Текст книги "Том 4. Наша Маша. Из записных книжек"
Автор книги: Леонид Пантелеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)
– Папочка, запиши! Запиши вот эту!
Кое в чем наши вкусы совпали.
30.9.61.
Дочитали «Часы». Слушала до конца хорошо.
Но не все еще держит ее память. То и дело перебивает меня, задает вопросы.
– Это кто? Петька?
– Какой Петька? Это же о Пятакове речь идет!
Не сердиться надо, а писать понятнее!..
. . . . .
Прибегает к маме.
– Мама, загадка!
– Что такое?
– Угадай, что такое «грузинская чепуха»?
– Не знаю.
– Наш обед!
В этом нет никакой дерзости и ни малейшей попытки унизить кулинарные способности мамы или бабушки. Третьего дня и вчера у нас на обед был грузинский суп чихиртма. Вот эта чихиртма (которую, кстати сказать, Машка очень любит) и превратилась в чепуху.
. . . . .
Нашел старую заметку. Летом в Дубулти стоит в саду под балконом и скандирует:
Ма-моч-ка!
Ско-ро ли
Мы пой-дем
На мо-ри?!
И так каждое утро.
2.10.61.
Вчера весь день провела без меня. Гуляла с мамой и с Толей. С Толей, говорят, ссорилась из-за велосипеда. «Я, я!» – «Нет, я!»
На моих же глазах, то есть в моем присутствии, была с Толей нежна.
Вечером я показывал «кино»: «Снегурочку», «Трех медведей» и «Упрямого котенка». Машка сидела на одной скамеечке с Толей, держала его за талию.
А он все рвался от нее, оглядывался, ему интересно было посмотреть, что я делаю с аппаратом и как это кино получается.
Утром они с Машей играли в школу, писали цифры. Вечером повторили эту игру у меня. Учителем на этот раз был я.
Толя, кажется, впервые попал в мою комнату. Оглядел со страхом и уважением мой большой книжный шкаф и спрашивает:
– Алексей Иванович, это вы все эти книги написали?
– Нет, это не я написал.
– А что? Это все еще надо вам написать?
По-видимому, решил, что это одни переплеты стоят, а я должен заполнить их – стихами, сказками, рассказами и арифметическими задачами.
. . . . .
Сегодня оба проспали. Машке – той ничего, а Толя опоздал в интернат. Узнав, что опаздывает, плакал.
. . . . .
Все еще стоит бабье лето. За открытым окном – солнце, голубое небо.
Мама и Маша собираются к Мариинскому театру – заказывать Маше стельки для ее плоскостопиков.
. . . . .
Все чаще: «А помнишь?» или: «А помнишь, когда я была маленькая?»
Сегодня за завтраком:
– Помните, когда я была маленькая, у нас скатерть загорела?
– Не загорела, а прожгли, наверно, скатерть, Маша?
– Да. Прожгли. Вот такая дырка была! Помните?
Помним. И нисколько это нас не радует. А для нее это счастливые воспоминания детства.
. . . . .
Но и о будущем тоже думает.
В планы ее входит – быть одновременно: медицинской сестрой, балериной, художницей и учительницей.
Сегодня видела, как наш Кисо вышел за окно на железный карниз.
– Он не убежит? Не упадет?
И сразу же:
– А помнишь, как наш кот убежал и у какой-то балерины нашли его?!
– Помню. Это ты нашла его.
Задумалась, ушла в себя. Говорит с улыбкой:
– Папа, а? А вдруг я тоже буду балериной и вдруг ко мне тоже чужой кот придет?!
Мерещится целая заманчивая картина.
3.10.61.
Учим ее быть доброй, вежливой, отзывчивой, помогать людям. Осуждаем жадность и скупость. И плоды воспитания зреют, так сказать, на глазах.
Но вот Машка приходит в сад, на детскую площадку. Там – железная четырехместная качалка. Сидят три девочки лет по шести, лениво покачиваются.
– Папочка, можно мне покататься?
– Покачаться?
– Да, покачаться…
– Иди. Пожалуйста.
Идет. Вежливо говорит девочке, которая одна сидит на скамеечке:
– Девочка, можно мне с тобой покачаться?
Та – нос кверху:
– Нет!..
Машка вспыхивает, стоит еще полминуты и возвращается.
– Ты что?
– Девочка не разрешила.
Так не один раз бывало. Вот это уж воистину плохо воспитанные девчонки. Глядишь – и Машке понравится, и ей захочется проявить самовластие. А еще хуже – ханжа вырастет. И это уже бывает:
– Нехорошие девочки.
– Ну, они глупые, – скажешь ей, – их не научили.
– Что ты! Папа! Им же уже по шесть лет!
Рядом с нами сидит старуха с младенцем на руках.
Смотрит на Машку и говорит:
– Какая-то она у вас очень уж застенчивая.
– Лучше, – говорю, – бабушка, пусть будет застенчивой, чем нахалкой.
– А вот это правда!..
. . . . .
Пьет сегодня утром молоко. Встречает меня возгласом:
– Папочка, ты бы знал!
– Что такое?
Всплескивает руками:
– Ты бы знал!
– Да что? Что случилось?
– Сколько мне пенок попалось!
. . . . .
Кажется, осень наконец постучалась в окно. Небо сегодня пасмурное. Но мама и Маша собираются в Михайловский сад…
5 ЛЕТ 2 МЕСЯЦА
4.10.61.
Сегодня к четырем старым профессиям прибавилась пятая: хочет быть газовщицей.
– Я всем хочу быть! – заявила она мне.
. . . . .
Разговор о фифах и труженицах.
Я довольно часто употребляю это слово – «фифа».
Машка заинтересовалась:
– Папа, а что такое фифа?
– А это женщины, которые не работают. Только одеваются и наряжаются…
– Разве такие есть?
– Да, есть такие. Другие женщины труженицы, а эти только губки мажут, по театрам ходят, конфетки кушают.
– А я – труженица? Я работаю?
– Да, конечно. Ты работаешь.
. . . . .
И действительно, работает. Каждый день мать дает ей какое-нибудь посильное дело: полить цветы, натереть пол в коридоре, почистить башмаки, вытереть посуду и убрать ее в шкаф.
. . . . .
Обнимает нас с мамой, целует:
– Антибиотики вы мои маленькие!
Откуда-то залетело к ней это слово. Не удивительно, впрочем: антибиотиков потребляют в нашем доме вряд ли меньше, чем соли.
7.10.61.
Вечером, перед сном, занимались арифметикой.
Пока я спал, Машка, по словам мамы, не отходила от моих дверей. Все ждала, когда я проснусь и позову ее.
. . . . .
Перед этим мама читала ей. Я спросил:
– Что тебе читала мама?
– Андерсена.
– А какую сказку?
– Про китайцев.
– «Соловья»?
– Да.
– «В Китае все жители китайцы и даже сам император китаец»?.. Так начинается, да?
– Да.
Пробовал и я читать ей Андерсена. С трудом осилили «Огниво», первую литературную сказку, с которой я познакомился в детстве. Самое простое, не требующее никаких объяснений и разъяснений, – это ведьма.
А вообще читаешь Андерсена – как какого-нибудь «Гильгамеша» или «Махаохарату», * где два слова из десяти требуют толкования и комментариев.
. . . . .
Сегодня суббота. Должен прийти Толя. Машка ждет уже не первый день. Все считает:
– Сегодня какой день? Толенька когда придет, послезавтра?
8.10.61.
Вчера был очень нехороший день. Машка увидела и узнала много такого, о чем ей до поры до времени, может быть, и не следовало знать.
Вчера пришла Валя, привела Толю… Кто такая эта Валя? Молодая женщина, которая ходит к нам раза два-три в неделю помогать Элико по хозяйству. Говорит, что недавно уволилась, работала в Парголове или в Шувалове, в детском саду. Муж ее бросил. Сын в интернате. Своей комнаты у нее нет, жила в общежитии. Говорит, что ищет работу, сейчас живет у сестры. Один раз она пришла к нам навеселе. Сказала, что у сестры праздновали именины. И еще раза два Элико говорила мне, что «кажется, от Вали слегка попахивает».
Вчера она пришла, привела Толю и попросила взять его с собой в парк Ленина, где меня ждали Элико и Машка.
Я взял.
По дороге Толя очень много говорил о своем отце.
– У меня папа во время войны на танке работал. У меня папа живой. Он только на Север сейчас уехал. На три года уехал. Он, наверно, на Новый год приедет.
В саду Машка и Толя очень весело играли.
А дома ждала нас большая неприятность: Толина мама встретила нас вдрызг пьяная.
Кричала, что не желает, чтобы над ней «грузинка верх брала», и еще много плохого, обидного и несправедливого сказала.
Элико успокаивала ее, стыдила:
– Как вам не стыдно?! Валя! При сыне! Вы бы хоть его пожалели. Он к нашему дому привык, полюбил Машеньку…
– Ничего не привык, ничего не полюбил. Это я ему велела…
И все это – при Машке, при Толе…
Я ушел к себе. Приходит Машка. Глаза налились слезами.
– Папочка! Что делать? Толя очень сильно плачет. Мне жалко его. Я сама даже хотела заплакать, только терпела.
Расспрашивает:
– Что сделала тетя Валя?
Пришлось «своими словами» объяснить.
Губы дрожат.
– Давай простим ее!
И маме говорила:
– Ведь вы же меня прощаете, простите и тетю Валю.
Но сама тетя Валя и слушать не хочет о примирении. Все, что скопилось в ней, накипело, все горести, все беды – все отливается на бедной Элико, все валится на ее голову.
. . . . .
Толика мы оставили ночевать, хотя тетя Валя ни за что не хотела, тащила его, на ночь глядя, к сестре. Ушла она в двенадцатом часу. А глубокой ночью вернулась совсем уж окосевшая. Спала у нас. Утром позавтракала и ушла, наговорив предварительно кучу всяких гадостей.
Утром сегодня Маша, по словам Элико, была трогательно внимательна к Толе:
– Толенька, тебе не холодно? Толенька, не простудись. Толенька, ты поел уже?
Валя увела его. Но с полдороги вернулась и попросила:
– Можно, я вечером приведу его к вам?
9.10.61.
Но привела Толика не Валя. Привел его милиционер.
Утро сегодня было солнечное, теплое. Элико предложила поехать к Ляле в Пушкин, но я рассчитал, что не успеем. Поехали на Каменный остров…
Домой вернулись в восьмом часу.
А часов в десять милиционер привел Толю. Оказывается, Валя напилась «с каким-то дядькой» в парке Победы и ее забрали в милицию. Толя был с нею, его тоже забрали. На вопрос, где он живет, парень постеснялся сказать «в интернате», сказал: «у писателя Пантелеева».
От милиционера мы узнали, что Валю будут судить, что она лишь недавно вернулась из заключения (сидела тоже за пьянку) и не имеет права жить в Ленинграде. И что у нее уже давно отобрали материнские права.
Толю накормили, и он сразу же сел играть с Машей. Но руки у него дрожали; я чувствовал, что ему не до игры, что играет он только из вежливости и чтобы занять себя чем-нибудь.
Утром сегодня милиционер привел тетю Валю. Она взяла свои вещи – сумочку, паспорт, папиросы… На наши вопросы почти не отвечала, говорила грубо.
Для Машки это все – живая и довольно страшная иллюстрация к истории мальчика Петьки Валета.
Вчера вечером, когда мама ездила с Толей к Валиной сестре, Машка легла спать, но долго не могла уснуть. Вдруг я услышал громкий плач. Прибегаю:
– Что с тобой? Машутка!
– Ничего, ничего… Папочка, миленький, посиди со мной.
– Надо спать, Маша!
– Посиди немножечко! Очень тебя прошу! Спой мне.
– Ну вот. Зачем еще? Я не умею.
– Умеешь. Ты же всегда… ты же иногда поешь, когда я днем сплю.
Стал похаживать по комнате и напевать:
В няньки я тебе взяла
Месяц, солнце и орла
Через минуту Машка уже храпела.
О Толе не было сказано ни слова, но я не сомневаюсь, что плакала она из жалости и из страха за него…
Сегодня утром вскочила – и босиком в столовую. Думала, что там лежит Толя. А Толи нет. Рано утром приехала его тетка, повела Толю в интернат. Она одна «правомочна» это сделать, так как ей передана опека над мальчиком.
10.10.61.
Утром звонила женщина-следователь. Вызывает Элико на два часа сегодня к себе.
Мама повесила трубку, видит – у Машки испуганное, бледное, совершенно несчастное лицо.
– Тебе что, звонили насчет тети Вали?
– Да. Меня вызывают.
– Куда? В милицию?
– Да. К следователю.
– Будут спрашивать, пила ли она? Да?
– Наверно, да.
Нахмурилась, смотрит в пол.
– А ты, знаешь… Ты скажи – не пила.
– Как же можно, Маша, неправду говорить?
Не знаю, подумала ли Машка: «Иногда можно… когда кого-нибудь спасаешь» – но что почувствовала она это и поняла, в этом я уверен.
– Тогда ты молчи и не отвечай… Ничего не говори.
– Ну, это, пожалуй, тоже нехорошо. Как же можно не отвечать?
Опять долго смотрит в угол, в пол. И вдруг радостно:
– Придумала! Ты знаешь что скажи? Скажи, что она лимонад пила!
. . . . .
Вчера утром и вечером занимались по двадцать минут азбукой и арифметикой.
11.10.61.
Опять Машка не могла дождаться, когда проснется отец. Занимаюсь с ней теперь рано утром, до работы.
Играли в школу, Машка была одной из учениц, остальные были воображаемые. Среди них: Надя Симпатулина, Володя Иванов, Гога Гогоберидзе…
Маша, когда разыграется, видит этих своих однокашников-невидимок. Краснеет, когда не может ответить, а те отвечают (я их громко, во всеуслышание хвалю).
12.10.61.
Вечером вчера читал ей «Рассказ штопальной иглы» Андерсена и два перевода Маршака – «Балладу о королевском бутерброде» и «Кота-скорняка».
Слушает с интересом, полуоткрыв рот, но далеко не все понимает.
. . . . .
Утром спрашивает у мамы:
– Ты вчера сразу легла, когда я уснула?
– Нет, – говорит мама.
– А что ты делала?
– Мы с папой подумали, оделись и пошли в цирк.
– Ка-ак?! У вас же билетов не было!
– А я еще утром купила.
Подумала и говорит:
– Во-первых, ты хитричка. А во-вторых, ты глупышка. Я же понимаю, меня не обманешь… Вы меня одну не оставите!..
14.10.61.
Начал заниматься с Машкой немецким. Собственно, начал уже давно. А теперь стали заниматься регулярно. Слов сто – сто пятьдесят она знает. Но говорить, конечно, не говорит. А сегодня ночью, часа в три, я прихожу к ней. Вижу – сидит, проснулась и бормочет:
– WeiBe Pilz.
– Что? – удивился я.
А она еще больше удивляется и говорит:
– Ты разве не говорил мне: «Маша, скажи драгоценное слово»?
Сны у нее причудливые, прихотливые…
. . . . .
Сочиняет книгу. Называется книга «Наташа в Африке. Том второй».
Мама сердится:
– Маша, ты опять пишешь! Папа же тебе не позволяет писать…
– Почему?
– Потому, что ты пишешь с ошибками. И так всю жизнь будешь писать. Лучше напиши не книгу, а два или три слова, но без ошибок.
Машка продолжает писать.
– Ты слышишь, что я тебе сказала?!
– Ну, скажи мне, пожалуйста, – спокойно говорит Машка, – где это видано, чтобы на писательницу кричали?! А ты что – писательница? Почему ты меня учишь? Ты разве писательница? Да? Покажи мне твои книги!..
. . . . .
Стремление найти и ввести в язык недостающий ему глагол.
Говорит про своих «дочек»:
– Они у меня по утрам гимнастничают.
В немецком языке такой глагол есть: turnen.
15.10.61.
Вчера была суббота. Мама и Маша ходили на улицу Мира навещать Толю Рыбакова. И этот эпизод – посещение интерната, слезы детей, к которым никто не пришел, и вид Толика, у которого мама сидит в тюрьме, – все это, конечно, больно ранило Машку.
Вечером долго не могла уснуть.
Несколько раз заходил к ней.
– Ты что, Маша?
– Поцелуй меня, папочка. Не могу уснуть. Очень хочу спать и не могу.
Крепко меня обняла.
. . . . .
А утром разбудила меня опять веселая, возбужденная. Кинулась целовать.
– Ах, какой день сегодня! Я позавтракала, гимнастику сделала. Сейчас пойдем гулять, потом цветы будем делать… Вообще много хорошего сегодня будет!..
Сейчас ушла с мамой. И сообщила мне – куда:
– За польскими яблоками!
17.10.61.
После работы гулял с Машей. На улице Мира она показала мне дом, где учится и живет Толя Рыбаков.
Минут пять спустя зашли в магазин. Там продаются красивые, нарядные бутылки с каким-то венгерским вином.
– Давай, – говорю, – купим мамочке к обеду вина?
– Вина? Это что – вино?!
– Да. Вино.
На лице – ужас.
– Нет, нет, что ты, папочка! Не надо!!
Вспомнила, конечно, тетю Валю.
. . . . .
Принесла на кухню, показывает нам с мамой только что нарисованную картинку. Елка. Новогодняя. И три девочки.
– Почему они черные? Они негритянки?
– Да, негритянки.
– А это кто такой?
– Это – Дед Мороз.
– А почему же у него бороды нет?
– Он еще маленький.
– Значит, это не Дед Мороз, а Внук Мороз?
Смеется:
– Маленький Мороз. Морозик!
19.10.61.
Сидит на тахте, рвет какие-то бумажки, обертывает этими кусочками маленькую куклу-голыша Люсю. И как-то пыхтит при этом.
Спрашиваю:
– Это что?
– Кукольная Африка.
Что-то уж очень замысловато. Как название какой-то дамской пьесы для детей-дошкольников.
Заметив на лице моем недоумение, объясняет:
– Кукольная Африка работает. Машина: «Ж-ж-ж-ж… Ж-ж-ж-ж…»
И руками колесо изображает.
Только тут я и понял:
– Фабрика?!
– Да. Кукол здесь делают.
До сих пор путает фабрику с Африкой.
А это я ей на днях рассказывал (когда проходили мимо трикотажной фабрики), что такое фабрика, завод, кто там работает и что там делают.
. . . . .
Вчера вечером, когда мама помогала ей раздеваться, Машка с грустной усмешкой говорит:
– Родители называется! За весь день своему любимому ребенку ни одной конфетки не дали!..
Верно – несколько раз просила и у меня и у мамы, а нам все некогда: обещали и забывали.
. . . . .
Вечером занимались. Было три урока: русский, арифметика и немецкий. Да, за неимением гербовой решил писать на простой. Пока не нашли учительницу, занимаюсь с Машкой сам. Она уже знает больше ста слов, понимает простенькие фразы. Теперь научилась считать по-немецки до пяти. Считает почти без запинки. (Хотя иногда и получается у нее вместо «айн, цвай» – айн, двайн.)
По-русски читает с каждым днем лучше.
. . . . .
У мамы в комнате новый, очень модный столик.
– Маша, тебе нравится мой столик?
– Столик мне нравится, но мне не нравится, что ты говоришь мой столик.
Это уже не первый раз: «Почему моя комната? Это же наша комната!..»
22.10.61.
Занимались. Прибавил еще один урок – геометрию. Да, уже несколько дней показываю ей треугольники, прямоугольники, квадраты и пытаюсь объяснить ей некоторые их свойства. Это не моя выдумка, и не у старого Болконского я заимствовал эту школу. Покойный П. А. Карасев убеждал меня много раз (он даже книгу написал, посвященную этому предмету), что детей надо знакомить с основами геометрии с самого раннего, дошкольного возраста.
Машка занимается с радостью.
. . . . .
Весь день страстно стремится в мою комнату. Вламывается, бывает, в неурочное время, то есть в часы, когда я работаю.
Вчера пошла на такую хитрость – весьма, надо сказать, наивную.
Врывается ко мне:
– Папсинька, спасибо!
– За что, – говорю, – спасибо?
– За еду.
– А ты что ела?
– Нет, я… я за завтрак.
А завтракала она три с половиной часа назад.
. . . . .
Про какую-то мамину покупку – глиняное керамическое блюдо:
– Смешное блюдо, правда?
– Чем же оно смешное? Оно красивое.
– Это и есть смешное.
«Смешной», «смешная» – это высший комплимент в Машкиных устах. И не только в Машкиных. Я помню, как в Парголове семилетний Алеха Жданов рекомендовал меня своей маленькой кузине Лялечке:
– Ты его не бойся, не стесняйся. Это же самый смешной человек на свете.
Он хотел сказать: самый веселый…
23.10.61.
Вчера утром и днем писала большое письмо бабушке. Занималась чтением и арифметикой.
Очень забавно наблюдать, как действует на нее «общественное мнение», «мнение коллектива». Даже игрушечного, «понарошного» коллектива (поскольку другого вокруг нее и нет).
Когда занимаемся чтением или письмом и она вдруг начинает уставать, ленится, делается рассеянной, – стоит только сказать: «Мальчики, девочки, посмотрите, что случилось с Машей Пантелеевой!» – и она моментально подтягивается, читает быстрее, пишет без ошибок!..
Может быть, тут воспитывающий и ошибки делает. Ведь коллектив-то, в который она попадет, будет посложнее…
24.10.61.
Ехала вчера с мамой в автобусе мимо Летнего сада – и громко, на весь автобус:
– Это что – Металлический сад?
Все засмеялись. А мама огорчилась.
– Что ты глупости говоришь? Ты же хорошо знаешь, что это – Летний сад.
– А где Металлический? Папа же говорил: если будет хорошая погода, мы пойдем…
И тут только мама поняла, что Металлический – это Ботанический.
. . . . .
Идем Марсовым полем. Молчим. И вдруг Маша спрашивает:
– А что, разве маленьких китаяночек не бывает?
Очень обрадовалась, когда узнала, что бывают.
За час до этого встретили китайца и китаянку – студентов. Вероятно, вспомнила и подумала: почему же всегда взрослые китайцы? А где же дети, мальчики и девочки?
25.10.61.
Папа исполнил обещание. Водил Машу в Ботанический.
Часа два бродили по осеннему саду. Собирали цветы – куриную слепоту. Искали шишки под странными, не известными ни Машке, ни мне хвойными деревьями (пинии, что ли?)…
Было уже поздно, я сказал Маше, что, наверное, сад уже закрылся, а если так, то нам, наверно, придется ночевать в саду. Выкопаем ямку, сделаем шалашик – и будем спать прямо на земле…
Она не испугалась, даже обрадовалась. Вероятно, я с аппетитом рисовал эту картину: шалашик, ямка (а не шалаш, яма). Не испугал ее даже холод, от которого она ежилась и сейчас, в шестом часу дня. Даже о маме, о том, как та будет беспокоиться, она не подумала.
Но калитка оказалась открытой, и мы пошли ночевать домой.
. . . . .
В Ботаническом саду была опьянена воздухом, тишиной, безлюдьем.
– Это лес? Папочка, это все-таки лес? А может быть, там, дальше, лес? Может быть, тут грибы есть?
Все время находилась в состоянии экстаза.
– Мы придем домой такие веселенькие! Да? Потому что шишечки нашли…
. . . . .
Эту ее вышеприведенную фразу я там же, в саду, записал на клочке бумаги. Машка уже понимает (поняла), что я записываю ее интересные словечки и речения.
– Записал? – говорит. – Пиши дальше…
И что-то мне диктует. Кажется: «Придем домой веселенькие…»
Я вспыхнул, даже рассердился.
– Ты что же – думаешь, что я каждое твое слово записываю?
Это ужасно, если она будет «играть на публику». Надо ловчее маскироваться. Делать, например, в ее присутствии записи не только после ее «высказываний».
. . . . .
Утром мама нашла в холодильнике банку из-под сгущенного какао. Наскребла несколько ложек, заварила и пьет.
Машка видела и спрашивает:
– А мне?
– Детям нельзя. Это какао очень давно стояло и, может быть, испортилось. Невкусно и вредно.
– Да? Невкусно? А почему же ты его пьешь, бедная мамочка?
Мама говорит, что в этих словах было столько иронии, что она не выдержала и громко рассмеялась.
– Тебе смешно, а мне плакать хочется, – сказала Машка с той же уничтожающей иронией.
27.10.61.
Увлечение азбукой переходит всякие границы, и есть в этом даже что-то странное. Разве ей так уж хочется научиться поскорее читать? Нет, думаю, что не это заставляет ее просить: «Еще! Еще немножечко!» Самый процесс урока? Игра? Может быть. Но почему именно эта игра? Почему «хочу азбуку», а не «хочу аптеку», или «хочу магазин», или «хочу автобус»?
Вечером она тянется к тетрадке и книге (и вообще ко мне) по причинам понятным: не хочется ложиться спать! Но ведь это начинается с самого раннего утра. Не успел я позавтракать и уже слышу:
– Папочка, азбукой будем заниматься?
. . . . .
Очень любит спускаться вместе со мной вниз к почтовым ящикам – за газетами. Сама и ящик пробует открывать, сама спускает лифт, сама открывает дверку, сама нажимает пусковую кнопку…
Сегодня мама причесывает ее в столовой, а я открыл в прихожей ящик и шарю там, ищу ключ.
Испуганный Машкин голос:
– Ой, ой, папа идет за газетами!
И совсем уж жалобным голоском:
– Папочка, и я с тобой! Подожди!
Через минуту появляется с Лёвкой в руках (Лёвка – это ее любимый сын, пластмассовый львенок ядовито-желтого цвета).
Я говорю:
– А зачем ты Лёву взяла? Оставь.
– Он очень хочет. Он любит такие фокусы всякие.
– Значит, – говорю, – весь в маму. Ну что ж, возьми его.
28.10.61.
Элико ходила к зубному врачу. Мы с Машкой ждали ее в сквере у памятника Пушкину.
На соседней скамейке сидела молодая немка с трехлетней девочкой.
Наученная мной, Машка побежала, спросила у девочки:
– Wie heiBt du?
Прибегает обратно.
– Ну что?
– Не знаю. Сказала что-то непонятное.
Оказалось, что девочку зовут совсем просто: Рут.
В некотором отдалении мальчик и девочка лет по шести-семи строили что-то из песка. Я послал Машу:
– Пойди спроси, что они делают.
Вспыхнула:
– А если прогонят?
– Не прогонят.
Сбегала, спросила. Возвращается невеселая.
– Ну что?
– Не понимаю. Я спросила: «Что вы делаете?» А они говорят – какая-то «нормальная крепость».
29.10.61.
Была в «школе». Конечно, это очень интересная школа. Боюсь, как бы я не посеял в своей дочке излишние иллюзии. Хорошо, конечно, если она будет стремиться в школу, но плохо, если школа будет очень уж отличаться от той, в которую Машка ходила пяти лет от роду.
Собственно, мы делаем все, что делают в настоящей школе. Каждый день у нас новый дежурный. На уроках дети поднимают руки, когда им надо выйти и когда учительница спрашивает: «Кто может ответить мне на этот вопрос?»
Вот чтению мы учились не по-школьному, а, наверно, поинтереснее. Например, папа устраивал Машке магазин, где на полках были разложены всевозможные кулечки, ящики, банки и коробки с надписями: «мука», «сахар», «манная крупа», «чай», «макароны» и так далее.
Теперь папа печатает на машинке телеграммы, адресованные М. А. Пантелеевой. Например:
«Маша, принеси мне, пожалуйста, один лист белой бумаги».
Или:
«Маша, почеши мне нос».
Или:
«Маша, подергай себя, пожалуйста, за левое ухо».
Некоторые телеграммы читает бегло, другие – с трудом, но все-таки читает.
. . . . .
Утром прибежала будить меня с набитым ртом. Я выразил серьезное недовольство этим обстоятельством. Некоторое время спустя она рассказывает маме:
– Папа рассердился. Говорит: «Во-первых, почему ты с набитым ртом пришла?» Интересно, что он хотел «во-вторых» сказать?!
. . . . .
Ночью высаживал ее. Проснулась, заморгала глазками и хриплым голоском спрашивает:
– Как по-грузински «мамочка»? Дедико? Да?
31.10.61.
Плетем из цветной бумаги всякие коврики и салфетки. С моей помощью Машка сплела круглую штуку неизвестного назначения и выткала на ней шахматную клетку из красных и зеленых полосок. Принесла маме.
– Нравится?
– Это кто сделал?
– Я сделала… папа и я. А тебе нравится?
– Очень нравится.
– Хочешь, подарю тебе?
– Да, Маша. Подари, пожалуйста.
– Не надо клянчить. Если я найду нужным, подарю.
Это она опять наши слова повторяет.
. . . . .
Мама выписала ей немецкий детский журнал «Bummi».
– Мама, ты все-таки рада, что у тебя дочка?
– Рада, конечно, а что?
– Все-таки теперь мы этот журнал можем получать. Правда?
2.11.61.
Часа полтора гуляли в маленьком садике, где Машка качалась на качелях… впрочем, не на качелях, а в глупой качалке-люльке, в которой маленькие дети сидят, как старушки в старинном омнибусе. Качели эти и в самом деле покачиваются со средней скоростью хорошей деревенской зыбки. Кроме всего, Машка простудилась, замерзла, сидя без движений в этой колыбели. А у нее и без того был заложен нос. К вечеру совсем расклеилась.
. . . . .
Мама ушла в аптеку. Маша лежит, несмотря на насморк и прочее, веселенькая, рисует стол с красивой пестрой скатертью, на нем – «керамика» с цветами.
. . . . .
Вечером читала толстовские рассказы и пробовала рассказывать их «своими словами». Это – самое трудное. Импровизирует сколько угодно, а вот с пересказом чужого текста не выходит: мычит, спотыкается на каждом шагу.
. . . . .
Утром сегодня мама работала на кухне, вдруг слышит ликующий вопль:
– Мамочка! Мама!
Прибегает:
– Ну, что такое?
– Я сама прочла «Тетя Тротт и кошка»! Все стихотворение! Сама!..
. . . . .
Лежать скучно. Все просит:
– Папусенька, зайди, поиграй со мной.
Сейчас она на верху блаженства. Мама принесла маленький утюжок и гладит – на маленьком Машкином столике, у Машкиной постели – куклины платья и прочие шмутки. Я походатайствовал, чтобы и Маше дали трошки погладить.
. . . . .
На днях занимались с нею. Играли в школу. Я объявил перемену. Машка бегала, кричала, визжала. И за себя, и за воображаемых подруг:
– Ленка! Ленка! Машка, сюда! Наташка, не дерись! Девочки, девочки!..
И при этом носится, кружится, прыгает, отбивается от кого-то.
Такой представляется ей школа в ее мечтах.
После звонка (а звонок у нас настоящий – будильник) пришла в наш «класс» возбужденная, ничего не слышит, не понимает.
Я говорю:
– У тебя после беготни все из головы вылетает.
Искренне, от души радуется:
– Ха-ха! Все вылетает! Из головы! Глаза вылетают! Нос вылетает…
. . . . .
Да, пока это только игра! До шести лет. А там можно и к настоящим урокам, к принуждению прибегнуть. Впрочем, и тогда книга, ученье должны быть радостью.
Делаем вместе книгу «Девочка Лиза». Автор – Л. Пантелеев, художник – М. Пантелеева.
5 ЛЕТ 3 МЕСЯЦА
4.11.61.
Рисует. Рисунки неинтересные, краски тусклые. Неужели и верно – с возрастом тускнеет талант?
А ведь каких она еще недавно рисовала «грузинок» и «латышек»! Как это все хорошо было скомпоновано, сколько в рисунке было движения, солнца, экспрессии! Как лихо неслись, например, взявшись за руки, танцующие девушки…
. . . . .
Мама вернулась из Дома писателя.
– Мама, ты где была?
– В Союзе писателей.
– Зачем?
– Платила членские взносы за папу.
– Что это? Не понимаю.
Мама объяснила.
– Ка-ак?! За то, что папа ходит в Союз писателей, он еще деньги должен платить?
. . . . .
Перед сном. Лежит, потирает животик.
– Живот… невозможно немножечко побаливает.
5.11.61.
По-прежнему создаем книгу про девочку Лизу. Я пишу, Машка раскрашивает иллюстрации. И каждый день читает (с каждым разом свободнее) новый текст.
Вечером слушали «Лунную сонату». Машка положила голову мне на плечо и – наслаждалась. И музыкой, и всем, вместе взятым.
. . . . .
Последнее время часто слушает проигрыватель. Мама купила много детских пластинок: стихи Маршака, Чуковского, Михалкова, Заходера, целые музыкальные пьески по сказкам Андерсена («Дюймовочка», «Оловянный солдатик»), всякие детские песенки…
. . . . .
Среди прочих есть и такая песенка:
Вот пришел Первомай
В наш родной советский край,
Дружно в ногу ты шагай,
Красный флаг поднимай!
Машке эта песня нравится. Но поет она ее так:
Вот пришел дед Мамай,
Красноносый детский край
Нужно ногу рисовать,
Красный нос поднимать
Так она слышит.
. . . . .
А вот другая песенка. Колыбельная. Песенка довольно милая, но слова глупые. Девочка Оля не хочет спать, заводит волчок. А мама поет:
Я волчок поберегу,
Нашу Олю обниму,
Уложу в постельку,
Дам ей карамельку…
Вчера наша усталая и не совсем здоровая мамся баюкает вечером Машку и поет, импровизирует что-то на тот же мотив:
Уложу в кроватку,
Дам ей карамельку…
И слышит Машкин глухой голос из-под одеяла:
– Уж если поешь «в кроватку», то надо «дам ей мармеладку»!..
6.11.61.
С утра сегодня играет в школу. Играет – это значит – с куклами. Со мной не играет, со мной – настоящая школа.
А тут усадила всех своих кукол «за парты», положила перед каждой маленькую книжечку (из тех, что я делал когда-то для Машки) и учит их:
– Андрюша, читай!
И за Андрюшу – другим голосом:
– Ле-на.
– Правильно! Лева, читай ты!
– Ня-тя.
– Что за Нятя! Не Нятя, а На-та!
Звонит в колокольчик (вместо колокольчика – музыкальная Манька-встанька, подарок тети Клавы).
Мы с мамой пришли:
– Можно, Марья Алексеевна?
Поднимается, пожимает нам руки.
– Пожалуйста. Здравствуйте.
Объясняет:
– Сейчас у нас перемена.
– Ах, вот как?
Уходя, мы прощаемся. Я говорю:
– Я – директор.
– Да, ты директор.
– А я кто? – спрашивает мама.
– А вы – сторожиха.
Сторожиха для нее, может быть, выше директора.
7.11.61.
Вчера вечером ходили на Неву, на Кировский мост, любовались кораблями, разукрашенными лампочками и флажками. Считали их. Насчитали десять больших кораблей и три подводных лодки. Да еще пол-«Авроры». Другую половинку не видно, она за углом того дома, где учатся нахимовцы.
