Текст книги "Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.)"
Автор книги: Леонид Васильев
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 58 страниц)
Организация администрации в деревне и городе
Об организации высших эшелонов власти и правящей элите в царствах периода Чжаньго уже шла речь в предыдущей главе. Переходя к рассмотрению низших форм администрации, включая общинное самоуправление, отметим, что материалов на эту тему мало. Характер источников не позволяет в деталях рассмотреть образ жизни и формы земельных либо налоговых отношений в период Чжаньго. Иногда отсутствие подробностей, а то и просто необходимых данных побуждает некоторых исследователей строить конструкции, соответствующие априорной схеме. Это, к сожалению, было обязательной нормой в современном Китае еще до недавнего времени. Примерно таким же образом построена одна из лучших работ в Китае о периоде Чжаньго – монография Ян Куаня.
Книга Ян Куаня базируется либо на многочисленных данных о реформах и налогах в предшествующий период Чуньцю (с добавлением немногих цитат из «Мо-цзы» или «Хань Фэй-цзы» и рассказа из «Цянь Хань-шу» о Ли Куе), либо на голых утверждениях, что власть в деревне (над землей и крестьянами) перешла от аристократов-линчжу к неким помещикам-дичжу, с которыми крестьяне вели чуть ли не классовую борьбу [Ян Куань, 1955, с. 60–89]. По словам Ян Куаня, поля можно было закладывать, они переходили к ростовщикам и становились в конце концов объектом купли-продажи, что и вело к появлению дичжу [там же, с. 66–68]. Поскольку нет оснований принять логику рассуждений Ян Куаня, подойдем к проблеме иначе.
Прежде всего обратим внимание на то, как выглядела администрация в китайской деревне-общине в самых ранних материалах и как представляли себе те далекие времена авторы, жившие многими веками позже. Принято считать, что наиболее реальное изображение жизни раннечжоуской деревни дано в песне «Ци юэ» из «Шицзина»[109]109
17 Это очень известная раннечжоуская песня, помещенная в каноне под № 154, переведена на русский А. Штукиным [Штукин, 1957, с. 183–187]. Подробное изложение ее смысла см. [Васильев Л.C., 1961, с. 198–201; 1995, с. 275–276]. Главная особенность песни в том, что в ней повествуется о полном годовом цикле жизни крестьян маленькой деревни-общины.
[Закрыть]. В ней сказано, что крестьяне работают, как правило, совместно, причем лучшая часть урожая и добычи преподносится хозяину-гуну, т. е. наследственному владетельному аристократу, господину большого удела-клана цзун-цзу. В этой песне кроме господина-гуна и его сына, к которым в богато отстроенный крестьянами дом вскоре должна идти красивейшая из деревенских девушек, фигурирует еще одна облеченная администативными полномочиями фигура– тянь-цзюнь, скорее всего, старейшина коллектива[110]110
18 Буквально это сочетание означает «хозяин полей». В свое время я вслед за А. Штукиным [Штукин, 1957, с. 183] перевел его как «надсмотрщик полей» [Васильев Л.С., 1961, с. 201; 1995, с. 276]. Но сегодня я склонен считать этот бином обозначением главы коллектива, старейшины деревни-общины.
[Закрыть].
Итак, старейшина в раннечжоуской общинной деревне был, да без него и нельзя было обойтись. Не самому же владетельному аристократу-гуну влезать во все мелочи хозяйственных и социальных проблем крестьянского поселения. Тянъ-цзюни фигурируют и в более поздних песнях «Шицзина», «Фу тянь» (№ 211) и «Да тянь» (№ 212), датируемых рубежом Западного и Восточного Чжоу, т. е. примерно VIII в. до н. э., причем и здесь в песнях наряду с ними («старейшина пришел на поле и доволен») упоминается подлинный хозяин удела, именуемый теперь термином цзэн-сунь (букв. – потомок), который пришел посмотреть «на земли отцов».
В некоторых иных раннечжоуских песнях из раздела «Чжоу сун» (гимны Чжоу), в которых говорилось, видимо, о работах на коллективно обрабатывавшемся поле – гун[111]111
19 Имеется в виду песня «Чэнь-гун» (№ 276), в которой идет речь о работе на полях-гун, урожай с которых шел в казенные амбары, в противовес полям-сы, с которых зерно шло на потребление теми, кто их обрабатывал. Как известно, впоследствии на основе существования двух разных категорий полей в начале Чжоу (может быть, так было и в Шан) Мэн-цзы создал свою знаменитую и явно нереальную систему цзин-тянь, до наших дней вызывающую споры специалистов. Мое мнение о символическом значении этой схемы, просто фиксирующей факт двух неравных по размеру категорий полей – гун и сы в рамках общего пахотного клина земледельцев, см. [Васильев Л.С., 1961а].
[Закрыть], за трудом земледельцев следили не старосты общинных деревень, но специально призванные для этого чиновники чэнь-гун и бао-цзе[112]112
20 См. [Шицзин, т. 6, с. 1747–1749].
[Закрыть]. В песне «Цзай шань» (№ 290) указаны члены семейно-клановой группы, на чью долю выпало принимать участие в обработке поля – гун. Перечисляются отец-патриарх, глава группы (чжу) его старшие и младшие сыновья и прочие члены семейного клана[113]113
21 Там же, с. 1805.
[Закрыть].
Можно сделать вывод, что в Западном Чжоу и, скорее всего, на протяжении большей части Восточного Чжоу (период Чуньцю) – если опираться на данные наиболее древних и аутентичных источников (каким в нашем случае является «Шицзин») – обычное крестьянское поселение состояло из больших, ведших совместное хозяйство семейно-клановых групп, совокупность которых и являла собой деревню-общину. Главы семейно-клановых групп именовались термином чжу (хозяин, отец-патриарх), у других членов группы были свои наименования. А во главе общинного поселения стоял, скорее всего, выборный старейшина тянь-цзюнь. В тех случаях, когда обрабатывались казенные поля гун, возглавляли работу чиновники хозяина этого поля, владетельного аристократа-гуна, – в текстах упоминаются чэнь-гуны и бао-цзе. Ни каких иных выборных либо поставленных владельцем земли и следивших за обработкой полей лиц в «Шицзине» не упомянуто.
Это не значит, что их не было. В принципе могли существовать и другие чиновники, которые обязаны были заботиться об урожае с казенных полей. Об этом известно из шанских надписей (там чаще всего упоминались надсмотрщики сяо-чэнь, но иногда шла речь и об обязательном присутствии самого вана – «придет ван – будет урожай»). В 1-й главе «Го юй», описывающей события времен конца Западного Чжоу [Го юй, с. 6; Таскин, 1987, с. 28–30], подробно рассказывается о том, как в Чжоу принято было обрабатывать ритуальное поле, урожай с которого предназначался для жертвоприношений. По словам автора рассказа Вэнь-гуна, осудившего чжоуского Сюань-вана за отказ соблюдать древний обряд, в этом торжественном ритуале должны были принимать участие практически все приближенные и чиновники вана. Но обряд такого рода выглядел даже во времена Сюань-вана явным анахронизмом, и неудивительно, что он отказался соблюдать его, заменив казенные поля десятиной.
В любом случае из повествования явствует, что после IX в. до н. э. все пахотные земли перешли практически в полное ведение общинной деревни, которая сама ими распоряжалась. Это не могло не привести к росту роли старших в такой деревне. В «Шицзине», данные которого ограничиваются периодом Чуньцю[114]114
22 Если верить традиции, из более чем 3 тысяч песен, од и гимнов Конфуций отобрал только 305, поместив их в сборник, ставший впоследствии одним из главных конфуцианских канонов. Напрашивается вывод, что все отобранные песни «Шицзина» существовали по меньшей мере за некоторое время до Конфуция. Поэтому мы вправе датировать их самое позднее VI в. до н. э.
[Закрыть], практически нет сведений о том, как выглядела структура деревни после этого. Обратимся к другим текстам, из которых можно кое-что узнать об организации администрации в городе и деревне периода Чжаньго.
Что касается городов, о которых выше уже немало было сказано, то там вначале существовала довольно четкая политическая организация, которая была не столько городской, сколько удельно-клановой или государственной с ее чиновниками и челядью. Но в связи с дефеодализацией на рубеже Чуньцю-Чжаньго многое стало изменяться как в городах, так и в деревнях. О том, что город становился другим, превращался в центр ремесла и торговли с развитыми товарно-денежными отношениями, уже шла речь. Иной становилась и общинная деревня. И в городе, и в сельском поселении наряду с прежними административными связями (прямой зависимостью от казны в городе и от хозяина земли в деревне) стали появляться новые формы внутреннего управления, степень зависимости которых от внешней администрации была уже несколько иной.
Изменения сводились к тому, что усиливалась роль старших в семейно-клановых или квартально-соседских группах. Эта происходило постепенно и было связано с дроблением прежних крупных семейно-клановых групп на более мелкие нуклеарные семьи, не терявшие связей между собой и нуждавшиеся в некоем объединявшем их авторитетном руководстве. О делении больших семейных групп во главе с отцами-патриархами на нуклеарные семьи данных немного. Наиболее четко фиксируются они в материалах, сообщающих о реформах Шан Яна в царстве Цинь в середине IV в. до н. э., когда всем циньским земледельцам под угрозой удвоенного налога было велено разбиться на парные семьи, каждая из которых была обязана иметь свое поле и платить налог[115]115
23 Семьям, имевшим более двух взрослых мужчин и не желавшим разделяться, удваивались все налоги [Сыма Цянь, гл. 68; Вяткин, т. VII, с. 88].
[Закрыть]. Стоит напомнить и о схеме Ли Куя и его подсчетах, исходивших из величины семьи в пять человек. Она отражает определенные реалии, характерные для общинной деревни периода Чжаньго.
Как известно из 69-й главы труда Сыма Цяня, в циской столице Линьцзы семьи были богатыми и многочисленными и могли выставить по три воина каждая [Вяткин, т. VII, с. 104]. В других городах ситуация, видимо, могла быть иной. Разумней признать, что в больших городах наряду с нуклеарными семьями были и богатые нерасчлененные семейно-клановые группы. Вопрос в том, кто в новых условиях стоял во главе деревенских и городских нуклеарных коллективов и тех конгломераций общинного типа, в рамках которых они существовали.
Первые данные об особой категории людей, призванной в рамках поселения возглавлять группы остальных либо как-то представлять их, выступать от их имени, можно встретить в текстах, созданных в период Чжаньго. Это прежде всего материалы 15-й главы трактата «Мо-цзы», где идет речь о военных делах и, в частности, об обороне сунских городов; В тексте упоминается об охране городских стен и ворот и с сожалением говорится, что в поселении – ли мало фу-лао (букв.: отцы-старшие, отцы-взрослые) [Мо-цзы, с. 348]. Из контекста можно заключить, что фу-лао – это взрослые и способные воевать мужчины, в основном те, кто руководит защитниками города.
Согласно словарю «Шисань цзин соинь» (с. 328), из тринадцати классических конфуцианских книг бином фу-лао встречается только в одной – в комментарии «Гулян-чжуань» к летописи «Чуньцю», причем только в одном месте, правда, несколько раз. Из контекста трудно сделать вывод, что фу-лао облечены какими-то особыми полномочиями – просто они вступают в беседу с потерпевшим поражение чуским ваном [Гулян-чжуань, с. 435–436]. Данные относятся к концу 4-го года луского Дин-гуна, т. е. к 506 г. до н. э., когда царство Чу потерпело тяжелое поражение от У и вынуждено было обращаться за помощью к весьма отдаленному от него царству Цинь [Цзо-чжуань, 4-й год Дин-гуна; Legge, т. V, с. 751–752 и 756–757].
Комментарий этот был написан сравнительно поздно, имеющиеся в нем сведения не заслуживают особого доверия (Д. Легг, в частности, при переводе «Чуньцю» и «Цзо-чжуань» прибегает к ним очень редко[116]116
24 Д. Легг явно сомневается в аутентичности и достоверности комментариев «Гулян» и «Гунъян», ставших известными в письменной форме лишь во времена ханьского У-ди и никогда не пользовавшихся особым доверием специалистов [Legge, т. V, Prolegomena, с. 36–38].
[Закрыть]). В данном случае интересна лишь одна деталь: фу-лао беседуют с потерпевшим поражение чуским Чжао-ваном, он оправдывается перед ними, а они сочувствуют ему. Складывается впечатление, что в царстве Чу фу-лао были кем-то вроде представителей населения, старших среди прочих. Но если в рассказе, помещенном в «Мо-цзы», фу-лао явно были горожанами, то из сообщения «Гулян» неясно, кто они. Примечательно, что эпизод, о котором рассказано в комментарии, повторен в 23-й главе ханьской династийной истории «Цянь Хань-шу», но из контекста тоже не вытекает, что фу-лао являлись именно горожанами. Вполне возможно, что в этом источнике их воспринимали как глав крестьянской деревни-общины[117]117
25 См. [Цянь Хань-шу, с. 7 (по сводной пагинации – с. 238–1446)].
[Закрыть].
Не вполне ясно, какими данными пользовались авторы «Гуляна» и почти дословно повторивший их версию автор ханьской династийной истории Бань Гу, рассказывая о событиях полутысячелетней давности. Тем более что в аутентичном источнике «Цзо-чжуань», весьма подробно повествующем об этом же эпизоде, все выглядит иначе. Чжао-ван позорно бежал от войск У, а когда свалился с ног от усталости и заснул, был кем-то ограблен. После многих перипетий он обратился за помощью к Цинь, которая пришла далеко не сразу. Но во всей этой истории нет никаких фу-лао. Следовательно, они появились лишь в более поздних текстах, дабы олицетворять поддержку народа, пожалевшего своего несчастного правителя.
Л.C. Переломов, уделивший в свое время много внимания фу-лао, ссылается, помимо упомянутых источников, на некоторые тексты, составленные уже в начале нашей эры [Переломов, 1962, с. 67–74]. Сообщения их можно принять во внимание, но на веру их – особенно данные комментария Хэ Сю на комментарий «Гулян», почти целиком построенные на трактовке утопической схемы цзин-тянь, – брать нельзя. Из всего, что собрано на эту тему, более или менее достоверно одно: в период Чжаньго существовала в городах (и, видимо, в деревенских общинах) категория фу-лао, взрослых, которые имели право выражать общее мнение и в трудную минуту возглавлять младших воинов-ополченцев. Очень вероятно, что термином фу-лао в период Чжаньго стали обозначать глав нуклеарных семей, взрослых отцов семейств, на чью долю в ответственные моменты падало принимать решение и вести за собой младших членов семьи. В городах этот общий термин, скорее всего, вытеснил привычный для периода Чуньцю и весьма неопределенный термин го-жэнь, а в деревнях – старших-чжу.
В 15-й главе трактата «Мо-цзы» встречается еще один важный и новый для чжоуского Китая термин – сань-лао. Ни в одном из более ранних текстов, включая и практически одновременный с «Мо-цзы» текст «Цзо-чжуань», его не было. Это явное нововведение периода Чжаньго. Что же оно означало? Сань-лао, о которых идет речь в 15-й главе, призваны охранять ворота, т. е. стоять на самом ответственном посту обороны города. Можно заключить, что лица, названные этим термином (букв.: трое старших), представляли собой верхушку коллектива, может быть, выборную. В заключительной части 126-й главы труда Сыма Цяня достаточно подробно рассказано о роли сань-лао в связи с известной историей о том, как уездный управитель Си Мэнь-бао наказал местных шаманок и сань-лао за практику традиционного ежегодного принесения в жертву духу Хуанхэ, Хэ-бо, одной из местных девушек[118]118
26 См. [Переломов, 1962, с. 75–76].
[Закрыть].
На поиски красивой девушки для Хэ-бо местные сань-лао посылали шаманок. Для церемониала собирались большие деньги, часть которых присваивали сань-лао и шаманки. Желая покончить с этими варварскими пережитками прошлого, Си Мэнь-бао вместо девушки отправил в жертву Хэ-бо шаманку и сань-лао. Затем он приказал вырыть упоминавшиеся уже каналы, чтобы защитить поля местного населения от капризов своенравной Хуанхэ [Сыма Цянь, с. 1159–1160].
Из эпизода явствует, что сань-лао занимали в местном самоуправлении общинных деревень уезда более высокое положение, чем фу-лао. Они в отличие от глав семей были, скорее всего, главами либо членами совета старейшин общинных деревень. Со временем их роль возрастала. Из сообщения Бань Гу явствует, что Цинь Ши-хуанди, положивший конец периоду Чжаньго и ставший первым китайским императором, воспринимал сань-лао как руководителей волостного звена и поручал им наставлять и воспитывать население [Цянь Хань-шу, с. 162 (1370)].
Из эпизодов о решительном поступке Си Мэнь-бао и поручении Цинь Ши-хуанди можно также сделать вывод, что с течением времени сань-лао эволюционировали от руководителей общин к деятелям волостного звена, по-прежнему, однако, выполнявшим функции почтенных деревенских наставников. Не исключено, что при этом они продолжали выполнять административные функции. Впрочем, в ряде текстов встречается упоминание и о других должностных лицах этого уровня, в частности о ли-чжэнах (букв. – глава ли, т. е. поселения, в том числе и небольшого города, его части) или и-чжанах (глава поселения). Правда, тексты, в которых эти термины встречаются, относятся к более позднему времени. О ли-чжэнах, которых штрафует циньский ван за чрезмерное усердие, рассказано в 14-й главе «Хань Фэй-цзы» [Хань Фэй-цзы, с. 253]; об и-чжанах – в главе «Тань гун» в «Лицзи» [Лицзи, т. 20, с. 455]. Но несомненно, что помимо фу-лао и сань-лао общинные деревни, как и небольшие города, имели своего руководителя, скорее всего, избиравшегося.
Упомянутые выше должностные лица и связанные с ними формы организации общинной администрации некоторые авторы относят к глубокой древности. Так получилось у Л.С. Переломова [Переломов, 1962, с. 67 и сл.], доверившегося комментатору Хэ Сю. На деле ни один из аутентичных источников вплоть до конца периода Чуньцю не дает оснований для таких выводов. Даже сложная схема реформ Гуань Чжуна, зафиксированная в «Го юе» [Го юй, с. 81–83; Таскин, 1987, с. 113–116] и подвергаемая сомнениям, ни слова не говорит о фу-лао или сань-лао, тем более о ли-чжэнах либо и-чжанах. В ней упоминаются совсем иные термины, как правило, более нигде не встречающиеся. Это явно искусственная схема, хотя кое в чем вполне правдоподобная. Однако в любом случае трансформация феодального общества времен Чуньцю (а вместе с ним и общинной деревни) создала принципиально иные условия, в которых появились новые формы самоуправления и связанные с ними новые термины, о которых выше шла речь.
Это не значит, что до того в деревенской общине не было никакой внутренней организации. Она была несколько иной, имевшей в качестве основы нерасчлененную семейно-клановую структуру. Дефеодализация привела к распаду этой структуры, к выходу на передний план малой нуклеарной семьи и соответственно к изменению отношений внутри общины. Из кровнородственной она превратилась в соседскую, что потребовало других форм связи между ее членами и семьями, вызвав к жизни новых руководителей и связанную с ними новую терминологию– фу-лао, сань-лао, ли-чжэн и др. Эти важные перемены в немалой степени были обусловлены общим для всего чжоуского Китая процессом социально-клановой трансформации, о котором частично уже шла речь во втором томе данной работы.
Социально-клановая трансформация
Как мы уже знаем, западночжоуское общество держалось на восходящем к архаическому прошлому феодально-клановом социальном фундаменте [Васильев Л.C., 1995, с. 268 и сл.]. Начало Восточного Чжоу и, в частности, первая половина периода Чуньцю были временем расцвета этой социально-политической структуры.
Чжоуский Китай, и в первую очередь его основная часть, Чжунго, являл собой совокупность сравнительно немногих (полтора-два десятка) больших и средних царств, включая домен вана, нескольких десятков небольших княжеств, а также великого множества (до 150–200) мелких протогосударственных образований, т. е. племенных структурированных общностей, в основном нечжоуского происхождения. Эти последние возникали и гибли порой столь стремительно, что даже их названия подчас встречались в текстах лишь случайно и единожды. Однако все они в процессе своего становления и развития ориентировались на уже давно апробированную чжоускую феодально-клановую модель.
Эти племена представляли собой определенную угрозу для стабильности и, быть может, самого существования чжоуского Китая. Стоит напомнить в этой связи, что едва ли не главной исторической заслугой Гуань Чжуна, всесильного министра-реформатора могущественного циского гегемона Хуань-гуна, Конфуций считал именно то, что он сумел предотвратить варваризацию Китая.
Ассимиляция подавляющего большинства мелких племенных прото– и раннегосударственных образований и уничтожение некоторых небольших княжеств способствовали укреплению и увеличению в размерах сравнительно немногочисленных чжоуских царств. Это косвенно влияло на формирование внутри каждого из них системы полуавтономных и внутренне сплоченных наследственных уделов-кланов, чьи главы имели высокий социальный статус (цины) и немалый политический вес. Цины и их ближайшие родственники – дафу составляли слой феодальной аристократии, вассальной по отношению к правителям царств и княжеств (чжухоу), которые, в свою очередь, считались вассалами политически бессильного, но сакрально величественного вана и нелегитимного, но реального правителя Поднебесной – гегемона-ба.
Данные источников убедительно свидетельствуют о том, что по меньшей мере до середины Чуньцю, т. е. до рубежа VII–VI вв. до н. э., клановые связи в правящих верхах были очень крепкими и играли едва ли не решающую роль во всей системе социальных взаимоотношений. Эти связи базировались на тщательно соблюдаемых отношениях родства и социальной иерархии, проявлявших себя в культе предков и правителей (ритуальный церемониал, регулярные жертвоприношения, сакральный дарообмен; см., в частности, [Крюков, 1997]), в учете старшинства поколений (система чжао-му; см. [Васильев Л.C., 1995, с. 343]), в характерном для складывавшегося в таких условиях восприятии клана как единого родового тела, способного единодушными и векторно-целенаправленными усилиями всех его членов увеличить желанное и возвышающее его благодатное дэ.
Трещины во взаимоотношениях внутри аристократических кланов стали появляться уже в начале периода Чуньцю и были вызваны главным образом разрастанием добившихся практически полной политической автономии царств. Ранний западночжоуский удел, как о том уже не раз говорилось, был внутренне цельной и сплоченной социальной единицей, в пределах которой и правящие верхи (аристократический чжоуский клан), и низы (этнически гетерогенные аморфно-сегментарные группы земледельцев, ремесленников и слуг) равно считали себя если не сородичами, то тесно связанными друг с другом подданными своего правителя из числа чжухоу, а через него – сына Неба. Удел являл собой некую социально-политическую общность, внутренне структурированную проникавшими повсюду клановыми узами. Это был удел-клан, цзун-цзу (букв.: клан-племя). Но по мере постоянного разрастания удела его структура неизбежно трансформировалась.
Трансформация была результатом структурного усложнения социально и территориально увеличивавшегося первоначального удела-клана. Начиналась она сверху и обычно внешне принимала форму раскола между главой удела и его ближайшими родственниками или, точнее, между главной линией клана и одной (либо несколькими) из его боковых линий. Впервые факт раскола зафиксирован источниками в царстве Цзинь в 745 г. до н. э., когда дядюшке правителя был пожалован субудел в Цюйво. Не возвращаясь к описанию длительного внутриполитического кризиса в Цзинь, связанного с этим пожалованием, заметим, что в результате прежние прочные клановые связи были резко разорваны, а первоначально единый и сплоченный удел-клан разделился на два враждующих.
Как известно, позже практика выделения уделов-кланов внутри разросшихся царств восточночжоуского Китая стала общепринятой нормой, объективно обусловленной неизбежностью. Царства, пришедшие на смену уделам-кланам, поднялись как бы на новую политическую ступень, превратившись в некую совокупность нескольких примерно таких же уделов-кланов, какими прежде были сами.
Складывавшиеся внутри царств новые уделы-кланы во главе с влиятельными наследственными аристократами-цинами были, по меньшей мере на первых порах, столь же сплоченными, что и прежние цзун-цзу. Это хорошо видно и на примере Цзинь, где все члены того либо иного удела-клана (со временем их насчитывалось там свыше десятка) были заодно и в случае его уничтожения гибли практически целиком (речь идет прежде всего об аристократических верхах), и на примере Лу, где разделившие царство на три части родственные друг другу цины вначале были главами внутренне цельных социально-клановых структур. То же самое видно и при знакомстве с особенностями политических междоусобиц в период Чуньцю.
Сложившиеся на высшем уровне политической структуры взаимоотношения между правителями и окружавшими их близкими родственниками, многие из которых внутренне были готовы оспаривать право на власть, свидетельствовали о крушении внутриклановой солидарности на этой ступени иерархической лестницы. Отношения здесь переставали базироваться на уважении родственных связей, которые становились личностными или, точнее, личностно-политическими. На смену протофеодальным тенденциям приходили развитые феодальные с характерными для них междоусобицами как в рамках правящего клана (имеются в виду приближенные к трону ближайшие родственники правителя), так и между знатными аристократическими кланами.
Вначале усобицы и острое соперничество в борьбе за власть и влияние в царстве ограничивались этим высшим уровнем политической структуры. На уровне уделов-кланов прежние крепкие кровнородственные связи сохранялись и тщательно соблюдались. Выступая в ходе политической борьбы внутри своего царства на стороне того или иного мятежного претендента на власть или соперничая друг с другом за должность и политическое влияние в царстве, цины обычно опирались на поддержку своих клановых родственников. Впрочем, так было не долго.
Объективный процесс разрастания и усложнения внутренних структур постепенно перемещался вниз и в рамках новых уделов-кланов вел к тому же результату: родственные связи между боковыми линиями аристократического клана по мере их отдаления друг от друга ослабевали, а соперничество между линиями росло. Вторая половина периода Чуньцю прошла под знаком усиления междоусобиц уже не только на высшей, но и на второй ступени иерархической лестницы, т. е. внутри возглавлявшихся цинами уделов-кланов второй очереди, также заметно разросшихся и усложнившихся. Достаточно вспомнить описанную во втором томе историю с возвышением луского авантюриста Ян Ху, вначале бывшего одним из администраторов удела-клана Цзи, причем не являясь членом этого клана.
Историю возвышения Ян Ху можно считать наиболее ярким проявлением тенденции, о которой идет речь. Но в том же томе изложено немало и других данных, свидетельствующих о междоусобицах внутри уделов-кланов второго уровня. Практически это означало, что феодального типа политические взаимоотношения выходили на передний план, вытесняя собой те архаичные клановые связи, которые господствовали в обществе до того. Но развитая феодальная структура просуществовала в чжоуском Китае не долго. Она начала рушиться уже в конце периода Чуньцю, причем переходный V век до н. э. был ознаменован дальнейшим развитием процесса трансформации старых социально-клановых и новых социально-политических связей.
Дефеодализация в этом плане была связана прежде всего с выходом на арену политической жизни нового социального слоя – служивых ши. Этот знак был известен в древнекитайской иероглифике достаточно давно. Его, в частности, широко использовали для сводного обозначения шанцев в главах раннего, т. е. западночжоуского слоя «Шуцзина» (глава «До ши»). Встречается он и в «Шицзине». Изредка его можно найти в надписях на бронзе. Однако, по авторитетному суждению Г. Крила [Creel, 1970, с. 331–333], вплоть до периода Чуньцю термин ши в основном соответствовал понятию «мужчина».
Позже, в начале Чуньцю, этот знак стал употребляться для обозначения воинов. В «Го юе» при описании реформ Гуань Чжуна все солдаты в Ци начала VII в. до н. э. названы ши. В материалах «Цзо-чжуань», касающихся более позднего времени, вплоть до середины VI в. до н. э., знак ши использовался для обозначения как воинов, так и низших служащих, в том числе телохранителей. Во второй половине этого века термином ши начали именовать и служащих более высокого ранга, включая администраторов в уделах-кланах (например, ученика Конфуция Цзы Лy, Ян Ху и др. [Hsu Cho-yun, 1965, с. 34–36]).
Итак, с течением времени емкость понятия ши возрастала, причем на рубеже VI–V вв. до н. э. произошло нечто вроде качественного скачка. К этой категории стали относиться не только служивые-воины (солдаты и офицеры) и служащие-чиновники, но и образованные выходцы из разных слоев общества, в частности ученики Конфуция[119]119
27 Принято считать, что термином ши обозначали в чжоуском Китае прежде всего массовый слой аристократов низшего ранга. Для такого мнения есть немало оснований. В ряде позднечжоуских трактатов, например в «Или», вся чжоуская феодальная знать периода Чуньцю обозначалась сводным понятием ши. В этом термине оттенок службы всегда был главным. Поэтому иероглифом ши обозначали не только и не столько знать как социальный слой, сколько лиц, находящихся на службе или готовых к ней. При этом социальное происхождение не имело большого значения. Гораздо важнее была готовность служить и соответствующие умение и способности. Это касалось и воинов, и чиновников, и просто образованных и амбициозных интеллектуалов, количество которых стало резко возрастать в период Чжаньго (подробнее см. [Лю Цзэ-хуа и др., 1988]).
[Закрыть]. Именно все эти новые слои, возникшие в результате разрушения клановых связей на уровне уделов-кланов, сыграли едва ли не решающую роль в трансформации социально-политической структуры периода Чуньцю.
Мощный напор снизу подорвал и без того уже ослабленные постоянным взаимоистреблением в войнах и междоусобицах позиции вчера еще всесильной чжоуской аристократии. Однако, несмотря на взаимоистребление, она воспроизводилась довольно энергично и в принципе могла бы еще сравнительно долго существовать в пределах привычной феодальной структуры, как то было, скажем, в средневековой Европе. Суть дела в том, что изменился статус воспроизводившейся аристократии. Верхние ее слои активно вытеснялись с высшего уровня реальной власти. Правители царств и преуспевающие главы уделов-кланов решительно устраняли с политической сцены своих менее удачливых соперников, вследствие чего уменьшалось число автономных государственных образований, достаточно сильных и имевших шанс сохраниться в кардинально изменявшихся обстоятельствах.
В результате этого процесса, занявшего весь V в. до н. э., в сравнительно немногих из уцелевших царств (речь идет о семи сильнейших и некоторых второстепенных, включая Сун, Лу, Чжэн, домен Чжоу и ряд других) практически были ликвидированы уделы-кланы, а их уцелевшая верхушка, равно как и значительно увеличившиеся в числе обедневшие родственники, фактически утратили статус родовой знати и превратились в чиновников. Вчерашние дафу стали восприниматься как ши, и в конце Чжоу уже вся знать периода Чуньцю именовалась этим термином. Но означает ли это, что изменился только статус прежних аристократов, а сами они по-прежнему играли, пусть в новом качестве, ведущую роль на политической сцене чжоуского Китая?
Специальное исследование, основанное на тщательном анализе встречающихся в источниках имен, свидетельствует, что в период Чжаньго, начиная уже с V в. до н. э., среди социальных верхов примерно вдвое больше, чем в период Чуньцю, выходцев снизу (55 % против 26 %). При этом не учитывались выходцы из известных и знатных кланов, даже если они были представителями захудалых боковых ветвей клана, т. е. все теми же ши [Hsu Cho-yun, 1965, с. 37–39]. Еще более показательны данные, касающиеся тех, кто занимал министерские посты и по должности соответствовал цинам периода Чуньцю. Выясняется, что среди них во времена Чжаньго практически не было представителей знатных кланов периода Чуньцю. Высшие посты занимали теперь либо принцы, т. е. ближайшие родственники правителей, либо выходцы из других слоев общества, преимущественно из ши. При этом должность министров в новых условиях была ограничена временем, а занятие ее зависело от воли правителя (стоит напомнить, что в Чуньцю цины, возглавлявшие знатные уделы-кланы, занимали министерские должности, как правило, не только пожизненно, но и наследственно) [там же, с. 39–52].
Разумеется, процесс развивался постепенно. В V в. до н. э., который был, как упоминалось, переходным, он только начинался, но контуры его просматривались уже достаточно четко. Социально-клановая трансформация вела к ликвидации аристократических уделов-кланов, и они один за другим исчезали. Сохранялись, как правило, лишь сильнейшие – те, кто имел шанс заместить собой правителя царства. Но и внутри этих кланов шел процесс разложения, причем по той же генеральной модели, что и в пределах царства: глава клана все отчетливей предпочитал опираться на преданных ему и оплачиваемых им должностных лиц из числа ши (типа Ян Ху), тогда как его ближайшие родственники могли рассчитывать на влиятельную должность лишь в виде исключения, при хороших личных взаимоотношениях.
Иными становились и отношения между верхушкой клана и основной его массой, крестьянами. Дистанция между ними, вначале небольшая и социально «смазанная» принадлежностью к единому клановому организму, возрастала, а сами крестьяне все очевидней превращались в подданных своего господина. При этом смена господина (например, в случае истребления того либо иного аристократического клана, во время междоусобной войны, заговора или переворота) не воспринималась на уровне деревенской общины как социальная трагедия. Напротив, чем дальше, тем более естественным считалось, что правящие верхи и производящие низы связаны между собой не столько кланово-родственными связями, сколько социальной, экономической и политической взаимозависимостью.
