

Следующее сообщение адмирала о том, что к берегам Крыма отправлены три совершенно новых судна, не боящиеся обстрела современной артиллерией, вызвало большой интерес и многочисленные вопросы собравшихся.

Как пояснил адмирал, маленькая эскадра, возглавляемая вице-адмиралом Гамеленом Фердинандом-Альфонсом, в составе трех паровых фрегатов и имеющихся у них на буксире трех бронированных плавучих батарей, отправленных к берегам Крыма повелением императора Наполеона третьего, разрешит проблему расстрела русских приморских батарей Aleksandrovskogo и Мichaaylovskogo фортов.

На многочисленные вопросы о данных плавучих батарей, адмирал сообщил только общие сведения, которые сводились к следующему:

– При водоизмещении тысяча восемьсот пятьдесят тонн и мощности паровой машины триста двадцать лошадиных сил, они развивают скорость хода в почти четыре узла. Их наибольшая длина пятьдесят три метра, ширина, чуть более тринадцати метров, углубление – меньше трех метров. Блиндированная защита: деревянный корпус по ватерлинии и каземат обшит железными брусьями толщиной десять сантиметров. Вооружение: восемнадцать – стодевяностопятимиллиметровых пушек. Броня из кованных железных плит прикрывает весь борт, спускаясь ниже ватерлинии. Под парами они могут развить скорость от трех до четырех узлов.

– Какова точность стрельбы этих батарей? – задал вопрос один из генералов.

– Поставленные на якоря плавучие батареи, неуязвимые для снарядов русских орудий и приведут к молчанию их приморские батареи. – ответил адмирал и в упоении продолжил вещать, – Вам останется господа генералы только обработать укрепления русских с напольной стороны, и произвести решительную атаку. Начиная с седьмого и шестого бастионов русских, сворачивая их укрепления в сторону Malachova кургана, вы, с помощью флота добьетесь взятия Севастополя.

Рассказ адмирала о бронированных плавучих батареях и обрисованные им перспективы расстрела русских приморских фортов, с последующими последствиями для обороняющихся, вызвал большое оживление. А когда выступил генерал Канробер с выкладками об атаке седьмого и шестого бастионов Севастополя, с учетом проведения бомбардировки осадными батареями, укрытыми от русского обстрела козырьками, это вдохнуло в генералов надежду закончить затянувшуюся компанию быстро и без особых потерь.

В конце совещания подошел английский контр-адмирал Эдмунд Лайонс, который выслушав французов, с непередаваемым пренебрежением к лягушатникам, сказал, что английский флот примет участие в расстреле русских батарей. Французы переглянувшись и улыбнувшись друг другу приняли к сведению поползновение союзника к участию в дележе шкуры русского медведя.

* * *

– Взяли!

Санитары положили очередного раненого француза на носилки и понесли к палаткам передвижного госпиталя.

Полковник Ларионов получивший телеграмму от штабс-капитана Логинова, о том, что последний ожидает утром множество раненных, навестил госпиталь, разместившийся в восьмой батарее, отправил под Инкерман группу медиков. Результатом его посещения, стало то, что Иван Павлович Иванов, с одним из младших врачей Еланского полка, нескольких сестер Крестовоздвиженской общины и санитаров отправились в ночное путешествие. Дорога была ужасной, лазаретные линейки мотало на рытвинах и неровностях так, что заснуть никому не удалось. Но надо было видеть счастливые лица младшего врача Еланского полка губернского секретаря Лукашина и его санитаров, когда пришел санитарный обоз, чтобы понять как пришелся вовремя "главный медик" Севастополя.

Операционная палатка была развернута заранее, вот только оперировать в ней мог только губернский секретарь. Выпускник медицинского факультета Томского университета, мобилизованный в пятнадцатом году, Сергей Николаев, был готов сделать все для раненых, несмотря на то, какому богу они молились, но вот опыт! Опыт!

Прибытие своего непосредственного и прямого начальника, Сережа воспринял как манну небесную. И действительно, старший врач, организовал еще два перевязочных пункта. Скомандовал, и тут же появились еще две операционные палатки, а сам Михаил Павлович, отправив во вторую палатку второго младшего врач полка, занялся сортировкой раненных. Сережа и второй младший врач Еланского полка , провинциальный секретарь Иван Кошкин, немного опасались того, что придется разделять людей на живых и мертвых. Слава Богу, что Иванов взял эту ношу на себя.

Дело пошло быстрым темпом, санитары и просто солдаты, выделенные для переноски раненых врагов, командовавшим над этими двумя квадратными верстами штабс-капитаном Логиновым, сносили всех, кто подавал признаки жизни к палаткам, где проводились операции. Участвовали в этом и пленные, преобразованные в носильщиков, были они естественно из тех проворных хитрецов, кто при первых звуках заработавших "нахимовских картечниц" плюхнулся на землю и не поднимал головы, пока продолжалась стрельба. Подгоняемые жестами, непонятными для них матерными выражениями русских санитаров, а иногда и просто пинками, они старались перенести к палаткам побольше раненых.