Текст книги "Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.)"

Автор книги: Леонид Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 58 страниц)

Дефеодапизация, уменьшение роли знати и изменение характера войн

Дефеодализация, укрепление административной структуры чжоуских царств и упадок роли знати были параллельными процессами и стали заметно проявляться в конце периода Чуньцю. Однако некоторые признаки этого, особенно уменьшения роли воюющих на колесницах дафу, можно обнаружить и в более ранние времена. Дело в том, что исторически китайские боевые колесницы появились и широко применялись в основном, если даже не исключительно, на территории Великой китайской равнины. Горные проходы и узкие долины были местами, где такого типа войско подстерегали особые опасности. Именно там, в частности, была разгромлена войсками Цзинь вся циньская армия, возвращавшаяся домой в 627 г. до н. э. после неудавшегося похода на Чжэн<sup>[63]63
  4 Не исключено, что в войске сравнительно отсталого царства Цинь пехоты было значительно больше, чем боевых аристократических колесниц. В горных проходах трудно себе представить иную картину.


[Закрыть]</sup>. В ряде случаев при столкновении с варварами из племенных раннегосударственных образований командиры вынуждены были отдавать приказ экипажам колесниц спешиться и присоединяться к пехоте. Так было, судя по данным «Цзо-чжуань», в 541 г. до н. э. с цзиньскими войсками, выступившими против одной из групп ди [Цзо-чжуань, 1-й год Чжао-гуна; Legge, т. V, с. 572 и 579].

По мере расширения влияния китайской цивилизации и энергичной ее экспансии к югу от Хуанхэ, что было связано как с расселением чжоусцев, так и с китаизацией южных варваров, войны на колесницах становились практически невозможными. В частности, это относится к войнам южных царств У и Юэ, которые, укрепив свои позиции в конце периода Чуньцю, активно сражались друг с другом и с соседними царствами Чу и Ци, даже с могущественным Цзинь. При этом войска У, о чем свидетельствует детальный отчет об экспедиции их на север в 482 г. до н. э., завершившейся формальным признанием уского правителя гегемоном, почти целиком состояли из пехотинцев. Каждая из трех армий уского вана насчитывала по десять тысяч пехотинцев [Го юй, с. 220–221; Таскин, 1987, с. 280–281].

Что касается войска Юэ, то юэский правитель Гоу Цзянь в начале V в. до н. э. имел в своем распоряжении не менее пяти тысяч солдат-латников [Го юй, с. 229; Таскин, 1987, с. 292]. После тяжелого поражения от уского правителя Гоу Цзянь принял меры, направленные на укрепление его царства. И в момент решающего сражения в 482 г. до н. э. он имел сорок тысяч хорошо обученных солдат, шесть тысяч отборных воинов, две тысячи воинов, годных для сражений на воде (т. е. воюющих на лодках), и тысячу командиров [Сыма Цянь, гл. 41; Вяткин, т. VI, с. 20].

Итак, природные условия не благоприятствовали распространению в южных царствах войск с колесницами в качестве главной боевой силы. К тому же ни в У, ни в Юэ, судя по материалам источников, не было существенной прослойки феодально-клановой знати. В определенной степени это, видимо, тоже отразилось на структуре армии обоих сравнительно поздно консолидировавшихся царств, миновавших характерную для большинства государственных образований Чжунго длительную эпоху становления, расцвета и упадка феодальной структуры.

Таким образом, мы снова возвращаемся к главному фактору, сыгравшему едва ли не решающую роль в изменении характера войн в конце Чуньцю и тем более в период Чжаньго, – к проблеме феодальной знати как правящего слоя. Стоит еще раз напомнить, что в Чжунго число колесниц, зафиксированное текстами в конце периода Чуньцю, даже несколько возросло. Но они явно утрачивали свое значение по мере того, как уменьшалась роль знати в социальной структуре чжоуского дефеодализировавшегося общества, в котором уже не было прежнего места для влиятельных аристократических кланов. А на смену колесницам рыцарей-дафу приходила пехота, причем далеко не только в У и Юэ. Почему же?

Важным фактором, как только что было сказано, являлись природные условия вне Великой китайской равнины. Но более значимую роль сыграло крушение древней клановой и возникновение новой административной структуры с соответственно резким уменьшением роли знати, особенно наследственной. Однако и здесь не все ясно: пусть аристократия уходила в прошлое, но необходимость в войнах не исчезала. Более того, в период Чжаньго, хотя число их значительно сократилось по сравнению с Чуньцю (485 против 1211 соответственно), они были более продолжительными и более кровопролитными [Hsu Cho-yun, 1965, с. 64–67]. Какие же другие факторы повлияли на характер войн?

Прежде всего, это резкое увеличение численности населения и превращение значительной его части в рекрутов, что создало совершенно новый тип армии с иными возможностями для маневра. Собственно, реформы, проводившиеся в разных государствах во второй половине Чуньцю и в период Чжаньго, были направлены на то, чтобы энергичней привлекать солдат-латников. Достаточно напомнить о реформах Шан Яна в Цинь в середине IV в. до н. э., целью которых было сосредоточить усилия на двух важнейших для государства делах – земледелии, приносившем доходы в казну, и военном деле, обеспечивавшем могущество государства (см. [Шан цзюнь шу, с. 5–8; Переломов, 1998, с. 148–156]).

Результатом такого рода нововведений было практически десятикратное увеличение числа воинов в основных битвах периода Чжаньго по сравнению с предшествующим временем. И хотя столь внушительных размеров армии семи сильнейших государств достигли не сразу, сам процесс резкого возрастания войска, особенно пехоты, стал заметен уже в V в. до н. э. (вспомним число солдат у юэского Гоу Цзяня в самом начале этого века).

Рост армий требовал соответствующего увеличения средств на их содержание. И это была еще одна из важных причин, благодаря которым колесницы уходили в прошлое. Легко представить, сколь дорого стоила колесница с ее четверкой лошадей, повозкой и снаряжением<sup>[64]64
  5 Стоит учесть, что природные условия в Китае никогда не способствовали выведению лошадей. Об этом, в частности, упоминалось в дискуссии ханьского времени о соли и железе (см. [Кроль, 1997, с. 59]). Их приходилось покупать на севере, у кочевников, что делало обеспечение колесниц еще более дорогостоящим.


[Закрыть]</sup>. За этот счет вполне можно было обеспечить всем необходимым едва ли не сотню солдат-латников. Иными словами, колесницы оказались слишком дорогими для крупных армий периода Чжаньго. Кроме того, обучение солдата военному делу стоило неизмеримо дешевле, чем постоянное, независимо от того, идет война или нет, содержание аристократа с его колесницей и лошадьми. Так что колесницам в таких битвах просто не было места<sup>[65]65
  6 Сюй Чжо-юнь со ссылкой на «Чжаньго-цэ» сообщает, что описание войн периода Чжаньго производилось по формуле «тысяча колесниц, десять тысяч кавалеристов и несколько сотен тысяч латников». Не исключено, что в войнах времен Чжаньго действительно приходилась лишь одна колесница на несколько сотен пехотинцев и эта колесница принадлежала командиру. Однако едва ли в сражениях принимало участие столь большое число конников. Этот вид войска появился лишь в конце IV в. до н. э., когда правитель северного царства Чжао У-лин-ван приказал заимствовать у соседей-кочевников искусство верховой езды. Как сообщает Сыма Цянь, чжаоская армия только в 305 г. до н. э. впервые оснастила свою армию отрядом кавалерии [Сыма Цянь, гл. 43; Вяткин, т. VI, с. 61–66]. Понятно, что в войсках других царств кавалерия появилась не ранее рубежа IV–III вв. до н. э. и едва ли в значительном количестве. Поэтому рассуждения на тему о десятках тысяч кавалеристов сомнительны. Во всяком случае, сведений о значительном участии кавалеристов в войнах нет. Похоже, что конники были в древнекитайской армии редкостью и выступали главным образом в качестве гвардейцев в функции придворной охраны.


[Закрыть]</sup>.

Наконец, еще один важный фактор – новые виды дешевого и эффективного оружия для пехотинцев, включая арбалеты и мечи из железа [Lewis, 1990, с. 60]. Стрела арбалета компенсировала быстроту передвижения на лошадях, а мечи удачно заменили менее эффективные и рассчитанные в основном на разовое употребление громоздкие копья и короткие бронзовые мечи-кинжалы. Хорошо вооруженные пехотинцы вполне могли выполнить те функции, которые прежде ложились на аристократов. Все сказанное объясняет, как изменился характер войн в период Чжаньго и почему в этих войнах столь легко обходились без аристократов, прежде несших на себе основную тяжесть сражений.

Войны и царства Чжаньго без чжоуской знати

Кто же занял место прежних воинов-аристократов, высшего звена правящей элиты чжоуских государств? Ведь только часть их, рыцарей-дафу, лишившись своего основного занятия, осталась в армии, выполняя теперь уже совершенно иные функции командиров высшего и среднего звена, тогда как остальным, подавляющему большинству, просто не было места в новых армиях. А следовательно, не было места и в новой жизни, в обретшем иную административную систему дефеодализованном Китае периода Чжаньго. Разумеется, речь не идет о том, что чжоуский Китай в период Чжаньго вовсе лишился аристократов как социального слоя. Сохранялись многочисленные близкие родственники правителей, которые все еще по праву рождения считались представителями высшей знати. Кое-где оставались при своих владениях и прежние аристократы, хотя их было очень немного. Но главное было в другом: высшая знать стала иной.

Прежде всего, ушли в прошлое те вековые нормы, на которых держались столь почитавшиеся прежде кланово-родственные связи, поддерживавшие знать на достойном ее уровне вне зависимости от того, как эти нормы реально соблюдались. Приводимые во втором томе данной работы тексты с описаниями военных действий изобилуют рассуждениями о том, начинать ли войну в том или ином случае. В текстах, где влияние предконфуцианской и конфуцианской этики было несомненным, много внимания уделялось тому, насколько добродетелен в традиционном смысле этого понятия противник и соответственно разумны его правители. Можно привести немало примеров с рассуждениями на эту тему. Господствовавшая в чжоуском Китае формально-официальная рыцарско-аристократическая этика (обстоятельно изложенная в таком каноне, как «Или») буквально требовала, чтобы при решении вопроса о войнах с ее нормами считались. При этом особо подчеркивалось, что нежелание принимать столь важное обстоятельство во внимание чревато тяжелыми последствиями прежде всего для тех, кто, начиная войну, был склонен пренебречь моральным фактором.

Разумеется, это не означает, что все именно так и было. Но соблюдение нормы тем не менее всегда считалось исключительно важным. Когда речь шла о событиях периода Чуньцю, мы имели дело с текстами, написанными под сильным влиянием конфуцианства, авторы-составители которых заполняли страницы описанными выше рассуждениями. Важно также принять во внимание, что феодальные войны, главной силой в которых были не десятки тысяч латников и тысячи конников, как стало в конце Чжоу, но сотни, редко тысячи колесниц с воюющими на них рыцарями-дафу, находились под формальным и очень сильным воздействием той предконфуцианской традиционной этической нормы, суть которой сводилась по меньшей мере к внешнему соблюдению ритуально-церемониальных предписаний феодально-аристократической этики.

Дефеодализация чжоуского Китая на рубеже Чуньцю-Чжаньго, занявшая весь V в. и немалую часть IV в. до н. э., привела к значительным переменам. Феодальные войны ушли в прошлое вместе с их рыцарями-дафу, а главной военной силой стали пехотинцы-латники, позже также и конники, тогда как на колесницах сидели лишь командовавшие войсками офицеры. Пожалуй, еще большую роль сыграло ослабление ритуально-нормативных предписаний феодально-рыцарского протоконфуцианско-аристократического характера, которые постепенно уходили в прошлое вместе с их носителями. На смену им приходили философские доктрины различного толка. Тщательно переосмысленное и приспособленное к новым условиям учение Конфуция, хотя и имело в Китае едва ли не самое широкое распространение, уже не господствовало среди верхов и разного рода грамотных, самостоятельно мысливших авторов исторических хроник и повествований и тем более противостоявших конфуцианству учений.

Неудивительно поэтому, что войны периода Чжаньго во многом отличались от тех, что были прежде. Как уже говорилось, они (особенно те, что велись царством Цинь) были крайне жестокими и кровавыми. Но никто в текстах, дававших описание этих войн, уже и не думал ссылаться на нормы этики и добродетели. Речь шла о том, у кого сколько воинов, оружия, потенциальных союзников и как можно эту объективную реальность использовать таким образом, чтобы добиться позитивного результата. Именно с таким подходом к ведению войн связано появление всякого рода военных хитростей и маневров, легших в основу древнекитайской теории войны (которая и поныне тщательно изучается во всех военных академиях мира), а также принципов стратагемного мышления, со временем заметно расширившего сферу своего воздействия на умы.

И наконец, едва ли не самое главное. Период Чуньцю, насыщенный жаждавшими власти аристократами, был наполнен интригами и сопровождавшими их заговорами, смысл которых всегда сводился к борьбе за власть как на уровне царств (включая домен вана), где дворцовые перевороты были обыденным явлением, так и их уделов. Период Чжаньго не был полностью свободен от такого рода политических интриг и тайных заговоров. Но дефеодализация структуры уже сыграла свою роль. Основные и важные перемены практически сводились к следующему.

Во-первых, ощутимая централизация власти в рамках дефеодализировавшихся сильных царств вела к сокращению числа имевших реальные шансы легитимных претендентов на трон из близкой родни правителя. Происходило это прежде всего потому, что на практике в новых централизованных царствах с сильной властью правителя и подчиненного ему административного аппарата, составленного из нанятых им самим чиновников, при политически незначительной роли становившейся все более ослабленной родовой аристократии, возобладало безусловное право назначения правителем наследника по своему выбору. Если раньше, со времен незадачливого чжоуского Ю-вана, перемена наследника часто вызывала недовольство окружавшей правителя знати, включая и его ближайшую родню (в первую очередь отставленного наследника и его сторонников), то теперь слово правителя становилось нормой, имевшей характер непреложного закона. И хотя это не исключало недовольства, а то и попыток противодействия, в период Чжаньго воля всесильного правителя уже не могла подвергаться сомнению столь легко, как то было в период Чуньцю с его феодальными усобицами. Изменился статус возможных соперников правителя и законного его наследника, меньше стало у них потенциальных сторонников и реальной силы, которая прежде состояла главным образом из недовольных и боровшихся за свое место при дворе цинов. Да и сами эти влиятельнейшие наследственные аристократы, министры-цины, игравшие решающую роль в политике времен Чуньцю, также исчезли. Они были заменены хоу и цзюнями, права и привилегии которых стали теперь менее значимыми, о чем пойдет речь ниже.

Во-вторых, изменилась политическая ситуация в дефеодализованном Китае. В новых условиях основная борьба шла не за власть в царстве и тем более в практически исчезнувших наследственных вотчинах, а за захват Поднебесной, право на владение которой еще совсем недавно считалось сакральной прерогативой чжоуского сына Неба. Эта сакральная прерогатива также шаг за шагом уходила в прошлое. А место владыки Поднебесной становилось как бы вакантным, наградой достойнейшему. При этом, если не считать конфуцианцев, по-прежнему настаивавших на том, что претендент должен быть олицетворением добродетели, достойнейшим считался просто тот, кто сумеет наилучшим образом реализовать свои потенции. Соответственно и вся веками накопленная практика политической интриги и тайного заговора резко изменила свой вектор. Теперь она в немалой мере утратила секретность и оказалась направленной не на то, чтобы любой ценой захватить власть в своем царстве или превратить в царство усилившуюся внутри него вотчину, а на то, чтобы ослабить и ликвидировать соперников и тем самым сделать решающий шаг в сторону желанного и уже реально возможного владычества в Поднебесной.

Собственно, именно к этому сводилась вся суть сложных перипетий, которые кратко были намечены в предыдущей главе, где речь шла о политической истории, войнах и стратегических замыслах основных семи царств, а порой и некоторых малых государственных образований, которые продолжали существовать в период Чжаньго. Из сказанного становится ясным, что в процессе как боевых схваток, так и умелых интриг и хитрых заговоров царства, особенно наиболее сильные, накапливали и реализовывали опыт в сфере организации военных кампаний, политических маневров и дипломатической борьбы.

Надо сказать, что в к середине периода Чжаньго давно уже шедшая дефеодализация приблизилась к своему концу, мелкие государства потеряли политическую значимость, а борьба между сильными начала резко обостряться. Это проявило себя как в становившихся все более масштабными и кровопролитными войнах, так и в увеличении количества разнообразных политических интриг и глобального характера заговоров, сводившихся к попыткам составить удачную коалицию, чтобы, усилившись за ее счет, ослабить своего основного соперника. Сложность здесь заключалась в том, чтобы не ошибиться и правильно определить как главного соперника, так и наиболее надежных союзников. Но сделать это было очень не просто.

Сложность, о которой идет речь, сводилась к тому, что в реальной политике, как и при гадании со стеблями тысячелистника по «Ицзи-ну», где выпадал то один ответ, то другой, а рекомендация порой с легкостью менялась на прямо противоположную, все быстро изменялось. И уследить за переменами как во всех остальных царствах, так и во взаимоотношениях их друг с другом и в ситуации в Поднебесной в целом было очень трудно, практически невозможно. Поэтому правителям и их министрам обычно приходилось решать проблемы, сообразуясь с сиюминутной обстановкой, опираясь на советы приближенных и в конечном счете выбирая тот из них, что пришелся по душе (иными словами, полагаясь просто на интуицию). До поры до времени этот метод вполне себя оправдывал. Так было в первой половине Чжаньго, пока то либо иное решение не влекло за собой серьезных и тем более катастрофических последствий. Приобретения в случае успеха были приятны, потери не слишком огорчительны.

Вплоть до реформ Шан Яна, проведенных в отсталом, но огромном западном царстве Цинь в середине IV в. до н. э., соотношение сил не давало оснований для выдвижения амбициозных целей каким-либо из семи сильнейших. Царства Чу, Чжао, Вэй и Ци были примерно равными по силе и влиянию. Близко к ним стояло царство Цинь. Пожалуй, только Хань и во много большей степени северное Янь можно было считать сравнительно более слабыми в семерке сильных. Но после реформ ситуация стала меняться быстрыми темпами: Цинь начало усиливаться буквально с каждым десятилетием. Нельзя сказать, что никто этого не замечал. Но одно дело увидеть и совсем другое– понять динамику перемен, оценить тенденции и, главное, точно рассчитать текущую и грядущую расстановку сил, приняв после этого безошибочное и не запоздавшее решение<sup>[66]66
  7 Обратимся в качестве аргумента к хорошо всем известному примеру.
  Речь пойдет об очень близком всем нам XX в. Уже в 20-х. годах этого века, сразу же по окончании Первой мировой войны, все причастные к высокой европейской политике знали о надвигающейся новой мировой войне, ибо понимали, что явно доминировавшие в нескольких важнейших странах региона коммунисты и фашисты в равной мере враждебны демократической Европе. Но что нужно было в этой напряженной обстановке делать, мало кто знал. Да и объективно не было ясно, кто кого перехитрит и как уцелеть в этой ситуации Европе, какую позицию выгоднее занять. Ведь не случайно же буквально накануне войны многие лидеры крупнейших европейских стран выбрали принципиальную тактику уступок потенциальному агрессору, которая была прервана лишь соглашением фашистов и коммунистов с разделом Польши в 1939 г., когда все акценты были поставлены и все стало ясным. Но это и было, как известно, уже началом Второй мировой войны. Задним числом все эти размышления и тактические перемены, как и ситуация в целом и все допущенные ошибки, были обстоятельно разобраны. Однако это было уже после войны. Нечто в этом же роде происходило и в Китае в IV–III вв. до н. э.


[Закрыть]</sup>.

В первой главе в связи с хроникой исторического процесса в Чжаньго, а точнее, с историей войн в этот период, не только обращалось внимание на то, что вторая половина Чжаньго была эпохой агрессивного напора царства Цинь, но и приводились в этой связи некоторые соображения по поводу того, что все прочие царства вели себя в создавшейся обстановке не лучшим образом потому, что не могли понять и адекватно оценить ситуацию. Это выглядело как упрек неразумным политикам. И объективно такое замечание вполне справедливо. Однако нельзя забывать, что сделано оно опять-таки задним числом, с выгодной в этом смысле позиции внешнего наблюдателя. Приняв это во внимание, стоит, пожалуй, поставить вопрос иначе: а почему все-таки так получилось, что же мешало шести сильным вовремя оценить по достоинству опасность для всех них со стороны седьмого, сильнейшего из царств – Цинь?

И вот здесь-то и стоит вспомнить о том, сколь сложно в политике предвидеть будущее и при этом не ошибиться, реагируя на действия других царств, каждое из которых проводило свою политику, имея при этом в виду прежде всего свои конкретные обстоятельства и опиравшееся на уже достигнутые успехи, на общепризнанный, рейтинг. Важно принять во внимание еще одно обстоятельство. Не все сообщения о быстрых успехах Цинь, возможно, соответствуют действительности. Не исключено, что некоторые из них были интерполяциями более позднего времени либо результатом откровенного искажения, фальсификации событий. Такого, как известно, не мог избежать и Сыма Цянь. Вот характерный пример.

К.В. Васильев (1968, с. 132 и сл.), анализируя записи «Чжаньго-цэ», пришел к интересному выводу, что съезд чжухоу в Фэнцзэ в 342 (или в 343) г. до н. э., в котором принял участие сам сын Неба и который будто бы был созван, как об этом сказано у Сыма Цяня<sup>[67]67
  8 В 5-й и 15-й главах его труда об этом сказано вполне определенно (см. [Вяткин, т. I, с. 210; т. III, с. 270]).


[Закрыть]</sup>, по инициативе и под председательством сына правителя царства Цинь, на самом деле был созван вэйским Хуэй-ваном. И после этого ревниво относившееся к успехам Вэй царство Ци выступило против Вэй, причем эта кампания завершилась разгромом под Малином, который приписывается военному гению Сунь-цзы [Сыма Цянь, гл. 65; Вяткин, т. VII, с. 51]. После этого разгрома Вэй утратило многие из своих прежних политических позиций.

Трудно судить, насколько истинна версия «Чжаньго-цэ» в интерпретации К.В. Васильева<sup>[68]68
  9 Дело в том, что текст допускает различную трактовку. В интерпретации Крампа [Crump, 1970, фрагм. 112, с. 143] собрание в Фэнцзэ выглядит как съезд чжухоу, на котором вэйский правитель присвоил себе титул «ван», создав вокруг себя нечто вроде двора сына Неба. Не стоит спорить, чья трактовка верней. О неясности с проблемой титулования себя «ванами» уже шла речь. Фразу о том, был в Фэнцзэ сын Неба или все было устроено на манер того, как это бывает у сына Неба, рассматривает в примечании и К.В. Васильев (1968, с. 133, примеч. 52), ссылающийся на некоторые авторитеты из традиционной китайской историографии. Нельзя забывать также и о Сыма Цяне, который вполне недвусмысленно говорил о собрании в Фэнцзэ как о съезде чжухоу при участии сына Неба.


[Закрыть]</sup>, но она противоречит версии Сыма Цяня в главном: кто был наиболее значимым из чжухоу в чжоуском Китае в 343–341 гг. до н. э., Цинь или Вэй. И если принять во внимание, что хитроумная затея вэйского Яна, обезглавившего армию Вэй и тем одержавшего победу над армией своего родного царства во имя царства Цинь, которому он служил, произошла уже после битвы под Мали-ном, в 340 г. до н. э., то можно предположить, что до того царство Вэй не уступало по своей силе Цинь и политически, особенно после успешной обороны осажденного циньскими войсками Ханьданя, столицы царства Чжао, оно явно имело больше прав на лидерство, нежели царство Цинь, которое еще только начинало пожинать плоды принесших ему столько удач реформ Шан Яна.

Обратимся к другим текстам, в основном относящимся к более позднему времени, когда весомые пореформенные преимущества Цинь уже вполне себя проявили. Тексты речей различных влиятельных политиков периода Чжаньго, включенные Сыма Цянем во многие главы его труда, особенно в раздел биографий, уделяют очень большое внимание только что упомянутой конкретике. Они обычно насыщены интереснейшими деталями и, главное, весьма тщательно разработанными планами, конечный смысл которых – ослабить возможного противника в борьбе за обладание Поднебесной. Планы эти по своей направленности и построению очень напоминают поучения «Го юя», цель которых – наставить сбившегося с дороги добродетели правителя на путь истинный. Документы же, собранные Сыма Цянем и заимствованные им в очень большой мере из материалов, легших затем в основу важнейшего для изучения периода Чжаньго источника «Чжаньго-цэ», хотя и близки к повествованиям «Го юя» по характеру<sup>[69]69
  10 Как о том уже шла речь в первом томе [Васильев Л.C., 1995> с. 36–37], сходство между текстами «Го юя» и «Чжаньго-цэ» заключается прежде всего в одинаковом подходе к первоисточнику, откуда они черпали свои данные, в умении препарировать факт таким образом, чтобы он служил сиюминутной цели, был аргументом для наставления.


[Закрыть]</sup>, по сути своей совершенно иные. Их смысл далек от морализации в протоконфуцианском или конфуцианском стиле, они предельно прагматичны и порой даже весьма циничны. В них можно увидеть зарождающееся искусство дипломатии в ее современном понимании. Кстати, с дипломатией эти планы сближает и то обстоятельство, что почти все они были связаны с миссиями, направлявшимися в разные царства.

Итак, тексты, касающиеся второй половины периода Чжаньго, имели отношение прежде всего к усилившейся агрессивной политике Цинь после реформ Шан Яна, результатом которых было укрепление царства, постоянное наращивание им внутренней силы, что позволило циньцам сравнительно легко и быстро оставить позади всех своих соперников и овладеть Поднебесной.