Текст книги "1855-16-08"

Автор книги: Леонид Жирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Что касается флота. Использование бронированных кораблей, не принесло удачи, значит обеспечить возможность десанта на фланге русских позиций возможности нет. Мое мнение, надо поскорее заканчивать войну, обеспечив при заключении мира такие условия, чтобы не пострадала честь Французской империи.

– Насколько я знаю, англичане тоже доставили в Крым нарезные орудия, что Вы можете сказать об этом?

– Ваше Величество, англичане действительно привезли некоторое количество орудий системы Ланкастера, но почему-то сразу спрятали их от всех и никому не показывают, – с сарказмом в голосе сказал военный министр и стал вытирать платком свои большие залысины.

– Что ж, спасибо, за Ваше мнение. Адмирал, прошу Вас.

– Ваше Величество, что касается флота, то здесь не все так безнадежно, как у сухопутных ... э-э войск. Оставшиеся на плаву русские корабли и пароходы, боятся показать из бухты даже нос. Действительно, как сказал генерал Вильян, первый опыт применения в бою бронированных судов был не очень удачен, но я уверен за такими кораблями будущее. Проблем на кораблях нет, я считаю, что военный министр сгустил краски, ведь опыт Альмы, Инкермана и Балаклавы показывает, что русских можно вполне успешно побеждать. Войну надо продолжить и окончить не ранее, чем захватим город и потопим оставшиеся русские корыта.

– Пока русские только успешно потопили ваши корыта. А если у русских хватит ума поставить свои новые пушки на корабли, выйти в море, я не дам за ваш успех в морском бою и сантима!

– А ваши ...

– Случись поражение ...

– Господа! Прекратите! – хлопком ладони Император призвал разошедшихся спорщиков к тишине, – я понял адмирал, Вы за продолжение. Граф, что скажете Вы?

Александр Валевский, внебрачный сын Наполеона I, кузен Императора и министр иностранных дел откашлялся и начал высказывать свои соображения.

– Ваше Величество! Переговоры в Вене на конференции послов практически не ведутся. Виконт Пальмерстон, который сейчас является первым министром кабинета, вовсе не желает их возобновления. Правительство Её Величества королевы Виктории, сейчас озабочено тем, что выискивает пополнение для войск, осаждающих Севастополь. Успехи в этом не велики. Пальмерстон все так же выдвигает идею расчленения России, и все тяготы выполнения этого плана желает возложить на кого-либо другого.

– На нас конечно! – проворчал генерал Вильян.

– Да генерал, Вы, правы. Пальмерстон хочет, чтобы война продолжалась и дальше, не заканчиваясь с падением Севастополя.

– Граф, мы знаем план виконта. Что конкретно вы хотите сказать? – Император погладил свою бородку и прищурившись посмотрел на кузена.

– В прошлый раз, когда решалось, стоит ли вести войну дальше, нам помогли определиться друзья, служащие при прусском дворе. Сейчас я имею сведения, которые подтверждаются еще и из другого источника.

– Интересно, что же это за сведения?

– Ваше Величество, по сообщению посла при дворе короля Фридриха Вильгельма четвертого, маркиза де Мустье, сейчас после перевода двух гренадерских дивизий в Крым, русские на их место в Южную армию отправляют два армейских корпуса из Сибири. По сообщению, полученному от посла в Вене, русский посол Горчаков получил письмо от Императора Александра, с рекомендациями донести до Буоля, а при случае и до Франца-Иосифа первого, предостережение Вене, от поспешных решений.

– Это блеф! – вырвалось у адмирала Гамелена, – мы прекрасно знаем, весь состав русской армии. Этим корпусам просто неоткуда взяться!

– Сибирская бригада откуда-то взялась? Да так, что никто не слышал и не видел её на пути в Севастополь! Русские – это нынешние византийцы. Нисколько не удивлюсь...

– Господа! Вы опять начинаете спорить?! Дайте высказаться графу.

– Простите, ...

– ... Ваше Величество!

– Продолжайте граф!

– Сведения совершенно точные, корпуса сформированы из линейных батальонов Оренбургской линии и батальонов внутренней стражи, пополнены новобранцами. Имеют бригадную, а не дивизионную структуру и обучены по новым уставам. Каждая бригада имеет в своем составе дивизион легких орудий и батарею тяжелых. Каковы эти орудия, лучше расскажет военный министр.

– Да уж!

– Во всяком случае, Франц-Иосиф и Буоль, восприняли эту информацию как совершенно достоверную. Теперь о возможности вступления в войну Австро-Венгрии, про это – можно забыть. Австрийцы и так дрожали, сейчас они охвачены ужасом. Пропустить наши войска, чтобы превратить ограниченную Крымским театром войну, в войну на всем Юге России, австрийцы отказались.

Кроме того, по российским газетным публикациям, стало известно, что в связи с ухудшением состояния здоровья князя Варшавского*, – при этом лицо графа Колонна-Валевского скривилось, словно он укусил лимон, – на его место командующего Западной армией, назначен Горчаков. Крымскую Армию принял генерал Лидерс. Этот после Евпатории, не будет столь нерешителен как предшественник.

Что касается моего мнения, по поводу дальнейших действий. Ваше Величество! Я не испытываю никаких теплых чувств к России. Вы знаете, что я был участником польского восстания, но я прагматично мыслящий человек. Более того, я ощущаю себя еще и ответственным за международный престиж. Войну надо заканчивать на почетных для Франции условиях. Англичане как хотят, а нам надо блюсти свои интересы. Возможность связаться с Александром через Зеебаха** у нас имеется, надо предложить русскому царю, еще раз обсудить четыре пункта***.

– Спасибо граф! – Наполеон начал поглаживать эспаньолку и подкручивать усы, что всегда служило сигналом о глубоких раздумьях.

Выступление министра двора, свелось к тому, что, несмотря на газетные реляции об успехах, слухи, о произошедших неудачах постигшие армию и флот в Крыму, уже циркулируют в –

*) Фельдмаршал, князь И.Ф. Варшавский, граф Паскевич-Эриванский – усмиритель польского мятежа.

**) Саксонский посланник фон Зеебах – был женат на дочери русского канцлера Нессельроде

* *) План Наполеона III, по урегулированию конфликта, обсуждавшийся в Вене

обществе. Многие задаются вопросом: 'Неужели только из-за того, что их императора, Николай первый, назвал в письме 'Дорогой Друг', а не 'Дорогой Брат', надо проливать французскую кровь?' Нет никаких волнений по этому поводу нет, министр полиции о заговорах не сообщает, но напряжение в обществе есть, и от этого никуда не денешься.

– Хорошо господа, я обдумаю и приму решение. Спасибо, вы свободны.

Министры поднялись из-за стола для совещаний и поклонившись вышли из кабинета. Императору предстоял тяжелый выбор, как не уронить честь и как поскорее кончить войну.

* * *

Александр II, осуществил дезинформацию противника. Войска действительно шли на запад. Правда не в таком количестве как это считалось в Европе, но, тем не менее, то в одной, то в другой губернской газете появлялись статьи о том, что общество офицеров шестой Сибирской стрелковой бригады, поздравляет с днем ангела полковника N, командира оной бригады. Или что в губернском городе N, имеет быть благотворительный бал в пользу раненых и увеченных воинов, с участием офицеров-стрелков и офицеров-артиллеристов, второго армейского корпуса.

Сведения, которые по дипломатическим каналам получил министр иностранных дел Французской империи, были добыты следующим образом; не только при дворе, но и в великосветских салонах болтали обо всех новостях, ничуть не смущаясь присутствием иностранных дипломатов. Говорили об отчаянном положении Севастополя, о потерях от обстрелов и бомбардировок, донесениях из Крыма сначала Меншикова, потом Михаила Горчакова, служили ясным указанием о тяжелом положении. Многие сведения добывались из открытой печати. Этим и воспользовалось русское правительство для дезинформации союзников.

Если учесть, что даже сам Император был крайне неосторожен, то таким сведениям вполне можно было доверять. Николай Павлович перед своей кончиной часто бывал в очень плохом состоянии духа, и склонен был откровенничать с прусским послом фон Роховым и с прусским военным агентом графом Мюнстером. Он считал их друзьями, но они при всех дружеских чувствах, и сопереживаниям горестям испытываемым государем, прежде всего служили своему королю. Граф Мюнстер писал обо всем, что слышал Фридриху Вильгельму Четвертому и своему другу генералу Леопольду фон Герлаху. И если король никому не рассказывал о письмах посла, то за Герлахом шпионил, первый министр Пруссии Мантейфель, и его секретный агент Техен знакомился с содержанием писем. Однажды Техен, недовольный слишком скромным вознаграждением, кроме Мантейфеля, решил подыскать еще и другого покупателя. Тут же нашелся посол Франции и стал платить щедро, а Наполеон стал получать сведения из первых рук. Французский Император узнал, с какой безнадежностью смотрит на перспективы обороны русский главнокомандующий, как обстоят дела со снабжением боеприпасами, фуражом, продовольствием в осажденном городе. Имея такие сведения, колебания после смерти Николая I были отставлены, решено было добиваться сдачи Севастополя, а там видно будет.

Примерно такие же пути были и для получения сведений из русского посольства в Вене. Об этом, и еще о некоторых приемах дезинформации с государем говорил Гребнев.

– Сведения не должны быть получены противной стороной из одного источника. Пусть они будут неявны, но таковы, чтобы противник сам сделал нужные нам выводы. Поговорите в приподнятом духе с Мюнстером о стрелковых бригадах, о том, как хорошо себя проявила Сибирская бригада, и, что Вашим повелением уже два корпуса маршируют на запад. Газетчики у нас, как и во всем мире, болтливы. Это тоже надо использовать.

– Но граф захочет выяснить какова численность корпусов, какое оружие у солдат. Лгать прикажете?

– Ваше Величество, не надо ничего говорить впрямую. Скажите, что союзники в Крыму, уже познакомились с нашим оружием. А про численность скажите, что она по утвержденным штатам. А вот военному министру, столоначальникам и начальникам департаментов, прикажите рот держать на замке.

– Сергей Аполлонович, Вы меня лукавить учите. Причем как учите? Как мальчишку-гимназиста.

– Ваше Величество, народ, который, как известно мудр и смотрит в корень, давно сказал по этому поводу, 'не обманешь, не продашь'. А нам сейчас надо продать такую дезинформацию, что не только лукавить, но и прямой обман противника не грех.

– Быть по сему!

Глава 40. Аз воздам

Прапорщика Снесарева, несмотря на его невысокий чин, в последний путь провожал весь Севастополь. На Северной стороне имелась только временная часовня Николая Чудотворца на Братском кладбище, а народа собралось на отпевание много. По решению митрополита Херсонского и Таврического, службу проводили в храме святых апостолов Петра и Павла.

Построенный в тысяча восемьсот сорок восьмом году по проекту архитектора инженера-поручика В. А. Рулева, храм был в стиле древнегреческого Парфенона. Столь необычная архитектура православного храма, в свое время очень понравилась адмиралу Лазареву, который и утвердил проект. Вместе с прапорщиком Снесаревым, отпевали погибших в этот же день поручика Камчатского полка Медведева, лейтенанта двадцать девятого флотского экипажа Ласси и подпоручика Якутского полка Хрусталева.

В истории обороны уже был случай, широко известный всей России, когда во время вылазки против правого фланга французских траншей в районе Зеленой горки, завязался штыковой бой и матрос тридцатого флотского экипажа Игнатий Шевченко, закрыл командира партии охотников от штуцерной пули. Даже главнокомандующий князь Меньшиков отметил подвиг матроса в приказе по армии.

Теперь такой же подвиг, совершил прапорщик. Матрос и офицер, один спас лейтенанта Бирилева, другой – адмирала Нахимова. Впрочем, обоих героев уравняла смерть, ей было все равно кого спасали павшие, подвиг обоих был равнозначен, ведь жизнь у каждого человека только одна. Об этом сейчас и говорил Владыко Иннокентий:

– Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буде десница моя! Так, на развалинах святого града Иерусалима, под стенами коего пало множество защитников его, с плачем воскликнул некогда пророк Иеремия.

Подобным образом и нам, стоящим у гробов защитников града нашего, от всего сердца довлеет воззвать; аще забудем вас, христолюбивые воины, зде лежащие, забвена буди десница наша!

Державная рука взвела вас на поприще брани для защиты отечества и края нашего. И, одушевленные верою в Бога, любовию к Монарху и отечеству, вы свято исполнили свое высокое призвание, запечатлев оное кровию и смертию своею. Можно ли после сего нам забыть вас и не являться к вам сюда для молитв о успокоении душ ваших? Мы не знаем вас лично, но вы близки к нам, вы дороги для нас, ибо положили за нас души свои.

И одни ли мы воздаем вам должное? По всему пространству неизмеримого отечества, где только приноситься бескровная жертва Господу, возноситься и всегда будет возносима теплая молитва о успокоении вас в царствии небесном.

А мы, бывши свидетелями вашего самоотвержения и мужества, тем паче будем вспоминать ваши подвиги, и в молитвах пред Богом, и в беседах с присными и чуждыми. Когда оный сын или дщерь вопросит отца своего или матерь, что за могилы находятся на Братском кладбище у города нашего, они скажут им: о, не проходите мимо могил сих, не обнажив головы и не сотворив знамения крестного! Это холмы священные; в них лежат кости воинов, павших за град наш в кровавой борьбе с иноплеменниками, когда они, пришед из отдаленных стран, хотели утвердить свое владычество в стране нашей. Но стараниями, трудами, любовью к ближним и жизнью своей заплатили они за победу над иноплеменниками. Ибо сказано в святом Евангелии, нет больше той любви, как если кто положит живот свой за други своя.

Почивайте убо, мужественные защитники Отечества, почивайте зде в мире до дня всеобщего пробуждения, когда возгремит глас трубы Архангельской, и тот же всемогущий глас, коим воззван некогда из ничтожества весь мир, речет ко всем сущим во утробе земной: Лазаре гряди вон! Тогда узриться вполне, вполне, что не один конец благому и злому; тогда примете вы сторицею за все подяли и претерпевали на земле ради св. Церкви и Отечества, и на вас во всей силе оправдется утешительное обетование, яко сеющие слезами пожнут радостию вечною. – Аминь *.

Погибшие и умершие от ран в этот день нижние чины, не удостоились того, чтобы их отпевали в храме, обряд проводил прямо на кладбище дежурный полковой священник. Но земля в которую хоронили офицеров, солдат и матросов была одна.

–

*) При написании использована речь, произнесенная 5-го февраля 1857 года протоиереем С. Шкуропатским при поминовении воинов, павших под стенами Евпатории.

* * *

Смерть прапорщика, закрывшего его от вражеской пули, тяжело подействовала на Нахимова. Павел Степанович, после гибели Владимира Александровича, стал поистине душой обороны города. Постоянно чувствуя свою мнимую вину в событиях, приведших к осаде Севастополя, потоплению флота, он просто физически ощущал, как все туже захлестывается удавка траншей осаждающих на обороне. Нахимов в глубине души уже не верил, что удастся выполнить завет Корнилова. Специально ходил по самым опасным местам, совершенно не пригибаясь под штуцерными пулями. Даже проверку вновь прибывшим устраивал, бывая с ними на бастионах. Целью таких прогулок было не только выяснить, насколько храбр офицер и как он держится под огнем, но и то, что вражеская пуля снимет с него ответственность за грядущую сдачу Севастополя.

С прибытием буквально посланных богом солдат вооруженных и обученных совсем в другие времена, надежда отстоять город вновь вспыхнула в груди Нахимова. И вот такой печальный итог его собственной неосторожности. Ведь предупреждал его Ларионов, что стоять на открытых местах вообще опасно, а уж тем более опасно, имея на плечах золотые эполеты. Расплатился за его ошибку мальчик прапорщик. Смерть на войне обычное дело, а умной она не бывает. Павел Степанович всегда считал, что офицер должен быть всегда готов к смерти, он сам выбрал свой путь и если требуется, должен не пожалеть головы. Но вот гибель прапорщика была ненужной, потому как не требовалось личным примером воодушевить людей.

Ощущая свою вину за случившееся, Нахимов решил переговорить с оставшимся в Севастополе за Ларионова капитаном Михайловым. На краткое совещание были приглашены также и командиры одиннадцатого и шестнадцатого стрелковых батальонов.

– Господа, я хочу спросить вас, как можно-с сделать, чтобы вражеские стрелки-с, столь досаждающие нам ежедневными обстрелами, прекратили-с наконец свои экзерциции.

Немного подумав, командиры стрелков, высказали мысль, что лежать в засадах поджидая дичь, их люди, конечно, могут, но вот после выстрела, придется штуцер заряжать, а это сделать так, чтобы неприятель не заметил таких телодвижений – затруднительно. Не говоря уже об облаке порохового дыма.

Все воззрились на Михайлова. Николай Маврикиевич, предварительно высморкавшись, сказал:

– Ваше высокопревосходительство, решение у этого вопроса есть. Командиром девятой роты в моем батальоне служит поручик Белькович. Лучшего стрелка я за свою жизнь не видел, да и солдат своих он обучил так, что любо-дорого. Отберем охотников, человек пятнадцать двадцать, распределим их по всем бастионам и с божьей помощью приструним супостатов.

– За последнее время-с, вражеские артиллеристы получили несколько уроков, стрелять по нам конечно стреляют-с, но как-то неуверенно, долго их пальба-с не длится. А вот штуцерные, те просто бывает-с житья не дают. Пользуются канальи, что на каждый выстрел не будешь снарядом отвечать. Когда ваши люди приступят-с?

Сейчас поставлю задачу, Ваше высокопревосходительство, за ночь норы подготовят, с утра и начнут, – доложил капитан и опять высморкался.

– Вот и славно!

* * *

Поручик Ян Белькович, из мелкопоместных белорусских дворян, несмотря на свое непривычное имя, которым он был обязан матери польке, был истинно православным христианином. Искренняя вера в Бога, одной из заповедей которого была 'Не убий', ничуть не помешала ему во время японской войны. Поступив вольноопределяющимся в восемьдесят шестой Вильманстрадский полк, он попал на Дальневосточный театр через полгода, за время войны был награжден двумя георгиевскими крестами. После боев на Шахе произведен в прапорщики.

Имея некоторую занудливость в характере, после окончания войны, для прохождения курса наук, поступил в Виленское юнкерское училище, куда были допущены подпоручики и прапорщики, произведенные в эти чины за боевые отличия по обстоятельствам военного времени.

Окончив училище, не захотел остаться в армии и сразу уволился в отставку. С началом войны, был призван и направлен в ополченческую дивизию. С полком успел побывать на фронте, где открыл в себе непреодолимую тягу к стрельбе. Стрельбе точной, спокойной, без суеты.

Никто особенно подпоручика* стрелять не учил, но большой любитель охоты, умение маскироваться на местности он получил еще в мирное время, а точность в стрельбе у Бельковича была природная.

Однажды, во время разведывательного поиска в руки подпоручику попала немецкая винтовка с оптическим прицелом. Оценив оптику и ее возможности, полуротный командир вместо того, чтобы сидеть в офицерской землянке, стал пропадать в окопах. За три месяца, пока полк не вывели на переформирование, свой счет убитых врагов Белькович довел до двадцати трех. Солдаты, зная пристрастие офицера, доставали патроны для его трофейной винтовки, где только возможно.

Получив роту после повышения в чине, поручик начал учить своих солдат стрелять. Патронов не давали, но Белькович настаивал и каким-то образом получал их.

По поводу этого имел даже крупный разговор с капитаном Михайловым.

– Вы поручик, все патроны, выделенные вам для учебных стрельб, извели за три дня. Со стрельбища ваши солдаты не уходят. Зачем это? Ну, будут они хорошо стрелять, так после первого артиллерийского обстрела, вроде того, что нас под Горлицей германцы угощали, от роты дай бог половина останется. Вот вам и умение стрелять!

– Не согласен, господин капитан. Даже если от роты десятая часть останется, то и она должна наступление противника пресечь.

– Это как? – поинтересовался командир батальона и с трубным звуком высморкался в платок.

– За минуту, хороший стрелок может выпустить десять пуль. При расстоянии между окопами в сто сажен, двадцать человек перестреляют роту. Вот и наступать будет некому.

– Вы стреляете по неподвижным мишеням, а кто сказал, что германцы будут покорно стоять на месте?

– Вот по этому поводу, господин капитан ...

– Да бросьте вы Ян Матвеевич, эту ерунду с чинопочитанием, не первый год знакомы.

До своих повышений на переформировании, Михайлов был ротным командиром, а Белькович у него полуротным.

– Хорошо Николай Маврикеевич, вот я придумал, как сделать движущиеся мишени ...

– И опять будете жечь патроны, – с тоской проговорил капитан.

– Лучше здесь, в тылу солдат научить, на позициях учить будет некогда.

– Ну, где я Вам патроны достану?

– А Вы у нового командира полка спросите. Я слышал, он из императорских стрелков к нам назначен, значит должен знать толк в меткой стрельбе. Пусть поспособствует.

– Хорошо, я спрошу, но Вы уж не расходуйте их так быстро. Не напасешься на вас, – проворчал капитан уходя.

Ларионов к удивлению Михайлова, ухватил суть идей Бельковича сразу, даже побывал на стрельбище. Посмотрел, как по рельсам узкоколейки движется тележка с мишенями, не удержался и сам расстрелял обойму. Причем все пробоины в мишени пришлись в грудь и в голову.

К лету шестнадцатого года, когда на снарядных ящиках появились горделивые надписи 'Снарядов не жалеть!', с патронами тоже стало значительно легче. Ларионов включив не ведомые в полку связи, получил для обучения достаточное количество огнеприпасов.

* * *

Сейчас, вспоминая этот свой разговор с поручиком, Николай Маврикиевич, твердо пообещал Нахимову пресечь безобразия господ коалициантов. Отпущенный Павлом Степановичем к себе, Михайлов не стал откладывать дело в долгий ящик и тотчас отправился в роту Бельковича расположенную на четвертом бастионе.

Поручик, внимательно выслушав командира батальона, и на предложение отобрать охотников ответил, что таковых будет вся рота, а отберет он лучших. Поручик не стал тянуть с выполнением приказа. Построил роту и вызвал добровольцев. Шаг вперед сделали все. Отобрав двадцать три человека Белькович приказал им готовится к завтрашнему дню, распустил роту со словами, что возможно потребуются еще люди и пусть те кого не взяли не обижаются. После этого, взяв с собой обоих субалтернов, он в течение дня выбрал позиции для стрелков и распорядился за ночь подготовить их.

Гарнизоны бастионов стали свидетелями, как ночью работают солдаты-'сибиряки'. От помощи те отказались, а на нет и суда нет. К утру, позиции для двадцати трех стрелков были готовы. Для поручика откопали ровик полного профиля на склоне Малахова кургана, откуда открывался прекрасный вид на траншеи противника.

Пожелания Нахимова, при постановке задачи отобранным лучшим стрелкам роты, поручик интерпретировал весьма коротко:

– Сделать так, чтобы ни одна живая душа из траншей не только высунуться не могла, но чтобы вечером в лагерную палатку те, кто на окопные работы выдвинулись – не вернулась. Ясно?

– Так точно, Ваше благородие! – вразнобой ответила куцая шеренга.

Ян Матвеевич строевой красотой роты интересовался не слишком сильно, считая, что на фронте это не главное, поэтому вполне удовлетворяясь формой и содержанием ответа подчиненных, сказал только, что с раннего утра надо начать обживать позиции, да заодно присмотреть другие удобные места. Завтрашним днем охота не кончится, а лежки надо менять. После этого распустил строй, чтобы люди готовились, чистили оружие и отдыхали.

* * *

На позицию с Бельковичем напросился младший офицер роты прапорщик Колобов.

– Ян Матвеевич, возьмите меня с собой! У вас в окопе места на пятерых.

– Евгений, но ведь ты стреляешь не очень, а патроны надо беречь.

– А я вовсе не буду стрелять, я с биноклем буду наблюдать, да Вам цели указывать. Ну, возьмите!

– Ладно, возьмешь у фельдфебеля трехлинейку, наверняка поначалу, будут цели не очень далеко, потренирую тебя.

– Спасибо!

Счастливый прапор отбыл согласно приказу отдыхать до четырех утра, а поручик предупредив денщика о раннем завтраке, необходимости собрать сухой паек на двоих, начал чистить 'маузер G98'.

* * *

Собрав винтовку и протерев мягкой фланелькой оптику, поручик закрыл ее кожаными колпачками, потом достал свое богатство, двести тринадцать патронов к немецкой винтовке. Начал тщательно протирать каждый маслянистой тряпицей. Закончив с протиркой, собрал патроны в подсумки и уложил их в вещмешок.

Несмотря на весь патриотизм, Белькович отдавал должное немецким оружейникам. Отличное оружие Gewehr 98. Немецкая винтовка ему нравилась больше трехлинейки. Более ухватистая, перезаряжать удобнее, предохранитель не такой дубовый. Точность боя и кучность отличная.

Трехлинейка у фельдфебеля тоже не рядовой образец. По кучности и точности вполне сопоставима с немецким образцом, но вот такого предмета как оптический прицел не имеет. Да и как его поставить, если рукоятка затвора ...

'Как, как! Каком! Загнуть нельзя, так отпилить и приделать загнутую рукоятку, как у немцев. Обойму не вставить? Ничего, патроны по одному запихнем, это оружие ведь не для отражения атаки, а для вдумчивой, неспешной работы. И нечего будет патроны экономить, оставить полтора десятка немецких, для образца. Переставить прицел – это хорошая идея, но вот на вооружение армии лучше принять впоследствии 'маузер'.

Придя в хорошее расположение духа, поручик, насвистывая что-то легкомысленное, продолжил неспешно собираться. Развести стрелков на места 'лежек' должны были унтера. Самому поручику, это было сделать затруднительно, из-за большого протяжения оборонительной линии. За день, проведенный на 'охоте', люди должны себе присмотреть места для запасных позиций, что Белькович специально оговорил.

* * *

Стрелок идет на работу на день, а берет патронов на три. Мало ли что может произойти за это время на переднем крае! Это правило поручик знал очень хорошо. Был случай, пролежал на нейтральной полосе два дня. Вспоминать об этом не любил из брезгливости. Сухари и вода у него были, а вот физиологические потребности пришлось удовлетворять в штаны. Взятые тогда три обоймы, кончились в первый день, оставался один патрон, которым он на второй день и свалил того важного толстого немца, перед которым мелким бесом стелились остальные.

Тут конечно не возьмешь, слишком мал запас, да и посмотреть надо, может, больше одного выстрела и не сделаешь. Позавтракав Белькович, тщательно побрился, и начал собираться. Старая гимнастерка, которую поручик считал 'счастливой', вещмешок, наган в кобуре и бинокль с фляжкой, вот и весь скарб. Взяв на всякий случай еще финский нож, поручик собрался уже выходить, когда в блиндаже появился прапорщик Колобов. Поглядев на него, поручик расхохотался. Основательно вооружившись двумя пистолетами и шашкой, имея за спиной туго набитый продуктами 'туркестанский' мешок, с винтовкой фельдфебеля, с патронташем попрек груди и подсумками на поясном ремне, прапорщик производил комическое впечатление.

– Я как лучше хотел, Ян Матвеевич, – поняв причину смеха командира роты, оправдывался прапорщик.

– А шашка тебе зачем, Евгений? Неужели будешь рубить врагов сидя в засаде?

– Так положено же. Офицер должен быть с холодным оружием.

– Только не в окопах. Там ты с ней просто не развернешься, за все задевать будешь. Отошло время красивых атак, когда размахивая ... Ладно, займусь твоим окопным образованием. Чтобы ты не выглядел глупо.

Пришлось задержаться и оставить все лишнее.

В ровике, выкопанном солдатами, офицеры разместились с первыми, еще робкими лучами солнца. Поправив в нескольких местах маскировку, поручик снял фуражку, перекрестился и вдруг достав из вещмешка какой-то капюшон, вставил в пришитые петли пучки травы, надел на голову и ловко закрепил его шнурком на голове. Следующим предметом, появившимся на свет, была серо-зеленая косынка. Косынку поручик протянул Евгению.

– Зачем?

– Снимите фуражку прапорщик, отстегните погоны, повяжите голову косынкой.

– Надеть бабский платок?

– Можете не надевать, но тогда я Вам не разрешаю носа показывать из окопа.

– Почему Ян Матвеевич?

– У вас фуражка с лакированным козырьком и кокарда на ней не защитного цвета, сверкать будет на солнце. Все форсите молодежь. А без фуражки, ваши льняные вихры, на фоне зелени за версту видны преотлично.

Пока прапорщик неумело завязывал косынку, поручик продолжал шутить:

– Надо бы еще и лицо в зеленый цвет покрасить, но это уже в следующий раз. Сейчас, Бог даст, и так обойдемся.

...Пока прапорщик приводил внешний вид в соответствие с требованиями поручика, прошло еще несколько минут, и вот как-то нерешительно, появилось солнце. Стало совсем светло. Белькович, обматывал винтовку фельдфебеля длинной лохматой лентой той же расцветки что и косынка.

– Биноклем особенно не сверкайте прапорщик, мы сейчас против солнца могут засечь отблески линз. Постарайтесь прикрывать их ладонями сложенными ковшиком. Держать не очень удобно, но за неимением горничной ... Не краснейте прапорщик, не барышня. Ну, начнем помолясь!

* * *

Отстрел неосторожных начался после восьми утра, когда назначенные на работы в траншеях потянулись выполнять урок. Устье траншеи находилось на расстоянии в семьсот шагов, запредельная дистанция для гладкоствольного оружия русской пехоты, но вот для трехлинейки, да с опытным стрелком, цели вполне уязвимы. Все происходило буднично, без азарта. Поручик целился, раздавался выстрел, очередной солдат падал.

– Вы Ян Матвеевич, как в тире их расстреливаете. Не жалко?

– Я, Евгений над такой ерундой не задумываюсь. Человеколюбие и жалость, это категории мирного времени. Господ коалициантов сюда никто не звал, смотрите на них как на мишени, и не думайте как о живых людях. Любой из них при случае с удовольствием прострелит вам голову.

Подтверждением слов Бельковича послужил пуля, просвистевшая над головами офицеров спустя всего минуту.

– Нашелся какой-то умник! Выследил, да и я увлекся и потерял осторожность. Евгений дайте бинокль, и не высовывайтесь пока. Я справа посмотрю, где он пристроился.

Поручик взял бинокль и из-за высокого пучка травы, который рос на правой стороне бруствера, стал осторожно осматривать местность впереди. Через некоторое время, лицо его приобрело довольное выражение.

– Евгений, помнится на двести шагов, Вы стреляли изрядно.